Текст книги "Рассказы"
Автор книги: Николай Чуковский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)
Он кружил по лестнице так долго, что лучи успели переползти на другую стену. Осторожно опускал он левую ногу на следующую ступеньку, переваливал на нее тяжесть тела и подтаскивал к ней правую. Оп ни о чем не думал – все внимание его было занято движениями ног.
Добравшись до пульта управления, он прислонился к распределительному щиту, чтобы подышать. Медь и стекла блестели тускло. Стрелки всех измерительных приборов уперлись в ноли. Тишина была приятна Федору Иванычу, но стоять оказалось еще труднее, чем идти.
Он прошел через весь пульт управления, спустился к турбине и направился к открытой двери, сиявшей перед ним.
За дверью милиционер Зыков сидел на корточках, положив винтовку на колени. Желтая гусеница – первая весенняя гусеница – шагала через дорожку, складываясь пополам и выпрямляясь. Зыков тыкал прутиком ей под брюшко. Федор Иваныч, проходя мимо, боялся только одного – как бы Зыков не заметил, что ему плохо,– и изо всех сил старался идти как можно ровнее и тверже. Но Зыков смущенно вскочил, подняв винтовку.
Он не заметил, что Федору Иванычу плохо.
Федор Иваныч свернул за угол и побрел по тропинке к директорскому домику. Тут его никто не видит, можно не торопиться. Красные прутья кустов почти касались лица Федора Иваныча. Еще три таких солнечных дня – и почки лопнут. Федор Иваныч притянул к себе прут, чтобы рассмотреть.
Вдруг теплая мокрая земля двинулась ему навстречу, покосилась, встала дыбом. И гидростанция, и директорский домик – все поплыло куда-то кверху. Прутья нежно скользнули по коже щек.
Федор Иваныч не сразу даже понял, что он упал,– так мягко и безболезненно это случилось. А когда понял, втайне обрадовался: значит, никуда больше не надо идти.
Федор Иваныч лежал на боку и вдыхал запах талого снега, пригретых прошлогодних листьев и оживающей крепкой коры. Это самый весенний, самый земной и самый детский из всех существующих запахов – детский потому, что Федор Иваныч сильнее всего ощущал его в детстве, когда был мал ростом и ближе к земле. Там, на песчаной площади, все еще гремел оркестр. Смягченная далью, музыка казалась глубокой и нежной. Духовые оркестры всякий раз напоминали Федору Иванычу студенческие прогулки по Дунаю. Всем курсом набивались они на белый до синевы пароход. Духовой оркестр корпорации гремел на нем не умолкая. Вечером возвращались, распухшие от пива и оглушенные медью. Изучая в те годы гидротехнику, думал ли Федор Иваныч, что он выстроит гидростанцию в пустынных северных лесах, даже о существовании которых он не имел тогда никакого понятия, и что вокруг этой гидростанции вырастет социалистический город?
Федор Иваныч ясно слышал, как шагал за углом Зыков. Иногда на опавших листьях возникала даже его тень с винтовкой. Если бы Зыков сделал еще одни шаг, он увидел бы Федора Иваныча. Но Зыков всякий раз поворачивал, тень его исчезала, он шел назад, к двери. Федор Иваныч попытался окликнуть Зыкова. Но из горла его не вырывалось ни звука, и губы не двинулись. Федор Иваныч заметил, что не может шевельнуть ни одним мускулом своего тела. И начал понимать, что, пожалуй, все копчено.
В огромное, сияющее небо уходила гидростанция, прозрачная и дымная от солнца. У ее подножия лежал Федор Иваныч, военнопленный Федор Иваныч, красногвардеец Федор Иваныч, инженер Федор Иваныч, директор Федор Иваныч. Он уже давно болен и слаб, но стыдился своей слабости, потому что не любил, чтобы за него работали другие. Товарищи заставили его дать обещание, что осенью он поедет в Кисловодск. Да, теперь уже поздно. Ну что ж, другие кончат то, что начал он.
Впереди, за голыми кустами, Федор Иваныч увидел Полупочтенного. Сложным путем бежал Полупочтенный, раздувая губы и заворачивая в самых неожиданных местах. В вытянутой руке он держал прутик.
Федор Иваныч любил детей, мало их знал и потому был с ними застенчив. Он всегда завидовал умению Герасима разговаривать с детьми непринужденно, шутить с ними, как с равными. Когда Полупочтенный появлялся на гидростанции, Федор Иваныч следил за ним издали, боясь к нему приблизиться, чтобы не раздавить и не обидеть. И теперь, лежа на земле, страстно захотел Федор Иваныч, чтобы Полупочтенный подошел к нему.
Полупочтенный направлялся к дверям гидростанции, к Зыкову. Двух шагов не добежав до угла, он обернулся, увидел Федора Иваныча и остановился. Потом медленно двинулся к Федору Иванычу через кусты, держа пород собой прутик. Движения его были хозяйственны и важны. Он был наследником всего, что делал Федор Иваныч, что покидал Федор Иваныч. И, задыхаясь от счастья, жадно следил Федор Иваныч за его приближением.
Заслонив небо, лес, гидростанцию, Полупочтенный нагнулся над Федором Иванычем, глядя в просторное лицо, улыбающееся одном половиной.
– На! – щедро сказал Полупочтенный и ткнул прутиком в большую щеку Федора Иваныча.
Но Федор Иваныч уже ничего не слышал и не видел.
1933
ПЯТЫЙ ДЕНЬ
29 октября ст. ст. 1917 г.
1
Отставной штабс-капитан Чекалин попал сюда случайно.
Он шел по Невскому, в черном пальто, в котелке, в хлюпающих калошах, как вдруг на Морской услышал выстрелы.
Он встрепенулся в восторге. Вена надулась на его желтом виске – штабс-капитану шел шестой десяток. Четыре дня назад большевики свергли Временное правительство, и штабс-капитан мечтал о гибели большевиков. Услышав выстрелы, он свернул на Морскую и быстро зашагал по панели.
Уже издали он увидел патруль юнкеров и понял, что юнкера заняли телефонную станцию. Он мысленно одобрил их – связь необходимо держать в своих руках. Он остановился против телефонной станции как раз в ту минуту, когда юнкера задержали проезжавший по Морской автомобиль.
Это был голубой «фиат», отобранный Реввоенкомитетом у итальянского консула. «Фиат» этот, забрызганный грязью, только что вернулся с фронта, с Пулковских высот, где красногвардейцы сражались с наступавшими на Петроград войсками Керенского и Краснова. В «фиате», кроме шофера, находились трое – член Реввоенкомитета, сопровождавший его матрос и молоденький рабочий табачной фабрики «Дукат», которого называли просто Павлик.
Член Реввоенкомитета спал сидя. Странно было видеть его закрытые глаза на неподвижном лице среди бела дня на шумной, полной вооруженных людей улице. С двадцать пятого числа он ни разу не ложился. Ему удавалось спать только в автомобиле. Он проснулся, когда юнкер за рукав шипели стал выводить его из машины.
Павлик уже отдал свой револьвер и стоял на торцах, подняв руки,– синяя подпоясанная рубаха пузырилась у него на спине. Рядом с Павликом, подняв руки, стоял матрос. Член Реввоенкомитета тоже отдал револьвер и тоже поднял руки.
– А, господин комиссар, очень приятно! – сказал портупей-юнкер, заглядывая ему в лицо.– Четыре дня назад мы встретились с вами в Зимнем дворце.
– Да что тут смотреть, кокнуть его! – крикнул кто-то из юнкеров и щелкнул затвором.
– Не трогать! – сказал портупей-юнкер.– Он нам пригодится. Ведите во двор!
Павлика, матроса, шофера и члена Реввоенкомитета повели к воротам.
Портупей-юнкер шел рядом с членом Реввоенкомитета.
– Что, спета теперь ваша песенка, господин комиссар? – спросил он.
– Ну что ж,– ответил член Реввоенкомитета,– зато хороша была песня.
В эту минуту снятый с автомобиля матрос вдруг распихнул юнкеров и нырнул в толпу.
Низко нагнув голову, побежал он через улицу, шныряя из стороны в сторону между шинелями и юбками. Юнкера сразу потеряли его из виду. Он бежал к противоположной панели, как раз к тому месту, где в черном пальто, в котелке, в запачканных грязью калошах стоял отставной штабс-капитан Чекалин.
И штабс-капитан Чекалин, вытащив из кармана револьвер, выстрелил в матроса в упор, в низко опущенную его голову.
Матрос упал ничком на мокрые торцы, потом перевернулся и замер. У него было широкое молодое лицо с черными бровями.
Штабс-капитан спрятал револьвер и наклонился над убитым. Небольшою желтою рукою деловито обшарил он все карманы черного матросского бушлата. Но в карманах не было ничего, кроме одной маленькой скомканной бумажонки. Штабс-капитан вытащил бумажонку, расправил ее и поднес к глазам.
Это был пропуск за номером 4051, выданный 29 октября 1917 года военным отделом Петроградского Совета. Отставной штабс-капитан тщательно сложил пропуск и, расстегнув пальто, сунул его себе во внутренний карман. Тут к отставному штабс-капитану подошел портупей-юнкер и спросил, кто он такой. Штабс-капитан назвал себя и показал свои документы.
– Рад служить правому делу,– сказал он.
У штабс-капитана были вставные челюсти. Они слегка отставали от десен и сухо пощелкивали, когда штабс-капитан говорил.
Портупей-юнкер подумал.
– Следуйте за мной во двор,– сказал портупей-юнкер.
2
Павлика, шофера и члена Реввоенкомитета ввели в ворота телефонном станции.
В воротах, под аркой, стоял броневик, на зеленом боку которого было выведено белой краской: «Федор Богданов». Броневик пыхтел и трещал – что-то не ладилось с мотором. Вокруг него возились несколько юнкеров.
На дворе пленных принял маленький офицер с расцарапанной щекой. Суетливый и беспокойный, он повел их, семеня, торопясь и подскакивая. Подведя их к стене, он скомандовал:
– Становись!
Они стали рядом возле стены.
Павлик заглянул в глаза члена Реввоенкомитета, стараясь по лицу отгадать, что их ждет. Там, в Пулкове, среди наскоро вырытых окопов, Павлик привык по этому лицу угадывать, что думать, что делать, чего ждать. Однако теперь лицо члена Реввоенкомитета не сказало Павлику ничего. Но шофер вдруг заплакал. И, видя, как слезы текут по немолодым небритым щекам шофера, застревая в усах, Павлик понял все.
– Пулемет, за работу! – крикнул офицер куда-то в открытую дверь.
За дверью на лестнице что-то загремело, послышались голоса, но пулемет не появлялся. Офицер с расцарапанной щекой, подождал, оставил пленных под охраной юнкеров и пошел в дверь. Оттуда долго раздавался его срывающейся, высокий голос.
Наконец пулемет был вытащен на двор. Его навели на пленных.
– Смирно! – скомандовал офицер.
Павлик прижался плечом к рукаву члена Реввоенкомитета и закрыл глаза.
И вдруг наверху, над головой, услышал он пронзительный, дикий, многоголосый визг.
Этот странный визг ошеломил Павлика, и Павлик съежился, жмурясь.
А визг все разрастался, доносясь сразу со всех сторон.
Павлик открыл глаза и поднял голову.
И во всех этажах, во всех окнах за стеклами увидел он женщин. Телефонные барышни смотрели во двор, на пленных и на пулемет, и кричали, стуча в оконные рамы.
Офицер с расцарапанной щекой тоже поднял голову и тоже оглядел этажи. Он, видимо, не знал, как поступить.
– Пулемет отставить! – крикнул он внезапно.
И пулемет оттащили.
Пленных ввели в здание и по длинной лестнице повела куда-то наверх. Потом миновали несколько просторных комнат, уставленных аппаратами. Женщины, толпившиеся по углам, молча провожали пленных глазами. Так довели их до двери, возле которой торчало человек десять юнкеров.
– Вот вам вчерашний владыка! – крикнул офицер с расцарапанной щекой, показывая юнкерам члена Реввоенкомитета.– Вот вам мерзавец, который стрелял в вас, когда вы защищали Зимний дворец!
Пленных втолкнули в дверь, и они очутились в тесной комнатенке с канцелярским столом. На столе и вокруг стола сидели арестованные. Тут было несколько солдат Кекстольмского полка, охранявших здание перед тем, как его захватили юнкера, да несколько матросов, случайно пойманных на улице.
Член Реввоенкомитета, войдя и усевшись, сразу опустил голову на стол.
И сейчас же снаружи, со стороны Морской, послышались выстрелы.
– Это наши! – сказал Павлик члену Реввоенкомитета.– Наши окружают станцию!
Но член Реввоенкомитета ничего но ответил. Он уже спал.
3
Броневик «Федор Богданов», гремя железом и воняя бензином, выполз наконец за ворота телефонной станции.
Осаждавшие станцию солдаты Кекстольмского полка, красногвардейцы и матросы слегка расступились перед ним. Несколько пуль брякнуло в его броню. И сейчас же и ответ заговорили оба пулемета «Федора Богданова».
Толпа осаждающих отхлынула и побежала, оставляй убитых на опустевших торцах. И «Федор Богданов», неуклюже повернув налево, неторопливо двинулся по Морской, стуча пулеметами и давя трупы.
В него стреляли из окон, в него стреляли с крыш, но пули отскакивали от его тяжелой брони. Четыре юнкера, сидевшие согнувшись в гремучей и сумрачной утробе «Федора Богданова», с наслаждением и ненавистью наблюдали, как перед ними бежали и падали матросы и рабочие, не находя никакого прикрытия на узкой и прямой улице, стиснутой домами.
Так «Федор Богданов» дополз до угла, до гостиницы «Астория». Юнкер, сидевший за передним пулеметом, увидел в глазок простор Исаакиевской площади, заставленной штабелями дров, и Николая Первого на бронзовом коне. Площадь казалась пустынной,– толпа, заполнявшая ее, спряталась за дровами.
И тут, в этот миг торжества, у «Федора Богданова» разом лопнули две покрышки и две камеры.
Трудно установить, отчего это произошло, – то ли шины не выдержали тяжести стальной брони, то ли их пробили пули красногвардейцев. Но броневик остановился.
Стоя на месте, он долго пыхтел, выл и трещал, заткнув, словно пробкой, проход с площади на Морскую. Он нелепо вздрагивал и дергался, как раненый мамонт. Пулеметы его работали безотказно, и он по-прежнему поливал площадь пулями, выпуская одну очередь за другой. Он все еще был страшен и смертоносен. Но матросы и красногвардейцы, следя за ним из-за штабелей дров, уже знали, что он обречен.
Они обошли громаду Исаакия и вернулись между собором и гостиницей «Англетер» на площадь. Угол гостиницы «Астория» загораживал эту часть площади от «Федора Богданова». Здесь нападающие были в безопасности.
Отсюда они хлынули к броневику.
И «Федор Богданов», лязгом, грохотом, смертью наполнявший площадь, умолк.
4
Потеряв «Федора Богданова», юнкера сразу потеряли улицу. Они засели в здании телефонной станции и закрыли ворота, завалив их разным хламом, а Морская наполнилась матросами и красногвардейцами.
Завязалась перестрелка. Юнкера стреляли из окон и из ворот, а матросы с крыш соседних домов.
Суетливый офицер с расцарапанной щекой – звали его Владимир Михайлович Михаленко – приказал поставить пулемет на крышу станции. Но приказ его не был выполнен, так как никто не знал, где находится лестница, ведущая на крышу. Красногвардейцы все время пытались атаковать ворота. Их разгоняли выстрелами, и они отходили, унося убитых, но через минуту снова шли в атаку. Юнкеров могли выручить только подкрепления.
Михаленко ждал подкрепления с часу на час. Ему было известно, что Керенский вместе с войсками генерала Краснова идет из Гатчины через Пулково на Петроград. Пора бы уже этим войскам вступить в город, а их все нет и нет.
Но и в самом городе есть силы, которые могут прийти на помощь осажденным юнкерам. Бывший начальник военного округа полковник Полковников утром занял Инженерный замок и организовал там из меньшевиков и эсеров «Штаб спасения родины и революции». Этот штаб захватил все броневики, стоявшие в Михайловском манеже. Если бы Полковников прислал к телефонной станции хотя бы один броневик на смену погибшему «Федору Богданову», юнкера перешли бы в наступление и могли бы очистить от красногвардейцев все ближайшие кварталы.
Михаленко пытался поговорить с Полковниковым по телефону. Но Инженерный замок на вызовы не отвечал. Там не работал ни один телефон.
Тогда Михаленко призвал к себе Шилина – главного механика телефонной станции. Шилин был человек еще молодой, с побритым и невыспавшимся лицом. Он раздражал Михаленко тем, что, разговаривая с ним, не глядел ему в глаза.
– Вы сами велели мне выключить Инженерный замок,– сказал Шилин.
Это был явный вздор: Михаленко, заняв станцию, приказал Шилину выключить телефоны Смольного и Петропавловской крепости, чтобы лишить большевиков связи. Не мог же он самого себя лишить связи со своим штабом.
Однако Шилин, глядя в угол, упрямо продолжал утверждать, будто ему было приказано выключить, кроме Смольного и Петропавловки, еще и Инженерный замок. «Это он нарочно! – думал Михаленко, разглядывая серое от усталости лицо главного механика.– Тайный большевик...» Он охотно ударил бы Шилина по лицу, но опасался, что тогда никак не удастся наладить связь с Полковниковым.
Он велел Шилину немедленно соединить телефонную станцию с Инженерным замком. Шилин ушел к своим аппаратам и долго над ними возился. Михаленко хрипло орал в трубку, вызывай Полковникова, но из трубки в ответ доносился только бессмысленный гул, треск и грохот.
Связь не налаживалась. Шилин во всем винил младших техников, которые не то где-то попрятались, не то в самом начале событии умудрились удрать домой. Михаленко, уже красный от натуги, лаял в трубку, но в ответ раздавались только отдаленные взрывы и раскаты. А время шло, и атаки красногвардейцев на ворота становились все отчаяннее, чаще и упорнее. Нестройный треск винтовок доносился уже со всех сторон, сверху и снизу.
– Позвольте дать совет,– услышал вдруг Михаленко у себя за спиной чей-то скромный, но полный достоинства голос.– Не лучше ли просто послать кого-нибудь в Инженерный замок за броневиком?
Михаленко бросил трубку и обернулся. Перед ним стоял отставной штабс-капитан Чекалин.
Михаленко уже несколько раз видел его – и здесь наверху, в коридорах, и внизу, на дворе,– но очень смутно представлял себе, кто он такой, и в суматохе ни разу к нему не приглядывался. Теперь он впервые оглядел калоши отставного штабс-капитана, его обывательское черное пальтецо и молодящие рот вставные челюсти, которые пощелкивали при каждом слове.
– Ни один дурак не согласится выйти отсюда,– ответил Михаленко.– Мы здесь, как в мышеловке.
– Я схожу,– сказал отставной штабс-капитан и показал ему пропуск Петроградского Совета за номером 4051, найденный на убитом матросе.
И уже через три минуты штабс-капитан Чекалин, вынырнув как бы невзначай из ворот, подошел к красногвардейской заставе возле Кирпичного переулка. Он показал свой пропуск, и его пропустили.
Неспешно вышел он на Невский. Холодный ветер гнал обрывки листовок, воззваний, газет, накопившихся за бурное и многословное лето. Большинство магазинов и контор было закрыто по случаю юнкерского восстания. Тускло сияла Адмиралтейская игла. Отставной штабс-капитан повернулся к ней спиной и зашагал по тротуару.
На телефонной станции о нем сразу забыли.
Михаленко отправился разыскивать директора станции, инженера Басса, чтобы тот заставил Шилина соединить его с Полковниковым. Инженер Басс находился в одном из самых дальних и безопасных помещений – пули туда долетать не могли, так как окна выходили во двор. Это был эсер, назначенный на должность директора эсеровско-меньшевистской городской управы. Расставив короткие ноги, толстый и лысый, он стоял на письменном столе, среди чернильниц и папок, и держал речь перед собравшимися здесь служащими телефонной станции.
Он предложил принять резолюцию, где говорилось о преданности законному Временному правительству и о необходимости борьбы с подонками общества, захватившими власть. Он особенно настаивал, чтобы в резолюции было выражено доверие генералу Краснову, который шел на Петроград для спасения России от большевиков. Десятка полтора заплаканных телефонисток слушали его, толпясь вокруг стола.
Они спрашивали инженера Басса:
– А когда нас отпустят домой?
– А когда прекратится стрельба?
– А если мы примем резолюцию, нас отпустят домой?..
Увидев Михаленко, инженер Басс спрыгнул на пол с неожиданным для толстяка проворством. Он немедленно согласился оказать Михаленко содействие, отправился с ним в аппаратную, обругал Шилина и принялся сам налаживать связь с Инженерным замком.
И действительно, уже через десять минут Михаленко беседовал с полковником Полковниковым. Полковник говорил мягким басом, в котором преобладали успокоительные интонации. Он предложил Михаленко держаться и ни о чем не беспокоиться. Броневик он прислать обещал, но в несколько неопределенных выражениях. Михаленко почудилось даже, будто Полковников и сам не совсем уверен, есть ли у него броневики. Выслушав еще ряд внушительных и успокоительных фраз, Михаленко повесил трубку.
Слегка приободренный разговором с начальником штаба, он хотел тут же арестовать главного механика Шилина как несомненного большевика. Но инженер Басс испугался и запротестовал, уверяя, что арест Шилина только усилит нежелательные настроения среди служащих станции. Михаленко хмуро отвернулся и пошел во двор посмотреть, как защищают ворота. Он сразу понял, что дела обстоят неважно.
Юнкера, без толку слонявшиеся по двору, спросили его, скоро ли явится Краснов. Он сообщил им, что через несколько минут на помощь придет броневик, но по угрюмым лицам понял, что это известие не очень их радует.
– Не стоило выступать, если не знали наверняка, что Краснов придет,– сказал один из юнкоров.
И никто не возразил ему.
Мимо проносили раненых. Во время последних атак красногвардейцам два раза удалось подойти к воротам вплотную. Пули попали под арку, и человек семь юнкеров пострадали.
Затем внезапно появился зловредный слух, будто матросы скоро заберутся на крышу станции и начнут поливать двор из пулемета. На чем основан был этот слух – неизвестно, но юнкера то и дело с унынием поглядывали вверх, на крышу.
Михаленко понимал, что нужно немедленно предпринять что-то решительное, иначе у осажденных не хватит духу дождаться броневика. Он задумал устроить вылазку и попытаться очистить от красногвардейцев Морскую до угла Невского. В успех этой вылазки он сам не вполне верил, но надеялся, что она приободрит юнкеров, займет их на некоторое время, а там подойдет броневик и решит все дело.
Он приказал строиться под аркой и готовиться к вылазке. Человек двадцать юнкеров сгрудились перед воротами, остальные сделали вид, будто не слышат Михаленко, и продолжали слоняться по двору. Михаленко ничего им не сказал, чтобы не затевать пререкании, которые все равно ни к чему не приведут.
После долгой толчеи осторожно приоткрыли ворота.
И навстречу юнкерам в ворота под арку вошел старик в котелке, в черном пальто и в калошах. Это был отставной штабс-капитан Чекалин. Он сделал знак закрыть ворота, и ворота немедленно захлопнулись. Взяв Михаленко под руку, он отвел его в сторону, в угол двора.
– Когда придет броневик? – спросил его Михаленко шепотом.
– Никогда,– ответил штабс-капитан.– Инженерный замок сдался большевикам.
5
Иван Гаврилыч Федоров, командир маленького отряда красногвардейцев-железнодорожников, молчаливый и солидный слесарь лет сорока, уже четыре раза ходил в атаку на ворота и четыре раза возвращался к Кирпичному переулку, потому что отряд не выдерживал огня. Юнкера отчаянно стреляли из окон станции.
Вместе с Иваном Гаврилычем ходил на ворота его старший сын Афанасий, мальчик лет шестнадцати. Афанасий увязался за отрядом с утра, и отец никак не мог прогнать его домой. Присутствие сына раздражало и тревожило Ивана Гаврилыча, хотя он немного гордился перед товарищами, что у него такой большой и лихой сынок.
– Дурак! – после каждой атаки вполголоса говорил он Афанасию.– Я тебе покажу, как соваться вперед! Погоди, придешь домой, у нас будет другой разговор...
Афанасий отворачивал от отца веснушчатое круглое лицо и отмалчивался, шмыгая носом.
После четвертой атаки Иван Гаврилыч пришел к убеждению, что матросы-пулеметчики, сидящие на крыше против станции, неправильно стреляют. Им надо бы метить по окнам, по этажам, а они осыпают пулями только улицу перед воротами, где и без того пусто.
Иван Гаврилыч решил выяснить, в чем дело, и отправился.
Он довольно долго блуждал по каким-то дворам и торным лестницам, наугад разыскивая дорогу. Наконец он попал на чердак и, бредя, согнувшись, между красными кирпичными трубами, увидел оконце, возле которого стоял пулемет.
Над пулеметом возились двое моряков. Один принес в ведре воду, чтобы остудить разогревшийся ствол, другой лежал рядом ничком на полу.
– Вы бы по окнам, ребята,– сказал морякам Иван Гаврилыч.– Гнать их нужно от окон, а то нам никак до ворот не дойти.
– По окнам нельзя,– ответил матрос, лежавший на полу.– Там бабы. Погляди сям.
Иная Гаврилыч нагнулся и через чердачное оконце оглядел фасад телефонной станции. Во всех этажах увидел он женщин, кучками толпившихся возле подоконников.
– Они нарочно к окнам телефонисток пригнали, чтобы мы стрелять не могли,—продолжал матрос.– За юбками прячутся.
«Да, по женщинам стрелять нельзя,– подумал Иван Гаврилыч.– Нехорошо стрелять по женщинам».
Ему больше нечего было здесь делать, и он побрел к выходу.
Но матрос с ведром остановил его.
– Нужно в атаку вдоль самой стенки идти,– сказал матрос с ведром.– А вы бежите посреди улицы, вот они вас из окон и валят.
«Правильно!» – подумал Иван Гаврилыч. И сказал матросу:
– Попробую.
Через несколько минут отряд Ивана Гаврилыча уже шел гуськом вдоль стены к воротам. Иван Гаврилыч шагал впереди, низко нагнувшись. За собою Иван Гаврилыч слышал топот многих ног. Там, позади, был и Афанасий. Иван Гаврилыч ни разу не обернулся, но присутствие Афанасия чувствовал беспрерывно.
Едва они дошли до телефонной станции, началась стрельба из окон. Они еще теснее прижались к стене. Юнкерам мешали карнизы – пули, пролетев мимо красногвардейцев, дырявили торцы.
За спиною Ивана Гаврилыча кто-то вскрикнул и с глухим шумом упал.
Может быть, Афанасий?
Ивану Гаврилычу мучительно хотелось обернуться и посмотреть.
Но он пересилил себя. Он знал, что, если он обернется и увидит убитого Афанасия, он не выдержит и кинется к нему. Тогда весь отряд, идущий за ним следом, остановится, смешается, и атака опять не удастся.
Иван Гаврилыч не обернулся. Он первым дошел до ворот.
Он гулко ударил в ворота прикладом.
За воротами щелкнул выстрел, и Иван Гаврилыч, почувствовав резкий удар в плечо, прислонился к стене. Потом медленно сполз на землю.
Красногвардейцы перескакивали через него на бегу. Их все больше становилось перед воротами. Ворота трещали под ударами прикладов и вдруг распахнулись, лязгнув.
Толпа хлынула во двор, крича и стреляя.
И мимо Ивана Гаврилыча пробежал Афанасий. Он размахивал на бегу винтовкой, рот его был открыт.
«Жив!» – подумал Иван Гаврилыч радостно.
Все уже мутилось и путалось перед Иваном Гаврилычем. Он почувствовал, как чьи-то руки подняли его, и потерял сознание.
6
В комнате арестованных, возле запертых дверей, дежурили четверо юнкеров. Они запрещали пленникам разговаривать.
Но Павлику все равно говорить было не с кем, так как член Реввоенкомитета спал, положив сухое лицо на стол, а остальных он не знал. Павлик сидел у стола и прислушивался, стараясь по звукам выстрелов понять, что происходит вокруг.
А стрельба становилась все оглушительнее, все ближе, все гуще. Стреляли всюду – наверху, внизу, на всех этажах. Синеватые века члена Реввоенкомитета вздрагивали во сне.
Внезапно дверь приотворилась, и кто-то вызвал юнкеров из комнаты.
Пленники остались одни.
– Им жутко приходится! – воскликнул Павлик, толкнув члена Реввоенкомитета.
Член Реввоенкомитета открыл глаза и поднял голову. Внимательно прислушался он к стрельбе, гремевшей отовсюду. И улыбнулся.
Один из арестованных матросов предложил забаррикадировать дверь. Член Реввоенкомитета выслушал его и подумал.
– Не стоит,– сказал он матросу.– Они продержатся не больше часа.
Он снова опустил голову и, едва щека его прикоснулась к столу, заснул.
Грохот стрельбы еще усилился. Слышно было, как за дверью метались юнкера. Пронзительно и многоголосо плакали женщины.
Потом все внезапно стихло.
И в полной тишине дверь отворилась.
В комнату вошел высокий, полный, краснощекий мужчина, чисто выбритый, в странном одеянии – не то альпиниста, не то содержателя тира, с фотографическим аппаратом на перекинутом через плечо ремешке. Он оглядел всех и шагнул прямо к спящему члену Реввоенкомитета. За ним семенил, какой-то маленький чернявый человечек в пиджачке.
Краснощекий великан в костюме альпиниста издал глухой, свистящий звук и положил руку на плечо члена Реввоенкомитета. Член Реввоенкомитета открыл глаза и поднял голову.
– А, это вы, мистер Вильямс! – сказал член Реввоенкомитета.– Как вас сюда занесло?
Вильямс произнес несколько слов по-английски, а затем заговорил маленький черненький, служивший ему переводчиком.
– Мистер Алберт Рис Вильямс, корреспондент американских социалистических газет, явился к вам посредником для переговоров,– сказал он, обращаясь к члену Реввоенкомитета.– Юнкера просили мистера Вильямса передать, что они готовы сдаться в плен вам лично, на условии...
Член Реввоенкомитета расхохотался. Случай действительно забавный: семьдесят шесть вооруженных юнкеров сдаются в плен одному безоружному человеку, да притом своему собственному пленнику!
– А не проще ли им сдаться тем, кто их осаждает? – спросил член Реввоенкомитета.
– Они не решаются вступить в переговоры с толпой,– сказал переводчик.– Они боятся, что толпа перебьет их. Но вам лично они сдадутся охотно, на условии, что вы, как член Реввоенкомитета, поручитесь за их свободу и жизнь.
– Нет,– сказал член Реввоенкомитета,– попросите мистера Алберта Риса Вильямса передать юнкерам, что эти условия мне не подходят. Я не стану ручаться за их свободу. Двадцать пятого числа, когда мы захватили их в Зимнем, они получили свободу, и вот как они ею воспользовались!
Переводчик сказал что-то по-английски мистеру Вильямсу, и оба они вышли из комнаты. Но через минуту они вернулись.
– Юнкера больше не требуют, чтобы вы поручились за их свободу,– сказал переводчик члену Реввоенкомитета.– Они просят вас поручиться только за их жизнь.
– Хорошо,– сказал член Реввоенкомитета.– Пусть несут сюда оружие.
Дверь комнаты пленников была теперь распахнута настежь. За дверью в коридоре стоило полсотни юнкеров. Они испуганно прислушивались к шуму, доносившемуся с нижних этажей, куда уже ворвалась осаждавшая станцию толпа. Они стремились как можно скорее проникнуть в комнату, но у двери стоял матрос и впускал туда поодиночке.
Входя, юнкера бросали на стол винтовки, револьверы, шашки, патроны и подымали руки. Член Реввоенкомитета подходил к каждому и каждого обыскивал. Павлик сортировал и раскладывал оружие, загромождавшее уже весь стол. Наконец в комнату втолкнули пулемет, тот самый, из которого пленных чуть было не расстреляли во дворе. Павлик поставил его в угол. Шофер осторожно пихнул пулемет ногой и отошел в сторону.
Матросы и красногвардейцы уже заняли все здание. Возбужденные борьбой, многие из них требовали расстрела юнкеров. Но член Реввоенкомитета сдержал свое слово.
Он свел юнкеров вниз, во двор, и построил их. Затем дал распоряжение отряду матросов отвести пленных юнкеров под конвоем во Второй гвардейский экипаж для ареста.
