Текст книги "Голоса времен."

Автор книги: Николай Амосов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц)

11. 1942 г. Прогресс. Глухой гипс.

27 января мы сменили ночную бригаду в семь утра. Завтрака, конечно, ещё не было. Но Чеплюк энергично действовал и обещал накормить раненых к девяти. За ночь привезли еще сорок человек лежачих. Тихомиров сумел отопить ещё два класса второго этажа, и их туда сгрузили.

В десять утра в перевязочную явился Хаминов. Мне даже смотреть на него противно, не то чтобы говорить. Вид виноватый, обещал всё сделать.

Снова работали до двух часов ночи. Нет, не работали, а барахтались, пытались что-то организовать, пересортировать, но новые машины с замерзшими стонущими ранеными всё сметали:

Примитивно шинировал своего "челюстника". Снова накормили. Научил сестру Шуру Маташкову вводить зонд через рану.

Вечером пришёл обоз со всем имуществом. Аптеку ещё утром Хаминов привёз на машине: "Я из-за неё задержался." Вот подлец, пытался оправдываться!

За два дня удалось всех раненых поднять с пола – достали кровати, набили соломой матрацы, выдали подушки, одеяла, простыни. Однако раздеть не смогли – холодно. Очень жаль, потому что сразу завшивели постели. Теперь придется всё прожаривать, когда разденем.

Активизировались работы по отоплению. Все-таки начальник умеет руководить. Дал зарок не пить.

Кормим уже три раза в день, хотя блюдо одно. Со снабжением плохо – все тылы отстали. Начали восстанавливать кухню.

1 февраля включили отопление. Батареи чуть тёпленькие, но всё же "домны" погасли, дым исчез.

В сводках – сведения о взятых населённых пунктах. Раненые говорят: каждый дом приходится брать с боем.

Аркадий Алексеевич Бочаров пришел первый раз только 30-го.

– Нужно думать о гипсах. Лечить нужно, а не только возить.

Всё верно, но до гипсов ли, если у нас ещё есть раненые, ни разу не перевязанные с момента, как мы их приняли?

Идёт интенсивный ремонт операционной и перевязочной на втором этаже. Красят масляной краской и остекляют все рамы. Там будут серьезные операции на мозге. Для этого нам придали специалистов: невропатолога, глазника, ларинголога. И рентген. Я немножко завидую Залкинду.

4 февраля произошло "великое переселение народов" – полная пересортировка раненых по отделениям. "Наших" (с ранеными конечностями) снесли вниз, "грудь, живот и голова" – на второй и третий этажи. Не знаю, где будет легче: "Черепники" лежат без сознания или буйствуют – припадки, судороги, ругань. Впрочем, все ругаются, наши тоже. Удивляюсь, ещё мало ругаются.

5 февраля. 3алкинд торжественно пригласил меня на открытие своей операционной и перевязочной. За старшую – Лида Денисенко.

6 февраля железнодорожники наладили прямое сообщение и в очередную летучку взяли лежачих раненых. Это очень хорошо, у нас ведь совсем забито – свыше семисот человек лежачих раненых!

Великий был аврал! На улице холод, нужно всех одеть, закутать, натянуть брюки на шины Дитерихса, подрезая штанины. У многих не оказалось тёплых вещей, их где-то добывали на складах – правда, "б-у", не новые.

7-го наложили первый глухой гипс на голень.

8 февраля дали электрический ток.

– Теперь с вас будет полный спрос! Водопровод, канализация, отопление, электричество, завтра-послезавтра передвижной рентген получите. Это Аркадий Алексеевич сказал, когда увидел наши лампочки.

Спрос спросом, а работа идёт по-прежнему тяжело. С восьми утра и до двух часов ночи мы непрерывно перевязываем, оперируем, теперь ещё и гипсуем – пока немного.

И эффект от всего этого небольшой. У каждого второго с "бедром" или "коленом" – высокая температура, и их уже нельзя отправлять. Их надо лечить.

Инфекция нас погубит. Раненые ослабленные и замученные, никакой сопротивляемости нет.

Газовой инфекции не очень много (если в процентах), но для нас – вполне достаточно. Каждый день привозят три-четыре случая. Ампутации уже не консультируем с Бочаровым – не хватило бы времени ни у него, ни у нас. Половина ампутантов умирают. И это ужасно.

12. 1942 г. ЦУГ– аппарат. Награда.

Три недели работаем, как проклятые. Каждый день с восьми утра до двух ночи. Если бы раньше сказали, не поверил бы, что можно выдержать. Сёстры – те вообще не знаю, спят ли? Ещё создали челюстное отделение. Теперь нам всем легче. Кстати, того парня, прооперированного в первый день, они шинировали по настоящему и он уже сам научился себе зонд вставлять. Отек спал, левый глаз открылся, он даже пытается что-то говорить, только понять трудно. Одна Шура Маташкова его понимает.

18 февраля испытывали новый ЦУГ– аппарат и наложили первый гипс на бедро. Ивана Ивановича придется целиком перевести на гипсование.

В нашем отделении около ста тяжелейших нетранспортабельных с переломами бедра, ранениями коленного сустава.

Уж эти коленные суставы: Бочаров (да и сам Юдин) утверждают, что глухой гипс с ними делает чудеса. Мол, если началось гнойное воспаление – артрит – достаточно вскрыть полость сустава, наложить гипс, и все будет в порядке. Мы уже сделали десяток таких операций, загипсовали, но желанных результатов пока не достигли.

23 февраля. День Красной Армии – наш военный праздник. Сводка хорошая, поздравления, приказы.

С утра наложили два высоких гипса. Иван Иванович уже сам накладывает, я только помогаю.

В одиннадцать часов в перевязочную заявилось начальство – комиссар ПЭП-а Хаминов, Медведев. Я в фартуке, руки в гипсе.

– Что-нибудь случилось?

– Товарищ военврач третьего ранга! Командование ПЭПа награждает вас именными часами за отличную работу во время зимнего наступления.

Вот уж никак не ожидал! Да за что? Что половина газовых умирает, что лежали иногда по три дня не перевязанные?

Я сказал: "Спасибо". Комиссар поправил, шутя:

– Служу Советскому Союзу, нужно говорить. Ну, мы пошли, работайте.

После этого все разглядывали новые часы.

Приятно. Если бы ещё раненые не умирали, да фронт двигался, совсем бы жить можно.

13. 1942 г. Попытка самоубийства.

В двенадцать в перевязочную привезли высокого парня, белокурого, широколицего, курносого. Фанерная шина на левом предплечье. Усадили. Развязали. Он морщился от боли и упрашивал делать осторожно.

– Насилу дождался госпиталя. Так болит, так болит...

Смотрю. Есть причина болеть. Слепое, осколочное ранение предплечья, с повреждением кости. Газовая. Несомненно. Но процесс ещё не пошел выше локтя. Значит, это пока не очень опасно. Разрезы должны помочь, а уж ампутация – наверняка спасет.

Расспросили: ветеринарный фельдшер, ранен два дня назад, обработку раны не сделали из-за перегрузки медсанбата. Потом эвакуация подвернулась, упросил. Надеялся – в госпитале свободнее. Но ехали почти сутки из-за заносов.

Подумалось: "Хороший парень". Температура на карточке – 39,7°!

– Сейчас сделаем тебе операцию. Не бойся – пока разрезы, не ампутацию. Тамара! Наркоз.

– Тамара за кровью уехала на станцию, сейчас Аня освободится.

Аня не очень опытна. Здесь нужно хорошо разделить мышцы предплечья. А что, если сделать проводниковую анестезию – новокаин в нервы плечевого сплетения? Полное обезболивание на час или больше, и никаких осложнений. Пробовал эту анестезию в Череповце пару раз. Хорошо получалось. Нужно её осваивать на войне.

– Зоя, будет проводниковая анестезия. Набери двухпроцентного новокаина в десятиграммовый шприц.

Усадил его, как полагается по методике, с оттянутой вниз и кзади рукой, повернул голову вправо и попросил санитара постоять около, зафиксировать положение. Шприц готов. Перчатки, йод, длинную иглу. Вколол её в надключичной ямке. Немножко новокаина, иглу глубже, дотянул поршень обратно – нет ни воздуха, ни крови: значит, ни в сосуд, ни в легкое не попал. Все три наши врача стоят вокруг, смотрят, как я это делаю – интересно – новая методика.

Ввожу два кубика, ещё раз проверяем на воздух и кровь. Подождал секунд двадцать.

– Eщё три кубика... нужно осторожно...

И вдруг вижу, парень начинает валиться. "Обморок, вот какой слабый..."

– Держите его!

Вынул иголку, подхватил уже совсем расслабленного. Лида – руку на пульс.

– Пульса нет!

– Кладите на стол скорее! Санитар!

Иван Иванович подбежал, схватит, как маленького, и положил на стол. Я тоже за пульс – нет! Дыхание – редкие отдельные вздохи.

– Кофеин! Искусственное дыхание! Да я сам:

Начал делать искусственное дыхание – руки за голову, на живот, снова за голову, на живот.

– Обнажайте вену в паховой области. Скорее, Лида, без асептики. Скорее, он же умирает!!

На секунду приник ухом к груди. Не слышу, ничего не слышу: Умер! А может просто такие слабые сокращения, что от волнения не слышу. Может?

В этот момент вошёл Бочаров. С ходу включился, быстро обнажил артерию на бедре, начали нагнетать кровь, одну ампулу, другую: Потом Бочаров послушал трубкой сердце и выпрямился.

– Прекратите. Он мёртв.

Все замерли. Стало совершенно тихо. Бочаров пошёл к двери, бросил на ходу:

– Потом расскажете: не сейчас.

Вот и всё. Лежит мертвый человек на столе, руки вяло свесились. Уже не нужно операции, не нужно анестезии.

Убил человека.

Но я же: хотел спасти. "Мало ли что, хотел. Под другим наркозом – был бы жив". Да, если бы не умер от газовой. "От такой ограниченной – не умер бы, ты знаешь". Знаю. "И вообще – каков твой актив? Раны заживают сами собой. Природа. А ты только суетишься около. Многих ли ты реально спас?"

– Я, наверное, выйду, пройдусь. Вы продолжайте перевязки.

"Нужно с этим кончать. Нельзя убивать людей. Защитников... нет, вообще людей".

Около стола – большая коробка с ампулами морфия. Она открыта, потому что часто используем. И шприцы в антисептическом растворе тут же. Заслонился спиной от всех, взял горсть ампул, сунул в карман, взял шприц. Боюсь, что кто-нибудь заметил. Хотя они все отводят от меня глаза, им неловко на меня смотреть, как на преступника.

Вышел в коридор, переобулся в валенки. Лида вышла за мной.

– Только не утешать!

– Ты что-то взял. Покажи!

– Ничего не брал. Отстань от меня.

Перепрятать ампулы. Суну их в валенок, там портянки, не провалятся. И шприц. Надеть шинель.

Вот она, оказывается, какая улица днём! Я, кажется, её не видел очень давно. На работу – темно, с работы – ночь, обедать – спустился в подвал, там окна заделаны фанерой выше роста.

Хватит умиляться!

Да, хватит! Зашёл в ближайший двор. Пусто. Снял валенок.

Всё-таки часть ампул провалилась за портянки и разбилась. Вытряхнуть стекла. Осталось: раз, два, три... всего восемь... Мало! Вернуться? Взять ещё? Боюсь, что уже и так Лида сейчас у начальника. Задержат. Введу эти: "Мало, не умрешь. Струсил! " Жалобно оправдываюсь: нет, – не струсил, но, видишь, невозможно больше достать. А откладывать – не смогу. "Вводи! " По крайней мере, хоть усну... Высплюсь.

Отламываю кончики у ампул одну за другой, набираю через иголку в шприц. Семь с половиной кубиков. Нет, не умру. "Обрадовался, жалкий трус!"

Укол. Ввел под кожу, желвак растер. Теперь скорее бежать домой, пока морфий не успел подействовать. Свалюсь дорогой... А так, дома – спит, мол, устал.

Вот наш дом. Хозяйка открыла, удивилась:

– Что-нибудь случилось, Николай Михайлович?

– Нет, ничего.

Действительно, ничего. Ничего пока не чувствую. Даже спать не хочется. Та же картина крутится перед глазами.

Снимаю валенки и ложусь, не раздеваясь.

Закрываю глаза. Снова крутится этот фильм. Ага, начинает мешаться... Уснуть, просто уснуть, не надо снов. Хватит мне всего этого, хватит!

А может, он не умер? Приснилось всё?

Нет. Всё правда. Умер. Спать, всё равно спать: Куда-то проваливаюсь.

Просыпаюсь – уже тёмные окна. В соседней комнате горит слабый свет. На кровати кто-то сидит.

Кто это?

– Это я, успокойся, я, Бочаров.

– А мне показалось... Простите.

– Молод ты, Никола, горяч. Это хорошо. Нет, не рассказывай, не говори. Всё уже рассказали. Не знаю, отчего умер. Только одно – бывает поразительная непереносимость новокаина. И смерти такие вот: ужасные: бывают у каждого хирурга. Ты должен быть готов к этому. И ещё будет, не спастись.

Он говорил тихо, как убаюкивал. Голова была тяжелая, но всё ясно воспринималось. И так-то равнодушно, как чужое. Он рассказывал о всяких ужасных случаях. И у него были. Ни в одной профессии не бывает такой очевидной виноватости врача в смерти пациента, как у хирургов. Иногда – подряд несколько. Юдин говорил: "Не полосит" и уезжал на охоту.

– А мне сплошь "не полосит": Куда же деться?

– Ничего. Ты хорошо работаешь, поверь, я знаю. Просто ты вымотался. Нервы сдали. Нужно немножко побольше спать. На часок хотя бы.

Меня стало тошнить. Что-то обеспокоило Аркадия Алексеевича.

– Поедем ко мне: у меня переночуешь.

И увез к себе. На дрожках, они у крыльца ожидали. Зачем– то промывал мне желудок. Я давился от толстого зонда, не мог проглотить.

И я уснул на его кровати. Спокойно уснул, как праведник.

На следующее утро мы пошли с Бочаровым на вскрытие. Патологоанатом Туров был серьезен и аккуратен.

– На сосудах – артерии и вене – нет следов прокола, в кровь не попало. Плевра тоже цела. Значит, только повышенная чувствительность к новокаину. Но слишком уж быстро умер.

14. 1942 г. «Черепа». Резекция сустава.

3алкинд заболел, и я временно руковожу обоими отделениями. Приходится заниматься нейрохирургией, с которой был совершенно незнаком. Аркадий Алексеевич приходит каждый день, смотрит больных и даже оперирует. Я ассистировал ему три раза и теперь тоже «делаю черепа». Все раненые проходят рентген, их смотрит глазник и невропатолог. Здесь тоже есть свои проблемы, но мне они кажутся намного проще наших «бедер» и «коленок». Взгляд на «черепников» другой – повреждение мозга, человек без сознания, умер – значит, такое было тяжелое ранение, можно списать на войну. А у нас: подумаешь, в ногу ранен – почему бы ему умирать?

Военная нейрохирургия несложна. Однако трепанация черепа – это операция,делаем ее в операционной, со всеми правилам асептики. Помогает Лида Денисенко – отличная сестра. Она старшая здесь.

... ... ...

А в нашем отделении умирают.

Идет март месяц.

Да, у нас электричество и водопровод бесперебойно, да, рентген, да, лаборатория, лечебная гимнастика, физиотерапия. Вши – уже ЧП. Кормят отлично. Истории болезни с дневниками и эпикризом.

Всё это есть. А кризис нарастает. Поток раненых не только не ослаб, усилился. Хотя фронт, кажется, стоит.

Мы работаем планомерно и упорно.

"Коленки", инфекция коленного сустава – вот что мучает нас неимоверно. Установка юдинцев – при появлении гноя вскрыть сустав, наложить гипс – и порядок!

Черта с два! Раненый продолжает лихорадить, худеет, истощается, развивается тяжелейший сепсис через две-четыре недели. Если ногу не успеть ампутировать – смерть.

– Разве так можно, Аркадий Алексеевич?! Где же хваленый эффект? Нет этого эффекта. Миф!

Он молчит. Конечно, раненые тяжёлые, измученные холодами и бессонными ночами: Но нельзя же так, чтобы только третий ходил на своей раненой ноге!

Сказал ему, что буду искать свой метод. Он промолчал, он – мой авторитет, ничего не может предложить. Но в отделение к нам перестал ходить. Обиделся.

Надеяться не на кого.

Думаю, неотступно думаю о "коленках". Результат – я придумал новую операцию – вариант экономной резекции коленного сустава с сохранением связок. Чтобы оставить надежду на сгибание. Пошёл к Турову в морг и прорепетировал на трупе.

22 марта сделал эту операцию.

Парень Саша Билибин, ранен в колено, развился гнойный артрит. Артротомия, глухой гипс, – никакого толку: сепсис угрожает жизни. Можно ещё ампутировать и спасти. Не хочет. Предложил попробовать новую операцию. "Надеюсь, но не уверен". "Да, давайте, Николай Михайлович! – Вдруг поможет, а? Очень жалко ногу."

Если этот Сашка умрёт, уйду из госпиталя. Куда угодно. Уйду в медсанбат или в полк.

Аркадий Алексеевич пришёл через два дня после операции. Сашка явно не умирает от операции, но температура высокая, радоваться рано. Конечно, я рассказал Аркаше все, что было за время его отсутствия. Он был смущён.

Потом сказал:

Ну, что же: Продолжайте.

Кончился март.

Сашка ещё продолжает температурить, гипс сильно промок, но состояние – "тьфу-тьфу" – вполне удовлетворительное. Ест хорошо – это главное.

Сделал ещё девять таких резекций. При одной из них стоял Бочаров – и всё одобрил.

Я уже торжествовал – проблема колена решена! Но вот, пожалуйста: смерть. Прооперировали очень слабого, и он умер в первую ночь. Не перенес. Значит, для таких – тяжело. Только ампутация может спасти.

А над старыми, загипсованными ранеными с "бедрами" и "коленками" сепсис висит страшной угрозой. Все лихорадят на грани сепсиса, а о том, чтобы ходили, как в кино Юдин показывал, не может быть и речи.

Ранения голени и плеча в глухом гипсе – дело другое, но они, возможно, и другими методами лечились бы хорошо.

Бесконечно спорим с Аркадием Алексеевичем на эту тему.

15. 1942 г. Смена власти. Диссертация.

Мы остановились на отдых. Пришел приказ эвакуировать всех транспортабельных и не загружать госпиталь. Думаем, что будет наступление.

За несколько дней отправили почти всю свою старую гвардию. У нас есть успехи – выздоравливающие после резекций суставов. Иные уже ходят в гипсах, а другие хоть ещё лихорадят, но невысоко. Вполне "надёжные" ребята.

"Бёдра"– переломы – хуже. Уверенности в них нет. Не поручусь, что останутся с ногами, если в тылу не найдутся более умные доктора, чем мы.

Ампутантов провожали из газовой палаты и других – после сепсиса. Многие уже ходят на костылях. Оделись в своё обмундирование, но штанины – подколоты булавками. Такие незнакомые стали.

Вывели вечером раненых в эвакоотделение – там они должны ожидать машины в полной готовности, на постелях, но уже одетые. И тихого мужчину, Семена С., двадцати девяти лет, с ампутированной из-за сепсиса ногой тоже вынесли. Он говорил сестре в палате: "Не поминай меня плохо, Люда". С врачом простился, благодарил за операцию. Только странно как-то прощался, как потом вспоминали. Вечером поздно, когда потушили свет, закрылся одеялом и полоснул себя ножом по горлу. Соседи по кровати услышали странное клокотание, не поняли сначала. Пока свет зажгли, пока кричали, вызывали врача – в перевязочную уже бесполезно было нести.

Письмо нашли от жены: ": Прости меня, не могу с безногим..."

Это мы виноваты, я виноват в такой смерти. Неужели нельзя спасти конечности раненым в бедро и колено, кроме тех, что с газовой?

Просто мы не умеем. И не нужно прятаться за авторитеты, нужно думать самому.

... ... ...

"В последний час": "Три дня назад наши войска прорвали оборону в районе Волчанска и Краснограда. Продвинулись от 20 до 50 километров. Действуют массы танков, большие трофеи."

... ... ...

Подвел итоги зимней боевой операции.

18 июня была научная конференция врачей ПЭПа, и мне поручили доклад о лечении ранений коленного сустава. Программный доклад! Первый научный доклад в моей жизни, если не считать Череповца. Были представлены все данные – статистика, графики, рентгенограммы, рисунки моей операции. Говорил два часа, горячо говорил, и... не уложился. Но выдержали все, не разбежались. Потом были прения, и мне изрядно всыпали. Больше всего попало за незнание авторитетов.

А Бочаров сказал:

– Надо мне было с вами прорепетировать. А то уж очень долго, едва с трибуны стянул.

... ... ...

Дополнение: дело о вступлении в партию.

В повести о ППГ это вычеркнули. Да-да, я сделал попытку вступить в "ряды ВКП(б)". Когда зимой погнали немцев и даже забрезжила победа, я зауважал партию. Это-таки сила, если из такого положения сумела повернуть вспять. Даже и Сталину можно простить. Кто не грешен?

Комиссар Медведев с восторгом принял мою инициативу и быстро провел через ячейку. После этого раза два меня приглашали на собрания. Потом, слышу, объявлено, а мне – не говорят. Я – жду... Так и прошло несколько месяцев. Сижу, не напоминаю – зачем проявлять нетерпение? Если они – Партия – передумали, значит, и я без них обойдусь.

Но в мае месяце Медведев пригласил. Объяснил задержку – не утвердили в высших инстанциях, потому что поручители должны знать новенького шесть месяцев, если часть стоит в тылу, как мы стоим с осени. Теперь время уже пришло. Мне следовало снова подать заявление.

Я отказался: "Передумал". Действительно, так и было. Восторг от победы прошёл, фронт остановился. Плюс к этому узнал, что Особый отдел шпионит за ранеными. Снова вспомнил грехи коммунистов и вождя. "Пошли вы к черту". И даже, дальше.

Так и остался в беспартийных на всю жизнь.

... ... ...

ППГ-2266 лихорадит. Комиссара и Тихомирова снимают, отправляют в резерв фронта. Начальника отдали под суд. Перед отъездом Медведев зашёл ко мне.

Ну, будь здоров, Николай Михайлович! Если что не так было, извини. Только о деле беспокоился. Выполню свой долг перед родиной.

Я твердо знаю – выполнит.

Начальника судили военным судом, хотя не арестовывали. Обвинили в растрате, вспомнили и пьянство во время переезда в Калугу. Приговор был суровый – десять лет. Но потом заменили отправкой в полк.

Заходил к нему незадолго до суда. Единственный раз был на квартире. Связь ослабела ещё после переезда в Егорьевск, а в Калуге совсем порвалась

Хаминов уезжал на вокзал вечером. Пьяный, со слезами лез ко всем целоваться. С трудом забрался в пролётку, а там вдруг выпрямился и снова стал важным и значительным, каким мы его знали в походе.

Лиза и Тамара уехали в Череповец, домой. Комиссовали по болезни. Зоя выходит замуж за какого-то командира и уезжает к нему в часть. Интенданты сменились. Повозочные – раньше всех. Скоро останемся только Чеплюк, Канский, я, Лидия Яковлевна, да, пожалуй, Белозерские лошади.

В начале марта к нам пришло пополнение – много новых сестёр из Москвы, сразу после курсов. Особенно отличились Катя Яковлева, Аня Сучкова, Тася Тарасенко.

И аптекарша новая – Фурсова, Зиночка. Москвичка, нам нравится.

И, самое главное, начальство новое. Комиссар, майор Казаков. Высокий, плотный, лет сорока пяти. Раньше был политруком. Будет налегать на дисциплину, на занятия и всякую военную формалистику.

С новым начальником дело проще: мягкий, интеллигентный. Военврач 2-го ранга Леонов – прекрасный глазник, москвич. Должностью тяготится.

Ещё у нас новый начальник АХЧ – вместо Тихомирова. Молодой техник-строитель Мокеев.

Итак, ППГ-2266 вступил во второй год войны в новом составе.

... ... ...

Я чувствую, что вчерне мы сладили с коленными суставами. На очереди – "бедро". Ампутация среди тех, кого мы лечили гипсами зимой и весной, – двенадцать процентов, смертность – восемь процентов.

По этому поводу и состоялся разговор с Бочаровым. Сказал ему:

– Гипс – это миф. Годится только для транспорта. Нужно лечить вытяжением, как в мирное время, если раненый всё равно нетранспортабелен.

Бочаров сердился. Ссылался на Юдина. Долго спорили, но я получил разрешение попробовать лечить переломы бедра вытяжением.

Приготовились – достали шины, спицы, дрели, скобы. Я знаю, как лечить, был пару месяцев в травматологии. Механика эта нехитрая – вытяжения. Случай представился скоро.

В июле привезли несколько человек с высокими переломами бедра, очень тяжёлые. По старым представлениям не миновать ампутации, а то и умереть можно. Мы наладили пятерым скелетное вытяжение.

Через пять-семь дней раненые были неузнаваемы. Температура снизилась, самочувствие стало просто хорошим, хотя раны гноились.

Аркадий Алексеевич все внимательно просмотрел и сказал:

– Да. Убедительно. Но пока – мало. Продолжайте.

Я торжествовал. Нет, я ликовал!

Не потому, что я придумал новое. Всё это давно известно.

Просто я почувствовал, что теперь можем лечить "бёдра", раненые не будут больше умирать.

Наконец, пришла зрелость в лечении ранений конечностей. Теперь мы готовы к наступлению.

Но наступления не было Хуже того, на юге наши войска отступали. Немцы подошли к Воронежу, форсировали Дон и двигались к Волге и на Кавказ.

Комиссар приказал собрать всех командиров: читали приказ Сталина. Приказ № 227.

Ничего подобного мы не слышали. Текст забыл, но суть вот в чем: "Ни шагу назад!" Введены штрафные батальоны и заградительные отряды.

Всё правильно, так и надо.

... ... ...

18 августа начался поток раненых.

У нас было всё готово. Мы не боялись никакой работы.

В сводках что-то скупо сообщалось о сражениях под Ржевом.

Раненых – масса. 19 августа в Калугу пришло девятнадцать летучек, свыше четырех тысяч раненых, к нам в госпиталь – больше четырёхсот.

Но мы работали, как часы. Всех раненых мыли, переодевали в чистое, все лежали на матрацах с простынями, три раза в день горячая пища. Всех перевязывали и оперировали в день поступления. И работали только до полуночи. Примерно половину раненых эвакуировали в гипсах.

Народ не тот, что зимой. Солдаты отдохнули, медсанбаты и ППГ подучились, транспорта прибавилось. Заносов не было, машины ходили быстро, летучки подавали регулярно.

Так продолжалось дней десять. А о продвижении фронта – ничего.

К концу массового наступления раненых в отделении было почти триста человек: на вытяжении, в высоких гипсовых повязках, человек пятнадцать ампутантов. Всех кого могли – отправили. Осталось человек сто раненых. Мы знаем, как их лечить. Для "коленок"– резекции, для "бедер" – вытяжение, потом гипс.

... ... ...

В Москве проходила фронтовая конференция хирургов, Бочаров взял и меня с собой. Доклады не интересные, но зато мы побывали в институте Склифосовского и даже дома у самого Сергея Сергеевича Юдина! Попили чаю, он подарил мне книгу и написал: "Доктору Н. М. Амосову, с приветом. Юдин".

Видел целый ряд раненых в бедро, все в гипсах. Внушительно, но не убедили, потому что все раненые подолгу лихорадили.

Аркадия Алексеевича назначили главным хирургом 5-й армии.

– Хочу поработать в войсковом районе, Никола. От них, от медсанбата зависит всё дальнейшее.

– Меня возьмите...

– Уже пробовал – не удаётся.

Очень жаль. Я люблю его, как старшего брата, который всегда готов подумать вместе, погоревать и порадоваться, дать совет. Разумеется, он передал нам опыт института Склифосовского, Юдина. Главное – он разрешал дерзать. Зачем анализировать? Просто жалко расставаться.

Решил написать диссертацию. Чем я хуже других? Не стал бы об этом думать, если бы немцев не остановили. Но, похоже, они накрепко завязли в Сталинграде и не могут перелезть за Волгу. "Теперь подходит наша очередь". Так говорят ребята в комсоставской палате.

Вот только не знаю, как писать. Ни одной диссертации не видел и некого теперь спросить. Тема: "коленки", то есть "Хирургическое лечение эмпием коленного сустава после ранений". Есть своя методика операции. Нашел переплетенную конторскую книгу страниц на двести. Писал в перевязочной каждый день, всё свободное время.

23 ноября.

Победа! Грандиозное наступление наших под Сталинградом. Ударили с севера и юга, прорвали оборону, гонят немцев, соединились, окружили. Такого ещё не было: окружено свыше 300 тысяч немцев.