Текст книги "Ангел и фляга (СИ)"

Автор книги: Николай Никифоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

Рубен как-то не очень уверенно пил огненно-коричневую отраву, видимо, ему вообще нечасто приходилось пить. Мы глотали коньяк в надежде на успех безнадёжного дела, и к тому времени, как вторая бутылка коньяку уполовинилась, я стал терять штурвал от своей башки. Они все что-то говорили, что-то обсуждали, о чём-то меня спрашивали – разумеется, не как старину Боба с форума, а как человека в погонах. На следующий день я должен был ехать в школу милиции, на Клязьминской улице. Именно поэтому я пришёл к Светке в гости в зимней форме. Мне было неудобно в этом чересчур великом для меня облачении, мне, в конце концов, просто паршиво от того, что вот он я, такой в кителе и со стволом, ни хрена не могу сделать и, что самое обидное, ни хрена не секу ни в гражданском, ни в уголовном, ни в каком-либо другом праве. В таком состоянии старина Боб остался на кухне один, как всегда это бывает по сильной пьяни, поглощая какие-то продукты питания в очень больших количествах.

Чуть позже на кухню зашла Алиса. Вид у неё был не самый праздничный, мягко говоря – с ней случилась истерика. Что поделаешь – алкоголь делал своё коричневое дело. Было такое чувство, что ко мне приблизилась огромная, отчаянная и потерявшая надежду грозовая туча. Редко когда я так боялся.

С первой секунды нашей встречи я поставил себе негласное правило: если и обращаться к ней, то только по делу. Задушевные разговоры на кухне, пространные рассуждения на философские темы решил оставить на то время, когда Алиса окончательно поправится, «встанет на ноги», освоится в моём городе.

Ведь эмоции довольно сильно мешают делу. А для того, чтобы эмоции не мешали, многие люди надевают маски – не показывают своего истинного лица, скрывая определённые черты характера. И в этом случае я не был исключением. К тому же, маска сурового сисадмина с Петровки неплохо смотрелась со стороны. Хоть и не отражала, а скорее, скрывала суть явления. Если не смешила.

Но когда эта полная боли и страдания женщина приблизилась ко мне, маска не выдержала. Она улетела в неизвестном направлении. Странное дело, возможно, это и звучит как полный бред, но именно в то мгновение я почувствовал то же, что и она. Её отчаяние, тоска, сожаление по поводу пропавших друзей накрыло меня с головой.

Одинокий мент не выдержал и заплакал. Если учитывать то, что старина Боб последние четыре года давил на слезу лишь от лука. И то – когда добрые люди просили этот лук резать, а ему было не лень это делать. Какие-то рациональные мысли ещё держали болтики моей башни – например, мысль о том, что две депрессии – это гораздо хуже, чем одна, и в сумме ни к чему хорошему не приведут – но болты вылетали с каждой упавшей слезой. Наложение двух отрицательных сил должны могли дать ещё большую, отрицательную. Что, в свою очередь, должно было привести к чему-то более страшному. Однако этого не произошло, чему я очень удивился.

Внезапно Алиса как-то изменилась. К чертам лица, искажённым грустью, примешалась радость. Я к тому времени уже мало что понимал, но вышло так, что эта женщина притянула меня к себе, и посмотрела в глаза. Даю руку на отсечение: она глядела глубоко внутрь меня, она всё понимала. Она чему-то радовалась. Мне оставалось только широко распахнуть глаза и наблюдать за тем, как меня подхватывает и несёт куда-то мощная волна эмоций – то, что в обычной жизни я держал под строгим контролем логики и выгоды. Одна за другой рушились цепи, что держали в плену то, что чувствует, любит, творит, знает и плюёт на общепринятые правила. Когда уже становится безразлично, сколько человеку лет, кто он, что он, откуда пришёл, зачем ему это всё …

А потом мы взялись за руки, и пошли в комнату Светкиной квартиры, где тогда Алиса вписывалась. Мы выключили свет и занялись любовью. Я понимаю, фраза «занялись любовью» довольно избита, потому что слишком много людей пользовались ей, чтобы просто обозначать половой акт. Как ни крути, но рано или поздно всё дороги приводят в постель. Другое дело, какая в этом разнополом для меня действе смысловая накачка: можно банально трахнуться, можно просто заняться сексом, а можно заняться любовью. Трах может случиться с вами где угодно, когда угодно и, в общем-то, с кем угодно. Слово «трахнуться» очень чётко отражает смысл этого процесса: два малознакомых человека не смогли или не захотели придержать свои гормоны в узде и вот, типа, так вышло. Никто никому и ничего не должен, люди встретились и разбежались, словно это и не люди вовсе, а два бильярдных шара в бесконечной партии в прокуренном баре. Выражение «заняться сексом», конечно, по сути дела, то же, что и «трахнуться». Но ведь существует языковая конструкция «заняться сексом», а есть слово «трахнуться». Каждый, естественно, наполняет эти слова какими-то своими смыслами, но лично я думаю, что занятие сексом подразумевает нечто более длительное по количеству половых актов, нежели чем «трахнулись». То есть, люди, занимающиеся сексом, по сути своей, друг другу не чужие, и знают друг друга дольше, нежели господа трахающиеся. Что подразумевает под собой наличие какого-то чувства – необязательно любви, но некой очень продолжительной симпатии – точно. В свою очередь, трах, в принципе, может когда-нибудь мутировать в секс, за исключением тех случаев, когда процесс трахания происходил по очень глубокой пьяни, где участники толком-то и не смогли разглядеть друг друга.

Заняться любовью … с моей субъективной точки зрения, это явление подразумевает под собой наличие доброго и светлого чувства, именуемого любовью. Иначе – как заниматься тем, чего нет? Во время этого явления в людях открывается всё самое лучшее, и недостатки ближнего своего не имеют значения. Имеет значение только то, что этот человек с тобой, и то, что ему с тобой хорошо.

В ту ночь я впервые узнал, что это такое: когда ты безумно любишь женщину, и женщина отвечает тебе взаимностью. Явление это в моей жизни из разряда научной фантастики, но, тем не менее, это было. Думаю, что смакование постельных сцен – не моя задача, пусть этим занимаются генераторы эротической прозы. Но то, что происходило во время действия, иначе как сказкой, не назовёшь. Волшебной сказкой, в которой все проблемы сводились к мелочи, а несколько творческих задумок, до этой ночи сиротливо ютившихся где-то на задворках сознания, вдруг выступили на первый план. В голове словно что-то щёлкнуло, и сразу стало ясно, что и как делать. И это произошло только благодаря той женщине, что была со мной в эту ночь. Мы занимались любовью, курили, говорили, спорили, строили какие-то планы, затем снова занимались любовью, и обессиленные, тянулись за сигаретами.

Никогда в жизни у меня не было такого. Я не боялся стать отцом. Я не боялся трудностей, которые неизбежно бывают, когда женщина, на восемь лет старше тебя, хочет быть с тобой каждый день. Я не боялся искать вторую работу – несмотря на то, что я лейтенант милиции, а все менты, как известно, козлы, и работы им давать не положено. Просто потому что все менты козлы, так уж вышло.

Я не боялся трудностей. С тех самых пор и по сей день, я продолжаю делать это: не бояться.

Я чувствовал и до сих пор чувствую себя сильным, волевым и способным почти на всё человеком. Свободным от глупых предрассудков, ханжества и прочей мерзости жизни, с которой неизбежно сталкиваешься, когда хочешь быть вместе с той, которую любишь.

И что бы ни происходило между нами, через месяцы, да даже через года – я не устану повторять эту избитую, потёртую от времени фразу.

СПАСИБО ТЕБЕ, ДЕТКА. СПАСИБО ТЕБЕ ЗА ТО, ЧТО ТЫ БЫЛА В МОЕЙ ЖИЗНИ. ЗА ТО, ЧТО СО МНОЙ СЛУЧИЛАСЬ ТЫ. ЗА ТО, ЧТО СДЕЛАЛА ДЛЯ МЕНЯ. СПАСИБО ТЕБЕ …

А потом наступило то, что обычно наступает после любой ночи. Утро. Я с улыбкой смотрел на часы: мне давным-давно уже следовало быть в школе милиции, что находится на Клязьминской улице. Возможно, в другой день и при других обстоятельствах я стал бы сильно беспокоиться, но только не тогда. Я прошу прощения у всех противников ненормативной лексики. Но в свете чувств, переполнявших меня, беспокойство, что мог я вызвать у начальства своим отсутствием в школе милиции, описывалось простым словом – «похуй».

Наступило солнечное, морозное утро, рядом спала любимая женщина, и я был счастлив на все триста пятьдесят процентов. Мне пришлось сразу же отзвонить коллегам на работу, дабы предупредить: я серьёзно заболел, у меня температура – а добыть справку мне ничего не стоило. Иногда, оглядываясь назад, понимаю, что если я и солгал своим коллегам, то лишь отчасти: ведь любовь – своего рода болезнь. Заболев которой, даже менты могут послать всё на три веселых буквы, и просто быть там, где хочется, с той, которую хочется и столько, сколько нужно.

Не помню точно, сколько мы были вместе до отъезда Алисы в Нижний. Может быть, пару дней. Может быть, неделю. Я с Петровки сразу ехал в гости к Севетре, можно сказать, что я там жил это время. Просыпался рано утром, уезжал на работу, и снова приходил в этот дом. Снова смотрел в багровое зимнее небо и огни высоток. Правда, вид Алисиного тела, падающего мне под ноги, уже покинул моё воображение, и теперь я точно знал, что этого не произойдёт, если всё будет идти так, как идёт. Возможно, Алиса найдёт работу в моём городе. Возможно, из этой затеи ничего не выйдет. Но есть на свете один лейтенант, который сделает всё, чтобы у Алисы Исаевой всё получилось. Этот лейтенант – я. «Чёрт побери, – думал я тогда – эта женщина долгое время вытаскивала людей из болота депрессий и суицида. Эта женщина много кому помогла, да, в общем-то, и мне тоже – она внимательно читала мои бредни и отвечала на них, может, благодаря её ответам я и перестал валяться в кровати, подобно трупу в анатомичке. Она сама попала в беду, и вот он я, который представляет собой ту часть мира, ту часть справедливости, которая ей полагается – просто за то, что она делала и делает, наверное».

Я шагал по широким и холмистым дорогам «Крыльев», и мне было очень приятно думать о том, что я, должно быть, герой, и что у меня – получилось. Или почти получилось. И что моя мечта, которая возникла сразу после того, как я прочёл заветную надпись на экране, осуществилась, и странно получается: меня ещё не было на свете, когда Алиса пошла во второй класс средней школы. Возможно, я бы проходил так всю жизнь – думая о чём-то приятном, и не только о себе, родном, но и о других, более интересных людях.

Например, о том, что случилось с Owl Crane, жива ли она вообще. Или о странном парне по кличке Bad Boy, что вышел со мной на связь в начале декабря и неожиданно пропал, не отвечая на письма – хотя разговор был не самый скучный. Или об угрюмом, молчаливом Лайте. Или о странном парне по кличке Отшельник, больше похожего на девушку, чем на парня. О том, что есть на свете вещи, в которые с ходу не въедешь.

Но вечно так продолжаться не могло. Не знаю и не помню, что произошло – то ли Алиса поняла, что у неё ничего не выйдет, и в этом городе ей ловить совершенно нечего. То ли кто-то с кем-то на почве чего-то поругался. Но спустя совсем короткое время после той замечательной ночи Алиса Исаева решила уехать в Нижний. И мне было обидно, что человек так быстро сдался. Ведь единственное, что нужно было сделать – это потерпеть ещё немного. Может, месяц, а может и три. После института первый год любому нормальному, не обладающему длинной волосатой рукой человеку найти нормальную работу в городе просто нереально. Обычно находится какая-нибудь захудалая, не шибко сильно оплачиваемая работёнка, да и то – после долгих месяцев поиска, нудного и самостоятельного. Что уж говорить о медике, который вдруг ни с того ни с сего решил переквалифицироваться в вебмастера, креативщика или консультанта? Да тут полгода париться нужно, тем более, что человек не из Москвы, а из Нижнего. Найти престижную работу иногороднему гражданину, да ещё в такой краткий срок – месяц – просто нереально. И ко всему прочему, уж если и искать, то рыть нужно землю не просто лопатой, но ещё и помогать себе руками, ногами и носом. Только тогда цель будет достигнута, в любом другом случае результата просто не будет.

Впрочем, сейчас это не так уж и важно – что было, то присыпано песками времени. Но сквозь них отчётливо проступает одно серое февральское утро. В то утро я, естественно, был у Светланы дома, и приготовил на завтрак яичницу. Фирменную – с беконом, чесноком и сыром. Алисины вещи были уже давным-давно упакованы – а их было не так много. Мы что-то говорили друг другу – Рубен, как всегда, чего-то очень сильно боялся, Светка тоже выглядела какой-то озабоченной. Один я поглощал завтрак с удовольствием и ничего не боялся, потому что внутри была какая-то уверенность – уверенность в том, что всё будет хорошо, и что никто не умрёт просто так, без боя.

В то утро Алиса сделала мне подарок. Она продиктовала список книг, которые мне нужно прочитать – и для того, чтобы быть чуть менее серым, чем сейчас, и для того, чтобы моя писанина после прочтения этих книжек стала чуть лучше.

Это был роскошный подарок. Не каждому графоману выпадает такое счастье.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Надо посуду вымыть, а тянет разбить.

Это отчаянье, Господи, а не лень.

Как это тяжко, Господи, век любить,

каждое утро, Господи, каждый день.

Был сквозь окно замерзшее виден рай.

Тусклым моченым яблоком манила зима.

Как я тогда просила: “Господи, дай!”

– На, – отвечал, – только будешь нести сама.

ПРОВОДЫ

(с) Алиса Исаева http://alis6.narod.ru, 2004

– 1 –

– Ты похож на уголовника.

Она вытащила из его рта бычок, хотя знала, что сигареты кончаются, и это был его «запас». Если конечно, запасом можно было назвать хабарик, притушенный только что, чтобы раскурить его через десять минут. Но в Алисином мире не могло таких запасов, поскольку она не любило всё то, что можно было назвать уродливым, некрасивым, неэстетичным.

–Я потом дам тебе ещё, не сердись, – Она улыбнулась и постучала ладонью по карману куртки. Там лежала почти полная пачка сигарет – ей, в дорогу, – Но на уголовника ты всё равно похож. Бо улыбнулся и прислонился к стенке лифта. Они ехали в лифте – с четвёртого этажа на первый. А потом они должны были ехать на вокзал. Алиса уезжала из Москвы домой, в другой город.

В своей чёрной, надвинутой на глаза шапке. Бо казался маленьким шахидом. Маленьким и немного грустным, хотя он и пытался скрыть это.

Лифт остановился и они вышли. По замусоренной площадке – направо, нажать красную кнопку, выпускающую из клетки дома и – улица. Подъезд.

–Чего они копаются? Опоздаем же – В квартире оставались ещё двое – тех, кто тоже решил ехать провожать. Алиса, как всякий уезжающий человек, беспокоилась о том, чтобы прибыть на вокзал вовремя. – На мобильник им, что ли позвонить? – И она полезла в бесчисленные карманы аляски, где должен был лежать мобильник.

А Бо просто стоял и смотрел. На небо, на озабоченную Алису, на маленькие сугробы возле подъезда…

– Брось ты её.

– ????

– Сумку, тяжело ведь.

– Грязно…

Он нашёл относительно чистое место, куда поставить её, Алиса, наконец, нашла мобильник, но тут из подъезда вывалились Рубен и Светка. Светка скомандовала:

– Идём!

И они пошли. А куда деваться…. Раз билет уже куплен и всё такое…

Вчера в Москве был очередной терракт, поэтому люди казались напуганными и какими-то синюшно-бледными. Но это были те же люди, и они спешили по своим, людским делам, так же как Бо, Рубен, Светка и Алиса. Правда последние не были напуганными. Они просто шли туда, куда должны были идти, шли и думали. Думали каждый о своём.

Они поднимались по маленькой лесенке, ведущей на остановку.

Бо шёл впереди, и Алиса разглядывала его ботинки.

«Долго копил, наверное, – думала она, – уж больно крутые». Ботинки, действительно были крутые – для двадцатичетырёхлетнего человека. И немного безвкусные. Но Бо было именно двадцать четыре…. И он был небольшого роста – поэтому ему можно было простить такую толстую рифлёную подошву….

А ещё Алиса думала о том, что она вряд ли вернётся сюда. В Москву – может быть, но только не сюда. И о Бо она тоже думала. Если она и вернётся, то только к нему. Несколько дней назад они переспали, и спали вместе все те дни, которые шли за теми «несколькими днями назад». У Бо были светло-карие глаза и прямые ресницы. А ещё он был надёжен. Даже слишком надёжен для своих двадцати четырёх лет. А может, это просто казалось? Но так, или иначе, это привлекало и отталкивало одновременно.

Те ночи, которые они провели вместе, оставили хорошее впечатление – несмотря на его дурацкую привычку, проснувшись, сразу будить её. Она ненавидела просыпаться рано. Это напрягало. Но – только это, а больше – больше ничего.

А вообще, он был мент.

Хорошенький такой, двадцатичетырёхлетний мент. Сосем не похожий на мента.

…Они, наконец, подошли к остановке. Погода была очень февральская, собачья – дул стылый ветер, поэтому они встали в кружок – чтобы хоть немного потеплее было. Разговаривать не хотелось, хотя иногда кто-то говорил что-то смешное, и Светка смеялась. И Бо тоже смеялся. Один Рубен был серьёзным, но впрочем, Рубен был серьёзен всегда, поэтому никто на это внимания не обращал.

Подрулил троллейбус.

–Это не наш, – сказала Светка.

Алиса поёжилась. Ей очень хотелось поговорить с Бо, взять его за руку, отвести в сторонку, спросить – что же это было – просто банальный перепихон или нечто большее, но она не могла этого сделать. Она вообще много чего не могла в отношениях с мужчинами. Ей казалось, что начинать всегда должен он, тот, кому она доверилась. Но такого в её жизни не было ни разу.

Февральский ветер гнал тучи по тёмному небу. Ветер отрывал от земли обёртки конфет и мороженого (какой дурак в такой холод ел мороженое?). Земля была покрыта жижей из тающего снега, золы и соли. Ноги стали мокрые почти сразу. Проезжающие мимо машины плевались сырым снегом и противно чавкали….

Какая-то вселенская тоска пыталась невидимым куполом накрывть эту остановку, остановку, где стояли они четверо.

–Маршрутка! Это – наша! – Светка влезла первая, Рубен – следом, потом, осторожно, стараясь не удариться головой о крышу машины, кое-как – Алиса. Бо с сумкой погрузился последним.

Алисе было невыносимо грустно. Она смотрела, как они, весело перепихиваясь локтями, пытались выяснить, кто же платит, как делили сдачу, совали друг другу не пригодившиеся червонцы, и готова была разреветься. Из-за всего. Из-за того, что она уезжала… Конечно, если бы она решила бы остаться, она смогла бы это сделать…. Но дело упиралось в то, что она не была здесь нужна. Она вообще нигде не была нужна – ни там, откуда она уезжала, ни там, куда она ехала. Просто не нужна.

Она ничего не умела, ничего не хотела, ничего не значила. Она просто была Алисой – вот и всё. И ей казалось, что этого – вполне достаточно. Достаточно, чтобы приносить кому-то радость или облегчать жизнь. А вот жизни так совсем не казалось. Ей казалось, что Алиса должна работать, стремиться к чему-то, быть лучшей из лучших, одним словом – жить! Алиса и жизнь враждовали очень давно. И ни та, ни другая не собирались сдавать своих позиций.

– 2 -

Светка была очень довольна собой. Жизнь казалось ей прекрасной, и, к слову сказать, прекрасной оттого, что она, Светка, занимала далеко не последнее место. Может, не первое, но уж точно не последнее.

–Да забери же ты, наконец, свою десятку, Рубен! – тон исключал отказ, и Рубен послушно сунул червонец себе в карман. С билетами разобрались.

Маршрутка тронулась. Ехать-то было всего ничего – выходить через одну, но Светке нравилась сама атмосфера проводов. Несколько дней назад, на вопрос Алисы – сможет ли она уехать «просто» – просто оставив ключи кому-нибудь из соседей и никого не напрягая проводами, она сказала: «Нет». И не просто «Нет», а «Нет! У нас друзей так не провожают».

Алиса хотела было спросить – кто здесь чей друг и что вообще это значит – такая вот дружба, но долгий разговор затевать не хотелось, а маленьким было не отделаться. Поэтому она попросту промолчала. И смирилась с тем, что будут проводы.

За окнами маршрутки мелькали сирые февральские деревья, дома, и люди. Люди выглядели немного испуганными. Возможно, из-за вчерашнего терракта, а может, они, так же, как и Алиса, всегда выглядели немного испуганными. Просто в обычные дни это было не так заметно, а в день после терракта – каждый понимал, насколько всё ненадёжно на самом-то деле, и пелена вечно спешащей деловитости москвичей слетала. И они понимали, что они – просто люди. А с просто людьми может произойти всё, что угодно.

Устроившись поудобней в кресле Светка посмотрела на Алису. Вид у той был совершенно больной. Света почему-то разозлилась: ну, вот чего ей, этой дуре, надо? Приехала, жить есть где…

Да другая бы вдоль и поперёк Москву облазила, да нашла бы работу, а эта!..

То – ей не подходит, там – она не подходит…. Да и вообще…. Не похоже, чтобы она уж очень хотела устроиться на эту работу….

Все эти разговоры о смерти, о высотках…. Скорее всего, враньё всё это. Чёрт его знает, что ей нужно. Скорее всего – просто устроится где-то, чтобы все проблемы решал кто-то другой, а она, Алиса, принимала бы это всё, как само собой разумеющееся…. Тоже мне, королева…. Вот что ей на самом деле нужно, а не работа…. Не врала бы хоть….

Светка отвернулась, и попробовала справедливости ради поставит себя на место Алисы. Не получалось. То есть получалось, но получалось как-то не так. Конечно, у неё была своя, Светкина квартира, и у неё была своя, Светкина работа…. И родители у неё тоже были. Вот!

Родители-то у Алисы точно есть! А она всё плачется….. Да и не такой уж, наверное, и плохой этот Нижний Новгород – живёт же там огромное количество людей! Светка, конечно, ни разу там не была, но – раз город есть, то, должны же там жить люди! И какая-то часть этих людей – непременно неплохая. Вот так. А квартира? А что квартира? Захотела бы – заработала. Вот и всё, вот и голову нечего ломать.

А то, чуть что – самоубийство! Конечно, можно помочь человеку (особенно, если это позволяет почувствовать себя «спасателем»), но надо же и честь знать! Если ты решила менять свою жизнь – так меняй, кто мешает-то….

Или уж, это…. Самоубивайся, а не заставляй других нервничать.

Подумав так, Светка жутко смутилась. Мысль возникла в голове стихийно, эта мысль была из тех странных мыслей, которые выскакивают из ровно откатанного потока мыслей, совершенно не считаясь с этим самым потоком.

Она попыталась впихнуть её обратно: ко всему, в конце концов, можно приспособиться. Ко всему. А если нельзя – нужно менять свою жизнь. Менять, а не апатично рассуждать о мерзостях мира.

У неё, у Светки, тоже в жизни многое было. Но она никогда не опускала рук, она всегда хотела жить. Жить в своей квартире, заниматься любимым делом.

А эта…. Такое впечатление, что она вообще ничего не хочет.

Алиса сидела, устало прислонившись к оконному стеклу маршрутки. Да, она понимала… Она понимала, что Светка думает о ней, об Алисе. Что думает именно так.

Она чувствовала Светкины мысли, но как объяснить слепому, что такое солнце?

Как объяснить, что Нижний – это город, где никто не знает, кто такой Кортасар, как донести до неё, до Светки, то, что мать с бабушкой постоянно ругаются, а максимальный оклад, на который она могла рассчитывать в этом городе – это, в лучшем случае, тысячи четыре….

И если снимать собственное жильё, то придётся отдавать за него почти всю зарплату – работая при этом от звонка до звонка, с девяти до семнадцати…. А потом пробираться домой в чью-то чужую, ставшую временно твоей, квартиру…

И как будет давить виски – от усталости, и как будет безнадёжно на душе – от того, что не с кем поговорить, и как это всё будет чуждо – до такой степени, что лучше не быть вовсе, чем быть во всём этом…. Жизнь стоила слишком дорого, Алиса понимала это. Но ей нечем было платить. Совсем нечем. У неё не было родственников – таких, которые могли бы понять и помочь. У неё даже не было друзей…. И она понимала, что это – неправильно. Что таких жизней не должно существовать. Жизнь должна быть совсем другой. Простой – даже если сложно. Весёлой – даже если хочется погрустить. И она не должна быть одинокой – ни в коем случае. Люди не должны быть одиноки. А если так получается…. То надо уходить, потому что кроме хлопот и горя окружающим ты ничего принести не можешь.

А ещё – чувства брезгливости. «…Жила здесь одна… одинокая…. девяносто лет небо коптила, хорошо, что померла, и так – пожила…. проболталась, как дерьмо в прорубе…. Проссала всю квартиру…».

ВОТ ЭТОГО ТОЧНО НЕ ДОЛЖНО БЫТЬ. И АЛИСА НЕ СОБИРАЛАСЬ ДОЖИДАТЬСЯ ЭТИХ ЧЬИХ-ТО СЛОВ. НЕВАЖНО ЧЬИХ, ГЛАВНОЕ, ЧТО НЕ СОБИРАЛАСЬ.

– 3 -

–Наша!

Рубен первым вывалился из маршрутки и подал руку выходящим из неё девушкам. Он так привык. В его мире было так заведено: если он едет с девушкой в транспортном средстве, то на выходе, обязательно подаёт ей руку. Светка руку гордо проигнорировала, Алиса опёрлась – она понимала и ценила такие вещи. Понимала, что не всегда это делается для девушки. Иногда это делается ещё и для того, чтобы не разрушить свой привычный внутренний мир. А у Рубена было именно так.

Слякоть…. Опять слякоть…. На ступеньках, ведущих в метро, вполне можно было поскользнуться. Алиса на минуту представила, как она падает, вывихивает лодыжку, и не уезжает в Нижний…. Поморщилась…. Нет, Нижний или не Нижний, но ОТСЮДА она должна была уехать. И чем скорее, тем лучше. Она взяла под руку Рубена.

–Я боюсь за тебя. – сказал Рубен, и на минуту ей показалось, что для него это действительно не просто слова. Он почти плакал. – Ты сказала, что выйдешь во Владимире и бросишься с многоэтажки…

–Рубен. – Алиса старалась быть очень осторожной, подбирая слова, – Я тогда сама не знала, что говорю. Я не знала про Каниса, про Кэт. Про их самоубийства. Про то, что Таня, скорее всего, погибла в этом дурацком терракте я тоже не знала. А теперь – знаю. Поэтому я не стану умирать. По крайней мере – сейчас. Я честно доеду до Нижнего, честно отосплюсь и уже послезавтра буду в сети… Ты мне веришь?

–Я не знаю, Алиса. Я теперь ничего не знаю.

Они спустились в метро. Напротив ларьков, как всегда, дремала стая обитавших здесь собак. Алиса по привычке улыбнулась им. Рубен отвернулся. Когда он не мог помочь горю – людскому или собачьему, он всегда отворачивался. Чтобы никто не видел его слёз.

–Алиса! Алиса! – Рубен теребил рукав алисиной куртки, – Алиса! Я знаю, ты задумала что-то плохое…

Алиса пожала плечами. Она, конечно (как всегда), задумала «что-то плохое».

И она, как всегда, струсит. Это было ясно, как день, как тот поезд, который приближался из туннеля.

Как объяснить Рубену, что всё, чтобы она не задумывала, разбивалась об её трусость. Простую, тупую, наибанальнейшую трусость? Да и стоило ли это объяснять?

Стоило, чтобы Рубен успокоился, вот что – стоило.

–Рубен! Всё будет нормаль-но!… Сейчас мы сядем в поезд и поедем на вокзал. Мы – неудачники, поэтому мы туда доедем, – она старалась хоть как-то вытянуть его из ступора, – с нами не произойдёт ничего страшного. Терракты всегда происходят с теми, кто хотят жить…. Кто едет на работу и думает о любимой жене…. Или с теми, кто едет на экзамен, точно зная, что он готов на все сто процентов…

–Таня ехала в больницу…. Вместе с мамой…..

–Но в списках жертв ведь их нет?

–Алиса… – Рубен отвернулся, чтобы скрыть заблестевшие от слёз глаза, – что ты мне рассказываешь… Ты знаешь, какой у меня опыт нахождений людей… или когда вот что-то такое…. Она погибла. Вместе с мамой. А списки погибших…. Ты представляешь, что творилось в том вагоне?

Алиса представляла. Именно поэтому сказать было нечего. Шумно подошёл поезд. Вагон был пуст – станция-то конечная. Она очень хотела сесть рядом с Бо, но тот почему-то сел рядом со Светкой…. Это обидело её. Даже не обидело, а просто…. …Как-то грустно стало. Будто то, что было, то, что она воспринимала как какой-то подарок, оказался просто обёрткой от конфеты. Она однажды в детстве съела конфету, а потом аккуратно свернула обёртку – будто бы там вправду лежала конфета. И “угостила” этой конфетой дедушку. Дедушка тогда обедал – он недавно пришёл с работы. Степенно сказав “спасибо”, он положил псевдоконфету рядом с чашкой – с чаем, сказал, выпьёт. Именно так – не конфету с чаем съест, а чай с конфетой выпьет…. Боже, какой стыд охватил тогда Алису! Как заполыхали уши! Из-за дедушкиной доверчивости, из-за его деловитого “спасибо” усталого, рабочего человека, она….. Она даже не знала, что бывает такой стыд….. Другой конфеты не было, поэтому, притащив из комнаты апельсин, – апельсин, хранимый как последнюю радость от недавно прошедшего Нового года, она сказала: “Знаешь, ты лучше мне конфету обратно дай. А тебе вот апельсин. Давай всё-таки поменяемся”. “Давай” – равнодушно сказал дедушка, выгребая ложкой остатки щей из тарелки, и они поменялись.

И дедушка так ни о чём и не узнал. Зато Алиса узнала, что никогда нельзя давать пустые надежды.

Поэтому Алиса не знала, что сказать Рубену. Они ехали по открытой ветке, в вагоне было холодно, Рубен говорил что-то о том, что терракт можно было бы предотвратить, если бы было сделано то-то и то-то. Он говорил, что такие вещи уже были во Франции в каких-то там годах, говорил о человеческом равнодушии…. Виски сдавливало свинцовой усталостью и какой-то безвыходностью. Теперь даже смерть не казалась ей выходом…

Умрёшь? Хорошо, полёт с многоэтажки…. Это, наверное, чертовски больно…. Пусть….

А потом? А вдруг ты откроешь глаза и окажешься в этом же самом мире, с этими же самыми людьми, и всё будет так, будто никакого самоубийства – не было? Что тогда? Тогда куда бежать?

Что было делать? Что было делать со всем этим? Невозможно было даже отыскать хотя бы тень понимания в окружающих её людях. Как было объяснить, что она – другая? Что это не фантазии, не потуги на собственную исключительность, не инфантилизм, а просто ощущение того, что тот мир, в котором ей приходилось жить – не её мир, что она – не отсюда?

Любовь. Чувство, которое спасало Алису. Безответная любовь, страсть, увлечение кем-то – Любовь. Это существовало, пока была возможность для этого. Пока розовые перья, которыми маскировалась настоящая, реальная жизнь, не начали облетать – одно за другим, одно за другим…. Теперь, когда действительно осталась лишь реальность любви – без выдуманных героев или красавчиков-педагогов из ВУЗа, где она когда-то училась, Алиса понимала, что её любви не выдержит никто. Просто потому, что здесь так не живут.

Здесь спокойно уходят на работу – расставаясь. И так же спокойно возвращаются домой – встречаясь. Она не умела, а если честно, то и не хотела жить – так. В её мире с любимыми не расставались.