Текст книги "Степкина правда"

Автор книги: Николай Чаусов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

И вот Валентин появился.

Еще до этого мы обратили внимание на подкатившую к Панковичам бричку с запряженным в нее тонконогим, белым, как снег, жеребцом. На облучке брички сидел нарядный кучер в черном длинном кафтане и цилиндре. Кучер привязал жеребца к изгороди, а сам ушел в дом и долго не возвращался.

Но вот снова вышел на крыльцо кучер, а за ним, важно вышагивая и держа в руке длинный посох, показался Валентин. На этот раз на нем была широкополая белая шляпа с тоненькой тесемкой под подбородком, болотного цвета безрукавка, синие трусы и новые желтые сандалии с голубыми, наверное, шелковыми носками. А на груди его сверкал какой-то белый значок.

От удивления мы разинули рты. А когда Валька важно сошел с крыльца и направился к бричке, – попятились и расступились, давая ему дорогу.

– Здравствуйте, – небрежно бросил нам Валентин. И остановился, немедленно окруженный со всех сторон мальчишками. – Вас удивляет моя форма?

Мы не знали, что ответить. О какой форме он говорит? Ведь форму носят только военные.

– Это форма бойскаута! – с гордостью заявил Валентин. И повернулся на пятках, словно давая нам получше рассмотреть его синие трусы и болотную безрукавку. – Вы знаете, кто такие бойскауты? Впрочем, откуда вам знать о бойскаутах, если вы не бываете дальше вашей вонючей Ушаковки. Бойскауты – это боевой отряд мальчиков. Мы изучаем военное искусство. И закаляем себя в походах, военных играх и рассказах о страшных историях. Мы должны стать бесстрашными командирами!..

Валентин рассказал даже, что бойскауты сначала появились в Англии, а потом в других странах, что «бой» по-английски – мальчик, а «скаут» – разведчик, а мы смотрели ему в рот и не шевелились.

– Сейчас нас еще мало. Но скоро нас будет много. И тогда никто не сможет победить нас! – заносчиво заключил Валька.

– А кого примают? В эти… как его… – робко спросил Яшка Стриж и ткнул в белый Валькин значок пальцем.

– Не примают, а принимают, – поправил тот. – Бойскаут должен быть грамотным и состоятельным. Тебя, например, мы в свой отряд не примем. И не только потому, что ты неграмотный мальчик, но не сможешь даже заплатить за обучение.

– А сколь платить? – осмелел Яшка, оскорбленный такой небрежностью к себе.

– По крайней мере, твоих заплат не хватит, – скривил в усмешке пухлый рот Валька.

В толпе рассмеялись, Стриж обиженно надулся и покраснел, а кто-то из пацанов заступился за Яшку:

– А у его отца в городе тоже лавка!

– Вот как? – удивился Валентин. – А ходишь, как босяк. Но все равно тебя могут не принять, пока ты не научишься говорить правильно. А вот этих мальчиков примут. – Показал он своим посохом на Вовку и Федю. – И тебя тоже, – кивнул он в мою сторону.

Потом Валька показал на значок и дал нам всем разглядеть его ближе. Перламутровый, он изображал три листика, с двумя нерусскими золотыми буквами внизу.

– Это знак бойскаута. Его носят только члены отряда. Ну, мне пора.

И Валентин сел в бричку и торжественно укатил в город, в свою бойскаутскую штаб-квартиру. Мы выбежали за ворота и долго смотрели ему вслед, пока бричка не переехала ушаковский мост и не скрылась за обозными мастерскими.

«Вот здорово! – думал я, возвращаясь домой, чтобы рассказать обо всем маме и бабе Окте. – Ведь такому отряду бойскаутов не страшны никакие „обозники“, „знаменские“ и другие мальчишки! А какая красивая форма! И значок! Вот бы вступить в бойскауты и ездить с Валькой Панковичем в штаб-квартиру!»

Но почему тогда Юра запретил мне дружить с Панковичем, а значит, и такими же бойскаутами, как Валька? И если нельзя дружить с Валькой и быть бойскаутом, то почему их разрешают?

Дома я застал… рыжего Степку. А я и не заметил, как и когда он прошел к нам. И хорошо, что никто из пацанов не заметил, а то бы сразу узнали «обозника» и побили.

Я не очень-то обрадовался незваному гостю, тем более, что до сих пор не забыл и «мушку» и то, что называл Синицу его, Степкиным, шпионом. Ведь наверняка Синица рассказал обо всем Степке…

– Здравствуй, Коля, – как и в прошлый раз, дружески улыбнулся мне тот своими веснушчатыми глазами и протянул тоненькую в дешевом переплете книжонку.

– Что это? – даже не ответив на приветствие, спросил я.

– Повесть. Ух, интересная! Это мне дядя Егор подарил.

– Про путешествия?

– Да нет. Тут все про войну. Про Буденного, про Фрунзе…

– А ты как прошел? Тебя никто не видел?

– А кто увидит? Вы же на бойскаута загляделись.

– А ты знаешь бойскаутов? – удивился я.

– Знаю. И штаб-квартиру ихнюю…

– Нет, правда?! Ты их видел? И штаб-квартиру? И отряд?…

– Буржуйские сынки они, вот кто! – одним духом ответил на все мои вопросы рыжий Степка.

– А почему разрешают?

– Кого?

– Бойскаутов.

Степка пожал плечом и неопределенно ответил:

– Мало ли кого еще разрешают. Буржуев тоже ведь разрешают. Потом, может, не разрешат.

«Да, бойскауты – это не для меня, – подумал я грустно. – Вот и Юра, наверное, так же скажет. Ведь у Степки дядя Егор в губкоме работает, тот все знает и Степке говорит…»

– А ты разве их не видел? – оборвал мои тяжелые мысли Степка.

– Бойскаутов? Нет, не видел. А что?

– Хочешь, покажу? И штаб-квартиру ихнюю…

– Нет, правда? А как?

Степка подумал и сказал:

– Сёдня не могу, матери дома помочь надо. А на той неделе у них опять собрание будет… У них завсегда по средам теперь собрания… Сводить?

– Факт! И Сашу тоже, идет? Он не буржуйский, бедный он…

Я обрадовался и рассказал Степке, как Коровин побил Синицу, как спас его Юра и как Синица потом был у меня и велел ему, Степке, пока не приходить. А потом рассказал и про Сашу, про украденную лодку и разговор с Юрой.

– Это верно, помочь надо, – после некоторого раздумья сказал мой рыжий гость. – Добрый ты. И брат у тебя добрый. Он и раньше, помню, за маленьких заступался, а бедным помогал. И нам с мамкой помогал, когда она заболела.

– А как лодку? – спросил я.

– Не знаю. Только у торгашей много не заработаешь, это точно, – мрачно сказал он. – Я у одного купца две недели бочки мыл, а он мне пять миллионов заплатил да еще за харч три высчитал. А что на два миллиона купишь? Ботинки и те пять стоят, – вздохнул Степка. – А у китайцев работы не найдешь, они сами с зари до ночи в огороде. Может, после что придумаем. А помочь надо.

Степка долго еще сидел у меня, рассказывал про «обозников», про дядю Егора и отца, убитого юнкерами, про эшелоны с красноармейцами, которые все еще идут на восток добивать «контру».

– Давай дружить! – предложил я под конец Степке.

– А мы и так дружим, – улыбнулся тот.

– Так по-настоящему! Чтобы на всю жизнь! Мы с Сашей клятву друг другу дали, чтоб не предавать, заступаться!.. И с Синицей тоже! – добавил я, соврав.

– Вот дядя Егор говорит: меньшевики да эсеры тоже клялись дружить с Лениным, а потом буржуям продались. Да еще Лёнина ранили…

Этого я от Степки не ожидал. За кого же он меня принимает?

– А, по-твоему, я тоже меньшевик, да? Буржуям продамся?!

– Да нет, ты еще маленький, – виновато произнес Степка. – Погоди, может, мы еще лучше дружить будем! Только Ленин завсегда сначала в борьбе проверял, а уж потом дружился. И мы будем бороться…

– С кем?

– Чудо ты, Коля. Да с такими, как ваши Яшка Стриж, Валька Панкович… А почему, думаешь, ваши с «обозниками» дерутся? Вот ты почему ко мне не придешь? «Обозников» боишься, верно? А кто их на вас натравлял? Думаешь, сам Коровин это выдумал или наши силачи? А думаешь, пацанам драться охота?..

Степка попал в самую точку. Я и сам мечтал о том, как бы хорошо было подружить всех нас, пацанов, чтобы спокойно ходить за Ушаковку, бывать у Степки, в городе, где захочешь.

– Давай, я познакомлю тебя с Сашей, – сказал я, когда больше, казалось, говорить было нечего.

– Факт! – даже обрадовался Степка. – Знаешь, ты когда еще с кем подружишься, меня с ними тоже знакомь, ладно?

– А зачем? – удивился и даже обиделся я. – Будешь проверять, с кем я дружу? Как Юра?

– Да нет, я так просто. А я тебя со своими буду знакомить…

– С «обозниками»?

– С настоящими пацанами, вот с кем! – недовольно поправил меня Степка. – А бойскаутов смотреть в ту среду пойдем, ладно?

– Обязательно! – подхватил я. И, оставив Степку одного, убежал за Сашей.

На острове

К полудню стало невыносимо жарко. Солнце раскаленным ядром висело почти в зените, а вокруг ни облачка, ни ветерка, как нарочно. Душный зной загнал под крыши старых и малых, настежь распахнул все окна и двери, раскалил железо, дерево, землю. Даже птицы приутихли, попрятались в серые от пыли кроны тополей и черемух. С раскрытыми клювами распластались в тени кладовок индюшки и куры. И дома духота. Мама то и дело обрызгивает мокрым веником полы в комнатах и на кухне, где у плиты обливается потом бедная баба Октя. Единственное спасение от жары – это ангарский берег. Там всегда прохлада и свежесть. Зато и «сгореть» на Ангаре, то есть спалить до пузырей кожу, можно легко: не чувствуешь, как печет солнце.

Я пришел на Ангару как раз вовремя: пацаны раздобыли где-то большую лодку и собрались ехать на острова.

Я еще ни разу не катался на лодке. И не потому, что никогда не было такой возможности, а боялся. Плавать я тогда не умел, а вода в Ангаре холодная, как лед, даже в самое жаркое лето, и не успеешь доплыть до берега, как сведет судорогой ноги и руки. Ведь еще ни один самый лучший пловец не переплывал Ангару! А сколько тонуло! Но мне всегда очень хотелось побывать на зеленых островах и покупаться в чистых и теплых заводях и озерах. Саша потянул меня за рукав:

– А ты, Коль? Айда с нами!

Лодка откачнулась от берега и понеслась вниз по течению, подхлестываемая ударами весел, смехом и криками пацанов. Мимо нас быстро проплывали береговые постройки, плоты, выловленные из воды бревна.

– Гляньте, мальцы, Коровин опять до Панковичей подался!

Мы все посмотрели, куда показывал Стриж. По высокому ангарскому берегу, направляясь к нашим воротам, шел, мелко перебирая короткими ножками, атаман.

– Вот турка! – весело пищал Стриж. – Думает, ему Валька конфетов даст! А он в городе, Валька-то! А Иван опять зазря шлепает. Вот турка!

Мы все смеялись над Коровиным, но крикнуть ему, что он «зазря шлепает», не решились.

Но вот и середина реки. И – о, чудо! Зеленоватая, прозрачная, как стеклышко, вода Ангары вдруг стала желтоватой и мутной. Будто рядом, не смешиваясь друг с другом, текли две разные реки. Саша, заметив мое удивление, сказал:

– Чудно, правда? Это уже Иркут^[11]. Он в Ангару вливается. Грязный он, потому как с Саянов текет, с гор таких, слышал?

Про Саяны я слышал от Юры, а вот Иркут, горную большую реку и такую желтую, видел впервые.

– А озера почему чистые? Иркут же у островов течет, а он грязный.

– Ничто. Ангара враз вымоет, чистый будет. Да вон, глянь, чистеет уже.

И в самом деле, граница между водами Ангары и Иркута стала теряться, и в посветлевшей иркутской воде проглянуло каменистое дно.

Начались прибрежные мели. Чаще заработали весла, зашагали шесты. Лодка, неуклюже ворочаясь из стороны в сторону, теперь уже не плыла, а стремительно неслась вдоль длинного острова, норовя проскочить мимо. Последние дружные взмахи весел, удары шестов – и лодка с ходу врезалась в берег. От сильного толчка я повалился на гребцов, а стоявшие на носу попадали на траву и в воду. И снова хохот, шум, крики. Лодку вытянули на берег и для надежности привязали за цепь к ближайшей раките.

Мы отошли от берега и побежали по густой сочной траве, усыпанной ромашками и жарками.

– Пацаны, скидай одежку! Купаться!

Рубахи, ботинки, штаны полетели в общую кучу, и мы наперегонки побежали к озеру.

– Стойте, пацаны! А костер? Кому костер разжигать?

Решили метнуть жребий и послать дежурного к лодке. Я тянул жребий третьим и, на радость всей веселой компании, оказался дежурным. Пришлось возвращаться.

Тщательно осмотрев лодку и закрепив привязь, чтобы не сбило волной, я пошел в тальник^[12] собирать хворост. Солнце продолжало палить, обжигать плечи, и потому свежесть зелени и тень были особенно приятны. Кустарник то редел, то становился таким густым, что я с трудом раздвигал ветви и продирался в чаще. Незаметно для себя я ушел так далеко от лодки, что очутился на другой стороне острова. Впереди сквозь заросли тальника поблескивала вода. Осторожно, чтобы не оцарапаться о сучковатые ветви, я выбрался из кустов и чуть не вскрикнул: всего в нескольких шагах от меня, подложив под себя калачиком худые голые ноги, сидел наш «сосед со странностями». Он был в своей фетровой шляпе, в белой сетчатой безрукавке и трусах. Костюм его, аккуратно сложенный, лежал на траве. Тут же на газетном листе валялись тонкие ломтики хлеба, лук и ящичек с тюбиками для красок. В левой руке он держал палитру, а правой быстро-быстро водил кистью по почти готовому рисунку. Я сам рисовал, очень хорошо рисовал Юра, но даже Юрины акварельные рисунки сейчас бы показались мне мазней против этого. Вот это художник! Из-под его кисти, как настоящие, появлялись на бумаге зеленые кусты займища^[13], голубое, залитое солнцем, небо, вода. Я невольно потянулся к рисунку, шагнул и наступил на треснувшую под ногой палку, вспугнув художника. Чашечка и тюбик с его палитры скатились и упали в траву.

– Что вам угодно, молодой человек?

– Мне? Мне ничего… Я за хворостом…

Напряжение художника чуточку спало.

– Вам нужен хворост? Но почему именно здесь?

– И совсем не именно, а просто нужен…

– Странно. Как вы попали на остров?..

Карие, почти черные глаза нашего соседа все еще пугливо смотрели то на меня, то на кусты, откуда я появился, но уже не были такими сердитыми, как сначала. Наоборот, теперь они казались вовсе не злыми, даже добрыми. И это окончательно расположило меня к этому человеку.

– А вы здорово рисуете, дядя.

– Вы находите?

– Еще бы! И вода, и все…

– Что вы делаете?!.

Я не заметил, что наступил на упавший с палитры тюбик, отпрянул от него, как ужаленный, но брызнувшая из тюбика краска уже испачкала мою ногу.

– Не смейте подходить! Не смейте! – закричал на меня художник и вдруг кинулся собирать вещи.

В две–три минуты все исчезло в ящике, сетке, и он мелко, по-детски, засеменил к берегу, к спрятанной за кустом лодке. И вдруг снова вернулся ко мне, уже без вещей:

– Позвольте мне считать вас благородным молодым человеком и надеяться, что наше свидание с вами останется тайной для всех ваших товарищей. Могу я на вас положиться?

– Конечно! – едва пролепетал я.

Так вежливо и серьезно, как равный с равным, еще не разговаривал со мной ни один взрослый. Да еще просят меня сохранить тайну!..

– Итак, вы обещаете?

– Факт!

– Прекрасно, молодой человек! Я надеюсь, что вы сдержите свое слово. Прощайте!

Он подошел ко мне, раскланялся, слегка пожал руку и убежал к берегу. А еще минуту спустя его лодочка уже быстро скользила по реке, удаляясь от острова. Я долго стоял, глядя вслед поспешно удравшему от меня нашему «соседу со странностями», пока он не потерялся из виду. Значит, он действительно настоящий художник. Вот бы научиться у него так здорово рисовать акварелью!

Я опомнился, когда где-то над головой глухо прогрохотало небо. Что это? Я задрал вверх голову, но ничего не увидел. И вдруг услыхал отчаянные крики ребят. Ломая кусты, обдирая себе плечи и ноги, я пустился бежать назад, к лодке. Пацаны, прыгая, натягивали на себя штаны и рубашки, вычерпывали из нашей посудины воду.

– Коль! – обрадовался моему появлению Саша. – Айда скорей, сарма^[14] будет!

И, словно в подтверждение Сашиных слов, снова проворчало, рыкнуло небо, а по Ангаре прошла мелкая сизая зыбь. В несколько минут лодка была отвязана, спущена на воду и, выйдя на быстрину, оставила остров. Четыре весла и пара шестов дружно несли ее к середине вмиг опустевшей реки. Ни единого парусника, ни одной рыбацкой лодчонки на всей спокойной ангарской глади! Но что заставило их так поспешно убраться и почему так сосредоточенно, изо всех сил гребут пацаны, если гроза еще так далеко и в небе нет даже тучки?

– Сарма идет, – пробурчал Саша.

– Сарма? Где?

– На Байкале, где же еще. Буря такая, слыхал? На Байкале бывает.

– Нет, не слыхал.

– Про сарму-то? Эх ты! Вот погоди, она и до нас дойдет… Ух, и бурища!.. Да вон она, видишь?

Серая, едва приметная дымка висела вдали над городом, ширилась, надвигалась. Неприятный холодный ветерок пробежал над водой, стрелами ряби забросал потемневшую разом поверхность. Легкая хмарь ватой окутала жаркое солнце, город скрылся в сизом тумане, потемнела, нахохлилась Ангара. Злые пенные гребни волн вырвались из черной мглы, ринулись к нашей лодке, ударили, окатили водой. С ревом, свистом обрушился на наши головы ветер, ослепительно сверкнула молния, а следом с оглушительным треском загрохотал гром. Сердце мое, без того сжавшееся в недобром предчувствии, ушло в пятки, и я бы заорал, что было сил, если бы не рявкнул на меня Саша:

– Бери, говорят, банку! Черпай!

Я схватил жестянку и принялся выплескивать со дна воду. Новая большая волна едва не выкинула меня за борт. Дрожа от страха и мокрый, как мышь, я вцепился в доску сиденья, бросив банку.

– Черпай, говорят! Черпай! На дно захотел?!

В налетевших со всех сторон волнах лодку швыряло то вверх, то вниз, захлестывало, заливало водой. Я снова схватил жестянку и, держась одной рукой за борт, принялся за явно бесполезную работу: вода прибывала с каждой секундой, а в довершение ко всему хлынул крупный ледяной ливень.

Темень и нестерпимо режущий свет молний, вой и свист взъяренного ветра и раскалывающие небо раскаты грома обрушились на нашу несчастную посудину, каждую новую минуту готовую нырнуть в воду. Я не видел берега и кричавших на нем людей, как не слышал и подоспевшего к нам на помощь моторного катера. Чьи-то сильные руки подхватили меня за штаны, оторвали от скамьи и швырнули на палубу, как котенка.

Пришли в себя мы уже в маленьком тесном трюме. Где-то за стенкой монотонно стучал движок, а над железной крышей бесилась и выла сарма. Человек в мокрой полосатой тельняшке с трудом выводил искусанным карандашом наши фамилии на бумаге и ругался. А мы все сидели на лавках, дрожали от холода и страха и жались друг к другу.

А дома, переодетый во все сухое, под аханье бабы Окти и мамины вздохи, я с гордостью рассказывал о нашем плавании на острова, о художнике и, главное, о сарме.

Юра чему-то улыбался, качал головой и, когда я закончил рассказ, весело сказал:

– Вот это тебе боевое крещение, брат! Но сарму ты все же не видел. Настоящая сарма только на Байкале бывает. Но, в общем, ты, конечно, герой. Как, Лена, скажешь: герой твой брат?

Сестра промолчала, но в глазах ее я прочел полное согласие с Юрой. Только мама с бабушкой не разделяли Юриного восторга и даже пригрозили мне написать обо всем отцу, если я еще раз выкину такое.

Поражение атамана

– Коля, иди оденься как следует, у нас будут гости, – вернувшись домой, сказала мне на ходу мама. – Да не забудь вымыть шею! – И ушла в свою комнату.

Неужели кто-нибудь приехал от папы? Может, на этот раз я не обманусь и получу обещанный живой подарок? Вот было бы здорово! Тогда все пацаны перебегут ко мне от Вальки Панковича! Но Коровина, Яшку и их подлиз Вовку и Федьку я к себе не пущу. Пусть играют в крокет и пинг-понг со своим бойскаутом Валькой!

Я бросился на кухню, потребовал у бабы Окти теплой воды и заплескался над тазом. А баба Октя старательно терла мне мочалкой шею и уши.

Но каково было мое разочарование, когда к нам пришли… Валентин и его нарядная мама.

– Знакомься, Коля, это твой новый сосед Валя Панкович, – сказала моя мама, в то же время усаживая Панковичиху на всегда свободное за столом папино место.

– А мы уже знакомы, – сердито проворчал я. И даже не пожал протянутую Валькину руку.

– Почему же ты не ходишь ко мне? У меня много игр, – скривил рот в насмешливой улыбке Валька.

– А ты мне не пара, вот!

– Что?! – вскинулась мама. – Что ты сказал?!

– У меня свои товарищи…

– Негодный мальчишка! Как тебе не стыдно так говорить! – И уже Панковичихе: – Представляете, вчера отправился с какими-то сорванцами на лодке, попал в бурю…

– Валек, деточка моя, ступай домой, – неожиданно перебила маму красная от обиды Панковичиха. – Тебе здесь нечего делать.

Мама закусила губу, проводила растерянным взглядом Вальку, а следом выпроводила и меня:

– Убирайся! Видеть тебя не хочу! Невежу!

А потом, когда ушла Панковичиха, прибежала ко мне и, чуть не плача, кричала:

– Бессовестный! Гадкий мальчишка! За что ты обидел мальчика?! Почему он тебе не пара?!

– Это не я выдумал, это Юра сказал, что он мне не пара, вот! – пошел я в контратаку.

– Еще не легче! – простонала мама. – Боже, что творится в семье! Хоть бы скорей вернулся отец… Я отказываюсь понимать, что у нас происходит!..

– Борьба, вот что! Мы должны бороться с бойскаутами и буржуйскими сынками!..

– Что?! – изумилась мама. – И это тоже сказал Юра?

– Да, Юра! И Степка! А ты заставляешь меня дружить с нэпманцами и беляками! А теперь с Панковичем!..

– Боже мой, – опустилась на мою кровать мама. И уже тихо, не крича, стала объяснять мне, что никаких буржуев и беляков у нас нет, все они уехали за границу, а Панковичи такие же люди, как и все, только не работают на фабрике, а торгуют. И что иметь свои магазины и рестораны разрешила им советская власть.

– Как же мне теперь показываться на глаза Панковичам, Володиной и Фединой маме? Ведь я учительница, а получается, что внушаю тебе и всем детям ненависть к таким славным и честным людям. А ведь я было взялась репетировать Валю в пятый класс, хорошо заработать – и вот из-за твоей выходки мне отказали…

Вечером я кое-как дождался Юру и подробно рассказал ему обо всем.

– Хорошо, я поговорю с мамой, – выслушав меня, весело рассмеялся брат, будто речь шла о чем-то смешном и неважном. – Но с Валентином ты все равно не дружи. С торгашами и беляками нам непопутно.

– А наш дедушка? Мамин папа? – осторожно напомнил я ему.

– Что – дедушка? Нашим дедом я горжусь, Коля! Он был старшим офицером военного судна и героем Цусимы…

– Беляком?..

– Беляк – это контра! – сурово оборвал Юра. – Беляками называют только тех офицеров и солдат, которые воюют против революции, против Красной Армии. Это предатели народа, царские и буржуйские слуги. А наш дед был храбрым русским моряком и защищал Россию от самураев. Ну, а теперь иди гуляй, мне надо позаниматься.

Солнце уже висело над голой сопкой, а с Ангары повеяло такой сыростью и прохладой, что стало зябко даже в рубахе. А ведь как было жарко днем!

В палисаде Панковичей шла обычная игра в крокет, стучали молотки, и раздавались веселые крики и смех играющих. А за палисадом, глазея на игру «избранных», толпились оборванные, босоногие пацаны. Жаль, не было во дворе Саши, а к толпе мальчиков я не подошел. Еще увидит Валентин и подумает, что я раскаялся и хочу с ним мириться.

Может быть, я ушел бы к Саше или вернулся домой, но в это время появился во дворе атаман и его нарядненький «писарь». Да и Коровин был на этот раз в красной сатиновой рубахе, подпоясанной кушаком, и в начищенных до блеска ботинках. Я остался посмотреть: примет ли его в свою компанию Валька или не примет? Ведь Коровин тогда обидел Панковича, назвал его хлипким и унес всю коробку конфет. Но Валентин сам вышел к нему навстречу. А за ним выбежали во двор Яшка Стриж и все остальные.

– Я знал, что ты придешь ко мне, Ваня, – обрадованный гостю, но с достоинством сказал Коровину Валентин.

И атаман, наш грозный, неустрашимый и наглый атаман, первый подал бойскауту руку… Да еще стал оправдываться, что он приходил, но не заставал дома.

– Тебе нравится моя форма, Ваня? – спросил Валентин и снова повернулся на пятках, чтобы Коровин мог лучше рассмотреть его форму.

– Ага, ндравится, – буркнул тот.

– Тогда я попрошу папу, чтобы он тоже записал тебя в бойскауты. И купил тебе такую же форму.

«Но ведь Коровин безграмотный, как и Яшка, – мне вспомнились слова Вальки, что в бойскауты принимают только грамотных и состоятельных мальчиков. – И вот все молчат, даже Яшка».

– Ладно, скажи, – пробасил Коровин.

И улыбнулся: широко оскалил свои большие белые зубы. Я ни разу еще не видел его улыбки, скорее похожей на оскал пса, чем на человеческую.

– Я слышал про тебя, – продолжал Валька, – ты очень сильный и смелый и можешь стать хорошим бойскаутом. Мы должны подчинить себе всех слабых и трусов, а ты будешь нам помогать…

Валентин не договорил: с ведрами на коромысле появился во дворе сын кузнеца Волик. Он и сейчас даже не взглянул в нашу сторону и неторопливо прошел к воротам.

– Этот мальчик, – сказал обиженно Валентин, глядя ему вслед, – даже не ответил мне, когда я хотел с ним поздороваться. Его бы следовало проучить за дерзость…

– Проучить, верно! – взвизгнул Стриж и заплясал от предвкушения драки. – Вань, проучи цыганка! Важный шибко!

– Я не люблю прощать дерзость, – добавил Валентин. – Когда-нибудь я жестоко расплачусь со всеми грубиянами! – И он, будто невзначай, посмотрел на меня, стоявшего поодаль от его свиты. Недобрая презрительная усмешка опять свела уголки его пухлых губ, а прекрасные синие глаза его стали темными, злыми.

Все смолкли, когда в воротах снова появился Волик. Он шел, слегка покачиваясь в такт частым пружинистым шажкам и сутулясь под тяжестью больших и полных до краев ведер. Первым заорал Стриж:

– Цыган! Цыган! Крестить цыгана!

Стриж выскочил из толпы, подбежал к Волику и стал, уперев руки в бока и не давая ему пройти дальше. Большие черные глаза Волика сверкнули на Яшку гневом. Но теперь он не обошел Стрижа, а, поставив на землю ведра, спокойно и с ненавистью смотрел на нас.

Яшка забесновался.

– Цыган! В саже мазанный! Важный шибко! Гляньте, мальцы, у него шкура черная, как у барана!..

И запрыгал, заплясал, показывая язык Волику и кривляясь. И, грозно набычив голову, засучивая на ходу рукава, приближался к новичку атаман. А за ним, немного отстав, подходили Валентин и вся его свита.

Коровин поднял руку, чтобы взять Волика за ворот и, как обычно, притянуть к себе, но тот отвел ее коромыслом и тихо сказал:

– Уйди. У меня рука жесткая, кабы не покалечить.

Мы замерли. Умолк Яшка. А Валентин трусливо попятился за мальчишек. Да и как было не замолчать и не испугаться, если ни один смельчак еще не решался такое сказать Коровину! Атаман сплюнул на ладони, потер их одна о другую и вдруг поймал Волика за рубаху, дернул к себе. И тут же, неестественно взмахнув ручищами, отлетел назад и упал на спину, смешно задрав кверху свои обрубыши-ноги. Это произошло так быстро, что я не мог понять, как это случилось. Атаман повернулся на живот, привстал на одно колено и тупо, снизу вверх, смотрел на своего первого победителя. Кровь залила его искаженный от боли рот, подбородок. А новичок спокойно стоял над ним, поглядывал на свой правый кулак и сжимал и разжимал пальцы. И вдруг, дико взревев, атаман вскочил на ноги и ринулся на Волика с. такой стремительностью и силой, будто хотел смять его всем своим тучным телом. И новый удар, удар, который был даже слышен, отбросил назад Коровина, снова заставил его растянуться на земле. Яшка Стриж блохой отскочил в сторону, взвизгнув не то от ужаса, не то от восторга.

И тут произошло самое главное. Валентин вышел из-за укрытия, с достоинством подошел к Волику и, слегка картавя, сказал:

– Ты самый храбрый и смелый мальчик! И даже хороший боксер! Хочешь дружить со мной? Ты будешь моим лучшим другом!..

– Дружить, говоришь? – переспросил Волик. – Сперва крестить хотел, а после дружить? А этого не хочешь? – И Волик схватил Валентина за нос.

– А-а!! – завопил на весь двор Валька.

А Волик вертел его вокруг себя и приговаривал:

– Что, купец, хороша наша дружба?..

А из дома Панковичей уже бежали на помощь Вальке краснощекая дивчина в косынке, Панковичиха, Панкович и еще несколько мужчин и женщин – их гости. Валентина отняли и повели в дом, а Панковичи и гости набросились на Волика и лежавшего в пыли атамана. И, наверное, избили бы их, если б в воротах не появился кузнец. Он только что вернулся с работы и, увидав размахивающих руками и орущих на все лады взрослых, с удивлением и любопытством уставился на их драку. И вдруг черные, как у Волика, глаза его сверкнули белками, и он, бросив узелок, ринулся к свалке.

– Стой! За что сынка бьете, сволочи?!

Взрослые притихли, выпустили из рук Волика и Коровина, а Панковичиха клушкой налетела на кузнеца:

– Это он, твой ублюдок, избил моего сына! Я буду жаловаться в милицию!..

Но кузнец оттолкнул ее в сторону и тучей пошел на Панковича и его гостей, все еще окружавших новичка и ползавшего у их ног атамана.

– А ну, разойдись, гады! Морды перекошу! – взревел он, обнажая могучие руки.

Толпа расступилась, пустилась наутек к дому. И последней, крича и визжа на весь двор, уносила свои толстые ноги Панковичиха.

Выбежавшие на крик взрослые из других домов загоняли по избам своих детей, весело и сердито кричали чернобородому великану:

– Валяй, мужик, коси имя буржуйские хари!

– Своих драчунов мало, еще разбойника бог послал нам!

– Жарь их, кровопивцев, в печенки!..

Штаб-квартира

Два дня я просидел дома, а когда вышел во двор, пацаны рассказали мне, что Вальку после драки увезли в город и он живет у родни, а Сашу дома били.

Сашина мама сама открыла мне дверь, но даже не ответила на мое «Здравствуйте!» и, пропустив меня в избу, занялась стиркой.

Я прошел во вторую половину избы, отгороженную фанерой и оклеенную газетами, и нашел там моего друга. Печальные серые глаза Саши на мгновение осветились радостью и погасли. Я спросил его, за что он наказан.

– Яшка наврал, что я тоже за нос его таскал, – уныло сказал Саша.

– Да ведь тебя тогда во дворе не было! – поразился я такой гнусной Яшкиной выдумке.

– Не было. Я у Синицы был.

– А ты маме сказал?.. – И, не дожидаясь ответа, возмущенный несправедливостью, вернулся на кухню.

– Тетя Маша, его же тогда во дворе не было! Я точно знаю!

– Я сама знаю, милый.

– А за что?.. Он же не виноват, тетя Маша!

Женщина стряхнула с рук мыльную пену, устало разогнула спину и, тоскливо глядя мне в лицо, тихо произнесла:

– Бедность наша виновата, сынок.

Я не понял: при чем тут бедность, если Саша наказан зря? О чем говорит тетя Маша?..

– Ладно, ступай поговори со своим товарищем, – уже ласково опередила она меня. – Он тебе радый.

Я вернулся к Саше.

– А зачем ты к Синице ходил?

– Я-то? А так.

– А Степка у него был?

– Степка? Не, не был.

Разговор не клеился. Я посидел у Саши, понял, что все равно его никуда не отпустят, и, пообещав к нему зайти завтра, ушел.

Мальчишки слонялись без дела по двору, пилили с родителями на дрова выловленные из Ангары бревна, носили на коромыслах воду, мели у своих домиков двор. Ни игр, ни других каких-нибудь забав не было. Не было даже драк или споров. Я потолкался возле них, расспросил про Яшку, Вовку и Федьку, порадовался тому, что их тоже заперли дома, и отправился прогуляться на Ангару.