Текст книги "Голоса времен."

Автор книги: Николай Амосов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)

Глава четвертая. Война.

1. 1941 г. Начало.

У меня достаточно материала о войне: был ведущим хирургом Полевого Подвижного Госпиталя-2266 от начала до конца. Мне полагалось вести «Книгу записей хирурга» в которой отмечалась вся работа за каждый активный день: операции, смерти, поступления, эвакуации. К ним – примечания. Я использовал их как дневник. Толстая книга около 600 страниц хранится до сих пор. Именно по ней в 1974 году я написал повесть «ППГ-2266» или «Записки военного хирурга». Все что там написано – правда. События, люди, раненые – все было, как было. Конечно, всего вместить невозможно, но основное есть. Диалоги – придуманы, а мысли и «ключевые слова» были или записаны или помнились.

Писать воспоминания заново мне не хотелось: будут хуже, после первой книжки прошло еще 23 года. Поэтому я только сделал сокращения и вставил то, что выбросила цензура. Такого оказалось порядочно. Все равно получилось длинно, но когда перечитываю – жалко выбрасывать.

... ... ...

Через темные сени я вхожу в большую комнату, совсем пустую. Жалкая мебель, комод с фотографиями, над ним на стене рупор.

Конец фразы диктора:

– ...Молотов...

И дальше – речь: "Граждане и гражданки Советского Союза ! Сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы: "

Война: Война!

Я пришел в этот дом, чтобы навести справки о своих сводных братьях. Долго собирался – и так неудачно.

Тихо в городе. Домики дремлют под липами. По деревянным тротуарам изредка простучат каблуки девчонки. Иногда из окон слышится радио – музыка.

"Была ли речь-то?" – Была.

Обманчивая тишина. Те, кто слышал Молотова, уже горько думают. Но не все ещё и знают.

Мысли по инерции бегут по старым дорожкам, но натыкаются на острое. О больных: Вчера прооперировал старика с ущемленной грыжей. Нужно пойти посмотреть. Возможен перитонит.

"Хирургии теперь будет – сколько угодно! "

Пошел в больницу. За полчаса город уже изменился. Суета, тревога. Женщины спешат с кошёлками. У магазинов – очереди. Мужчин не видно. Наверное, дома – последние часы. По радио всё ещё музыка. Но вот-вот местный диктор объявит:

Приказ: "Явиться через два часа после объявления всеобщей мобилизации по адресу..."

В вестибюле много посетителей. Обычно в воскресенье здесь довольно приятно. Выздоравливающие выходят к родственникам, радостно улыбаются, что-то говорят и, тут же, на скамейках закусывают. Сегодня только плачут.

Девушка-санитарка даёт мне халат и сообщает:

– Вас вызывают в военкомат.

У военкомата, на углу Советской и Энгельса, оживлённо. Толпится разный народ, мужчины военные и в гражданском. Часовой. Свежий приказ на двери. Чернеют слова: "Всеобщая мобилизация".

Майор распорядился:

– Пойдете во вторую школу на призывной пункт хирургом в комиссию. Сейчас.

2-я школа новая, четырёхэтажная – украшение Череповца. Пока здесь относительно тихо. Врачи уже в сборе. Я знаю их всех: терапевт, глазник, отоларинголог, невропатолог и я – хирург. Начальник пункта, толстый подполковник, предупредил:

Товарищи врачи, судите строго и ответственно. Я знаю ваши штучки – направлять на консультацию, обследования. Этого не нужно. Времени нет. За два дня мы должны отмобилизовать наши контингенты.

Мы рассаживаемся в двух кабинетах. С четырёх часов пошли мобилизованные. Регистратура выдавала нам их карточки. Солдат вызывают из коридора по фамилиям, секретарь проверяет, когда проходил медкомиссию. Если давно – посылает к врачам, если недавно – спрашивает:

– Здоров? Служить можешь?

– Могу.

Штамп – и конец. Принят.

Вот они идут передо мной – защитники Отечества. От 20 до 35. Колхозники из пригородных деревень. Рабочие наших заводов. Мелкие служащие. Плохо одетые, но не запущенные, в чистых рубахах. В большинстве – худые. Хмурые. Слов не говорят. Собрались на тяжкую работу. Нужно.

Они раздеваются у входа в класс, в загородке из скамеек и подходят к доктору, прикрывая ладонями стыдные места.

Голый человек совсем беззащитен.

Он даже соврать боится, если, конечно, опыта не имеет.

– Ну, так что болит?

– Да так, ничего, к погоде плечо грызёт, перелом был.

Ему 35 лет, трое ребят. Руки от работы будто покрыты дубовой корой. Он робко говорит свои жалобы, чуть-чуть надеется, что доктор найдет какой-нибудь огрех в его теле и отпустит домой.

Я смотрю на его руку, проверяю силу и объем движений в суставах. Потом слушаю его грудь. Слушаю больше для порядка: он здоров.

Всё у вас хорошо. Нужно служить.

Служить так служить...

Следующим идет молодой парень, с чубом, с улыбкой всеми зубами.

– Не, не служил. Порок сердца признавали, отсрочивали. Да я здоров, доктор, здоров! На лесопильном работаю. На фронт надо, фашистов бить.

Послушал сердце и написал: "Годен к строевой службе".

Попадаются и такие, что симулируют. Наивно, большей частью без особых надежд на успех.

Часам к семи вечера народ пошёл густо. Очередь шумела в коридоре. Выпившие попадались всё чаще и чаще. Совсем пьяных отсеивали в регистратуре– складывали в один класс, вповалку, чтобы проспались. Без особых придирок.Тех, кто уже прошёл комиссию, собирали в другой класс, а как накопится взвод – строили на дворе и – на вокзал.

Из открытых окон видно, как вокруг разрастается целый лагерь. На телегахи на земле сидят бабы, дети и мужики компаниями, беседуют, едят, выпивают. Это из колхозов приехали, кто подальше. Изредка песни слышатся.

Когда из задних дверей школы выводят очередной взвод, весь лагерь подхватывается и люди кидаются к школе: посмотреть своих и провожать – совсем, на войну. Женщины бросаются прямо в ряды, всё мешается. Старшины, что отводят новобранцев, кричат охрипшими голосами, оттаскивают особо мешающих.

Взвод отправляется вдоль Советского проспекта. Мужчины держат за руки детей, жены виснут у них на плечах, другие – скромные – идут поодаль. Шум, возгласы, рыдания.

Потом женщины будут возвращаться домой, одинокие, растерянные – к новой жизни – Солдатки.

Работали без перерыва, вечер и в ночь. Окна завесили одеялами. От самолётов.

Отец мой пошёл на войну в августе 1914 года. Мама рассказывала, как провожала его из деревни в Череповец, и, наверное, также стояла около пункта и плакала. А потом возвращалась на пароходе в семью своей жадной свекрови.

К двум часам рассвело и сняли одеяла с окон, но работа остановилась. Людской поток иссяк. Вот и кончился наш первый день войны.

А что там, на фронте?

2. 1941 г. ППГ. Едем на фронт.

Сегодня мы едем на фронт! Нужно, нужно ехать, активно действовать.

Какими тягостными были эти дни... Утром 23-го на призывном пункте я слушал первую сводку: "Противнику удалось занять Кальвотин, Стоянут..."

Днём сходил в военкомат, сдал начальнику свой белый билет. Сказал, что хочу служить.

Он не расспрашивал. Затребовал личное дело и сделал пометки.

А вчера утром всё изменилось. Вызвали из больницы в военкомат...

– Пойдете на улицу Коммунистов, 5. Там формируется полевой госпиталь. Поговорите с начальником Хаминовым.

Пришёл, представился...

– Я врач, Амосов.

Вижу – разочарование: я молод, худ, невысок. Усадил и начал расспрашивать. Всё рассказал честно. Выглядело, наверное, слабо.

Начальник неплох. Хаминов Борис Прокопьевич, военный врач 3-го ранга. Одна шпала. Физиономия внушительная – второй подбородок, но на воротнике лежит жестковато. И животик при высоком росте и осанке тоже кажется жёстким.Посмотрим. Глаза у Хаминова карие, навыкате. Большая бородавка на щеке.

– Беру вас начальником хирургического отделения. Не скрою, хотелось бы большего, но нет и негде взять. Должен был из Ленинграда отличный хирург приехать, но нет его. Видимо, перехватили.

Так я попал в ППГ 22-66.

Хаминов взял и второго нашего ординатора, Лидию Яковлевну. Мы с ней близко дружили. Любовь? Нет, любви не было. Не знаю, для войны хорошо это или плохо? Но лучше бы она осталась дома!

Выдали обмундирование: гимнастерку, брюки "х-б", офицерские фуражки царского образца, с блестящим козырьком. Шинель. Обувь: портянки, обмотки, ботинки. Я их не взял, купил на базаре хромовые сапоги.

Прошёл ещё день в сборах и прощаниях, и вот уже на вокзале – первый раз все вместе – толпа уродливо одетых военных. Знакомимся, грузимся. Комиссар Медведев, политрук Шишкин, начальник АХЧ Тихомиров, начпрод Хрусталев, операционная сестра Зоя. Все мобилизованные в Белозёрске. Оттуда же санитары и лошади. Колхозные. Врачи – хирург Чернов и двое терапевтов, рентгенолог и аптекарша из Ленинградской области. Другие, медсёстры череповецкие. Тамара и Татьяна Ивановна – операционные из нашей больницы, из гинекологии, знакомые.

Потом потянулись десять дней в воинском эшелоне, в товарных вагонах, на голом полу. По несколько суток стоим на станциях, загаженных фекалиями: много эшелонов прошло. Извелись бездельем и неизвестностью.

Война идёт, а мы не работаем. Хуже – у нас даже имущества медицинского нет. Где-то ещё должны выдать. Все это убивает. Но особенно тягостны сводки.

Речь Сталина слушали на вокзале в Ярославле. Скорбная речь: будто даже зубы о стакан стучат. "Братья и сестры": Подумал злорадно: "Ишь, испугался:". Не люблю Сталина.

9 июля кто-то наверху наконец определил нам место. Быстро провезли через Москву, повернули на Киев и выгрузили на лугу около станции Зикеево, не доезжая Брянска.

Тут же вечером – бомбёжка. Паника страшная, все в соседний лес убежали, только к утру очухались. Так мы получили, выражаясь высоким стилем, боевое крещение. Да, две бомбы, несомненно, были. Никого не задели, но моральный дух, к сожалению, оказался невысок. Что поделаешь – нестроевые и необстрелянные. Тем более женщины. Я, по-честному, не ощутил страха.

Начальник потребовал в "штаб". Это всего лишь кусты. Сидит Хаминов и рядом с ним незнакомый военный. Представился, как инспектор Санотдела Армии.

И дальше – деловой разговор. Ко мне:

– Я привёз вам очень важную книжечку: "Указания по военно-полевой хирургии". В ней изложена единая доктрина.

– Следующее: назначаетесь ведущим хирургом ППГ. У вас вся полнота власти в решении хирургических вопросов и расстановке медицинских кадров.

Вижу, что Хаминову это не нравится.

– А что же тогда начальнику остается?

– Общее руководство и организация.

Я вежливо молчу. Хаминов был гинекологом и главврачем в городе Великий Устюг. Привык оперировать, руководить, а тут – мальчишка будет главным по хирургии. Отыгрался – приказал:

– Вы свободны товарищ военврач.

Займемся вплотную "Указаниями". С сознанием всей полноты ответственности("Все-таки это здорово звучит – ведущий хирург!").

– Эй-й, товарищи! Грузиться!

Оказывается переезжаем. "Передислокация". Это военврач дал указания перебазироваться (тоже новое слово) в пустующую сельскохозяйственную школу,что в лесу с другой стороны станции Зикеево.

Разместили в классах, как в вагонах: командиров, женщин. И отдельно – "рядовой состав".

Я забрался за дом, на брёвна, и изучаю "Указания". Сказали: завтра будем проводить учения.

Очень интересное понятие "Единая доктрина военнополевой хирургии". Это значит: все хирурги на всех фронтах должны лечить раненых одинаково, по этим самым "Указаниям". И тут регламентация! Где инициатива?

Нет. Дальше читаю разумное объяснение. Оказывается, регламентация нужна потому, что в большую войну хирургией занимаются, в основном, не хирурги, знаний у них нет, и от инициативы – одни потери. Да. Может быть.

"Указания" изучал несколько дней.

Самая суть. Четыре "кита": сортировка, хирургия, госпитализация, эвакуация. Обработка ран: рассечение не зашивать, при переломах – шины, гипс – в тылу. Живот и грудь оперировать в первые часы.

После этого был ещё один переезд – в г.Жиздру, где мы получили палатки и медицинское имущество. Теперь мы настоящий полевой госпиталь: штаты, оснащение, транспорт. Всё – кроме опыта.

Да, наш транспорт: 22 пароконные подводы, лошади и повозочные мобилизованы из колхозов Белозерского района. Были – тощие, но за десять дней в вагонах, при полных нормах овса – отъелись. Только очень пугливые – от встречных машин утыканных ветками длямаскировки, бросаются в стороны от дороги не разбирая канав.

... ... ...

А где-то шла большая война, грустные сводки – бомбардировки Москвы.

3. 1941 г. Дорога к фронту.

4-го августа мы вплотную подходим к фронту.

Вечереет. Впереди нас то ли туча, то ли сплошной густой дым – мрачно. Непрерывный гул артиллерийской стрельбы. Уже целые сутки мы его слышим.

ППГ-2266 шагает на запад. Приказ: "4-го августа к 18.00 развернуться в районе г.Рославль и принять раненых от МСБ".

Обоз уже двигается шестой день. Спешим – опаздываем.

Штабная подвода впереди, рядом с нею шагает Хаминов в крагах. Я знаю, что у него расширенные вены и он страдает, но впереди стрельба, и он должен идти первым. Комиссар сзади подстегивает, чтобы не растягивались.

Мы идём пешком. Лишь несколько женщин, которые стёрли ноги, стыдливо примостились на повозках. У некоторых туфли порвались, идут босиком – маленьких сапог так и не получили.

Моя база – телега операционной. Здесь же приписаны Лидия Яковлевна, Татьяна, Тамара, Зоя. Храбрый народ в нашей компании – боятся, но молчат.

Всю дорогу мы едем просёлками – избегаем бомбёжек и, чтобы машины нам не мешали. Радио у нас нет, сводки узнаём от встречных командиров.

Уже привыкли к походу. Спим на земле, с вечера валимся, как подкошенные, а ночью просыпаемся от холода – чертовски холодные ночи на Смоленщине. Но шинель хороша! И тёплые портянки тоже пригодились – на ночь я разуваюсь и ноги в них завёртываю.

В Жиздре кипятильник получили, поэтому кипяток есть два раза в день, а вечером – еще суп, если сон не сморит, пока повар Чеплюк варит.

Но сейчас не до желудка и не до ног. Впереди дым, стрельба явно усиливается. Ропот на Хаминова:

– Куда он нас ведёт? Сусанин нашелся! Прямо в пекло!

Мы уже выехали на шоссе, выстроили обоз на обочине. Стоим в нерешительности.

Военные машины и тракторы идут непрерывно к Рославлю.

Наконец к нам подъехал какой-то важный чин и скомандовал двигаться по шоссе обратно от Рославля. Начальник и комиссар сомневались

– А как же приказ?

– Я вам приказываю. Полковник Тихонов из тыла армии. Можете сослаться в санотделе. Ясно? Выполняйте!

– Слушаюсь.

Хаминов дал команду и сел в первую повозку.

– Ну, поехали!

И мы поехали. Да как! По асфальту легко, все забрались на телеги, повозочные взмахнули вожжами и бегом, рысью, а где и в галоп!

Отмахали километров двадцать. Ни разу не остановились, лошади не пугались и не хромали, колеса не ломались, возы не развязывались.

Наконец, переехав реку Остёр, мы свалились вправо от шоссе в реденький лесок. Не греем кипятильник, не раздаём даже хлеб и сахар – прямо спать.

Войска отступают. Всё дальше и дальше на восток. Сегодняшняя сводка: оставили Смоленск: Бои, надо думать, под Киевом, Умань и Белая Церковь уже упоминались.

Мы, ППГ-2266, тоже отступаем со всеми. Рославль, уже у немцев.

4. 1941 г. Сухиничи. ГЛР. Раненые.

Мы отступили в Сухиничи. Имеем приказ санотдела армии: развернуться. Даже машину дали для переезда. Едем вдоль железной дороги мимо станции, нефтебазы, обсаженной тополями, и поднимаемся в гору. Там бараки. Начальник вылез из кабины.

– Посмотри, Николай Михайлович, неплохое место для нас.

И вдруг: з-з-з-: Б-бах! И сразу еще, ближе: з-з-з-з-з: Б-бах!

Все ссыпались с машины, попадали, притаились. Пропал интерес к осмотру места.

Начальник вытащил свою карту, и мы рассматриваем окрестности. Километрах в трёх оказалась деревня Алнеры. Поехали.

И вот, мы здесь. Посмотрели и решили – быть госпиталю!

Наша деревня – это широкая балка с зелёным лугом, речкой, два ряда домиков по обоим косогорам. Просторно, вольно:

На холме – начальная школа в яблоневом саду, низенький дом.

Школа пуста – каникулы. Четыре классные комнаты, учительская. Трогательные маленькие парты для первоклассников.

Распланировали: регистрация – коридор, для тяжёлых раненых– классы, легких – в палатки под яблонями. Там же перевязочную. Баню, кухню – на улице. Штаб – в домике рядом. Персонал разместим в деревне.

Разгрузили машину. Ожидаем обоз. Палатки поставим сейчас же.

... ... ...

Итак, мы приняли раненых. Мы работаем, мы воюем. Боже, как это, оказывается, трудно! А что мы? Всего лишь госпиталь для легкораненых – ГЛР. Виноват я. Хаминов сказал: "Молод ты, начхир! Не доверили". Мы вошли в ПЭП – Полевой Эвакопункт армии. Состав: ЭП -Эвакоприемник и три ППГ. Все в Сухиничах. Раненых привозят из дивизии на поездах – санлетучках, разгружает ЭП, сортирует. Тяжёлых, главным образом, нетранспортабельных, развозят по госпиталям, где лечат и готовят к эвакуации.

Ну, а нам особая роль – ГЛР, госпиталь для легко раненых.

До войны ГЛР не было в штатах. Детище первых месяцев. Потери очень большие, а солдаты с пустяковыми ранениями отправляются на Урал в общем потоке эвакуации и неразберихи. Вот и придумали ГЛР.

"Категорически запрещается эвакуировать легкораненых за пределы армии". "Лечить в условиях, максимально приближённых к полевым". "Проводить военное обучение."

Пока у нас только приказ: "Развернуть ППГ-2266 на 1000 легкораненых". Основная база здесь, в деревне Алнёры. Выздоравливающих – в те самые бараки на косогоре.

Начальство нас инспектировало. Приехал начальник ПЭПа и инспектор – хирург, очень штатский доктор. Мы уже матрацы набили соломой, застелили простынями как в лучших домах. Но начальник распорядился по-своему:

– Не баловать солдат! Солому! Но вшей чтобы не было – ответите!

С утра сидим в ординаторской – ждём. Вот-вот приедут. Врывается сестра:

– Привезли!

Три санитарные полуторки с красными крестами на зелёном брезенте полным – полны, раненые сидят на скамейках. Документы – "карточки передового района", – у сопровождающего. Команда военфельдшера Рябова из приёмного отделения помогает вылезать, ведут в школу, рассаживают.

Вот они солдаты, уже попробовавшие огня. Прежде всего – уставшие. Щёки ввалились, небритые, грязные, большинство – в одних гимнастерках, шинелей нет. Некоторые – с противогазными сумками, но без противогазов. Разрезанные рукава, штанины. Повязки у большинства свежие, потому что в ЭПе смотрели раны, чтобы не заслать к нам "непрофильных".

Многие тут же засыпают, отвалившись к стене или прямо на полу. Хмурые, недовольные. Объясняем:

– Здесь будете долечиваться.

– Какое же тут лечение? Под самым фронтом:

– Самолёты, небось, бомбят? Отправляйте!

... ... ...

В углу коридора стол для регистрации. Много с ней мороки: вызвать по фамилии на карточке, в книгу записать, история болезни в ППГ положена – заполнить нужно её паспортную часть.

Набирается десяток – ведут в баню, в овраг. Иду и я посмотреть, что там делается, в овраге.

Банька маловата, но воды много – горячей, холодной. Рябов молодец. Мочалок только не хватает.

Тут настроение уже получше. Улыбки и даже шуточки.

– Спасибо, товарищ военврач, за баньку! С запасного полка не мылся: Все причендалы опарил.

С камерой, к сожалению, заминка – очередь на дезинфекцию.

В столовой, под навесом, солдаты сидят уже другие – весёлые, в свежем белье.

– Как в субботу, после покоса. Спиртику бы поднесли, медицина!

Но водка не положена.

... ... ...

Раненые поступили обработанные, но всё же перевязочная работает вовсю. У кого повязки кровью промокли, у кого замочили в бане, кто сам попросит. Все сидя перевязываются. Истории болезней тут же записываем.

Такие все простые ранения. Какая уж тут хирургия! Подождать, не трогать – и заживет. Но я впервые видел раненых, и поэтому интересно.

Наш профиль – сквозные и касательные пулевые и мелкоосколочные ранения мягких тканей конечностей, груди и живота. Пишут в "указаниях": мелкие осколки до пяти миллиметров не нужно торопиться доставать. Если размер больше – лучше удалить или рану рассечь.

Сделал первую операцию – удалил осколок. Долго не могли усыпить: было сильное возбуждение – раненый чуть со стола не убежал. Оскандалились.

5. 1941 г. Бомбежка.

Конец сентября. Мы уже больше месяца работаем в Сухиничах.

Наш фронт остановился. Даже больше – взяли Ельню. Маленькая станция и поселок Ельня, но это символ: "Наши тоже могут". Две недели почти постояннобыла слышна канонада, и все раненые прибывали оттуда. В день штурма и взятия они поступили такие возбуждённые, довольные – совсем не те люди, когда бежали. Что значит победа.

... ... ...

Немцы подошли к Киеву. Пришлось и его отдать. Все переживали утрату. Казалось, остановили! Но нет, пока нет. Обороняется Одесса. Ленинград, видимо, окружен, но крепко держится. Может быть, здесь остановят? Намечается союз с Англией и даже Америкой.

Мы живём с начальником в чистеньком домике. Он хороший человек Хаминов.Доктор хороший. Только власть любит, подхалимаж. Но всё – в меру.

Мы сильно разрослись. Сегодня на пятиминутке доложили-1150 раненых! Правда, здесь в Алнёрах, – 420, остальные в тех самых бараках, выздоравливающих.

Вчера приезжал генерал. Ругал порядки – приказал ликвидировать Алнёры и организовать весь госпиталь в бараках при станции.

... ... ...

Итак, мы почти переехали. Многих выписали в часть, и в Алнёрах осталось человек сто раненых – только в школе и в клубе. На матрацах, на простынях, в стираных штанах и гимнастёрках.

Госпиталь будет как игрушка. Бараки построены два года назад для ФЗО. Есть баня и прачечная, столовая. ГЛР на тысячу человек и даже больше. Разумеется – перевязочная, операционная. Сейчас у нас семьсот пятьдесят.

Едем с начальником на двуколке. Он правит.

– У меня такая же таратайка в Устюге была.

Обсуждаем сводку: "Бои по всему фронту". Примеры героических подвигов. В газетах – декларация СССР, США, Англии о координации усилий. Очень важно – не одни.

Заехали на хоздвор, Хаминов отдал лошадь, занялся хозяйством. Я иду в перевязочный барак. Нужно посмотреть, как Канский, санинструктор, автоклав устанавливает.

Вдруг – крики:

– Самолеты! Самолеты!

Замер: слышен мощный гул, такого ещё не было. Двор уже полон народа – солдаты, сестры и санитары. Доктор терапевт истошно кричит:

– Уйдите, уйдите в халатах! В щели!

Вот оно, настоящее. С запада в правильном строю движется на нас целая эскадрилья самолетов. Хорошо, что щели отрыты и бараки стоят не густо.

– Врачи, сестры! Не прятаться, пока раненые не укрыты! Вывести всех из бараков!

Впрочем, едва ли кто меня слушает. Самолеты почти подходят к краю нашего поселка. За ним стоят зенитки.

Вот они ударили – залп сразу из всех трёх орудий. Белые облачка разрывов ещё не достигли самолетов.

Приближаются. Зенитки медленно поднимают стволы, стреляют навстречу почти непрерывно. Три передних самолета странно повернулись на крыло, застыли на долю секунды и вдруг ринулись вниз – прямо на батарею.

– Пикируют!

Три высоких хвоста земли взвились и закрыли зенитчиков. И одновременно ударили звуки – визг пикировщиков, визг бомб, грохот взрывов:

Фонтаны земли осели. Храбрые ребята эти зенитчики. Задрали свои зенитки почти вертикально и стреляют прямо навстречу следующей тройке пикировщиков. Опять визг, грохот.

Уже не пикируют, к нам подходят – путь к станции через нас. Сейчас дадут! Взглянул – двор как вымело. С крыльца видно в щелях лежат друг на друге, лицами вниз. Сам хочу спрятаться, исчезнуть. Но стесняюсь – санинструктор Коля Канский глядит на меня: испугаюсь ли?

Смотрим: "Пронесло?" Но вот снова отделились бомбы.

З-з-з-з-з-з: Б-б-а-х!

Нет, не на нас. Мы не интересны. Станция.

Уже не опасно – последние самолеты над нами, значит, бомбы лягут впереди.Но сердце всё-таки бьется. Держать фасон, Амосов.

Посёлок пустой. Окна выбиты. Пыль ещё чувствуется в воздухе. Воронок невидно, наверное, за следующим бараком. Но всё тихо, не кричат.

Обходим ближние щели. Они ещё заполнены, но уже слышны разговоры, некоторые стоят в рост. Даже смех слышен, но неестественный. Бодрятся. Спрашиваю нарочито бодро:

– Как, солдаты? Получили гостинцы? Есть потери?

Замечаю взгляды – одобряют. Нарочно халат не снимал.

Троих все-таки ранили, не тяжело. Отправил в перевязочную.

Вдруг снова ударили зенитки. Крики:

– Возвращаются! Они возвращаются!

– П-о-о щ-е-л-я-м!

И так четыре раза.

После второго захода началась паника. Раненые побежали в сторону Алнёр, и остановить их не удалось.

После третьего мы начали судорожно свёртываться, грузить узлы на телеги и гнать в деревню. За три часа управились – что значит страх!

Сейчас наш сад в Алнёрах гудит, как пчелиный рой. Разговоры вертятся около немцев и окружения. Если верить солдатам, то ноги нужно уносить. Я не верю. Приказ был бы.

Однако в пять часов на грузовике приехал незнакомый капитан и привёз приказ эвакуироваться на Козельск, Перемышль, Калугу – немцы прорвали фронт в районе Кирова и уже перерезали дорогу. "Из раненых сформировать пешие команды. Тех, кто не может идти, – везти на подводах. Никого не оставлять: "

... ... ...

Вечером и ночью пережили эпизод настоящей войны: недалеко от Алнёр немцы разбомбили санитарный поезд. Раненых развезли по госпиталям в Сухиничи, но и нам досталось 40-50, из которых с десяток были со свежими ранениями от бомбежки. Пришлось развертывать перевязочную, обрабатывать раны и даже сделать ампутацию плеча – была перебита кость и артерия. Первый калека "моего производства". Боялся изрядно. Лежачие раненые усложнили эвакуацию.

... ... ...

Выхожу на крыльцо посмотреть на отправку ходячих. Ночь тёплая и довольно светлая. Вся площадка перед школой шевелится, как муравейник. Разговоры негромки. Изредка блеснёт огонек и сразу крики: – Эй ты! Погаси! – Жизнь надоела?

У выхода из школьного двора – пять подвод, нагруженных мешками и ящиками. На первой – сестра Нина с двумя санитарными сумками, сидит, дремлет. Устала. Чернов о чём-то хлопочет. Ему нелегкая миссия выпала – этакая орава: А если немцы налетят? Проверяю, взяли ли носилки, запасной материал, костыли, санитаров. Всё как будто предусмотрел Чернов. А случись что, обязательно окажемся не готовы.

Начальник вышел на крыльцо.

– К-о-м-а-н-д-а! Строиться! По четыре! Общее командование возлагаю на политрука Шишкина!

Серая масса зашевелилась. Странная это процессия. Разношёрстные, в шинелях, фуфайках, в гимнастёрках с разрезанными рукавами, с палками, с костылями, с повязками на руках, на голове, некоторые – в опорках, если ботинок не лезет. Построенные по четыре. Пока построенные.

Пешим порядком отправилось около шестисот человек. Больно было смотретьна них. Далеко до Козельска, а посадят ли их там в поезд? Как они дойдут -хромые, слабые? Сколько их дойдет? А что делать?

Начинаем укладываться. Так или иначе, надо уезжать. Раненые, что не могут идти, смотрят на наши хлопоты с опаской: не оставим ли их?

Нет, не оставим. У нас машина и ещё шестнадцать подвод. Если имущество бросить, можно всех взять.

Смотрю, как девушки свертываются, пакуют ящики.

Хорошо пакуйте. Где и когда ещё будем развертываться? Немцы бросали листовки: "Сдавайтесь, через неделю Москва будет взята! Война проиграна!"

В семь часов комиссар привёл подводы. Много мужиков приехало, около полсотни телег. Лошадёнки, правда, слабые.

Началась сутолока погрузки. Я смотрю оперированных – как-будто все в порядке. Никто не жалуется. У кого, может быть, и болит, но терпят. Боятся, чтобы не оставили.

Накладываем сена в телеги. Лежачих – по двое, к ним ещё по двое сидячих. Мужики ворчат – тяжело. Ничего, не галопом поедете.

На свои крепкие, проверенные телеги грузим имущество. Страшно много имущества появилось. Одеял, белья, подушек, продуктов. Обросли. Готовились зимовать на 1000 коек. Физиотерапию, ванны готовили. Все это к черту теперь.

В девять часов обоз тронулся.