Текст книги "Скиф"

Автор книги: Николай Коробков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц)

V

Война развертывалась все шире; происходили стычки с засадами у переправ, бои отдельных отрядов и большие сражения. Г реки сопротивлялись с отчаянным упорством, но они были в ничтожном меньшинстве, и скифы подавляли их своей численностью. Орды продолжали распространяться по стране и двигались вперед, истребляя все попадавшееся им на пути. Наконец передовые отряды подошли к Ольвии и начали грабить и жечь предместья.

В городе, обнесенном высокими, крепкими стенами, с мощными башнями, собрались беглецы со всей страны; сильный гарнизон был вооружен прекрасно, запасов продовольствия имелось достаточно. Греки надеялись, что им удастся отразить нападение кочевников, как это бывало уже не раз.

Воспользовавшись неосторожностью противника, они ночью выслали из города отряд конницы, обошли скифский лагерь и внезапно напали на него. Натиск с тыла заставил скифов отступить ближе к стенам, но здесь они попали под целую тучу стрел и каменных снарядов, сыпавшихся сверху. Сделавший вылазку отряд быстро скрылся, понеся лишь самые незначительные потери, между тем как множество скифских трупов осталось лежать под стенами.

К утру начали подходить главные силы осаждавших. Полчища их сплошной массой двигались со всех сторон и, подходя к Ольвии, останавливались на расстоянии полета стрелы. Через несколько часов огромный лагерь раскинулся своими кибитками, шатрами, палатками, охватив полукругом стоявший на берегу реки город. В отдалении, на холме, поместилась царская ставка. Пестрые бунчуки из ярко окрашенных конских хвостов, укрепленных на высоких шестах, развевались около увешанного трофеями шатра. Начальники отдельных отрядов съезжались сюда за приказаниями; трубы и рожки завывали и гудели по лагерю.

Собираясь на стенах, защитники города следили за осаждающими и определяли их количество. Такие многочисленные орды давно уже не подходили к Ольвии.

Вдруг в стороне от царской ставки появился большой конный отряд; он стал быстро увеличиваться, по обе стороны его выдвинулись два крыла пехоты, показались длинные осадные лестницы. Масса медленно двигалась, развертываясь фронтом к Ольвии, против главных городских ворот. Потом начались странные передвижения. В стороны от флангов пехоты протянулись длинные цепи всадников, палатки перед ними сразу исчезли, открыв возможность быстрого натиска.

Г реки начали стрелять со стен, но расстояние было еще слишком велико, и стрелы не долетали до противника. Между тем перед пехотой появились огромные телеги с какими-то надстройками, обтянутыми кожей. Количество их быстро увеличивалось; греки сочли их за стенобитные машины и, готовясь отразить нападение, стали стягивать лучшие отряды к угрожаемому месту.

Внезапно отчаянные крики раздались в городе. Пока передвижение войск перед главными воротами привлекало к себе внимание осажденных, скифы собрали значительные силы у наиболее слабо защищенной части боковой стены и начали там неожиданное наступление. Быстро и с небольшими сравнительно потерями, перебежав отделявшее их от стен пространство они по приставным лестницам массами лезли на стены, ручными таранами и тяжелыми осадными топорами ломали ворота, скрытые в толще широкой полукруглой башни. Недостаточно сильные на этом участке греки, захваченные врасплох, растерялись и не успели сразу их отбросить.

В это же самое время, по сигналу, развернутые перед главными воротами скифские войска двинулись на приступ. Град стрел понесся им навстречу и скосил передние ряды, но, перекатываясь через них, все новые и новые волны осаждавших двигались вперед, и скоро лавина их докатилась до стен.

Начался бешеный бой. Скифы взбирались повсюду, поддерживаемые своими лучниками, не позволявшими грекам свободно передвигаться по стенам. Те длинными шестами отталкивали лестницы, увлекавшие в своем падении целые гроздья нависших на них людей, через бойницы лили кипяток, горячую смолу, сбрасывали тяжелые каменные глыбы.

Наконец скифы должны были отступить повсюду. Первое нападение оказалось неудачным и дало огромные потери. Оставив множество трупов, они отошли в свой лагерь.

Уже темнело; греки с беспокойством ждали повторения атаки, но скифы решили начать правильную осаду Ольвии.

Переправившись через реку, кочевники развернули второй лагерь на том берегу, чтобы угрожать городу и отсюда.

Затем они начали постройку частокола из срубленных деревьев, чтобы никто больше не мог выйти из города. Против стен сооружалась насыпь, укрепленная бревнами. Сюда тащили кучи хвороста, камни; на носилках и в корзинах доставляли землю; работали по сменам, днем и ночью и в то же время не переставали расстреливать городские стены.

Видя, что вал поднимается все выше и выше, защитники города стали воздвигать деревянные укрепления против того места, где вырастала насыпи. Они ломали соседние здания, разбирали камень, обкладывали им новую башню, обтягивали ее сырыми кожами и шкурами, чтобы охранить работавших людей и само сооружение от огненных стрел, пускаемых скифами. С боков к башне пристраивались другие, и, таким образом, над стеной вырастала новая стена – высокая и широкая; с нее можно было удобно обстреливать насыпь и находившихся на ней противников.

Однако и скифы неустанно продолжали свою работу под защитой мокрых бычьих шкур, растянутых на брусьях, рядами вбитых в землю. Тогда ольвиополиты начали из города подкоп и, пользуясь тем, что его долго не замечали, сумели вырыть огромный ров до самой насыпи, в той части, где она ближе всего подходила к стенам. Насыпь поползла в ров, и отсюда землю можно было вынимать корзинами, уносить в город и, таким образом, заставлять вал постепенно осыпаться и разрушаться.

Но осаждающие скоро нашли способ помешать этому

По приказанию Октомасады, они набросали в ров глины, набитой в тростниковые плетенки, и придали насыпи такую плотность, что она уже не обваливалась и не ползла.

Наткнувшись на невозможность удалить глину, ольвиополиты повели новый глубокий подкоп под самый вал. Незамеченные скифами, день и ночь работали они там, каждую минуту рискуя быть раздавленными; по вырытым галереям таскали корзины с землей и добились того, что, несмотря на продолжавшуюся работу скифов, не понимавших, отчего это происходит, насыпь не увеличивалась в высоту и, наконец, осела почти в самом своем центре.

Вместе с некоторыми другими воинами Орик был назначен на работы по сооружению осадных машин. Постройкой руководил скиф, служивший раньше наемником в греческих войсках Пантикапее. Он был уроженец этого города и выучился там строить военные машины; затем, приговоренный к тюрьме за какое-то преступление, он бежал к тавроскифам и, узнав о начавшейся войне, явился к царю Октомасаде с предложением своих услуг.

За лагерем образовался целый склад срубленных деревьев, бревен и уже обтесанных балок, свезенных сюда отовсюду. Сначала дело шло медленно. Скифы были неумелы – им никогда не приходилось обрабатывать дерево, да и самая работа казалась им позорной и не достойной воина. Потом, по совету главного строителя, сюда прислали триста пленных греков и заставили их строить машины под надзором скифских надсмотрщиков.

Некоторые из пленных отказывались помогать своим противникам; в наказание им отрубили головы и, наткнув на пики, водрузили тут же для устрашения остальных. Скоро несколько машин были готовы, и скифы начали обучаться действиям с ними.

Октомасада решил двинуть сразу множество стенобитных орудий; он приказал подвозить новые партии леса. Пленные под ударами плетей работали даже по ночам при свете факелов. Готовые тараны, осадные башни, стрелометные и камнеметные машины отвозили в сторону, впрягая в них сотни быков. Множество длинных лестниц распределялось между отдельными отрядами.

Пользуясь затишьем в военных действиях, скифы отдыхали, греясь на солнце у своих палаток, развлекаясь стрельбой в цель, подсчитывали захваченную у греков добычу, а по вечерам пировали около костров и слушали повествования рассказчиков. У младших воинов было больше дела: они доставляли в лагерь продовольствие, привозили траву для лошадей, стерегли табуны или стояли в дозорах.

В свободное от этих обязанностей время Орик разыскивал Ситалку – тот успел отличиться в нескольких сражениях и был назначен одним из царских телохранителей. Орик втайне завидовал ему и восхищался им; но он и сам надеялся выдвинуться. Они вдвоем разговаривали подолгу, строя планы фантастических и геройских нападений на противника.

Однажды Орик застал товарища у большого шатра, плотно закрытого черными войлоками.

– Иди скорей, – крикнул Ситалка, – посмотри, сколько я достал конопли!

Орик пощупал довольно большой, туго набитый мешок.

– Где взял? Обменял на бронзовую чашу?

– Да. Мне не жаль. У меня есть вещи получше чаши. Помнишь, то, что я захватил во время нападения на большую усадьбу?

– Помню. У меня тоже есть кое-что. Вчера я обменял у одного товарища золотое блюдо на ожерелье. Красивое, с цветными камнями. Отвезу домой.

Ситалка засмеялся и ударил его рукой по плечу.

– Ты все еще думаешь об Опое? Лучше привози побольше невольниц. Опою тебе Гнур и так отдаст.

Он хотел сказать еще что-то, но взглянул на шатер и закончил неожиданно:

– Раздевайся, баня давно готова, как бы не прогорели угли.

Сбросив с себя одежду, они вошли в шатер и плотно закрыли вход. Посредине, в груде углей, вспыхивавших под тонким сероватым пеплом, лежали раскалившиеся камни, дышавшие сухим и жгучим паром.

Орик сел на разостланную лошадиную шкуру, а Ситалка подбросил в костер пережженных угольев и стал раздувать огонь, освещающий шатер неровным красным светом. Железными вилами Ситалка, один за другим, поднял несколько камней и бросил их в большой, глубоко врытый в землю таз. Вода зашипела, заклокотала; горячий белый пар душным, влажным облаком наполнил палатку. Между тем Ситалка развязал мешок и пригоршнями стал сыпать на оставленные в костре камни конопляное семя; оно затрещало, зашипело; густые, жирные клубы беловато-желтого дыма поползли клочьями и смешались с паром, делая его тяжелым и сладким. Ситалка подождал, снова раздул огонь, высыпал остатки конопли и лег рядом с Ориком, вытирая покрытое потом лицо.

Сквозь густые, колеблющиеся облака дыма пятно костра светило тусклым багровым светом. Оба юноши дышали часто, задыхаясь от жары и дыма; ручьи пота текли по их лоснящимся лицам.

Откинувшись, Орик приблизил лицо к закрывавшему вход пологу, чтобы вдохнуть свежего воздуха, но товарищ потянул его за руку и придвинул к себе.

– Подожди, не выпускай дыма, сейчас все кончится.

И правда, вместо давящей жары, сладкая, ленивая истома уже охватывала тело. Туман сделался розовым, нежным и в середине его распустился чудесный, огромный красный цветок. Ситалка приподнял и опять уронил руку, обтянутую сеткой вздувшихся жил, и пробормотал что-то неясное; сейчас же послышался шелестящий плеск речных волн и водная гладь, прохладная и сияющая, развернулась у покрытого цветущей зеленью берега.

Орик втянул в себя свежий запах воды, побежал вниз и с размаха прыгнул, разбрызгивая запенившуюся воду. Нырнул и, удивляясь себе, плыл все глубже вниз, но не задыхался; он мог дышать в воде, и это открытие было так приятно, что он начал смеяться.

Внезапно раздался стон.

Орик открыл глаза и пристально вгляделся в туманную дымную завесу, стараясь сообразить, где он и откуда слышатся стоны. Наконец понял. Всюду лежали раненые и убитые, а он, верхом на своем коне, обогнав всех, гонится за врагами, мечом отсекает головы, разрубает тела от плеча к бедру.

Он опьянен преследованием и не видит, что мчится на направленное ему в грудь копье; оно вонзается в него, углубляется все больше, становится шире, толще, разрывает грудь. Копье делается толщиной с бревно, все растет, растет, увеличивается; Орик больше не может даже кричать и вдруг чувствует облегчение – он весь разорвался на мельчайшие частички, летит вверх, ныряет в воздухе, купается в солнце.

Но внизу кто-то настойчиво зовет его; он знает, что оборачиваться нельзя и нужно лететь к тому дворцу, вздымающемуся своими куполами за прекрасными голубыми тополями и какими-то розовыми деревьями, но вдруг вспоминает про подаренный Ситалкой лук, оставшийся дома, оглядывается и, кувыркаясь, летит вниз, вертится все быстрее и быстрее и падает, ударившись затылком о камень...

Ему хочется пить; он вспоминает, что в шатре у отца есть большой бурдюк с вином, но ему трудно встать. Опоя наклонилась над ним, охватила руками и смотрит пристально. Глаза у нее огромные, синие, сияющие и влажные. Она наклонилась так низко, что ее волосы щекочут ему лицо, и обнимает его руками, такими нежными и свежими, что ему не хочется больше пить. Но вот она уже вскочила и бежит, скрываясь за деревьями; он догоняет ее, а она бежит все быстрее по цветущей степи, оборачивается и смеется. Ее одежда цепляется за высокие стебли и рвется, остается висеть белыми клочьями; сбоку летят серебряные гуси, и голос Гнура говорит укоризненно: «Мужчина не должен думать о любви, его дело – война». Орик оглядывается, но кругом никого нет – только степь, бесконечная, уходящая к горизонту, – слабо волнующееся море травы, испещренное цветами.

Он снова бежит и уже почти готов схватить Опою, но она спотыкается, падает, хохочет, катится, приминая высокие зеленые стебли, зарывается в траве. Он ловит ее, сжимает, видит ярко-красные полуоткрытые губы и испытывает сладкое, томящее головокружение.

Все звенит кругом тонким острым серебряным звоном, плывет и качается; синь неба, зелень травы смешались и вдруг зарябили мелкими пестрыми искрами, частым цветным дождем...

Полетели черные точки, поплыл туман, и, открыв глаза. Орик увидел себя лежащим навзничь на лошадиной шкуре, горячей и мокрой от пота и пара.

Через откинутый полог шатра лился ослепительный дневной свет; стоя у входа, Ситалка грубой тканью крепко вытирал мускулистое, мокрое, красное от бани тело.

Орик встал, чувствуя, как постепенно проходит странная слабость и головокружение, жмурясь, вышел на воздух и последовал примеру товарища. Обоих мучила жажда; они поспешили одеться и пошли пить кумыс к кибитке Гнура.

VI

Обеспокоенные осадными приготовлениями противников, греки начали предпринимать ночные вылазки и однажды, врубившись в самую глубину скифского лагеря, подожгли его. Но для более решительных действий у них было недостаточно сил, и они направляли свои главные старания на укрепление города: надстраивали башни, втаскивали огромные камни, чтобы потом сбрасывать их на осаждающих, сооружали новые военные машины и помещали их в наиболее слабых частях укреплений.

В то же время началась постройка новой городской стены, которую воздвигали за только что сооруженной деревянной башней. Эта стена имела форму полумесяца, вдававшегося выпуклостью внутрь города; концами своими она прикасалась к городским стенам перед скифской насыпью. Греки рассчитывали держаться хотя бы за этой стеной, в случае, если первая, наиболее сильная линия укреплений будет захвачена врагами.

Между тем скифы вместе с насыпью придвигали к городу свои осадные машины. Одна из них, начав действовать, сразу потрясла значительную часть высокого сооружения и навела ужас на его защитников. Остальные машины были расставлены против других частей стены. Однако им не удалось сразу произвести больших разрушений, потому что ольвиополиты, прячась за зубцами стен, спускали вниз канаты, накидывали на тараны петли и таким образом отклоняли удары. Затем они вывесили огромные брусья, прикрепленные обоими концами к длинным железным цепям и подтянутые к выступавшим со стены балкам. Как только стенобитная машина начинала действовать, воины на стенах опускали цепи, и тяжелое бревно, падая с силой, обламывало массивную голову тарана.

Неопытные в обращении с машинами скифы не только не добились никакого успеха, но понесли значительные потери от стрел, сыпавшихся на них со стен, и решили бросить оказавшиеся бесполезными тараны.

Снова они начали возвышать насыпь и решили попытаться сжечь город, пуская в него тучи стрел, обвязанных горящей паклей и тряпками, пропитанными смолой. В то же время с наиболее высоких мест насыпи они стали сбрасывать к городским стенам связки хвороста и, нагромоздив их целую гору, полили смолой, серой и подожгли.

Разосланные по окрестностям воины на повозках, на конях, на собственных плечах тащили отовсюду вязанки хвороста, обломки дерева и бревна из разломанных домов.

Все валилось на костер, и целое море огня охватывало каменную стену, постепенно раскаляя ее и подымаясь к высокой деревянной надстройке.

Опаляемые искрами, с трудом перенося сильный жар, греческие воины еще пытались стрелять из своих бойниц; со всего города сбегались граждане – женщины, мужчины, дети, – подносившие воду. Ее поднимали на башню, обливали ею бычьи шкуры, стены деревянной башни, но они сейчас же начинали снова дымиться и вспыхивали то тут, то там.

Целые потоки воды выливались сверху, и облака пара поднимались над башней и стенами. Едкий, насыщенный искрами дым плыл в город, ослепляя его защитников, вызывая удушье.

Пользуясь замешательством греков, осаждающие начали поспешно воздвигать на своей насыпи деревянные леса, подвигать их ближе и машинами бросать с них на стены и в самый город вязанки пропитанного смолой горящего хвороста.

Наконец деревянная башня сразу вспыхнула и загорелась. Огонь пополз вдоль нее, приближаясь к новой, только что отстроенной полукруглой внутренней стене. Воины стали сбегать сверху, началась паника, стрельба со стен прекратилась, граждане пытались тушить начавшиеся в разных кварталах города пожары, вызванные тучами огненных стрел.

По приказанию Октомасады, скифы бросились к таранам, придвинули и привели в действие те из них, которые не были еще повреждены. Тяжелые удары с грохотом обрушились на задрожавшие стены.

Напрягая усилия, с дикими криками, скифы раскачивали огромные бревна; сверху сыпались мелкие камни, вываливались отдельные глыбы, и стена покачивалась и выгибалась. Сбегаясь к уже поврежденным местам, греки снова появились между зубцами, беспорядочно начали пускать в противника стрелы, сбрасывали бревна и тяжелые камни. Работавшие у таранов скифы валились десятками, но на их месте сейчас же появлялись другие.

Вдруг от особенно сильного толчка стена качнулась и, заглушая своим грохотом шипенье огня и вопли, рухнула, завалив целой горой обломков упавших сверху греков, стенобитные машины и работавших у них скифов.

На мгновенье пространство перед стеной опустело; потом орды осаждавших хлынули в пролом и бросились на собравшихся здесь эллинских воинов. Под давлением напиравших сзади толп скифы сразу отбросили греков, разбили на несколько частей их боевое построение и, продолжая битву, стали растекаться по городу, перелезать через стены, скапливаться на улицах.

Из окон домов в них бросали обломки мебели, камни, метали дротики; еще сопротивлявшиеся отдельные греческие отряды рубили мечами, отстреливались, скрываясь во дворах, за поворотами улиц. Опьяненные удачей, резней и отступлением противника, скифы, окровавленные, озверевшие, дикие, неудержимо рвались вперед и истребляли все, что им попадалось навстречу. Число их все увеличивалось, они оттесняли греков, наводняли новые переулки и гнались за охваченными паникой людьми, выбегавшими из домов, освещенных кровавым заревом пожара.

Никто уже не сомневался в победе. Перескакивая через валявшиеся кругом трупы, скифы начинали рассеиваться по домам, топорами выламывали двери и принимались за грабеж. Вытаскивали из погребов спрятавшихся там людей, рубили их мечами или пронзали копьями; тащили тяжелые амфоры, наполненные вином, и пили его, вырывая друг у друга, обливая лицо, одежду, заваленные обломками мебели полы.

Более расчетливые прятали добычу в мешки, завертывали в сорванные с дверей занавесы. Захваченных в плен девушек и женщин спутывали арканами, связывали вместе и подгоняли ударами копий. Отовсюду неслись пронзительные вопли, стоны раненых и воинственный клич скифов, продолжавших наседать на разбитые, но еще сопротивлявшиеся греческие фаланги.

В этой сумятице Орик скоро отстал от своего рассеявшегося отряда и продолжал бежать вперед рядом с неизвестными ему воинами. Один из них обратил внимание на большую, одиноко стоявшую виллу, окруженную обширным садом. Он крикнул что-то своим товарищам и стал перелезать через стену. Несколько скифов последовало его примеру; между ними был и Орик. Они подбежали к дому и, сгрудившись около входа, начали топорами выламывать дверь. Еще несколько человек подбежали из сада и бросились к соседним постройкам. Послышались неистовые вопли, кочевники арканами ловили людей, пытавшихся спастись бегством.

Дверь была сделана из тяжелого дуба, обитого массивными медными листами, и поддавалась плохо.

Охваченный лихорадочным нетерпением, Орик обратился к стоявшему рядом с ним скифу:

– Обогнем дом – может быть, там есть еще вход.

Из темноты навстречу им вынырнул человек в эллинском платье, от страха потерявший способность соображать и не знавший, куда скрыться. Его сбили ударом меча и бросились за несколькими людьми, бежавшими в сторону. Но Орик не стал догонять их и вернулся – ему хотелось скорей проникнуть в дом. Он увидал лестницу, поднимавшуюся к небольшой двери, и ему показалось, что ее легко выбить. Он разбежался и ударил плечом, но неудачно. Тогда он бешено начал рубить топором, пока в двери не образовались широкие трещины. Он опять с размаху ударил плечом, разбил ее на две половинки и ворвался в темное помещение, слабо освещенное луной.

Забыв об осторожности, он, размахивая топором, побежал вперед, сорвал тяжелый занавес, висевший на двери, и очутился в большой комнате, с блестящим, скользким, выложенным цветными камешками полом и розоватыми каменными стенами. Вдоль них на высоких подставках горели бронзовые светильники, освещавшие пышную зелень растений, склонявшихся над наполненным водой бассейном.

Людей не было. Откуда-то сбоку слышались голоса скифов и треск разламываемой двери.

Орик бросился дальше, рассчитывая прибежать первым и захватить лучшую добычу. Охваченный радостью разрушения, он на ходу разбивал топором попадавшиеся ему вазы, звеневшие на своих мраморных подставках, опрокидывал кресла, столы, срывал занавесы.

В комнате, куда он попал теперь, среди множества вещей не находилось ничего ценного. Орик выбрасывал из корзин осторожно свернутые пергаментные свитки, груды покрытых непонятными значками листков, опрокидывал мраморные фигуры богов, разбивал полированные крышки столов, отделанных бронзой, заставленных статуэтками.

Следующие комнаты тонули в густой тьме. Орик схватил с подставки один из светильников, рванул, чтобы оборвать приделанную к нему цепочку, и, не оглядываясь на загоревшееся масло, расплескавшееся из опрокинутых ламп, вбежал в длинный коридор.

В конце его внезапно появился какой-то человек, заметался и, кинувшись к одной из дверей, скрылся. Орик бросился за ним, рванул задрожавшую дверь и высадил ее плечом. В то же самое время он услыхал возгласы проникнувших в дом скифов.

За дверью было небольшое продолговатое помещение, устланное коврами. Свет падал откуда-то сверху. В середине комнаты стоял человек, бежавший от Орика. Это был почти старик с длинной седеющей бородой и лысым черепом. Орик успел заметить оттененное красной одеждой бледное лицо мертвенно-желтого цвета и расширенные глаза, обесцвеченные ужасом. Он стоял за золоченым креслом, неумело держа в руке тяжелый меч. Орик забежал со стороны, увидал, как он поднял меч, как будто не для удара, а чтобы защитить им голову, и, взмахнув топором сбоку, наискось, разрубил плечо и грудь старика. Тело тяжело упало на окровавленный ковер.

Оскалив зубы, Орик, озираясь, искал следующего противника, но больше никого не было.

Резные сундуки, шкафы и ларцы стояли вдоль стен. Орик начал сбивать с них крышки, выбрасывать на пол охапки прозрачных, тонких одежд, тяжелых и ярких тканей, золотые и серебряные чаши, стеклянную посуду, бившуюся на тысячи мелких кусков. Он отбирал самое ценное и блестящее и связывал в узлы.

Вдруг, случайно взглянув на один из шкафов, он увидал прижавшегося за ним человека. Замахнувшись топором, Орик ринулся туда. За шкафом, прижавшись к стене, стояла девушка. Оцепеневшая от страха, она смотрела на него помертвевшими, немигающими глазами. Все еще держа топор поднятым, он схватил ее за волосы и вытащил на середину комнаты. Она закричала отрывисто и негромко.

Этот вопль жертвы, беззащитной и не способной к сопротивлению, вызвал у Орика ответный крик яростного торжества. Он отбросил топор, схватил ее, сжал, откинул поднятые руки и, рванув за ворот туники, разорвал одежду. В исступлении он душил, стискивал, бессознательно перетаскивая ее по комнате, потом споткнулся о труп старика, упал, не выпуская ее из рук, приходя все в большее неистовство от ее бессильного сопротивления.

Он испытывал торжество победителя.

Окровавленный, он стоял посредине комнаты, заваленной грудами изломанных и разбросанных им вещей. Узлы награбленного имущества лежали рядом с изуродованным трупом старика, а у его ног, закрывая лицо руками, находилась полуобнаженная девушка – его первая невольница.

Но торжество Орика было прервано. Грабившие горевший дом скифы бежали по коридору, крича об опасности, и, вытаскивая добычу, выбегали в сад. Слышалось лошадиное ржанье, топот и доносившийся издалека воинственный клич греков. На улице началось какое-то странное смятение. По шуму и стуку оружия можно было догадаться, что там шло сражение.

Орик поспешно захватил узлы, выбежал, таща на аркане свою пленницу, и остановился. В багровом полусвете толпы людей разбегались и снова собирались, чтобы вмешаться в свалку, завязавшуюся на перекрестке улицы.

Еще не понимая, что случилось, Орик бросился туда, но захваченный ринувшейся обратно толпой побежал вместе с ней. Он догадался: греки успели собрать свои силы и опираясь на оставшиеся в их руках срединные части города, гнали скифов. Уже нагруженные добычей, рассеявшиеся по домам, они не смогли оказать сопротивление и бежали.

Сбивая друг друга, они проталкивались вперед, наскоро отстреливались, роняя тяжелые тюки с награбленным имуществом. Целые толпы захваченных в плен и связанных вместе женщин мешали движению. Их то гнали вперед, то рубили мечами, чтобы прочистить себе дорогу для отступления; врезавшиеся в толпу всадники еще больше увеличивали смятение.

Очень быстро бесформенный людской клубок докатился до городской стены, спутался, стиснулся и, сжатый со всех сторон наступавшими греками, стал крутиться на месте, пока не хлынул через пролом за стены города.

Спотыкаясь о груды камней, скифы бежали, наваливаясь друг на друга, волоча за собой пленных, раненых, мешки с добычей. Сзади небольшой отряд прикрывал это бегство и сдерживал напор греков.

Понемногу распоряжения вождей водворили порядок в толпе кочевников и снова бросили их в наступление; но отбросить греков уже не удалось. Скоро последние скифы оказались вытесненными из Ольвии и должны были укрыться за своим частоколом. Вслед им большой греческий отряд сделал вылазку, но после короткой схватки был отброшен и вернулся под защиту своих стен.

Стрельба продолжалась. Стрелы звенели и жужжали в воздухе, неистовые крики неслись отовсюду, но это были уже только остатки возбуждения, порожденного битвой.

Зарево над городом стало слабеть, – видимо, там удачно гасили пожары; под прикрытием ночи у пролома копошилось множество людей, наскоро исправлявших повреждения.

Среди беспорядочного движения, продолжавшегося в скифском лагере, во все стороны скакали гонцы с приказаниями Октомасады. Вожди собрались у царской палатки на совещание. Некоторые предлагали сейчас же сделать попытку нового нападения, но большинство считало это бесполезным, – греки уже успели оправиться, а скифы понесли слишком большие потери. Наконец, было разослано приказание отправить несколько отрядов к стенам, чтобы спасти оставшиеся стенобитные машины и помешать заделыванию пролома.

Лагерь успокаивался; скифы располагались на ночь у своих шатров.

Около счастливцев, сумевших вынести из города особенно ценную добычу, собирались товарищи, рассматривавшие захваченные вещи, женщин, пленников, отрубленные вражеские головы. Тяжело раненные лежали неподвижно; некоторые бредили и стонали. Получившие более легкие ранения сами себе делали перевязки бинтами из разорванных на полосы рубах.

Многие из побывавших в Ольвии не вернулись обратно – были убиты во время схватки или, быть может, ранены и взяты в плен.

Несмотря на усталость и поздний час, Орик отправился разыскивать Ситалку; в самом начале сражения он видел его в числе первых ворвавшихся в пролом людей – он командовал самостоятельным отрядом. Жив ли он? И что вынес из города? Орику хотелось рассказать товарищу о своей удаче и показать новые драгоценности и пленниц, – он захватил еще одну во время отступления.

Шатры царского отряда располагались около самой ставки. В палатке Ситалки никого не было. Где он? Орик ходил и расспрашивал тех, кто его видел во время боя на городских улицах. Назад он не вернулся. Убит или только ранен – никто не знал.

Смерть в сражении – достойный конец для воина. Этого желает каждый, и никто не жалеет об убитых. Но Орик в первый раз почувствовал настоящий смысл и опасность войны, и его охватила непонятная ему самому глубокая, тупая печаль. Он уже привык убивать и привык видеть трупы, но о смерти еще не думал никогда.

Исчезновение, смерть Ситалки вдруг показалась ему странной, и он как-то не мог понять ее. Ведь еще сегодня днем он его видел, разговаривал с ним, и они вместе собирались ехать за травой для лошадей, – в окрестностях вся растительность была уже вытравлена.

Он попытался представить себе Ситалку мертвым, но это был все тот же Ситалка, только лежащий на земле, может быть, с раздробленной головой или рассеченным плечом. Было непонятно, отчего он не может встать, странно, что он ничего не слышит и не видит, что голова его через несколько дней будет похожа на те отрубленные греческие головы, сине-черные, отвратительные и зловонные, которые лежат как трофеи в кожаном мешке Орика.

Он знал, что так должно быть, и все же это было непонятно.

Все храбрые воины, убитые во время боя, отправляются после смерти в царство Арея, где они наслаждаются самыми прекрасными вещами, желанными человеку. Ситалка тоже находится там. Но как тогда объяснить, что его труп лежит на земле, в нем начинают ползать черви, и маленькие пестрые жуки прогрызают себе норы в гниющем зловонном мясе? Все это непонятно, совсем непонятно...