Текст книги "Степкина правда"

Автор книги: Николай Чаусов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

– Мальцы, гляньте, Антилигент плывет! По-собачьему!

И я плыл. Правда, после такого плаванья я долго не мог прийти в себя, но потом сам попросил Сашу подержать меня за ноги, а там и поплыл один, без поддержки.

В тот же день Яшка передал всем нам приказ атамана: завтра в девять часов утра собраться на Ушаковском мосту, будет поход на «мушку». А кто не пойдет, того Коровин будет судить и накажет «по-страшному».

Сердце мое упало. Вот и начинается то, о чем говорил Синица: грабить у своих же знаменских пацанов для Коровина рыбу! Вот и попробуй не пойди!

На другое утро все наше войско собралось на Ушаковском мосту в ожидании атамана. «Обозники» со своего берега кричали нам всякие гадости и грозились, но ближе подойти к нам боялись. А мы висели на перилах, цеплялись за подводы обозов, швыряли сухой глиной в «обозников» и вообще дурачились, как умели. А я все ждал Синицу: неужели он не побоится Коровина? Но он так и не пришел.

Атаман явился в окружении своей свиты только в десять.

Миновав мельницу и мыловарку, которыми кончалось предместье, мы спустились в глубокий овраг и начали совещаться.

– Надо шпиёнов послать, – пробасил Коровин, оборвав споры. И при этом посмотрел на меня.

– Не шпионов, а разведчиков, – не выдержал я его тяжелого взгляда.

– Все одно, – буркнул атаман. – Вот ты и пойдешь, понял?

– И Седенький пущай с ним идет! Они дружки, пущай вместе топают! – пропищал Яшка.

Атаман поддержал Стрижа, и мы с Сашей отправились в разведку.

Я никогда еще не видел вблизи, как ловят рыбу рулеткой, и с интересом загляделся на это зрелище. Стоя по колена в холодной ангарской воде, маленькие рыболовы забрасывали далеко от берега леску с крючком и наплавом, а когда течение уносило их, наматывали лесу на колесико, подтягивали к себе. И снова бросали. Так повторялось множество раз, пока поплавок не нырял в воду и на вытянувшейся вдруг струною лесе не билась рыба. Я так загляделся, что даже забыл о своей постыдной роли, но Саша подтолкнул меня в спину и прошептал:

– А много их седня. Я двадцать семь сосчитал.

«Мушка» не обращала на нас никакого внимания, продолжая лихорадочно крутить рулетки. Взрослых рыбаков не было, они сидели на якорях в своих лодках, на самой середине реки.

– Разве это ловля: в час по одной рыбе! Охота была ловить, – попробовал я завести разговор с маленьким рыболовом, чтобы тот не мог догадаться, зачем мы пришли.

Но мальчишка только посмотрел на меня и отвернулся. За него ответил сосед:

– Будешь ловить, коли дома жрать нечего. Тебя-то, видать, сладко кормят.

Я понял, что сказал глупость, и отошел. И у такой нищеты Коровин собирается отнять рыбу! Но что поделаешь, если даже бедняк из бедняков Саша Седых и тот вынужден подчиняться Коровину и делать все, что взбредет в голову атаману. А вот Синица не подчинился и не пошел с нами.

Мы еще раз пересчитали всю «мушку», заглянули в садки и вернулись в овраг. Я доложил атаману результаты разведки.

– Ясно, – сказал он. – А теперь айда!

С трех сторон с гиком и свистом мы налетели на рыболовов. Пойманная врасплох «мушка» бросалась то в одну сторону, то в другую, всюду натыкалась на нас и, наконец, прижатая к реке, покорно ждала расправы. И атаман крошил ее своими ручищами, валя с ног, ломая удилища, швыряя, как котят, в воду, рыча от удовольствия и азарта…

…С обильными трофеями мы победоносно возвращались домой. За отличную разведку нам с Сашей дали по хариусу, а весь атаманский «трофей» несла на обломке удилища его свита. Однако у самых ворот Саша остановился и, тяжело вздохнув, протянул мне своего хариуса:

– На, возьми себе.

– А ты?

– А мне все одно дома не поверят.

Я и сам готов был провалиться от стыда сквозь землю вместе с рыбой, а тут Саша свою отдает.

– А мне, думаешь, поверят?

– Тебе, может, поверят. А я где взял? Не купил же…

Да, не радовала нас с Сашей атаманская награда. Зато Яшка Стриж всю дорогу хвастал своим трофеем и подбивал атамана на новый поход на «мушку». Будто ему тоже дома жрать нечего.

– А знаешь, – предложил я, – давай твоей маме отнесем! Скажем, я наловил!..

– Зря это.

– Ничего не зря! Зато сестренки твои, знаешь, как рады будут! Хариус! Лучшая в мире рыба!

Саша заколебался. Ведь такой вкусной рыбы в Сашиной семье не ели с тех пор, как украли лодку. А на рынке поди купи!..

– Ну не бросать же их, верно? – убеждал я. – Да за них любая торговка сто тысяч даст! А то и больше!

– Ладно, давай, – сдался Саша. – Только вместе пойдем, сам скажешь.

Вслед за Сашей я переступил порог его дома и – поперхнулся: в небольшой кухне стоял такой пар и так едко пахло щелочью, какой-то кислятиной, гарью, что трудно было дышать. Кое-как свыкнувшись с вонью и духотой, я поздоровался с Сашиной матерью и, протянув ей рыбу, сказал:

– Возьмите, это я сам поймал.

– Рыба? – удивилась та.

– Ага, хариусы. На уху. Берите, тетенька, а я еще наловлю… – врал я напропалую, видя удивление и нерешительность Сашиной мамы.

Стряхнув в корыто мыльную пену, она протянула ко мне жилистые, красные от кипятка руки и, словно не веря своим глазам, осторожно приняла рыбу. Выбежавшие из-за полога маленькие Сашины брат и сестренка обступили мать, а та повернулась ко мне, отерла о фартук руку, но подать ее все-таки не решилась.

– Спасибочко, Коля, за доброту твою. Мой-то вон целые дни баклуши на реке бьет, – кивнула она на Сашу, – а чтобы рыбу хоть половить…

– А ну, кто тут рыбак? – вышел на кухню хозяин дома. Худой, сморщенный, он больше походил на дедушку, чем на отца Саши. – Сам, говоришь, поймал? Молодец! На что поймал-то?

– На «мушку», – выпалил я, хотя так и не видел, что она из себя представляет.

– На какую? – И, видя мою растерянность, повторил: – На какую мушку, спрашиваю, поймал-то?

Я не знал, что ответить.

– На эту… как ее… самодельную…

– Это как понимать? Смеешься надо мной, парень? – улыбнулся Сашин отец.

Я понял, что попал впросак, и попробовал оправдаться:

– А мы с товарищем ловили. Он ловил, а я веслами греб…

– С лодки, стало быть? Это дело. Была и у меня лодочка, хариусов, линьков брали. Еще и на базар носили, бывало. А вот теперь нет у меня лодочки и купить ее или сделать – сил нету. Видал, руки дрожат как?.. Жила в спине лопнула, а на руки кинулось. А бывало, по десять пудиков по лесенке подымал…

Я облегченно вздохнул. Надо было теперь скорей уйти, чтобы опять не запутаться и не выдать себя и Сашу.

– До свидания… Мне домой надо… – заторопился я. И, не дав опомниться хозяевам, выскочил из душной кухни наружу.

…Ночью мне снился сон. Будто я плыву по реке, а за мной гонится страшная рыбища: величиной с кита, а во рту острые желтые зубы, как у Яшки. Рыбища догоняет меня, вот-вот схватит за ноги, а я не могу удрать: вода густая, липкая, и руки в ней вязнут, как в тесте. Я зову на помощь Юру, а он стоит на берегу и, улыбаясь, говорит: «За тебя заступись, Коля, тебе же потом хуже будет». И вдруг лицо брата меняется, светлые зеленые глаза его темнеют, уходят под узкий, нависший над переносьем лоб… Коровин! Он выбрасывает ко мне толстую красную руку, выхватывает меня из воды и, повернув к скучившимся на косе маленьким рыболовам, хрипло басит: «А ну, вдарь им!» Я, плача, поднимаю на перепуганных мальчиков палку и – просыпаюсь…

А утром на кухне меня вдруг спросила мама:

– Коля, за какую рыбу благодарила меня сегодня Сашина мама?

Мыло птичкой выпорхнуло из моих рук, а я беспомощно оглянулся на бабу Октю.

– Ты что, не понимаешь, о чем я говорю, Коля? Какую рыбу ты дарил ей?

– Хариусов.

– Я не о том спрашиваю: омулей или хариусов! Где ты взял эту рыбу?

Мысли перепутались в моей, как нарочно переставшей соображать, голове, и толкового ответа не находилось. Сказать, что купил? А где взял деньги? Самому подарили? А спросит: кто подарил? И почему не принес домой?.. Хоть бы не ушла сейчас баба Октя…

– Ты что, оглох? Я кого спрашиваю?!

– Меня.

– Дай ты ему мыло-то смыть, – начала было баба Октя, но мама сердито попросила ее оставить нас одних и, повернув меня лицом к себе, строго спросила:

– Я спрашиваю: где ты взял рыбу?

– Пацаны дали… мальчики… Я с ними ловил, а они дали… А Седыхи бедные, ты же знаешь… Ты сама им дарила и картошку, и все…

И замолчал: перед глазами стоял маленький рыболов, горько сказавший мне: «Будешь ловить, когда дома жрать нечего…»

– Ты что-то не договариваешь, – не унималась мама. – Я вижу, что ты скрываешь от меня что-то нехорошее. Ну хорошо, скоро вернется Юра, и я попрошу его все выяснить. Чему ты учишься? «Пацаны»… «Седыхи»… А с этой рыбой… Словом, ни босиком, ни на улицу я больше тебе не разрешаю. Будешь сидеть дома или, в крайнем случае, во дворе, пока я не узнаю все, чем ты занимаешься со своими товарищами. Ты понял меня?

– Понял.

– А сейчас умоешься – и за книгу!

Примирение

Весь день я никуда не выходил из дому, даже во двор. Не хотел видеться с Сашей, со всеми, кто помогал Коровину грабить «мушку», боялся встречи с Синицей. Хоть бы еще подольше не приезжал из деревни Юра, а то узнает, откуда я взял рыбу, и тогда стыдно будет смотреть маме в глаза.

Но даже за книгой, читая и перечитывая одно и то же по нескольку раз, я видел перед собой не джунгли и разукрашенных татуировками индейцев, а перепуганные лица маленьких рыболовов, их сломанные удилища и рулетки, порванные пустые садки, слышал их плач, крики о помощи – и готов был сам заплакать от угрызения совести и позора…

Вечером забежал ко мне Саша. Я обрадовался ему, хотел предложить сыграть в шашки, но он пугливо оглянулся на дверь и прошептал мне:

– Бежим к мыловарке! Наши уже побегли!..

– Зачем?

– Поглядим, как дезертиров судить будут…

– Каких дезертиров?

– Каких-каких… Ну тех, которые в походе не были. И других баламутили. Ды мы только издали глянем… Бежим, что ли!

Вот и решай: слушаться маму и не выходить за ворота или хоть на минуточку сбегать и посмотреть, как атаман будет судить дезертиров? Ведь кто знает, может, когда-нибудь такое ждет и меня?..

Мы выбежали за ворота и во весь дух кинулись догонять пацанов, торопившихся к мыловарке…

Под крутым обрывом, на самом берегу Ангары, уже собралась большая толпа мальчишек. Стояли на мокрой гальке, на кучах мусора, на перевернутой вверх дном, рыбачьей лодке. Мы с Сашей тоже вскарабкались на кучу мусора и только с нее увидели, что происходит внутри плотного кольца зрителей. Атаман стоял возле ящика, лицом к нам, уперев в бока свои огромные красные руки. Его крошечные медвежьи глазки свирепо сверлили окруживших его со всех сторон пацанов и прижавшихся к ним троих дезертиров, в одном из которых я сразу же узнал Колю Синицу. Рядом с Коровиным, тоже подперев тощими руками бока, важно пятил грудь Яшка Стриж. А по другую сторону атамана, сидя за ящиком, что-то писал в толстой ученической тетради его «писарь». Саша зашептал мне, что отец «писаря» – хозяин той самой мясной лавки, в которой работает мясником отец Коровина и что за «писаря» атаман заступается еще больше, чем за Стрижа, но я почти не слушал Седенького и во все глаза глядел на Коровина и Синицу.

– Пиши! – диктовал между тем атаман «писарю». – Не желает. Записал?

– Ишь, не желает, а? – взвизгнул Стриж. – А спроси его, Вань: битым быть желает, а?

– Заткнись! – прицыкнул на Стрижа Коровин. – А вот я счас узнаю, чего он желает. – И он поймал за плечо Синицу, притянул к себе. – Ну, будешь еще дезертирничать, гад?

– Пусти, рубаху порвешь…

– Будешь?! – И железный кулак Коровина сбил с ног взвывшего от боли Синицу.

Атаман одной рукой поднял его с земли, тряханул.

– Будешь?!

– Вдарь ему, Ваня! Вдарь еще! Пущай знает! – пищал Яшка.

Синица закрыл голову руками, затрясся всем телом, но смолчал.

– Молчишь, гад? Пиши: не желает. Записал? А теперь получай…

– Ты что делаешь, парень?! – вдруг раздалось где-то сверху над моей головой.

Коровин выпустил из рук свою жертву, а толпа мальчишек рассыпалась, разбежалась. Сверху на нас посыпались комья земли и мусор, показались огромные рабочие сапоги и широченная спина спускавшегося к нам человека. Раздумывать было некогда, и я прыгнул с кучи мусора, больно ударился об ящик и чуть не накрылся им с головой. Но тут же вскочил и кинулся догонять Сашу…

– Коля! Подожди, Коля! Это я!..

Я оглянулся на крик и только сейчас узнал в здоровенном мужике своего брата. Даже не поверил глазам. И как же я не узнал его голоса?

– Юра! – обрадовался я. – Ты уже приехал? Из деревни? Это ты меня искал, да?..

Юра подхватил меня на руки и, весело рассмеявшись, сказал:

– Как видишь, брат. Не успел появиться во дворе, как меня отправили на твои розыски. Ты же, оказывается, под арестом был, а сбежал… Постой-ка, брат, человеку помочь надо.

А я на радостях и не заметил Синицу. Он сидел тут же, прямо на мусоре, и, закрыв руками лицо, тихо стонал. Юра насильно поднял его голову, оторвал руки и удивленно воскликнул:

– Вот это фонарь! Чем это он тебя так? За что тебя, малый?

Весь левый глаз Синицы заплыл и стал сине-красный, как свекла.

– Это Коровин его. Кулаком, – незаметно подошел к нам Саша. – Он всех эдак бьет, Коровин-то. Он и у Коли игрушку отнял…

– Ну и удар! – продолжал удивляться Юра. – Такого и боксер не сумеет. Давай-ка примочку сделаем, полегчает.

Юра смочил в воде носовой платок и сам приложил его к заплывшему глазу Синицы.

– Ну как, помогло?

– Ага, легче.

– Тогда шагай домой, – сказал Юра. – Или тебя проводить? Боишься, опять побьют?

– Не боюсь я, – сердито проворчал Синица. – Это вон они трусы, коровинские холуи, – повел он на нас здоровым глазом. – Трусы!

Я не выдержал, сорвался с места и побежал.

– Коля! Куда же ты, Коля! – кричал мне вдогонку Юра, но я даже не оглянулся.

На крыльце меня встретила мама.

– Где ты был? Я тебе что сказала?!.

Но я проскользнул мимо мамы в прихожую, чуть не сбил с ног перепуганную бабу Октю и, убежав в детскую, упал ничком на кровать, зарылся лицом в подушку. А следом вбежала мама.

– Колечка, что с тобой? Что случилось?

Я не мог ни говорить, ни плакать, ни стонать, как Синица, хотя мне было в тысячу раз больнее, чем ему. Лучше бы меня тоже побили! А мама трясла мое плечо и сама, чуть не плача, твердила:

– Что с тобой? Что случилось?!.

Я молчал. Я лежал и грыз в бессильной злобе подушку, пока не пришел Юра и не упросил маму уйти из комнаты. Я слышал, как он сердито сказал ей:

– Пожалуйста, оставь нас одних, тут наше мужское дело!

А когда мама ушла, Юра оторвал меня от подушки и, усадив на кровати, сказал:

– Что же ты делаешь, Коля? У своих же товарищей рыбу отнимать! И для кого? Для какого-то атамана Коровина. Кто же вы после этого?..

«Так и есть, – понял я, – Синица рассказал Юре все. Тоже мне, герой! Сплетник! Только ябеды да девчонки жалуются на мальчишек взрослым…»

– Это тебе Синица наболтал? Да?..

Но Юра остановил меня.

– Давай-ка разберемся, брат, что ты сделал. Во-первых, не Синица, а Коля Синицын. И не наболтал, а рассказал правду. Ведь он тебе предлагал не ходить с вашим атаманом на грабеж? Молчишь? А ты смалодушничал, струсил. Скажи, а если бы вернулись в Иркутск колчаковцы и стали расстреливать семьи коммунистов и комсомольцев – ты тоже помогал бы им?

– Нет! Не помогал бы! – вскричал я, пугаясь.

– А если бы тебя заставили? Били?

– Все равно не помогал бы!..

– Врёшь! Ты же трус! Ты же коровинских кулаков побоялся, а уж куда там колчаковцев!.. Не так просто, когда тебе в лоб наставят дуло вот такой штучки. – И Юра вынул из-под полы рабочей куртки настоящий револьвер, покачал им перед моим носом.

А я и не знал, что у него был револьвер. И потрогал черную, блестящую сталь оружия.

– Это тебе, когда ты в деревню поехал, дали?

– Это мне кулак один подарил, – загадочно улыбнулся Юра. – И вот это. – Он наклонил голову, развел пальцами светлые, чуть-чуть рыжие волосы и показал небольшой свежий шрам.

– В тебя стреляли?! – поразился я.

– Вот из этой самой штуки. Мое оружие у меня в ЧК взяли, а это оставили мне. У тебя, говорят, на голове кулацкая памятка, пусть будет и эта. Так-то, брат.

И он рассказал, как еще с одним рабочим из депо они нашли у кулаков хлеб и как потом ночью кулаки стреляли в них, а крестьяне помогли поймать негодяев и отвезли в волость.

Я слушал с разинутым ртом, забыв о своем бесчестии и Синице, но Юра сам напомнил мне:

– А ведь я тоже бы мог испугаться кулацких обрезов и не рассказать про спрятанный хлеб. И другие бы побоялись, а голодающие на Волге не получили бы своего пайка. А Синицын не побоялся, не пошел отнимать рыбу у бедняков… Ну-ка, скажи честно: красиво ты поступил? И кто из вас герой: ты или Коля Синицын? Опять молчишь? Значит, стыдно. Это хорошо, когда стыдно: можешь еще исправиться. Вот подружись с ним и стань таким, как он… Хочешь, позову его?

– А он здесь?..

– У бабы Окти на блины налегает. Не каждый день его блинами кормили, вот наверстывает упущенное, – пошутил Юра. И, пообещав послать ко мне Колю, ушел на кухню.

Синица пришел вскоре же и встал у двери, не решаясь пройти дальше. С минуту мы молча смотрели друг на друга.

– А у меня Коровин поезд отнял, – сказал я, не зная, с чего начать разговор. – Мне его Юра сам сделал…

– А Степка у тебя был? – спросил Синица.

– Нет, а что?

– Так. И у меня не был.

И опять молча смотрели друг на друга. Левый глаз у Синицы заплыл совсем и стал черным.

– Брат у тебя добрый. – Тоже не зная, о чем говорить, выдавил из себя Синица. – И бабушка добрая…

– А как ты домой пойдешь? Не боишься? – перебил я.

– Теперь уже все, больше не тронет. Может, потом когда…

– А ты опять откажешься? Если прикажет?

– А ты?

– Откажусь! – твердо отрезал я.

– И я тоже. Надо, и другие чтоб не ходили, – оживился Синица и подошел ближе ко мне, сел на краешек стула. – Надо так, чтобы… – И, помолчав, тихо, внушительно добавил: – Чтобы ему, гаду, жизни не было!

– Атаману?

– Факт.

– А как? Убить?

– Зачем убивать? – улыбнулся тот одним глазом. – От баловства отвадить. От мордобоя. Ничего, мы еще поглядим, кто кого…

– Кто?

– Так я. Думаю так. Степка когда придет, ты ему скажи, что мы с тобой помирились. А ко мне пускай сейчас не приходит, после когда. Скажешь? Он прийти должен.

– Скажу, – обрадовался я такому доверию. – А ты ко мне еще придешь?

– Приду. Дрова с батей напилим, тогда приду. Только учти: обманешь, опять с Коровиным пойдешь баловать – худо будет. Мы предателей не жалеем, – вдруг пригрозил он мне. И встал. – Ну, я пошел, Коля.

Синица ушел, а я сидел на кровати и думал: с кем собирается он отваживать атамана от мордобоя? Кто это «мы», которые не жалеют предателей? Уж не со Степкой ли они хотят сладить с Коровиным? Да таких, как Степка и даже Синица, атаман отлупит десятерых, а то и побольше! И вдруг стало тоскливо жутко: ведь Коровин не простит мне дезертирства и поставит такой же фонарь. А тут еще Синица обещает отомстить за предательство. Да еще с кем-то. А может, с «обозниками»? Поймают меня на Ушаковке, утащат к себе…

Новые соседи

Весь следующий день я ходил, как вареный. Бродил по комнатам, несколько раз усаживался за книгу, а ни читать, ни идти гулять на улицу не хотелось. Но прибежал Саша.

– Коль, айда! Новые жильцы приезжают!

Опередив Сашу, я кинулся к самому большому и красивому дому, пустовавшему еще до нашего переезда, но Саша догнал меня и потянул совсем в другую сторону, в самый дальний угол двора, к домику, который я даже и не запомнил. С двумя–тремя окошечками без ставень, больше похожий на маленький сарай. Рядом стояла единственная подвода, с которой стаскивали в избу последние вещи. Рослый, широкий в плечах, бородатый мужик в стоптанных сапогах и красной рубахе расхаживал между избой и телегой. Он был заметно пьян и громогласно предупреждал, что всех, кто станет ему поперек, согнет в подкову. При этом он показывал прокоптевшими кулачищами, как это он будет делать. Никто из его домочадцев и даже возница не обращали на него никакого внимания, продолжая вносить в избушку всякую домашнюю рухлядь.

– Вот это бородища! – шепнул мне на ухо Саша.

Я кивнул головой. Борода у мужика была действительно на редкость черная и большая. Смуглый, черноглазый, крепко сложенный паренек вышел из домика и, даже не взглянув на нас, подошел к возу, поднял с него последний огромный узел, вскинул себе на плечо и понес, невзначай зацепив им разглагольствующего бородача. Тот пошатнулся, поймал одной рукой за шиворот мальчугана, притянул к себе и… ласково потрепал за волосы.

– Сынок мой. Волькой^[9] звать. Один сынок, а все прочие – девки. Кузнецом будет. Будешь, Воль, кузнецом?

– Буду, – покорно и равнодушно ответил маленький силач и впервые посмотрел в нашу сторону.

– Слыхали? – гордо заявил отец. – Будет он кузнецом! Почище себя мастера сделаю! Во как! – Он повернулся к нам. – Ишь вы, тараканы! Волька, смотри, паря, этих не забижай, ясно? Потому как они твои товарищи, понял? А не то я те, сукин сын… Ну, ну, иди, ладно, – и, подтолкнув сына, сделал к нам несколько шагов.

Мы шарахнулись. Кузнец порылся в своих широченных штанах, выгреб из кармана несколько дешевых конфет и протянул нам:

– А ну, хватай, тараканы!

Но «тараканы» не двинулись с места. Сухая, с уставшим, обветренным лицом женщина подошла сзади, тронула за рукав бородача:

– Будет те народ-то тешить! Ступай в избу!

– Отстань!

– Ступай, говорю! – и так дернула за руку кузнеца, что тот едва удержался на ногах.

Но ни простоволосые, босые девчонки, видимо, младшие сестры паренька, ни его бородатый отец не интересовали нас так, как сам Волик: рослый, стройный, с крепкими мускулами рук и гибкий, как кошка. Какой он? Злой? Добрый? Смелый? Трус? Забияка? Эти вопросы, вероятно, мучили и остальных пацанов, глазевших на новичка, как на чудо.

И новое событие потрясло двор. Мы уже собирались на Ушаковку, как от других ворот примчался Яшка Стриж и торжественно объявил:

– Мальцы, Панковичи едут! Сам видел! Счас тут будут!

Ушаковка была забыта. А в распахнувшиеся настежь ворота уже въехала первая нагруженная с верхом двуконная подвода. Высокие широколистые фикусы и развесистые китайские розы стояли среди тюков, ящиков и корзинок. Краснощекая, здоровенная дивчина в пестрой косынке сидела между пузатыми синими бочонками, держась за стволы деревцев. За первой подводой появилась вторая, третья – целых пять! С некоторых из них на ходу соскакивали рабочие и сразу же приступали к разгрузке. Двор наполнился людьми, телегами, лошадьми, мебелью. Наконец приехали и сами хозяева в экипаже, запряженном парой чудесных лошадей с кожаными наглазниками и в новых, с начищенными до блеска медными бляхами, сбруях. Рядом с бородатым кучером на облучке сидел довольно упитанный мальчик в белом костюмчике и панамке, из-под которой спускались до плеч светлые, чуточку золотистые локоны. Такого я видел только на картинке в альбоме. А позади, в экипаже, сидели родители мальчика: безусый, в черном котелке мужчина с тростью и дама в большой шляпе с пером.

Хозяева сразу же ушли в дом, и во дворе остались только рабочие, возчики да краснощекая дивчина в косынке, продолжавшие сгружать и вносить имущество богатеев. Мы глазели на все, не в силах пошевелиться. Даже Яшка Стриж обалдело таращил глаза и за все время не проронил ни одного слова.

Но вот снова появился мальчик в панаме, держа в руках большую красивую коробку. А за ним вышла на крыльцо его мама. Она нежно погладила голову сына, поцеловала в бледную, довольно пухлую щеку и легонько подтолкнула его в нашу сторону. Так с коробкой в руках он и направился к нам, широко раскрыв свои красивые синие глаза.

– Это вам, дети. Берите же, это конфеты, – произнёс новенький, чуть-чуть картавя и не сводя с нас внимательного и настороженного взгляда.

Никто не решался. Такую огромную коробку конфет, да еще перевязанную голубой лентой, вряд ли кто из нас получал в жизни.

И вдруг Яшка выдвинулся вперед, схватил коробку и потешно раскланялся:

– Мерси вам!

– Не мерси вам, а просто мерси, – поправил Стрижа мальчик в панаме и улыбнулся.

И в этой приятной, в общем-то, улыбке я заметил не то капризную, не то злую гримасу. В самых уголках губ. А может, мне показалось?

Но полакомиться шоколадом нам не пришлось. Откуда ни возьмись, появился Иван Коровин и, подойдя, молча забрал у Стрижа коробку.

Конфеты одна за другой поплыли в его смачно причмокивающий рот, а черные медвежьи глазки спрятались от удовольствия в щелки.

– Приехали, Вань. Богатющие – ужасть! Сынок их, – залебезил перед Коровиным Яшка, показывая на новичка. – А это атаман наш, – кивнул Стриж на Коровина. – Ух, и сильный он!

– Очень приятно познакомиться, – в свою очередь довольно смело произнес новенький и протянул атаману свою руку. – Меня зовут Валентин. Можно и проще– Валя.

К нашему общему удивлению, Коровин переложил коробку в левую руку, вытер о штаны грязные пальцы и даже слегка пожал Валентину белую руку.

– Ой, как вы больно! Вы действительно очень сильный, – сморщился тот. – Такими силачами бывают только борцы или боксеры.

– А у него мускалы, знаешь? Во! – Яшка согнул в локте руку и оттянул рукав.

Но Валентин даже не взглянул на Стрижа. В эту минуту его больше интересовал Иван Коровин.

– Мы с вами будем дружить, правда? Я люблю таких сильных мальчиков, как вы. Хотите, я научу вас играть в пинг-понг?

– Чего?

– Пинг-понг. Очень забавная игра. Шарик и ракетка. Шарик такой легкий…

– Не знаю, – процедил атаман и, поворотясь к Яшке, спросил: – Чей это?

– Да их же, Панковичей, – повторил Стриж. – У них самый главный магазин в городе! А всего – пять! Еще и в Кяхте лавки есть…

– Окрестить бы надо, да ладно, – перебил атаман. – Хлипкий больно. – Он чуть дотронулся до плеча мальчика, и тот в испуге отпрянул. – И пуганый. – И атаман, хмыкнув, зашагал восвояси.

Коробка с конфетами к нам не вернулась.

– Ничего, дети, – после некоторого молчания уже смелее сказал мальчик в панаме. – Потом он будет гораздо вежливей. Когда-нибудь я назначу его моим личным телохранителем и оруженосцем. Он будет моим Санчо Пансо. Вы любите военные игры? – закончил он вдруг вопросом.

Еще бы не любить военные игры! Но игры, а не мордобой с «обозниками» или погром своих же знаменских, вроде «мушки». Да разве мало можно было придумать игр, походов и путешествий, если бы не атаман, у которого на уме только грабежи, драки да лазанья по чужим огородам. Но Валентин понял наше молчание по-своему:

– Вам жаль конфет? Это пустяки. Настя! Настя! – закричал он вдруг требовательно и громко.

Дивчина бросила на полпути узел и повернула к нам свое пышущее здоровьем лицо.

– Настя, попроси у мамы еще коробку. Скорей!

Настя кивнула головой, бросила на землю узел и убежала исполнять просьбу. Спустя несколько минут мы все дружно уплетали конфеты, а Валентин деловито рассказывал нам об удивительных игрушках и играх, пока за ним не прибежала и не позвала домой та же краснощекая Настя.

Вечером я рассказал Юре о богатом и добром мальчике, о его конфетах, игрушках и книгах, о том, как он много знает игр, приключений.

– Гидра недобитая, – мрачно произнес брат.

– Гидра? А это кто? – удивился я.

– Ну, паразиты. Вот клопы, например, пользы никому не приносят, а чужую кровь сосут. Так и эти. Откроет такой паразит лавку и торгует. Сам хлеб не сеет, не жнет, полотен не ткет, не красит, а готовенькое скупает да втридорога продает. И богатеет, и напивается, как клоп, чужой крови.

– Клопов давят, – заметил я.

– Правильно, – рассмеялся Юра. – Это ты верно, брат, заметил. И гидру давили, да не всю; как клопы, в щели попрятались.

– А сейчас почему не давят?

– И то правильно, – улыбнулся Юра своими зеленоватыми глазами. – Вот когда вся вылезет, тогда и раздавим. Всю чужую кровь из гадов выдавим и работать заставим. А пока и без них гари да вони много. Вот с интервентами да беляками покончим… Это, брат, поважнее, чем с торговцами воевать. Подожди, построим и мы магазины: советские! Большие! Красивые!.. А с Валентином этим тебе дружить не след. Держись лучше Коли Синицы, Саши Седых. Ясно?

– Ясно, – промолвил я, стараясь понять все, что сказал Юра.

– Ну? Еще что? Мне ведь заниматься надо, – перебил мои мысли Юра, терпеливо ожидая моего нового вопроса.

– А еще вот что: у Сашиного отца воры лодку украли. В прошлом году. А без лодки он рыбу ловить не может…

– И поэтому ты решил снабжать его рыбой? – улыбнулся брат, весело подмигнув мне. – Ну, ну, не будем больше об этом. А вот насчет лодки – это ты верно сказал: без нее рыбаку не ловля, а без рыбы Седовым – голодно. Тут как-то помочь надо бы Саше.

– Факт! – с удовольствием подхватил я, видя, что Юра отнесся к моему сообщению серьезно. – А как?

– А вот на этот вопрос, Коля, должна вам ответить ваша дружба. Настоящая, боевая, мальчишеская крепкая дружба! А у вас ее нет. Ведь вон вас сколько, бездельников! Взяли бы да помогли Саше: к купцам каким-нибудь подрядились, огороды китайцам полоть – вы же не знаете, куда силу свою девать! А вот чтобы поработать…

– И заработать Саше на лодку? – понял я, к чему клонит Юра.

– Верно! – подтвердил брат. – Сами же вы ее не сделаете? Ну ступай, подумай, с товарищами помозгуй. А мне к экзаменам готовиться надо. Рабфак – это тебе не школа, а почти институт!

Я ушел, заряженный Юриной идеей, как пушка. Но где и как можно заработать на лодку? Вот таких бы, как Синица, пацанов двадцать – тогда бы заработали!

Я ходил по комнате из угла в угол, как папа, когда он о чем-нибудь сильно думал, ложился на кровать, закрывал глаза и сосредоточивался – но ничего не придумал. Хоть бы скорей опять пришел Синица. Или Степка…

Бойскауты

Несколько дней подряд в доме Панковичей шла уборка: развешивались картины и шторы, вытрясались огромные красивые ковры и дорожки, передвигалась с места на место мебель. Краснощекая дивчина в косынке носилась из дома во двор и со двора в дом, как белка. Мы даже посмеивались над ней и свистели, а она не обращала на нас никакого внимания и только шугала тех, кто ей вставал на дороге. Иногда выходила во двор и сама Панковичиха. Показывала рабочим, что надо сделать с крыльцом или штакетником, где еще покрасить или побелить, как и где сделать клумбы и посыпать песком, – и уходила. А Валька не появлялся. Атаман уже трижды навещал нас, прохаживался под окнами Панковичей и уходил восвояси. Напрасно Стриж вертелся возле него юлой и подбивал его на новый поход на «мушку» – конфеты пришлись больше по вкусу Коровину, чем хариусы. И совсем редко показывался во дворе второй новенький – Волик. Мы видели его только с помоями, рваными лоскутными палазами^[10], которые он усердно тряс за углом своего домика, да с мокрым бельем или коромыслом. Без дела, как мы, Волик не появлялся. Но и этот новенький нас пока так не занимал, как Панковичи и их Валька. И, хотя Юра и называл их «клопами», которых надо давить, я вместе с другими мальчишками часами простаивал у их дома, поражаясь роскоши и богатству наших новых соседей, и ждал Вальку.