Текст книги "Скиф"
Автор книги: Николай Коробков
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)
XII
Оставшись наедине со своей воспитанницей, Никиас предложил ей сесть, – надо переговорить об одном важном деле.
– Сегодня я получил из Гераклеи письмо, – начал он, – от твоего двоюродного дяди. Он просит передать тебе привет и сообщает, что скоро прибудет в Херсонес для того, чтобы жениться на тебе. Приготовься, Ия. Ты знаешь, что этот брак предписывается законом и обычаем, и, мне хотелось бы думать, что ты не будешь несчастлива в нем. Он обеспечит тебя также и от преследований со стороны Адриана. Поэтому мне кажется, что свадьбу не стоит откладывать.
Ия инстинктивно сжала руки и опустила голову, стараясь подавить волнение.
– Мне не хотелось бы нарушать траур, – сдержанно сказала она. – Я не могу думать о свадебном пире, когда смерть так недавно еще лишила меня отца.
Она некоторое время молчала, обдумывая что-то. И заговорила тише:
– Я хотела тебя спросить, Никиас, не могу ли я вовсе не выходить замуж? Мне кажется, я была бы счастливее, и это соответствовало бы воле отца.
– Это невозможно, милая девочка, – ответил тот сочувственным тоном. – Ты же ведь знаешь, что женщина не может существовать самостоятельно. Я стар, и ты не долго будешь оставаться под моей опекой; к тому же и права мои спорны. Твой двоюродный дядя больше чем кто-либо имеет права на тебя. Если он даже не оспорит перед судом моего опекунства, все же после моей смерти – а это должно случиться скоро – он сделается твоим естественным опекуном...
Уклониться от этого брака нельзя. Ты понимаешь к тому же, что все имущество, оставшееся после Эксандра, хотя оно и составляет твою собственность, не может находиться в твоем пользовании: его распорядителем сделается тот, кому будешь принадлежать ты сама;
Подумай, каким ужасным стеснениям ты можешь подвергнуться, если опекун будет тобой недоволен. Наконец, нельзя нарушить закона, требующего этого брака. Я надеялся, что твой дядя откажется от тебя; тогда ты могла бы сделаться женой твоего двоюродного брата – последнего из оставшихся у тебя родственников – но не знаю, лучше ли это? Он, правда, не так стар, но зато мот и кутила... Теперь выяснилось, что твой дядя не желает отказаться от своего права; тут ничего сделать нельзя. Зачем же откладывать?
Все то, что он говорил, было уже известно ей. Но теперь она особенно остро почувствовала безысходность и невозможность бороться с этим предписанным законом браком... «В течение недели Орик успеет все устроить, и мы бежим, может быть, еще до того, как этот старик приедет из Гераклеи», – подумала она. Эти мысли взволновали ее и в то же время сделали более уверенной.
– Я не отказываюсь, – сказала Ия, – но считаю неудобным, если свадьба состоится слишком скоро. Сейчас я не могу о ней думать. Пусть будет назначен срок – хотя бы месяц.
Никиас задумался.
– Твой жених немолодой уже и очень занятый торговыми делами человек. Поездка из Гераклеи в Херсонес несложна, но и она кажется ему затруднительной. Он будет недоволен, если ему придется лишний раз сделать это путешествие. Но, конечно, твое желание должно быть уважено. На этой отсрочке я обещаю настоять.
Ия поблагодарила его и, оставив заниматься разбором хозяйственных счетов, медленно вышла в сад.
Орик уже ждал в условленном месте. Она передала ему свой разговор с опекуном. Она была напугана больше, чем сама могла бы ожидать. Ведь он не сказал ничего нового, кроме того, что ее жених приедет через несколько дней.
Прижавшись к Орику, она положила голову к нему на плечо.
– Милый, я все боюсь, сама не знаю; чего. Как только остаюсь одна без тебя, мне вдруг делается страшно. Как будто что-то черное ползет навстречу...
Неожиданно она заплакала.
Орик поднял ее, посадил к себе на колени и наклонился к ее лицу, которое она хотела спрятать.
– Что с тобой? Чего ты испугалась? Неужели этого торгаша из Гераклеи? Хочешь, я его подстерегу и сброшу в море? Вот и все. И следа его не останется.
Она покачала головой.
– Не знаю... Не его боюсь. Я думаю, что, может быть, отец не простил мне то, что вот я... – Она посмотрела на Орика. – Нет, и не этого. Сейчас, когда я с тобой, – совсем ничего не боюсь... Убежим скорей! – закончила она, обвивая руками его шею.
Он обрадовался.
– Скоро, скоро, Ия. Ведь все готово. Из города выйти легко. Несколько товарищей уже ждут меня. Осталось только купить лошадей.
Она говорила возбужденно:
– Сегодня я приготовлюсь. Я отобрала браслеты, ожерелья, свиток, по которому отец учил меня читать. Ты знаешь – я одна из всех моих подруг умею читать... Я его тебе покажу, и ты тоже выучишься. Или тебе не надо? – Она засмеялась. – Я ничего не боюсь. Мы поскачем. Приедем в твое царство... Как хорошо!..
Возьму еще одну игрушку – маленькую куклу из слоновой кости; я ее любила в детстве; она смешная – у нее руки и ноги дергаются. Я все завяжу и принесу тебе. И еще одну одежду... Или две?..
Знаешь, я раньше и сад наш любила, и дом. А теперь все как чужое, и ничего не жалко. Только бы поскорей...
Он сжал ее сильнее.
– Завтра все будет кончено. Приготовься. Еще только день. Ты будь, как всегда; потом послезавтра на заре уйдешь. Я подожду на улице. У башни Зенона к нам присоединятся еще несколько человек. Когда ворота откроются, мы выйдем первые и станем дожидаться остальных за городом, там будут спрятаны лошади. К вечеру окажемся уже далеко, совсем свободные – ни законов, ни власти, ни тесных стен...
Прижимаясь головой к его плечу, она слушала молча.
Вдруг маленькая пещера на берегу, где они сидели, потемнела. Резкий порыв ветра поднял облака желтой песчаной пыли. Послышался сильный шелестящий шум. Ия вздрогнула, но Орик успокоил ее:
– ...Дождь. Был душный день, и ливень начался сразу.
Он поцеловал ее глаза и губами искал рот. Она уклонялась, отстраняя его руками.
– Нельзя, мне надо идти...
– Ничего... Скажешь, что пережидала под деревом.
Он расправил разостланный на земле гаматион. Вдруг она стала вырываться.
– Пусти, пусти...
Он приподнял голову и пристально посмотрел.
– Что с тобой?
– Не знаю... Мне страшно.
Не мигая, Орик смотрел в ее расширенные глаза, и его лицо начало меняться. Скулы обтянулись, лоб наморщился, зубы стиснулись. Стараясь освободиться от возраставшего страха, она спросила срывающимся голосом:
– Орик?.. что ты, Орик!..
Отодвинувшись от нее, он стал смотреть куда-то в сторону. Она несколько раз повторила вопрос. Наконец он поднял голову.
– Так. Мне показалось...
Ия в первый раз видела его таким. Он как будто силился что-то понять, но это ускользало, расплывалось, и детская беспомощность постепенно сменяла напряженную сосредоточенность, еще лежавшую в морщинках около глаз, в опущенных бровях, в двух глубоких бороздках, пересекавших лоб.
– Мне показалось... Теперь прошло. У тебя в глазах как будто проплыло что-то.
Он опять посмотрел на нее.
– Может быть, ты боишься уезжать?
Она подумала.
– Раньше боялась, теперь нет. Нет! Куда хочешь, куда хочешь, только не оставаться здесь.
Он сказал решительно:
– Завтра последний день. И мы не расстанемся больше никогда. Ничего больше не будем бояться, не будем прятаться. Посмотри, – добавил он, – дождь кончается.
Широкий вход в пещеру светился ярко. Несколько клубящихся белых круглых облаков уплывали вдаль по еще бледному небу. Прозрачный нежный пар дымился над спокойной темно-голубой морской гладью. Туман редел. Небо становилось ярче. Огромный полукруг радуги, перекинувшийся от моря к берегу, рассыпался и истаял.
Некоторое время они сидели молча. Потом Ия вопросительно посмотрела на него.
– Мне надо идти. Это как в тюрьму... Там все чужое.
Он встал и выпрямился.
– Последний день!
– Завтра пойду на кладбище, прощусь с отцом, сельдереем и цветами украшу могилу... А вечером принесу тебе мои вещи, после купанья туда, в кусты. Только ты не приходи на берег. – Она лукаво улыбнулась и, притворно сердясь, закрывалась руками от его поцелуев.
Солнце светило ослепительно. Воздух был жаркий, но еще насыщенный влажной свежестью. Их охватил порыв радости.
– Завтра! – крикнула она, убегая. – Орик, завтра!
XIII
Макрон шел впереди. За ним четыре раба несли закрытые носилки. Процессия не привлекала к себе внимания – последние годы Херсонес нередко посещали иностранцы: здесь было немало римлян, и лектики встречались на улицах довольно часто. Макрон и его товарищи прошли мимо агоры, обогнули маленький храм, спустились к морю, как будто направляясь к гавани, и пошли влево по берегу.
Здесь почти никого не было. Сначала попадались купальщики, игравшие на солнце дети. Дальше берег казался совсем пустынным. Над ним стояли богатые усадьбы и обитавшим в них людям незачем было в этот обеденный час спускаться к морю.
Они дошли до намеченного места, отнесли в сторону носилки, спрятали за мысом и скрылись между большими камнями, громоздившимися у круто спускавшегося ко взморью берега.
По расчетам Макрона, Ия должна была придти сюда значительно позже. Обычно она купалась очень рано утром и перед вечером.
Макрон, уже бывавший здесь, еще раз осмотрел местность, размотал и свернул кольцом длинную веревку, приготовил холст, в который он предполагал закутать пленницу. Затем дал последние указания своим товарищам:
– Она спустится по этой тропинке. Мы спрячемся по обе стороны за камнями. Как только она поравняется с нами, мы выскочим и схватим. Это надо сделать так быстро, чтобы она не успела крикнуть. Рот ей завяжу сам. В это время вы двое обернете ее в холст, как можно плотнее. Потом сверху обмотаем веревками. Все это надо сделать быстро и притом осторожно: если окажется, что мы повредим ей что-нибудь, мы вместо обещанной награды получим кандалы. Связав, отнесем в носилки, покроем ковром, для большей безопасности, и доставим, куда следует. Для всего этого дела достаточно нас троих. А вы двое пока останетесь сзади на случай, если бы ей удалось крикнуть и кто-нибудь это услыхал. Тогда пускайте в дело кинжалы. Если с ней придет какая-нибудь рабыня, то ею тоже займетесь вы. Понятно? Помните, что награду получим сегодня же вечером.
Они разошлись и скрылись в указанных им местах.
Приближался вечер. Солнечный свет сделался мягким. От деревьев, ломаясь на крутом спуске, падали длинные тени. Прибой шелестел монотонным, успокаивающим прозрачным шумом.
Прошло уже много времени, но никто не показывался на тропинке. Макрон начинал беспокоиться. Обычный час, кажется, уже миновал. Сегодня последний день срока. Вернуться без пленницы к Адриану значило выдержать припадок его бешенства: не избежать плетей, а может быть и смерти. Надо ее добыть во что бы то ни стало; даже если она не придет сюда. Напасть на дом невозможно, но, вероятно, она где-нибудь в саду – там ее можно было бы схватить и унести.
Макрон волновался все больше и наконец решил отправиться на разведку. Он поручил начальствовать Бату, приказал своим товарищам ждать и, в случае если девушка появится до его возвращения, схватить ее. Потом, стараясь оставаться незамеченным, взобрался вверх и вошел в сад. Прячась за кустами, он прокрадывался вперед и высматривал.
Вдруг на дорожке показалась человеческая фигура. Он постарался получше ее рассмотреть, но из-за частых веток видел только мелькавшую белую одежду. Он решил, что это Ия. По мельканию пятен можно было судить, что она двигалась быстро – должно быть, бежала. Макрон оставался сбоку. Он решил пропустить ее вперед и поспешил за ней.
Вдруг шум шагов прекратился. Макрон подождал и осторожно выглянул. Никого не было видно. Он догадался, что она свернула в сторону и, вероятно, спускается не по тропинке. В самом деле, там сорвалось несколько камней, со стуком полетевших вниз. Макрон быстро побежал вперед и свистнул, давая сигнал к нападению. В несколько прыжков он очутился на краю обрывистого берега и окаменел от неожиданности. По камням спускался какой-то мужчина. В нескольких шагах от него виднелся застрявший между двумя глыбами Бат с кинжалом в руке, за ним второй из его помощников. Двое других выглядывали из-за камня, видимо, не зная, что делать. Человек, спускавшийся к берегу, остановился, как будто готовясь отразить нападение. Он был безоружен и одет в короткую белую тунику.
Неожиданность на мгновение лишила Макрона способности рассуждать, но он быстро решил, что этого свидетеля надо уничтожить, и кинулся вниз, увлекая за собой целый поток земли, щебня и мелких обломков. Он хотел с разбега сбить противника с ног, но тот отскочил в сторону и, схватив огромный камень, обрушил на спину Макрона. Он упал с раздробленным плечом, захлебываясь хлынувшей изо рта кровью.
В это время подбежал один из рабов: он успел только вскрикнуть, запрокинулся и упал, получив жестокий удар коленом в живот. Но трое оставшихся уже бросились на противника. Он схватил одного из них за горло, стараясь его телом закрыть себя от кинжалов. В свалке он поскользнулся и упал навзничь, не выпуская из рук полузадушенного им врага. Остальные навалились на него сверху.
Забывая об осторожности, Бат кричал прерывающимся голосом:
– Бейте кинжалами! Вниз, вниз! Схвати его за волосы... Не уйдешь... Бей сбоку... Не уйдешь... Я тебе припомню уши...
Несколько удачных ударов заставили лежавшего внизу закричать. Резким толчком он приподнялся и снова упал.
– За горло!.. хватай за горло! – задыхающимся голосом выкрикивал Бат. – Дави!..
Он несколько раз ударил кинжалом в поднимавшийся и опадавший живот. Смертельно раненный сделал последнее усилие сбросить сидевшего на нем человека, извиваясь, перевернулся на бок, схватился окровавленными пальцами за широкое острое лезвие. Бат вырвал кинжал и начал наносить удары в бок и грудь, направляя их к сердцу. Тело забилось в коротких судорогах, откинулось на спину, согнутые ноги вытянулись и повисли, спускаясь с камня. Рассвирепевшие люди продолжали бить, не замечая, что противник мертв и неподвижен.
Наконец они поднялись. Около истерзанного, окровавленного трупа их было только двое: третий, держась за раздавленное горло, скорчившись, сидел с посиневшим лицом и хрипло икал; получивший удар в живот все еще находился в обмороке; Макрон лежал на камнях, залитых кровью, продолжавшей течь изо рта; глаза закатились так, что были видны только белки.
Его подняли: но он был уже в агонии.
Поспешно они перенесли двух других товарищей, которые не могли двигаться, положили на носилки и торопливо ушли по направлению к вилле Адриана.
Наступила тишина, нарушаемая лишь замирающим щебетанием птиц в саду и доносившимися откуда-то издалека тонкими звуками флейты.
Прошло еще немного времени.
Напевая вполголоса старинную песенку, Ия медленно спускалась по тропинке. Она шла так, как если бы была уверена, что кругом никого нет, но, незаметно улыбаясь, посматривала на овеянные тонкой и нежной вечерней мглой камни. Она знала, что Орик прячется где-нибудь здесь. Она подошла к морю, положила на гравий большой сверток, скрытый под белым покрывалом, сняла с головы повязку, распустила волосы и сбросила сандалии. Свежий и возбуждающий запах соленой воды и ожидание прохладного прикосновения моря заставляли ее вздрагивать и выгибаться. Маленькими шагами она пошла берегом по самой границе воды. Ласковые теплые волны, набегая, щекотали ноги.
Вдруг ей сделалось страшно. Ей показалось, что на берегу, между камнями, мелькнуло что-то белое. Но она сказала себе, что это Орик, и не оглянулась. Некоторое время она стояла, ожидая, прислушиваясь к молчанию. Страх возрастал и заставил ее оглянуться. Там никого не было, но между камнями все-таки белело что-то. Она тихонько позвала:
– Орик!..
Никто не отвечал. Превозмогая страх, она подошла к белому пятну. Ей пришлось влезть на камень, оттуда она перепрыгнула на другой, и ее розовые ступни попали во что-то липкое, темно-красное.
Непонятный ужас вдруг сжал ее сердце. Она побежала вперед, бессознательно продолжая звать:
– Орик, Орик!..
Что это он, она не поняла. Он лежал странно втиснутый между камнями, с лицом, повернутым к ней. Его брови были мрачно сдвинуты, светлые волосы откинуты назад, глаза смотрели мимо ее плеча, расширенные, устремленные на невидимое. Лицо было сурово, но испачканный кровью, искривленный открытый рот улыбался недоумевающей и жалобной детской улыбкой.
Стоя на коленях рядом с ним, она цеплялась пальцами за его плечо, выступавшее из-под обрывков залитой кровью туники, и продолжала звать:
– Орик, Орик!..
Вечер был тихий и нежный. Прозрачный сумрак растворял последние розовые отсветы, скользившие над водой; голубые тени таяли, и слышались только томные вздохи моря да доносившиеся издалека тонкие звуки флейты, повторявшей мотив старинной любовной песенки...
ИСТОРИЧЕСКИЙ ОЧЕРК
Скифией, как мы знаем это от Геродота, именовалась территория в пределах теперешних южнорусских степей, приблизительно от Азовского моря до Дуная.
На этом обширном пространстве, хорошо орошенном многочисленными реками, развертывались прекрасные пастбища, способствовавшие развитию скотоводства, а многочисленная и разнообразная дичь, так же как изобилие рыбы в реках, делали территорию благоприятной для обитания охотника и рыболова. Неудивительно, что пространства эти были заселены человеком еще в древнейшие времена.
Когда появились и утвердились здесь скифы, мы не знаем, хотя и можем предполагать, что переселение их сюда имело место приблизительно в VII веке до нашей эры. Не можем мы составить себе точных представлений и о численности этого народа.
Ко времени Геродота[130] 130
То есть в V веке до н. э.
[Закрыть] наименование «скифы» носило, по-видимому, не столько этнический, сколько политический характер и под ним понимались все обитавшие в степях племена. Из них нам известны: каллипиды, алазоны, скифы, пахари и невры, обитавшие по течению реки Буга, вверх от Ольвии и на запад от Днепра. Дальне располагалась область Гилея, выше которой обитали скифы-земледельцы; к востоку от них начинались области скифов-кочевников, распространявшиеся до реки Герра; по ту сторону этой реки кочевало могущественное племя царских скифов, по-видимому, державших под своим влиянием все граничившие с ними народы. За Танаисом (Доном) начинались уже не скифские земли. Здесь располагались савроматы, будины, гелоны и другие племена.
Скифские народы, принадлежали, вероятнее всего, к иранскому племени арийской расы, хотя возможно, что некоторые из них (в особенности кочевники) имели в себе значительную примесь урало-алтайской крови. Как бы то ни было, большая часть скифских имен царей и божеств, сохранившихся до нашего времени, носит в себе довольно отчетливые черты иранского происхождения, и корни иного характера встречаются скорее как исключение.
Сведения наши о религии скифов весьма скудны. Они чтили Тавити – богиню очага и семейного благополучия, бога неба Папая, Апию – покровительницу плодородия и земледелия, бога солнца Ойтосура и других. Особенным поклонением пользовалось божество войны, соответствовавшее греческому Арею, – скифское его имя до нас не сохранилось.
Жрецов, как класса, у скифов не было, и все священные обязанности исполнялись старшими в роде. Именно они совершали жертвоприношения, возносили молитвы божествам и выполняли прочие обряды. Весьма возможно, что в более позднее время эти функции отошли к тем гадателям и чародеям, которые существовали в Скифии издревле. Во времена Геродота их главной обязанностью были прорицания по прутикам лозы. Занятие это нередко являлось для них опасным: если предсказания оказывались неверными, их подвергали смерти: связывали, клали на кучу хвороста, в телегу, запряженную быками, и поджигали, угоняя далеко в степь этот живой костер.
Скифы вообще, а кочевники в особенности, были народом воинственным, и война составляла их излюбленное занятие. Государственный строй их, по-видимому, носил характер абсолютизма и был близок к деспотической монархии; сильных и устойчивых государственных объединений им, однако, никогда создать не удалось.
По своему культурному развитию скифы стояли на границе между варварскими и цивилизованными народами. Гиппократ[131] 131
Конец V и начало IV века до н. э.
[Закрыть] дает нам следующее описание быта этих кочевников:
«...У них нет домов, и они живут в кибитках, самые небольшие из которых имеют четыре колеса, а другие шесть. Эти повозки закрыты войлоками и устроены подобно домам, некоторые с двумя, другие с тремя отделениями. В эти кибитки запрягают по две и по три пары безрогих волов; в повозках помещаются женщины, а мужчины ездят верхом на лошадях. За ними следуют их стада овец и коров, и табуны лошадей. На одном месте они остаются столько времени, пока хватает травы для стад, а когда ее не хватит, переходят в другую местность. Сами они едят вареное мясо, пьют кобылье молоко и едят иппаку[132] 132
Сыр из кобыльего молока.
[Закрыть]».
Инвентарь скифских могил, а также рельефные изображения на отдельных найденных здесь памятниках (в особенности в Чертомлыцкой, Куль-Обской и Цимбаловой могилах) целиком подтверждают это описание, позволяя нам также судить об иных сторонах скифской жизни, так же как и о внешнем виде скифов, их одежде и вооружении, и их занятиях: войной, охотой и скотоводством.
Оседлые скифы (западные) занимались земледелием, рыболовством, пчеловодством и, отчасти, скотоводством. Обильные получавшиеся ими урожаи хлебов не тратились все внутри страны, а предназначались для вывоза.
Туземная скифская промышленность стояла на довольно высоком уровне. Памятниками ее являются многочисленные дошедшие до нас предметы быта и украшений. Между ними некоторые носят чисто скифский характер – таковы орнаментированные рельефными изображениями бронзовые или медные сосуды – котлы на высоких ножках. На других предметах, хотя и изготовленных в самой Скифии, лежит несомненная печать греческого влияния. Это особенно заметно в различных вазах, бронзовых, иногда позолоченных зеркалах, так же как и в мотивах различных украшений. Наряду с ними, в Скифии было распространено множество вещей чисто греческого происхождения. Таковые золотые пластинки (из Чертомлыцкого кургана) с изображенными на них характерно-греческими сценами, знаменитые вазы из того же кургана, покрытые прекраснейшими рельефами, в которых талантливый мастер-грек дает картины из скифской жизни, представляющие для нас особенный интерес.
Еще более замечательна электроновая Куль-Обская ваза, сделанная во II – I веке до нашей эры. Она является подлинным шедевром греческого искусства, но в своих рельефах трактует также скифские мотивы. Как эти, более замечательные, так и иные, второстепенные, памятники, позволяют с отчетливостью наметить установившуюся связь скифских (вернее, скифо-сарматских) народов с греческими колониями северного побережья Черного моря.
Получение Скифией различных произведений эллинской культуры обусловливалось войной, являвшейся для скифов почти постоянным промыслом, и торговлей с вывозом из Скифии разнообразного сырья – хлеба, скота, воска, меда, соли, мехов, рабов и пр., в обмен на что получалось растительное масло, вино, ткани, керамические изделия и различные украшения.
В IV веке до нашей эры в Черноморские степи вторглись близкие скифам по племенному происхождению дикие сарматские племена. Они завязывают борьбу со скифами и в то же время вместе с ними устраивают нападения на греческие черноморские города. Постепенно известная нам по Геродоту группировка скифских народов изменяется, и ко II – I веку до нашей эры сарматы начинают играть первенствующую роль, подчиняют себе не только оседлые, но кочевые племена и вытесняют царских скифов из их пределов. Скифы, однако, еще существуют и борются не безуспешно; им даже удается основать могущественное Скифское царство, которое при царях Скилуре и Палаке висит непосредственной угрозой над существованием Херсонеса.
Наряду с сарматами в степях появляется множество других диких народов, известных нам по описаниям Страбона, Плиния Младшего, Тацита, Птолемея и других историков, так же как по различным данным археологического характера. Все они напирают на греков, грабят их области, разрушают города, подготовляют гибель эллинской культуры на берегах Черного моря и в то же время сами поддаются влиянию эллинов, высокое культурное превосходство которых, естественно, не могло не подчинить себе более низкой цивилизации всех этих народов.
Северные берега Черного моря с древнейших времен привлекали к себе внимание различных народов, заинтересованных в развитии своей торговли. Возможно, что в доисторическую эпоху страны еще карийцы и финикияне были с ней хорошо знакомы. Оставленные ими следы, однако, ничтожны и, конечно, не могут идти в сравнение с богатством памятников колонизационной деятельности греков, начавшейся здесь еще в VIII веке до н. э.
Непосредственной причиной возникновения этих колоний служили как политические и экономические осложнения в греческих государствах того времени, так и необходимость открыть новые рынки для добычи сырья, недостаток которого начинал чувствоваться все с большей остротой.
Основание колоний на Понтийском побережье чаще всего происходило мирным путем и не встречало сопротивления со стороны местного населения. Первоначально это были небольшие поселки, торговые фактории, обитаемые во время навигаций и полезные для самих туземцев, так; как они могли обменивать здесь излишки, своих, продуктов на нужные им товары.
Основной контингент колонизаторов состоял из небольшого числа граждан той или другой метрополии; к ним присоединялись лица из различных других городов, главным образом бедняки, недовольные социальным строем своих государств и искавшие возможности более свободного и более обеспеченного существования. Постепенный наплыв поселенцев обратил фактории, в города, начавшие быстро развиваться и расти, чему особенно содействовало всегда удачно выбранное географическое положение новых центров. Скоро они сделались крупнейшими пунктами торговли – Ольвия со скифскими племенами алазонов, каллипидов и скифов-земледельцев; Пантикапея – с восточной Скифией.
Наиболее замечательными, как по богатству, так и по своей Исторической судьбе, среди греческих городов-государств северного Черноморья: Ольвия, расположенная у устья Буга, Пантикапея у пролива, соединявшего Геллеспонт[133] 133
Черное море.
[Закрыть] и Меотиду[134] 134
Азовское море.
[Закрыть], с ними соперничал Херсонес, замечательные развалины которого находятся в трех километрах к западу от современного Севастополя. Из других греческих городов следует отметить Тиру на Днестровском лимане (на месте современного Аккермана). Танаис, Горгиппию (современную Анапу), Нимфею – в пятнадцати километрах от нынешней Керчи (Пантикапеи); Гераклею – недалеко от Херсонеса и пр.
Наибольшая активность в образовании новых колоний принадлежала двум греческим государствам – Мегарам и малоазийскому Милету. Влияние последнего сохранялось в черноморских греческих городах долгое время; затем оно должно было уступить место влиянию Афин, поддерживавших самые оживленные торговые отношения с понтийскими городами приблизительно до III века (до н. э.).
В то же время проникают сюда и иные влияния. Среди них особенно заметна роль острова Тазоса и позже Родоса; поддерживаются связи и с Александрией. Со II века начинается оживленная торговля с Римом, продолжающаяся вплоть до момента падения этого государства, после чего начинается эпоха влияния Византии, пока, наконец, вместе с ней не погибли окончательно и греческие колонии, уже давно потерявшие свою политическую самостоятельность и влачившие жалкое существование.
Указания древних авторов, а еще более археологические открытия позволяют нам с достаточной полнотой и верностью судить как о государственном устройстве колоний, так и о структуре общества, быте, культурном уровне и исторической судьбе этих городов-государств. Длительность существования их, богатство и развитие были различны, однако, все они имели культурное влияние на граничившие с ними туземные племена, а те, которые уцелели до момента возникновения Русского государства, оказали непосредственное воздействие и на него, благодаря чему они представляют для нас совершенно исключительный интерес.
Наиболее крупным и далеко вдвинувшимся в пределы страны греческим центром была Ольвия, основанная Милетом на берегу реки Буга, неподалеку от его устья. Теперь это обширные развалины, засыпанные землей и частью вскрытые археологическими раскопками.
Во времена Геродота Ольвия была обширным и богатым городом, защищенным прекрасными крепостными стенами и богатевшим на хлебной торговле со скифами. Однако уже через 200 лет после этого непрекращающиеся нападения варварских племен обусловливают упадок города, вынужденного защищаться и еще чаще откупаться данью от своих воинственных соседей. Когда-то обширно развитое земледелие падает, город беднеет все больше, и нередко для уплаты дани ему приходится прибегать не только к займам и чрезвычайным налогам, но даже отдавать в заклад государственные, ценности и священные сосуды.
Особенно тяжелые последствия для города дал сдвиг северных племен, в результате которого, наряду со скифами, появились дикие сарматы, воинственные саи и галлы-галаты. К концу III века (до н. э.) Ольвия оказывается уже неспособной к сопротивлению и попадает во власть скифских царей. Однако ей вскоре удается оправиться; она снова становится самостоятельной, но вновь подвергается жестоким нападениям и осадам. Наконец около 50-го года (до н. э.) на нее обрушился Бурбиста – царь гетов – и дотла разорил город.
Постепенно он снова возник на развалинах сожженных юмов, но это было лишь небольшое поселение с несколькими храмами и гимназиями, с маленькими и тесными постройками. Оно занимало только часть старинной городской территории, и население его уже не было чисто греческим: все больше и больше оно смешивалось со скифами и постепённо варваризовалось. Городское самоуправление, однако, Ольвия сумела сохранить почти до конца своего существования, несмотря на то, что уже со II века (до н. э.) она признала над собой протекторат Рима и даже была включена в его Придунайскую провинцию – Нижнюю Мезию.
В конце правления Северов покатилась гигантская волна двинувшихся с севера, по Висле и Бугу, готов. Ольвия сделалась одной из их первых жертв и погибла окончательно.
Два внешне противоположных явления – война и торговля – оказались главными факторами сближения скифской и эллинской культур. Как мы видели на примере Ольвии, последний период существования ее является любопытным образом культурной нивелировки. Здесь высокая когда-то цивилизация дала снижение, восприняв в себя много варварских элементов.
Наоборот, в пределах Скифии греческие влияния дают повышение уровня, и примитивная жизнь кочевников осложняется постепенным усвоением высокой и тонкой греческой культуры. Узкая национальная обособленность варварских племен ставит искусственные границы этому развитию, но, конечно, не может остановить ее. Скифы знакомятся с городской жизнью, воспринимают основы религиозных и философских воззрений, искусство, обычаи и нравы. Как глубоко проникало это влияние в массы скифского населения, сказать трудно. Особенно ярко отражалось оно, конечно, на наиболее близких грекам племенах и в кругах экономически лучше обеспеченных. Но что эти заимствования были значительны, мы знаем от Геродота, который даже называет скифское племя каллипидов «эллинами-скифами».
