Текст книги "Степкина правда"

Автор книги: Николай Чаусов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

– Стойте! – закричал Степка. – Эх, вы, браталыцики, буржуйских выродков испугались!

Мы с Сашей поддержали Степку:

– Пацаны, не трусь! Назад! Кого испугались!

Мальчишки опомнились, остановились, а затем один по одному вернулись к нам. А Степка уже спокойно продолжал:

– Подумаешь, их больше! Да у них половина маменькиных сынков, вот кто! Пускай рядом купаются, а полезут – вот им! – И он быстро нагнулся, поднял со дна увесистый комок тины. – Мы им костюмчики так повыкрасим, что и на наши не променяют!

Но бойскауты и не думали купаться.

Выскочивший вперед Яшка Стриж, тыча в нашу сторону длинным посохом, запищал:

– Гляньте, товарищи бойскауты, лапотники на нас войной идти хочут!

И он еще называл их товарищами! Это заметил и Степка:

– Ишь, гады, за «товарищей» спрятались! Это их в штаб-квартире выучили товарищами называть. А сами…

– А ну, мотай отсель, лапти! – завизжал Яшка. – Мы тута купаться желаем!

– Вам что, места мало!

– Катись отсель! – не унимался Стриж, в то же время опасливо поглядывая на зажатую в наших кулаках тину. – Мотай, а то красные сопли пустим!

Коровин и с ним несколько рослых ребят оттеснили Яшку, приблизились к нам и выставили вперед пики-посохи.

– А ну, валяй живо!

– Не уйдем! Там вон купайтесь, места много!

– А вот этого хочешь?

– Лапти!

– Холуи буржуйские!

– Бей лапотников!

Это последнее опять выкрикнул Стриж. Коровин рванулся вперед, но десять рук ухватились за его пику, а в лицо «мяснику» шлепнулся большой комок тины. Коровин взревел, сгреб сразу нескольких пацанов и заработал ручищами. За ним ринулись остальные бойскауты. Я успел увидать, как Степка и другие наши пацаны распластали в самой тине Коровина, как набежали еще бойскауты, – и сам попал в свалку. И уже не крики, а сплошной рев и ругань огласили вспененную множеством ног Ушаковку. Трещали посохи, летели во все стороны комья грязи, охали и выли под ударами те и другие противники…

– Отставить! Не сметь! Прекратить драку!!

А мы и не видели, как над нашими головами, на самом краю обрыва появились еще бойскауты, и среди них Валентин. Это он размахивал посохом и кричал нам:

– Приказываю немедленно прекратить драку! Товарищи бойскауты, сейчас же поднимитесь ко мне!

И удивительно: Коровин и другие бойскауты, перед которыми дрожали все пацаны, послушно подобрали с земли обломки своих посохов, измятые, измазанные в тине широкополые шляпы и полезли на кручу.

– Кто затеял драку? – проглатывая букву «р», выкрикивал Валентин. – Я донесу о вашем поведении в штаб-квартиру, и вас исключат, как недостойных! Я приказываю немедленно назвать мне зачинщиков!..

Мы были поражены Валькиной справедливостью настолько, что забыли о своих разукрашенных «фонарями» и грязью лицах. Валька Панкович, тот самый Валька, который только и делал, что науськивал на нас бойскаутов и подговорил побить Волика, сейчас вдруг выступает нашим защитником да еще грозит наказать зачинщиков драки. Даже Степка задрал голову и удивленно таращил на Валентина залитые тиной глаза.

– Это Стриж первый! – выкрикнул позади меня весь мокрый и вымазанный пацан.

– Не Стриж, а Стрижов, – поправил его Валентин сверху. – Я запрещаю давать клички, это недостойно бойскаутов. И вам тоже! – бросил он вниз. – Вы такие же товарищи, как и мы, только не обученное военному искусству. И вообще необученные. Но вчера на тайном совете командиров и начальников штабов мы решили, что будем принимать всех бедных мальчиков и даже покупать им форму, если вы захотите быть бойскаутами!

Это известие ошеломило не только всех нас, но, по-видимому, и Степку. А Валентин говорил:

– Но для этого вы нас должны слушаться во всем и выполнять все наши приказания, как солдаты… как бойцы Красной Армии, – поправился Валька. – Потому что без дисциплины нельзя выиграть ни одного сражения…

– А ты с кем воевать хочешь, командующий? – неожиданно спросил Степка.

Вопрос застал врасплох Вальку, и Степка воспользовался его замешательством, вызывающе продолжал:

– Может, с буржуями? Которые народ грабят?

– Молчать! – вскричал Валентин. И даже пристукнул посохом. – Тебя, например, мы не примем. Ты бунтовщик. И все время восстанавливаешь против нас таких же, как ты, хулиганов. И твоих друзей не примем! – заносчиво добавил он.

– А ты сперва Стрижа накажи! – наступал Степка. – Ты же зачинщиков искал, вот и наказывай. А мы поглядим, как ты его из бойскаутов гнать будешь!

– Это наше дело, как мы его накажем!

– Не накажете! Ворон ворону глаз не выклюнет! – кричал Степка. – Хочешь своими холуями нас выучить? Приходи ко мне один, хоть и с палкой, так я тебе похолуйствую!

Рассмеялись не только мы, но и бойскауты. Но те спохватились и смолкли, а мы продолжали хохотать над растерявшимся и надувшимся, как индюк, Валькой и кричали ему:

– А почем своим холуям платишь?

– Ворон, ворон!

– Тоже нам, командующий нашелся!

– А нас еще больше будет, вот!..

– Молчать!! – вне себя заорал Валька. – Бойскауты!..

– Ладно, не кричи, сами уйдем, – оборвал Степка. – Ты же драк не любишь. А то придется тебя самого за драку наказывать. Пошли к мосту, ребята! А то им тут места мало! – И, уже обращаясь к Валентину и к нам, тихо, но твердо сказал: – Мы уходим, но не сдаемся. А там поглядим, кто кого!

Конечно, как только Юра пришел домой, я рассказал ему обо всем, что было, на Ушаковке. Но брат слушал меня очень рассеянно, чему-то все время улыбался и повторял:

– А вы? А они? А вы что же?..

Я уже хотел рассердиться, но Юра подхватил меня на руки, подбросил к потолку, потом еще покрутил в воздухе и, опять поставив на ноги, спросил:

– Ну как? Голова кружится?

– Не кружится! – проворчал я.

– А у меня кружится. Можешь меня поздравить, Кегля: я – рабфаковец! Почти студент! Да здравствует наша славная рабочая интеллигенция! Ура!

– Ура! – крикнул я без особого восторга. – Тебя приняли, да?

– Приняли, брат, приняли!

– И ты рад? Ты счастлив?

– Что за вопрос? Конечно!

– А почему я не могу радоваться? Почему мы все, мальчишки, не имеем права быть счастливыми? Почему, а?!.

Юра посерьезнел, взял опять меня за руки и, подумав, сказал:

– Да, обстановка у вас, друзья, неважнецкая. Что же мне с вами делать? Может быть, пойти к Панковичам и просить их уговорить Валю не обижать вас? Вас – детей рабочих, батраков, большевиков, революционеров? А ведь советская власть, разрешив этих ваших бойскаутов, была уверена, что не нэпманские сынки, а вы займете в их рядах главное место. И не дадите себя в обиду… Вы – наследники революции! А вот маменькиных сынков да буржуйчиков испугались. Эх, вы, друзья-путешественники!.. Так что, сходить к Панковичам? Поклониться?

– Тебе смешно, – надулся я.

– А вам грустно? – улыбнулся брат. – Значит, плоха еще ваша дружба.

И, видя, что я окончательно потускнел, примирительно досказал:

– Вот в Москве новая детская организация появилась: пионеры! Уж те не дадут себя в обиду бойскаутам!

– Пионеры? А это кто?

– Такие же ребята, как и вы. Мальчишки, девчонки…

– И девчонки?..

– Да, девчонки. Только вам до этих девчонок далековато. Вы же маменькиных да буржуйских сынков боитесь да жалуетесь, когда они вас побьют или прогонят…

Но я затеребил Юру и заставил его рассказать все-все о пионерах: кто они, чем занимаются, с кем дружат и против кого воюют.

– Да ведь я сам толком еще не знаю, брат. Нам сегодня в депо один товарищ из Москвы рассказал про эту новую детскую организацию. Так и сказал: детскую Ленинскую организацию^[25]! А рассказал он нам вот что…

Черная Борода

Ночью, уже лежа в постели, я долго думал о пионерах. Вот бы и у нас поскорее создали такую организацию! Но почему товарищ Ленин, подписав декрет о пионерах, не заставил сразу же создать пионерские отряды! Разве они не помогали бы взрослым воевать против белых генералов и иностранных? Ведь в пионеры принимают самых храбрых и готовых сражаться за дело рабочего класса, как сказал Юра. И еще одно мучило меня: в пионеры будут принимать детей рабочих, крестьян и трудящихся. А интеллигенты – это трудящиеся? А вдруг – не трудящиеся? Ведь когда кого-нибудь называют интеллигентом, то называют насмешливо, как «чистоплюем» и «белоручкой». Значит, я не трудящийся? И меня не примут? Это было так страшно, что я даже побоялся спросить об этом Юру. Ну, что ж, утешал я себя, не примут как интеллигента и белоручку, примут как брата комсомольца и бойца революции…

Утром я немедленно разыскал Сашу. Но тот выслушал меня и сказал:

– А мне уже Степка рассказывал…

– Степка? А почему мне не говорил? Я ему не друг, да?..

– Да нет, – подражая Степке, протянул Саша. – Ты же вчера в баню ходил с матерью, а ему дядя Егор, знаешь, когда сказал?… Это что, – перебил сам себя Саша, – мне Степка еще про Черную Бороду рассказывал, а ему дядя Егор…

– Про кузнеца?

– Про партизана, вот про кого! У него кличка такая была: Черная Борода. А когда Колчак убил его, весь отряд эдак стали звать. Вот здорово, правда?

– Что? – не понял я, чем, собственно, восхищается Саша.

– Да ну как же, – загорелся тот. – Да ты знаешь, он какой был? Он завсегда в разведку ходил! К самоим карателям, вот! А как пойдет, так ихний штаб разобьет, а еще языка притащит, вот! За него каратели, знаешь, сколь денег давали, за мертвого? Сто тыщ, вот! А за живого еще больше!

Теперь удивился и я: какой же он был храбрый, этот Черная Борода, что каратели сулили за него целых сто тысяч! Да еще, наверное, золотом!

– А еще у него сын был, вроде как мы, маленький, так его сын тоже в партизанах ходил, в разведчиках.

– А он жив?

– А я знаю? Степка говорит, что когда его беляки ранили…

– Маленького? – удивился я.

– Факт! А думаешь, контра маленьких не стреляла? Да у Черной Бороды каратели всю семью прикончили: и жену, и старуху, и девчонок маленьких. А мальчишку доктор один взял к себе тайно, чтобы беляки не видели. Он его и лечил…

– И вылечил?

– А кто его знает. Степка говорит: вот бы найти его! А что, ведь можно найти, верно?..

Саша замолчал: мимо нас по двору, держа в руке маленький узелок, прошел Волик. Он и сейчас даже не взглянул в нашу сторону и завернул за угол своего дома. А еще через минуту меня позвала домой Ленка.

Живой подарок

У самого крыльца я чуть не столкнулся с незнакомым мне высоким мужчиной. Он, верно, кого-то искал и потому все время оглядывался, а приглядевшись ко мне, поймал меня за руку и удивленно спросил:

– Эге, да ты, никак, и есть Коля?

– А вы почему догадались, дядя?

– По карточке. Карточки ваши схожие очень: что у тебя, что у твоего папы.

– Так вы от папы?! – И вдруг увидел у него под мышкой ящик с дырками, как для фруктов.

– От него. Ну, веди, Коля, домой, покажи, как вы тут живете.

– Мама! Баба Октя! Лена! К нам от папы приехали! От папы!..

Конечно, все высыпали навстречу гостю, заставили раздеваться. Мама и бабушка потащили его в столовую, но гость поднял с полу ящичек и загадочно улыбнулся.

– Нет, товарищи, прежде выполню самое главное поручение, – и протянул мне торжественно ящик. – За хорошее поведение папа дарит тебе, Коля, настоящего, живого медведя – Мишутку!

Я был вне себя от радости. Но где же Мишутка? И хотя ящичек был тяжел, но не мог же живой медведь уместиться в такой шкатулке. Что это, игрушка? Заводной медвежонок?.. Но гость снова взял у меня из рук подарок, поставил на пол.

– А теперь прошу молочка. И немного хлеба.

Он быстро открыл крышку ящика, и из него высунулась лохматая треугольная голова с крошечными глазенками. Голова повернулась во все стороны, чихнула, и весь медвежонок вывалился из своей клетки. Леночка взвизгнула и отскочила, а мама попятилась от Мишутки, как от страшного зверя. Вдруг кто-то сердита зашипел: это кот Васька, тершийся у моих ног, увидал Мишутку, вздыбил шерсть, выгнул колесом спину и шарахнулся прочь, фыркая и рыча, как сумасшедший. А Мишутка уже лакал молоко и уплетал куски хлеба, тихо урча и переминаясь от удовольствия. Я хотел погладить Мишутку по бурой шерстке, но гость предупредил:

– Не надо, Коля, не надо. Он хоть и маленький, но коготки у него покрепче кошкиных. Пусть он поест как следует, тогда и поиграешь.

И в самом деле, медвежонок проглотил последний кусок, облизнулся и, встав на задние лапы, замотал своей треугольной головой.

– Смотрите, смотрите, Мишутка кланяется! – засмеялась сестра.

– Это он благодарит вас за угощение, – пояснил гость.

Мишутка опустился на передние лапы, обошёл и обнюхал наши ноги, а дойдя до гостя, встал, обхватил его сапог и стал раскачиваться, будто желая повалить на пол.

– Борется. Вот подрастет немного – с вами будет бороться. – И гость ласково потрепал Мишутку за голову. – Ну, Мишутка, прощай. Да смотри не обижай Колю!

Я отнес Мишутку к себе в комнату и вернулся еще раз поблагодарить гостя, но мама с бабой Октей уже утащили его в столовую угостить чаем. И, конечно, расспросить о папе.

– Должен вас огорчить, товарищи, – сказал он, отказавшись от чая, – дела у нас на приисках таковы, что многие из нас там зазимуют.

Мама испугалась, но гость улыбнулся и успокоил ее:

– Нет, нет, ничего там с людьми не случилось, и ваш муж вполне здоров. Но колчаковцы при отступлении разрушили и затопили все шахты…

– Какой ужас! – воскликнула мама.

– А нам приходится их восстанавливать, – вздохнул гость. – Ваш муж – хороший специалист, на приисках его очень ценят, – добавил он. – Так что вы уж не волнуйтесь… А золото для нашей страны особенно нужно. Возьмем золото – будет у нас и хлеб, и машины. Без золота с капиталистами торговли не начнешь… Ну, да вам муж все подробно опишет. А я, прошу прощенья, пойду. Мне спешить надо.

И гость, распрощавшись, пошел к выходу. А я, даже забыв поблагодарить его, умчался к Мишутке.

Медвежонок, оказывается, не терял времени и знакомился с моими вещами: две книжки уже были разодраны в клочья, а Ленкина кукла валялась без головы и платья. Увидав меня, Мишутка подбежал, поднялся на задние лапы и, обхватив мою ногу, стал раскачивать ее изо всей силы. При этом коготков его я вовсе не чувствовал: умный Мишутка их спрятал. Я дал ему побороть себя и лег под ним на обе лопатки. Медвежонок так обрадовался своей победе, что тут же облизал мне все лицо и запрыгал, заносился по комнате. И хрюкал, как поросенок.

Но разве может быть радость полной, если никто, кроме меня, не видит этого! И я, оставив Мишутку, помчался во двор. А через пять минут у меня уже были почти все мои дворовые товарищи.

День прошел в игре с Мишуткой, в хлопотах по устройству его квартиры. Слава о Мишутке загремела по всему двору, а желающих поглазеть на диковинку оказалось уйма. Даже взрослые приходили к нам взглянуть на живого медведя, и я уже стал побаиваться за моего лохматого друга: разозлят его своими ласками, а он возьмет и укусит.

Пришли прсмотреть на медвежонка Валька и его нарядная мама. Я, конечно, показал Мишутку и им, но подумал, что сам бы к ним не пошел, хоть бы у них был настоящий слон или жирафа. А Валька Панкович как ни в чем не бывало поиграл с моим Мишуткой и даже набрался наглости спросить меня, не продам ли я им медвежонка! Я едва сдержался, чтобы тут же не нагрубить Вальке.

А на другой день пришли Коля Синицын, Андрей, Петро и Степка. Все они тоже долго забавлялись и «боролись» с Мишуткой, а Степка сказал:

– Вот бы в школу его отдать, мы бы за ним все доглядывали.

– Подарить? – опешил я.

– А тебе жалко? Зато все бы доглядывали. А тебе одному трудно…

– Вот еще! – обиделся я на Степку: распоряжается, как своими вещами. А Мишутка мой. Мой – и ничей больше!

– Да нет, я ведь так только, – глядя на меня, сказал тот. – Не хочешь – не дари. А мы завтра в город идем, – перевел на другой разговор Степка, – сына Черной Бороды будем разыскивать. Пойдешь с нами?

Еще бы я не пошел!

– А Сашу тоже возьмете?

– Возьмем, – улыбнулся Степка. – Но, смотри, никому больше не говори, понял?

Медный Крудо

Назавтра мы вшестером отправились в город. Знали мы всего-навсего адрес доктора, лечившего когда-то сына Черной Бороды, восьми–девятилетнего мальчика по фамилии Ветров. И больше ничего. День был воскресный, и народищу в городе было уйма у ресторанов и магазинов. Но меньше стало попадаться калек и нищих. Я даже обратил на это Степкино внимание, а тот объяснил нам, что нищих и калек собирают «совдепы» и кормят их за свой счет.

– Гляньте, пацаны! – вскричал Саша. – Потребиловка!

И в самом деле, на другой стороне улицы стояла целая толпа взрослых, в большинстве женщин, а два мужика прибивали над входом в новую лавку огромную свежевыкрашенную вывеску:

«Государственный потребительский магазин».

Мы перебежали улицу и смешались с толпой. Человек в белом халате читал нараспев перечень товаров и цен, по которым будут они продаваться в этой лавке.

– Тетенька, а это чья лавка? – спросил я женщину, не спускавшую глаз с человека в халате.

– Нишкни^[26]! Дай послухать!

– Чудак, – шепнул Саша, – не видишь, что ли, написано: государственный. Значит, ничейный. Потребиловка. А ты и не знал, да? Они теперь везде будут.

– Не знал, – признался я. – А в Знаменском тоже?

– Факт!

Человек перестал читать и весело оглядел женщин.

– Ну как, бабоньки, устраивает?

С минуту длилось молчание. А потом заговорили все разом:

– Цены хороши, а товары-то будут ли?

– По сколь давать будете?

– А мясо-то скотское али козье?

– Когда откроете?..

Степка дернул меня за рукав: пошли!

Мы выбрались из толпы и кинулись догонять «обозников», которые уже повернули за угол, в сторону городской церкви, за которой когда-то жил доктор.

Веселый перезвон колоколов возвещал об окончании церковной службы, и с горы посыпали богомольцы. Трое парней в рубахах с кушаками горланили под гармонь вдогонку старухам:

Не ходи, бабаня, в церковь,

Не ходи, тебя прошу.

Лучше я тебя, бабаня,

В комсомолки пропишу…

Старухи плевались, отмахивались от парней руками, а девчата прыскали в платки и разбегались. Мы обогнули церковную ограду и, посоветовавшись, разделились на две группы. Мы с Сашей и Степкой направились к бывшему докторскому дому, а «обозники» и Синица остались ждать у ограды.

На высоком, покосившемся от времени крыльце Степка предупредил меня:

– Ты первый пойдешь. У тебя одежка хорошая.

– А спрашивать кто будет?

– Ты. А скажут зачем, говори: для истории надо. Школьники мы, говори, история сына Черной Бороды нас интересует. Понятно? Стучи!

Я постучал кулаком в дверь. Никто не выходил. Постучались вместе. Тоже тишина.

– Никого, – сказал я.

– Есть кто-то, – возразил Саша.

– А ты почем знаешь?

– А дым из трубы видел? Давай еще поколотим.

И все трое, как по команде, повернулись спиной к двери, забарабанили каблуками. Где-то внутри скрипнула дверь, кто-то прошлепал по сеням.

– Кто там? – раздался за дверью старушечий голос.

– Откройте, пожалуйста! Нам спросить надо! – сказал я.

– Ась?

– Нам спросить надо, бабушка!

– Чего?

Я посмотрел на Степку.

– Ори еще, может, откроет.

Я закричал во весь голос:

– Откроите, пожалуйста!!

Запор щелкнул, и в двери показалась седая, как лунь, голова хозяйки.

– Чего надоть?

– Здравствуйте, бабушка. Нам спросить надо. Про сына Черной Бороды…

Старушонка подслеповато, но внимательно оглядела нас и повернулась ко мне:

– Не пойму я, мил человек, о какой бороде ты толкуешь?

– О Черной, бабушка. Это партизан такой был…

– Чего?

– Партизан, говорю: Черная Борода!

– Чего нету, миленький, того нету. Ни партизанов у нас, ни бороды вашей…

– Так нам сына его надо, бабушка!

– И сына нету, милок. Десятый годок пошел, как последний сынок богу душу отдал, царство ему небесное. Один внучек остался… Да правнучков двое, с имя́ и живу…

– А они дома? – вмешался в разговор Степка.

– Кто?

– Да они ж, правнуки ваши?

– Кто ж, милок, ноне дома сидит? Работают. Одни детишки малые дома… Да уж заходите, что ли, чего этак стоять, – предложила вдруг старушонка и сама первая ушлепала в сени.

Мы прошли за ней в дом. В кухне на некрашеном полу сидел в одной рубашонке кудрявый карапуз. Второй мальчуган, лет пяти, стоял у двери в комнату и сосал палец. Старушонка подбросила в печь, смахнула подолом со скамьи и предложила садиться. Я уже понял, что от нее, как и от этих малышей, нам ничего не добиться, и предложил продолжать разговор Степке. Но и тот тяжело вздохнул, выждал, пока старушка снимала с плиты чугунок, и безнадежно спросил:

– А давно вы тут живете, бабаня?

– Ась? Живу-то? Давно, миленький. До ста еще счет вела, а опосля бросила…

– А в доме этом давно?

– В доме-то? Тоже давно, милок: года два, а то и поболе. Тут, сказывают, дохтур проживал, опосля его Гладких жили, ноне насупротив нас живут, а теперь мы…

– А где они живут, бабаня? – оживился Степка.

– Гладких-то? Да вот же где… Погодите… в поясницу чегой-то ударило…. – схватилась она рукой за спину. – А ну, Васятка, ты… проводи-ка, милок, товарищей, – обратилась старушка к мальчику, сосавшему палец.

У Гладких нас приняли куда строже. Но, узнав, что мы школьники и разыскиваем потерявшегося сына Черной Бороды, или Ветрова, направили к небольшой избенке, через два дома от докторского. Видимо, Гладких опрашивали уже не впервые. В избенке, на которую показали Гладких, действительно помнили о таком мальчике, но люди, жившие до них в этом доме, уехали в какое-то село, а мальчика передали кому-то еще, а кому – неизвестно. Посоветовали нам обратиться еще по одному адресу, где, может быть, о нем что-нибудь знают.

Мы вернулись к церковной ограде и оттуда отправились искать новый адрес.

На этот раз нам открыл дверь могучего роста и сложения пожилой мужчина с красным мясистым носом и одним ухом. От второго уха у него осталась всего-навсего одна мочка. На коротко стриженной голове забавно торчала шлычка^[27]. Встретил он нас широко раскинутыми ручищами и громовым басом:

– А-а, поклонники Медного Крудо! Увы, нет больше Медного Крудо! Крудо вышвырнули с ковра, как старую падаль… Прошу! – И великан распахнул перед нами дверь.

Мы все переглянулись.

– Прошу же! Я люблю гостей скромных, но в меру. Ко мне или от меня?

Мы выбрали первое. Великан провел нас полутемными сенями, заваленными дровами, ломаными ящиками и досками, столь же гостеприимно распахнул еще одну дверь, и мы очутились в небольшой комнате-кухне. На столе стоял пустой штоф, валялись рыбьи хребты и несколько печеных картошек. На железную койку поверх подушки наброшено старое одеяло. Табурет. И вся обстановка. Зато стена над койкой сплошь увешана фотографиями полуголых богатырей, портретами, голубыми и алыми лентами и значками.

– Прошу садиться, милорды. Кресел нет, но пусть это вас не смущает. Скоро не понадобится и это… – Он пнул ногой табуретку. – Крудо забывается, уходит, так сказать, в область забвения.

Мы расселись на корточках у стены, а Саша и Андрей – на табурете. Великан, едва не доставая головой потолка, прошелся по комнате, поднял со стола штоф, убедился, что он пуст, и поставил на место.

– Как вам нравится квартира? Скудновато, не правда ли, господа? О, я жил в гостиницах, в фешенебельных номерах со всеми удобствами! С лакеями в накрахмаленных манишках и с черными бабочками вот тут! – Старый богатырь щелкнул себя пальцем по кадыку. – Мне по утрам говорили: «Бонжур, месье Крудо!», «Гут монинг, сэр Крудо!», «Гутен морген, гэр Крудо!» и прочую чепуху. А когда я бывал пьян, меня укладывали в постель, как ребенка, и говорили: «Гуд бай, мистер Крудо»… О, я видел роскошь, синьоры, но за всю жизнь не завел собственного стола. Вот все, что вы видите, – мое! – Он провел рукой по лентам на стене. – Остальное, так сказать, взято напрокат. Но я был молод, господа, и не задумывался над тем, что за молодостью придет горькая старость. Я боролся с Заикиным и Поддубным, дважды прижимал к ковру Черного Лебедя и Франка Гуда!.. Я выходил на ковер под бурю аплодисментов и уходил с цветами…

Крудо умолк и долго не мог продолжать рассказ. Мы молчали. И вдруг снова заговорил, уже другим, глухим голосом:

– Это случилось семь лет назад. Вон там, ниже церкви. Я должен был выйти на ковер против Черной Маски, но почувствовал себя плохо. Я не должен был бороться, синьоры, но Вилли настоял на своем. Вилли делал деньги, господа, и чихал на нас, как на скотину. Он махал перед моим носом контрактом и кричал: «Я не желайт делайт проваль из-за фаша каприса!..» И я вышел… О, вы не знаете, что значит для борца, когда ему кричат: «На конюшню!», «На мыло!» Я тоже не понимал этого, пока кричали не мне. О, синьоры, это ужасно! Это подобно смерти!.. Вилли перевел меня в третий разряд, я дал ему в зубы, и мы разъехались: он в Кузнецовку^[28], а я в тюрьму… Нет больше Крудо, господа, есть только жалкая тень Медного Крудо! А ведь эти руки держали в двойном нельсоне Ваню Поддубного, ломали шеи заморским клячам… Вот… это Ваня прислал мне… в знак нашей последней встречи… – Крудо показал на фотографию усатого силача с лентой на широченной груди. – А вот все, что я приобрел, господа. – Он коснулся одной из лент. – Это Москва. Это Петербург. Киев. Одесса. Париж. Лондон. Гамбург. Берлин. Сан-Франциско. Милан… А я с моим сердцем таскаю кули, чтобы не умереть с голоду. Прошу вас, запомните это, господа, и не поддавайтесь соблазну. Цирк – это западня, из которой два выхода: смерть или голод!

– Дядя Крудо, а вы не знаете Черной Бороды? – спросил Степка.

– Я знал лучших борцов России, но не всех. Такого борца я не знаю.

– Это не борец, это партизан, дядя Крудо. А фамилия его Ветров. У него мальчишка был…

– Позвольте, позвольте… Вольдемар?

– Не знаю… Ветров – его фамилия.

– Ну, конечно, Вольдемар! Меня уже спрашивали об этом славном мальчике…

– А где он?! – воскликнули мы все хором.

– Он жил здесь, в этой самой комнате. Его взял к себе клоун Клазус. О, это был очень одаренный ребенок! Но Клазус сорвался с трапеции и сломал себе позвоночник, а Вольдемара увезли с собой братья Форум, акробаты. Из него должен был выйти славный гимнаст…

– Он уехал?!

– Да. Бьюсь об заклад, что это так! Он очень привык к Клазусу, и случай с ним произвел на Вольдемара довольно сильное впечатление. Он уехал, синьоры, уехал.

Ниточка, так хорошо протянувшаяся к цели, оборвалась. Где же теперь искать Вольдемара? Вот тебе и находка!

Горячо поблагодарив знаменитого Медного Крудо, мы отправились по домам. Я предложил Степке написать во все цирки, но тот подумал и сказал:

– Да нет, зря это. Цирков, может, тысяч пять, а то и больше – разве найдешь? Зря это.

Школа

В самый канун первого сентября мы с Леной готовились в школу. Как досадно быстро прошло без того короткое иркутское лето! И вот опять надо искать учебники, чистые тетради (хорошо еще, что у нас мама сама учительница и сумела где-то купить потрепанные учебники и целых пять толстых тетрадей!), сшивать в тетради чистые листы и готовить учителям «пайковую плату». А это самое трудное. Когда я учился в четвертом классе, а Лена в третьем, тогда у меня и у сестры было по одной учительнице, и готовить пайковую плату было легко: насыпал в один кулек муки, в другой проса, в третий еще что-нибудь – и шагай в школу! А теперь у меня будет несколько учителей, и для каждого надо кулечки. Ведь зарплаты учителя не получали, а ученики вместо денег платили им мукой и другими продуктами. Даже керосином и спичками. А в зимние месяцы еще и дровами!

И вот, нагруженные пакетами и кульками, мы отправились в школу. Во дворе меня догнал Саша. У него кульков было меньше и маленькие, но зато он нес несколько связок соленых и копченых омулей, еще с лета наловленных его отцом с нашей «Дружбы». И другие ученики, которые победней, вместо муки и крупы несли лук, сушеные грибы, картошку и другие овощи. Даже квашеную капусту. А зато Валька Панкович и Стриж привезли в школу целые мешки. И учителя их за это очень благодарили. Только один учитель по математике не благодарил. И от нескольких кульков даже отказался. А Вальке и Стрижу сказал:

– Уж если вы так щедры, то отвезите их в детский дом, там этому будут рады.

Вот когда я узнал, что Стриж и Коровин оставлены в пятом классе третий год, что Саша и Степка тоже второгодники, потому что зимой им не в чем было ходить в школу, и они не учились, А Волик хоть и старше меня, а учится в пятом классе: три года он совсем не учился.

Парт было мало, и многие садились за парты по трое, но Коровин сел рядом с Панковичем и никого больше не пустил. А я сел за одну парту с Яшкой и Воликом. А получилось это так. Стриж первым занял парту и позвал меня:

– Антилигент, садись вместях, подсказывать будешь.

Я, конечно, не хотел сидеть рядом с Яшкой, но все парты уже были расхватаны. А когда пришел Волик, Стриж весело запищал:

– Мальцы, не сажай Цыганка, а то замарает!

А Волик подошел к Яшке, подвинул его и сел рядом. Стриж запротестовал, и, может быть, бойскауты и заступились бы за него, но на втором уроке вместе с учителем пришел директор школы и сказал:

– Поздравляю вас с новым учебным годом, товарищи. И могу вас порадовать: после праздников половина учеников перейдет в новую школу, и тесноты такой больше не будет.

А дома я слышал, как мама жаловалась бабе Окте. Оказывается, в ее школе было собрание учителей, и всех их предупредили, что ругать учеников, ставить в угол и оставлять без обеда запрещается и что в крайних случаях можно только вызывать родителей или просить шалунов из класса.

– Ты представляешь, я должна просить! – возмущалась мама. – Совсем по-чеховски: «Прошу вас выйти вон!»

Баба Октя ахала и твердила: «Ах ты, батюшки, как же их не бить-то, бездельников», а я, конечно, обрадовался и решил сразу же после обеда рассказать Саше.

Враги человечества

Но рассказать не пришлось.

После обеда я, как всегда, забежал покормить Мишутку и обмер: дверь в нашу кладовку оказалась незапертой, а медвежонок лежал у самого порога и не шевелился. Я попробовал разбудить его, но он продолжал лежать, как убитый.

– Мишутка! Мишенька! Мишуточка! – звал я медвежонка, тормоша его косматую голову и лапы.

Медвежонок не двигался. Только один раз с усилием он повернул ко мне свою острую мордочку, и в его маленьких, полных страдания глазках стояли настоящие слезы.

Через несколько минут у кладовки собрались ребята и взрослые. Кто-то вспомнил о ветеринаре и побежал за ним в соседний двор, а мы все стояли и не знали, чем помочь нашему косматому другу. Явились посмотреть на умирающего Мишутку и бойскауты: Яшка Стриж, Вовка и Валька. Яшка усмехнулся, шепнул что-то Валентину и увел обоих.

Пришел врач. Он повернул Мишуткину голову, открыл ему пасть, глаза и заявил, что медвежонок чем-то отравлен. Стали гадать, что могло попасть в пищу, но врач сказал, что об этом думать не время, надо скорее дать медвежонку молока. Через несколько минут целая бутылка топленого молока была в распоряжении ветеринара. Он насильно влил Мишутке всего несколько глотков и положил его животом себе на колено. И – о радость! – Мишутку вырвало. Потом доктор достал из чемоданчика прибор и стал промывать Мишутке желудок. Процедура эта длилась мучительно долго. Зато после нее Мишутка сразу почувствовал себя лучше, даже попытался встать, но свалился. Еще раз напоив его молоком, врач разрешил уложить Мишутку на место. Перед уходом он сказал, что жить медвежонок, может быть, еще будет, а пока поить его только водой.