Текст книги "Степкина правда"

Автор книги: Николай Чаусов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

Утром в среду меня разбудил условный стук в ставню. Я высунулся в окно и увидел притаившихся в нашем палисаде Синицу и Сашу.

– Коль, айда сюда, дело есть! – прошептал Саша.

Тихонько, чтобы не разбудить Лену, я вышел на цыпочках из дому.

Утро было таким ранним, что во всем нашем огромном дворе не было ни души, если не считать стрижовских кур и индюшек. Солнце еще не успело прогреть воздух, и с Ангары дул холодный ветер. И суматошно орали на кустах птицы.

Мы спрятались между кладовками и зашептались. – Степка сейчас был.

– Зачем?

– Дело есть.

– Какое дело?

– После скажем, когда в город пойдем…

– Зачем?

– Зачемкал! Хочешь дружить, тогда слушай! А мы еще поглядим: можно тебе доверять или нельзя, понял?

И Синица с Сашей наперебой объяснили мне, что мы все должны делать.

Я – немедленно начать копить и прятать в Сашиной кладовке сухари, крупу, чай, сахар, то есть самые важные продукты. Синица – картошку, лук, соль, керосин, спички. Саше поручалось достать у отца рыбацкие сапоги, котел, фонарь «летучая мышь», охотничий нож и сетку.

– Пойдем в поход? – спросил я, когда все было перечислено.

– После скажем, – грубовато оборвал Синица. – Гляди, дома не проболтайся, понял?

– Понял! – ответил я, охваченный гордостью и восторгом. Еще бы: затевается что-то большое, таинственное и, может быть, побольше, чем бойскаутские походы, а мне предлагают стать его участником! Значит, меня не считают трусом и маменькиным сынком, как, например, Вовку и Федьку. – А когда в город? – спросил я.

– Сёдня пойдем, – буркнул Саша, подозрительно вглядываясь в мое сияющее лицо. – Мы за тобой зайдем.

За завтраком я ухитрился сэкономить кусок сахару, прихватить еще два куска из общей вазы и сунуть в карман большой кусок хлеба. А когда пришел за мной Саша, у меня под матрацем был уже целый сверток, который мы и отнесли в Сашину кладовку, заваленную всяческим барахлом и хламом. И не видели, когда Панковичам пришел вместе с Валентином целый отряд бойскаутов. Наверное, Валька привел их нарочно, чтобы напугать Волика и всех других пацанов, кто не дружит с ним и его свитой. Бойскаутов было человек двадцать, и все они были нарядными, как Валька. И у каждого был в руке длинный посох, а на безрукавке – перламутровый значок. Бойскауты важно расхаживали по двору и придирались ко всем мальчишкам, пока на крыльце не появилась дивчина в косынке и не позвала их всех в дом.

– А знаешь, почему она завсегда платок носит? – спросил меня молчавший до того Саша.

– Кто – Настя? А почему?

– Она косу парикмахеру продала. А теперь в платке ходит. Яшка рассказывал.

– Зачем? – удивился я.

– Мать у нее помирала, а денег на леченье не было. Вот она косу и продала, – объяснил Саша. – А мать все одно померла, – добавил он глухо.

– Жалко как, – сказал я в тон товарищу.

Мы подождали Синицу, а когда он явился еще с двумя пацанами, отправились в город.

– А «обозники»? – струхнул я, видя, что Синица и Саша смело идут прямо к ушаковскому мосту.

Но те только переглянулись и ничего не ответили.

Мы миновали Знаменское и вышли к открытому месту, откуда хорошо был виден мост и стоявшие на другом конце мальчишки. «Так и есть: „обозники“! – мысленно воскликнул я, и неприятный холодок пробежал по моей спине. – Сейчас будет драка!..» И вдруг узнал в одном из них Степку. Так вот почему Синица не боялся идти мимо обозных мастерских!

Среди «обозников» было несколько «силачей», гораздо больше и старше меня года на два. А один из них даже дымил цыгаркой. Все они поздоровались с нами за руку, и при этом каждый назвал свое имя. И этому, наверное, их тоже научил Степка.

Мимо обозных мастерских мы прошли, как по своему Знаменскому. Никто из мальчишек не задирался, и только некоторые из них смотрели на нас враждебно, показывали языки и шептались. Словом, таким героем, да еще в самом логове врага, я себя не чувствовал никогда в жизни. Вот бы сейчас увидал меня Юра!

Народищу на главной улице было много. Из хлопающих дверей ресторанов неслись буйные и слезные песни, вывертывали коленца гармоники и баяны, надрывна пищали скрипки. Взлохмаченная, с ярко накрашенными губами, худая девица схватила за рукав Сашу и, выпучив на него пьянющие, зареванные глаза, гнусавила:

– Вот ты!.. Что ты понимаешь в жизни? Что?.. Ничего ты не понимаешь в жизни, потому что ты сопляк!

– А ты дура!

– Верно!.. А кто меня дурой сделал? Кто меня…

Свернув с Большой на Мясную, мы наткнулись на похоронную процессию. Три попа в черных рясах, вышагивая перед иконами, громогласно басили на всю улицу:

Веселися да ра-а-адуйся!..

Хороша радость! А за черным катафалком и благообразной процессией ковыляла целая толпа калек, нищих стариков, старух, ребятишек.

– Гляньте, пацаны, кренделев^[15] сколько!

Я обернулся на большое окно. За зеркальным стеклом действительно висели самые различные крендели, от крошечных до огромных, обсыпанные маком. Над парадным входом в лавку висела вывеска:

Это была единственная булочная в Иркутске. И та частная. Вот и баба Октя говорила Юре: «Частники-то и кормют, а что с вашего совдеповского пайка толку? Одному на месяц не хватит, ежели досыта».

Мы зашли в лавку, но здоровенный детина в картузе и плисовых шароварах цыкнул на нас с прилавка:

– А ну, вертай назад, бублики!

Даже не дал осмотреть полки.

И снова остановились возле красивого кирпичного здания:

– Вот да-а! – сказал пораженный Саша. – Стал быть, и Валька хозяин, да? Вот это магазинище! Айда, глянем!

В просторном и светлом помещении магазина было людно. За длинными крашеными прилавками суетились франтоватые напомаженные приказчики, на полках, до самого потолка, лежали толстые, тугие тюки чесучи, шелка, льняного полотна, ситца. Откуда это все опять у Панковичей, если, говорят, в революцию у них все отобрали?

– А вам что угодно-с, молодые люди? – заметил нас один из приказчиков. – Ничего-с? В таком случае прошу выйти вон!

Валькиного отца в магазине не было. А, может, он сам и не торгует?

Вот и площадь, где должна быть бойскаутская штаб-квартира, о которой мне дорогой рассказал Степка. По другую сторону площади около небольшого каменного дома стояли мальчишки. Они были в таких же, как мы, штанах и рубахах. Значит, не все бойскауты ходят в формах? Мы пересекли площадь и приблизились к сурово встретившим нас пацанам.

– Чего надо? – спросил один из них, самый рослый.

– А вам что?

– А мы караульщики, вот кто!

– Подумаешь! Мы же вас не трогаем, верно?

Нахохленные, сердитые лица бойскаутских караульщиков подобрели. Да и мы-то не очень боялись их: нас ведь больше.

– А вы там тоже бываете? – показал Саша на загадочную штаб-квартиру.

– Мы-то? Не-е. Караульщики мы. Мы завсегда караулим. Нас еще в бойскауты не прописали.

– А они что делают?

– Бойскауты? В штаб-фатере сидят, книжки слушают. Им их артисты читают – все про страшное!

– А вы почем знаете?

– А мы в окошки глядим. Вон в те, – показал маленький караульщик на самые дальние открытые окна. – Только их еще нету, после придут.

– Ну и мы после придем, – сказал Степка.

Мы вернулись на площадь, заняли пустовавшую сейчас старую серенькую трибуну и стали ждать. А мне не терпелось узнать, для чего так таинственно Степка велел копить продукты и походные вещи. В том, что это все исходило от него, я уже не сомневался. А мой рыжий друг преспокойно щурился на солнце, улыбчиво оглядывал случайных и редких прохожих и молчал. Молчали и мы. Молчал и я, не решаясь спросить, зачем понадобились запасы и вообще зачем мы все торчим на этой трибуне.

– Идут, – сказал один из «обозников».

Из-за угла улицы, на которой была штаб-квартира, показалась большая группа бойскаутов и с ними несколько здоровенных парней и мужчин с бойскаутскими значками на обычных пиджаках и рубахах.

– А разве бойскауты взрослые бывают? – не удержался я от вопроса.

– Это командиры ихние. А вон тот, в котелке, – бывшая контра, – объяснил Степка. И в свою очередь обратился к Синице: – Принес?

– Ага, принес.

Синица нерешительно полез в карман, кивнул на меня и задержал руку.

– Давай, можно, – приказал Степка.

Тогда Синица вытащил из кармана небольшой бумажный сверток и передал его Степке.

– А фитиль?

– Есть тоже. – Синица снова полез в карман, подал Степке небольшой провод. Как электрический, но не сплетенный из двух, а очень толстый и черный.

– Порядок! – похвалил Степка. – Пускай понюхают, гады!

– Взорвете?! – даже испугался я.

– Да нет, мы же не беляки. Попугать только. Они все про страшное читают, храбрыми хотят быть, вот мы им в самую точку…

Степка развернул бумагу, осмотрел какой-то синий, туго набитый пакет и завернул снова.

А бойскауты все подходили и подходили. Пришел и Валькин отряд вместе с Яшкой, Коровиным, Федькой, Вовкой и другими мальчишками. Зазвенел колокольчик, и все бойскауты поспешили в подъезд штаб-квартиры.

– Пора, – сказал Степка. – Сбор у понтонки. А ты, Коля, смотри: сболтнешь кому – будешь предателем. А с предателями мы строго.

– Я не сболтну.

– У понтонки, как соберемся, будем утверждать план. И ты тоже, понятно?

– Понятно, – загорелся я.

– Тогда пошли! Ты же штаб-квартиру хотел посмотреть, верно? – улыбнулся он своими веснушчатыми глазами.

Караульщики теперь встретили нас враждебно.

– Чего опять надо?

– А тебе чего? – передразнил силач-«обозник».

– Я на посту стою. А посторонним сейчас нельзя. Тогда можно было, а сейчас нельзя! – упрямо повторил он.

– А мы тоже караульщики! – сказал Степка.

– Врешь! А пароль?

– Чудо ты: пароль! Вас же на пост ставили, а нас в «секрет», ясно? А ты знаешь, что такое «секрет»? Мы тайные разведчики – вот кто! У нас и пароль свой… Да нас завтра в бойскауты принимать будут!

Караульщики переглянулись и, пошептавшись, пропустили нас к окнам.

– Да слушайте, жалко, что ли.

Я тоже заглянул в окно большого и необычно сумрачного зала. Бойскауты чинно сидели за столами, занимая все первые ряды, а позади них – все остальные. За небольшой, покрытой синим сукном тумбой сидел пожилой человек в пенсне, загробным голосом читавший какую-то страшную историю с летающим гробом. Он все время отдувался, тер платком потную шею и шевелил черными косматыми бровями.

– А тебе страшно? – спросил меня караульщик.

– Что?

– Да что он читает: ведьмы, черти разные…

– Сказка это. Летающих гробов не бывает.

– Сам ты сказка! Это господин Гоголь писал! А прозывается «Вий». Нам про это бойскауты говорили.

Я снова прислушался к тому, о чем читал артист, и мне тоже, по правде сказать, стало жутко. Только в летающий гроб я все равно не поверил.

– Это еще что! А намедни другой артист читал – еще пострашней было! – опять зашептал мне на ухо караульщик, но в этот момент артист захлопнул книгу и прогудел:

– Ну, что скажете, гренадеры?

– Давай! – тихо скомандовал позади меня Степка.

Силачи-«обозники» потеснили караульщиков, заслонили от них Синицу, а тот зачиркал спичками и, когда что-то задымилось, швырнул в окно бойскаутской штаб-квартиры.

– Ложись! Бомба! – заорал Степка и, схватив меня за руку, кинулся догонять Синицу и других наших мальчишек.

Караульщики попадали на дощатый тротуар, а из распахнутых настежь окон штаб-квартиры раздались отчаянные вопли, и повалил дым. Но мы забежали за угол, пересекли булыжную мостовую и скрылись в таком же, как наш, огромном проходном дворе…

Заговор смелых

Через полчаса мы все уже сидели на крутом берегу Ангары у понтонного моста и весело обсуждали случившееся, представляя, какой переполох был сейчас в бойскаутской штаб-квартире. А Степка в моих глазах стал настоящим героем, как Дуглас Фербенкс, которого я смотрел в кино еще с папой.

– А почему взрыва не было? – спросил я Синицу,

– Тебе же говорят: не беляки мы, – все еще смеясь, ответил тот. – Это дымный пакет, а не бомба…

– Дымовой, – поправил Степка. – А теперь давайте утверждать план.

Он вынул из-за пазухи настоящую карту Иркутской губернии и, расстелив ее на земле, стал объяснять значение линий, кружков и точек.

Я много раз держал в руках подобные карты, когда вместе с Юрой искал какой-нибудь город или страну, и брат научил меня понимать значения не только черточек и кружочков, но и множества других знаков и расцветок. Но показывать свои знания перед Степкой не стал – Степка не хуже меня разбирался в карте – и я только удивлялся: откуда он все это узнал? Ведь у него нет такого старшего брата, как у меня, а Степкина мама совсем неграмотная, как баба Октя.

– Вот это – озеро Байкал, – объяснял Степка, обводя стебельком синее пятно на карте. – Его морем потому называют, что он большой. Дядя Егор говорит, что если ученые докажут, что Байкал под землей с океаном соединяется, тогда его морем назовут, ясно? В него триста рек впадают, а вытекает одна Ангара. Вот она.

Я почти все знал, о чем рассказывал пацанам Степка, и ждал, когда он где-нибудь ошибется, чтобы поправить, его. Но Степка не ошибался, а, наоборот, говорил даже о том, о чем я слышал впервые.

– Предлагаю план следования на Ольхон, – заявил вдруг Степка и показал на красную карандашную линию от Иркутска до Хогота, от Хогота до Сахюрты и через Малое море на остров Ольхон. – С дядей Васей доедем до Хогота, а с бурятами как-нибудь договоримся, они добрые. Вопросы есть?

– А когда поедем? – спросил я.

Но пацаны весело переглянулись между собой, а Степка дружески положил мне на плечо руку и сочувственно проговорил:

– Тебе нельзя, Коля. Ты нам только поможешь, ладно? А тебе нельзя, ты слабый…

От такой обиды я чуть не заревел.

– А Сашка не слабый, да? Пускай со мной поборется – кто кого! А, думаешь, ты сильный, да?!.

– Погоди, Коля. Ну чего ты шумишь? Я ведь не про силу сказал, а вообще… Мы привычные, мы и на земле выспимся, и на картошке проживем, а ты нежный…

– Интеллигент, да? Маменькин сынок, да?!

– Да нет, не маменькин. Ленин тоже интеллигентом был – так он выносливый. Он себя вынашивал, ясно? Чтобы в ссылках не умереть…

– И я вынашивал! Я же в сарму на лодке не побоялся? И еще вынашивать буду! И у меня брат комсомолец, и ранен был, а у вас… – И осекся: Степка насупился, уткнул глаза в землю и надолго замолчал.

– Мы тебя не возьмем, Коля. А если хочешь дружить…

– А если не возьмете!.. Если не возьмете!..

– Мамке нажалуешься? – насмешливо перебил силач-«обозник».

Но Степка оборвал его:

– Нельзя над человеком смеяться, ясно? Он, может, по-настоящему хочет, а ты надсмехаешься!..

– А мне и отец разрешил, вот! – подхватил я.

– Отец? А он-то откуда знает?

– Он письмо написал. Он маме, знаешь, что написал? Что он сам путешествовал, когда маленький был! И про меня написал, чтобы я был смелым и выносливым, вот! И чтобы драться не боялся! И путешествовать!.. – врал я напропалую. – А Юра тоже говорит, что пусть лучше буду сорванцом, чем неженкой! И что мне надо всегда с вами быть, а не с Валькой Панковичем! А вы меня не берете!.. Что, я, хуже других, да?

– Погоди, Коля, – остановил меня Степка. И, подумав, спросил «обозников»: – А что, если возьмем Колю? У него брат, правда ведь, ополченцем был. Раненый. А Колю я с понтонки еще знаю…

Я замер. Моя судьба перешла в руки каких-то «обозников» и незнакомых мне знаменских пацанов. Но почему же молчит Саша? И Степка: сказал бы, как командир, чтобы меня приняли в путешественники, – и никто бы не посмел отказать мне…

– Я – за! – поднял руку один из «обозников».

– И я, – нерешительно поддержал второй.

И еще несколько рук вскинулось кверху.

– А ты? – спросил Сашу Степка.

– Не знаю, – мрачно ответил тот.

– Тогда ты мне не друг, вот что! – вскипел я, в один миг возненавидев предателя.

– Не ори! – оборвал Степка. – Мы не торговки на базаре! Говори, Саша.

Саша пошмыгал носом и, не глядя на меня, глухо проговорил:

– Я бы не против, да вот мать его плакать будет. А так я что, я не против.

На мгновение я представил себе плачущую маму, как она, узнав о моем исчезновении, бегает по двору и зовет на помощь всех, чтобы помогли ей найти и вернуть меня, но отступать было уже поздно.

– Я же не насовсем, правда? Мы же вернемся, да?

– Конечно, вернемся! – улыбнулся Степка. И решительно заявил: – Большинство «за». Я тоже. Берем! – сказал он мне и даже пожал руку. – А теперь давайте обсуждать план. Едем на той неделе. Дядя Вася как раз вернется из Качуга… Поедут: я, Саша, Коля Синица, ты, Коля, и ты, Петро, – показал он на силача-«обозника». – Остальные будут продолжать… – Степка запнулся, притворно закашлялся, а я понял, что он опять что-то хочет скрыть от меня. А может быть, и не от меня? И не стал спрашивать. Но самым удивительным оказалось то, что все мы поедем на Ольхон не просто так, а к Степкиной тетке, тете Даше, и не просто в гости, а помогать рыбакам и заработать Саше на лодку. Вот это была неожиданность! Значит, Степка не забыл о моем желании помочь Сашиной семье! И даже о Юрином совете: заработать на лодку!..

На обратном пути я рассказал Степке о драке Волика с атаманом.

– Знаю, – сказал тот. – Только глупый он, один хочет. А нешто ему одному сладить? А с бойскаутами мы еще встретимся. Они нами командовать хотят, чтобы на слабых верхом ездить… Погоди, вернемся – еще не то будет.

Но что именно «не то будет» – Степка не объяснил, а я выспрашивать не решился.

И стал думать о другом. Маму, конечно, мне будет жалко. Но зато как обрадуется отец, когда узнает, что я такой же смелый, как он! И Юра тоже. А женщины – они всегда жалеют и плачут…

Побег

Еще в субботу мама засобиралась в деревню менять белье на продукты, а меня предупредила, чтобы я никуда без спросу не отлучался и во всем слушался бабу Октю. Бедная мама! Она и не предполагала, что я уже накопил уйму сухарей, крупы и других продуктов и через три дня начну такое опасное и великое путешествие.

Вечером мы все помогали маме увязывать вещи. Баба Октя вздыхала и уговаривала маму не дешевить и быть осторожной в дороге, а я вообще не мог понять, зачем ехать за мукой в какую-то деревню, если в городе есть частные хлебные лавки и даже булочная.

– Об этом ты бабу Октю спроси, Коля, – пошутил Юра. – Я, например, тоже так думаю, что куда лучше Попундопуло, чем менять последние штаны на муку. Да еще пополам с отрубями!

– Все ноне хороши, – отрезала баба Октя. – Что частные, а что ваши. Те шкуру с народа дерут, а ваши впроголодь держут.

– Слыхал, брат? – довольный, воскликнул Юра. – Разочаровалась наша бабушка в попундопулах! Этак и в попов веру потерять можно, баба Октя!

– Отстань, сатана! Чего тебе попы сделали? Чего ты мне ими глаза тычешь?..

Но, как всегда, вмешалась мама:

– Юра! Мама! Ну, перестаньте! Дайте хоть спокойно собраться…

Утром, когда мы с Леной еще спали, мама уехала. А потом пришел ко мне Степка. Лицо его было в синяках и ссадинах. Оказывается, избили свои же «обозники» за то, что не пошел с ними воровать огурцы-скороспелки.

– А бойскауты, знаешь, озлились как? – сообщил Степка. – Они с перёпугу-то домой разбежались, палки да шляпы свои бросили, а потом с отцами в милицию, в уголрозыск – весь Иркутск взбаламутили! А теперь отомстить грозятся. А кому отомстить? Мы-то – вот они!

Мы посмеялись над бойскаутами, но потом Степка помрачнел и сказал уже грустно:

– Других пацанов жалко. Они-то не виноватые, а бойскауты атаманов на них натравляют. Огороды воровать заставляют, а после сами в милицию бегут, заявляют. Ну, ты как, едешь? – неожиданно перевел он разговор.

– А когда?

– Завтра. А сегодня ночью ко мне. Я уже с дядей Васей договорился. Вот карту надо еще срисовать, я ее в библиотеку сдать должен.

– С натуры?

– Срисовать-то? Да нет, ее скопировать надо.

– Через синьку?

– Ага. Сможешь? Только гляди: тайно чтобы! – И Степка вручил мне ту самую карту, которую показывал нам у понтонки. – Я за ней в четырнадцать часов приду, ясно?

– А четырнадцать – это сколько?

– Два часа дня. У военных завсегда так считается.

Я сводил Степку в Сашину кладовку, показал спрятанные мною припасы.

– Ух ты! – удивился мой рыжий друг. – Это ты здорово, Коля! Это нам до Хогота во – хватит!

– А до Сахюрты как?

– До Сахюрты буряты прокормят, они добрые.

Сразу же после ухода Степки я пристал к бабушке: – Баба Октя, дай синьку.

– Эка! Чего это ты синить вздумал?

– Да не ту синьку, которой белье синят, а бумагу. Ну, по которой мама рисунки для вышивки переводит.

– На что тебе?

– Надо.

– Вижу, что надо. А на что?

Вот и объясни, да так, чтобы не выдать тайну!

– Вышивать.

– Еще не легче! То по мордам бился, то рисовать, а то вона что выдумал, за бабье дело берешься…

– Ну, баба Октя! Ты же добрая, правда? Ну, хочешь, я для тебя все-все сделаю?..

К четырнадцати часам, то есть к приходу Степки, вся карта была скопирована, а наш маршрут обведен жирной линией. Степка остался доволен и, забрав карту и копию, велел мне сжечь все синьки.

– Все революционеры тоже так делали, чтобы полиции следов не оставить, – пояснил он.

Перед уходом Степка напомнил мне:

– Гляди не усни, в двадцать четыре ноль–ноль за тобой придут, ясно?

– Ясно. Это в двенадцать ночи?

– Ага, в двенадцать, – не сводя с меня желтых глаз, подтвердил Степка.

У меня засосало под ложечкой. Так быстро! А как Юра, бабушка?.. Мама? Приедет, а меня нет… Все будут искать, плакать…

– Ты что? – вернул меня к действительности Степка.

– Я? Ничего…

– Забоялся?

– Ну да! Чего мне бояться!.. – Я смело посмотрел на Степку и невольно замолчал под его пристально-цепким взглядом. Так и глядит в самую душу.

– Я ведь не силком, мы и сами…

– Да не боюсь я! – почти вскричал я. – С чего ты взял, что мне страшно?

– Да нет, я ничего. Это ты шумишь, а я ничего…

В этот памятный вечер я был особенно ласков с бабой Октей, Леной и Юрой: ведь я на всякий случай прощался.

– Ты куда это ехать собрался, нацеловаться не можешь? – спросил брат.

Я обмер: неужели он узнал обо всем? Но Юра пригнул мой вихор и сказал:

– Ну ладно, ладно, шучу. Иди спи, а мне еще почитать надо.

Я ушел в детскую, плотно закрыл за собой дверь, чтобы Юра не услыхал моих сборов, и, пригасив пузатую настольную лампу, не раздеваясь, улегся в кровать. Лена уже спала, баба Октя тоже уже легла в своей комнате, уснул бы скорей еще Юра.

Жуткая, томительная тишина наполнила всю нашу квартиру. И только иногда, приглушенные ставнями, щелкали бичи и поскрипывали телеги: запоздалые пустые обозы возвращались в Иркутск. Серые, черные тени множеством смутных фигур притаились на потолке, шторах, на Ленкином ковре и портьере. Порой мне чудились в них какие-то силуэты животных, людей, мифические страшные морды… Вот-вот оживут, поползут по стенам к моей кровати… Я укрылся с головой одеялом.

Но ведь я не трус. Я же сам напросился ехать на какой-то Ольхон, чтобы не опозориться перед товарищами. Ведь и другие путешественники ездили по ночам, да еще в совсем неизвестные страны. А я еду на Байкал, всего за каких-то сто верст, как сказал Степка, да еще к добрым бурятам…

Я откинул одеяло и чуть не заорал: надо мной стоял какой-то великан… Юра! Его лицо было в тени, я не сразу узнал его, и сам он весь показался таким огромным…

– А лампу кто за тебя гасить будет? Ты почему не спишь?

– Я думал, – как можно спокойней сказал я. И даже улыбнулся.

– Давай-ка лучше спи, мыслитель. Я тоже ложусь, что-то глаза слипаются.

И брат, погасив лампу, так же тихо ушел, как и появился. А я лежал в полной темноте с широко открытыми глазами и ждал, ждал, ждал условного стука в ставню…

А где-то за окнами опять скрипели телеги и щелкали бичи, стучали о булыжную мостовую конские подковы. И когда это успели сделать булыжник, думал я. Неужели пока я был дома? Но ведь я не спал, а все слушал… А почему стало так светло? Ах, эта противная Ленка опять открыла ставни! Всегда нарочно открывает, чтобы я тоже раньше вставал с постели. А какое ей до меня дело? Я же не мешаю ей раньше ложиться спать! Ну, сегодня она от меня получит!.. Я срываю с себя тяжелое одеяло, соскакиваю с кровати и бегу к окнам…

– Коля, смотри, смотри: папа едет!.. – кричит мне с улицы Лена.

Вот здорово! Мимо нашего дома едут на белых конях военные и впереди всех – наш папа! Значит, он не в Бодайбо, а в Иркутске? А почему везут пушки? Война? С кем? С бойскаутами?..

– Папа! – кричу я…

И просыпаюсь от стука в ставню. Неужели я спал? Как же это?.. И опять стук: три раза…

Как ужаленный, я вскочил с кровати, заметался в темноте в поисках спичек, потом снова нащупал кровать; подоконник и тихонько постучал в стекло. Три раза. И вспомнил: спички у меня под подушкой!..

Крадучись, чтобы не разбудить Лену, я собрал все свои припрятанные в шкафу походные вещи и тихонько-тихонько пробрался к наружной двери в прихожую. Проклятые запоры! И зачем только их так много?.. Только бы не проснулись баба Октя и Юра…

Во дворе на меня набросились Синица и Саша:

– Ну и спишь!

– Мы все руки отстукали!

– Вот дать бы тебе, засоне, по шее!.. Ладно, пошли уж. Держи вот это, – сунул мне в руки какой-то тяжелый узел Синица.

Я посмотрел на свои закрытые ставнями окна, тяжело вздохнул и, кинув на плечо узел, поплелся за товарищами полутемным пустым двором к ангарским воротам, к церковному мысу.

Остророгий месяц тускло освещал окраины города, желтыми лимонными корками рассыпался в Ушаковке.

У моста нас встретил силач-«обозник».

– Чего долго так? – проворчал он.

– Да вот, этого будили, – ответил Саша, показав на меня, как на какого-то незнакомца.

– Пошли! – приказал тот.

Миновав проходную будку обозных мастерских, мы пролезли в дыру забора и очутились в каком-то дворе, тоже сплошь забитом кладовками. Степка уже ждал нас, подвел к одной из них и постучал в дощатую дверцу. Изнутри раздался ответный стук – и дверь приоткрылась. Один за другим мы шагнули в кромешную темень.

– Зажигай! – шепотом приказал кому-то Степка.

Ослепительно вспыхнула спичка, и из темноты выросла сердитая физиономия еще одного «обозника», который первым поднимал за меня руку. При свете зажженного огарка я различил стоявший в углу топчан с торчащей из-под лоскутного одеяла соломой, сколоченный из досок столик и полку, сплошь заваленную книгами. Стало быть, Степка летом ночует здесь, а не дома? И не боится?..

– Айдате сюда, – позвал Степка к столу и разложил на нем мою копию-карту. – Обсудить надо.

И Степка вдруг предложил еще один маршрут: по железной дороге доехать до станции Слюдянка, а там пробраться на какой-нибудь пароход или рыбацкое судно – и на Ольхон.

– Тут короче раза в два, но опасней. На станции поймать могут…

Пацаны заспорили, а потом остановились на старом маршруте: дальше, но там нас не будут искать. Степка поставил вопрос на голосование – и мы все проголосовали за первый.

– А теперь спать! – приказал он.

Обозы, обозы…

На рассвете меня растолкали:

– Вставай, соня!

Я вскочил – и снова нырнул под тулуп. Утренняя прохлада показалась мне ледяной. Как тяжело расставаться с теплом, да еще в такую рань! А пацаны уже плескались водой, вместо мыла натирая руки содой. Пришлось плескаться и мне.

Наскоро закусив сухарями, мы с двумя узлами, трепаными стеженками^[16] и Степкиной отцовской шинелью покинули кладовую. Заря полыхала, обещая ветреный день, а в обозном транзите уже вовсю кипела работа, щелкали бичи, и ржали кони. Степка взял у нас вещи и вместе с Сашей пошел разыскивать дядю Васю, приказав нам дожидаться здесь, под навесом. Отсюда хорошо была видна транзитная площадь с деревянными пакгаузами-складами, коновязями, кузницей и стойками для подковки лошадей. Грузчики в широченных штанах-шароварах бросали на широкие парные телеги кули, ящики и тюки, а возчики накрывали их брезентами и обвязывали веревкой.

Степка вернулся один.

– Порядок! – шепнул он. – Теперь айда и ты, Андрей, – сказал он «обознику». – А вы тут ждите.

И снова ожидание. И опять вернулся один:

– Пошли все! Скорей!

Мы с Колей Синицей и еще с одним «обозником» побежали за ним, пересекли двор и остановились у самых ворот, у нагруженной огромными тюками телеги.

– Лезь! – скомандовал мне Степка.

– Куда?

– Под клажу^[17], куда же еще! Быстро!

Я выбрал побольше щель между тюками и кое-как втиснулся в нее головой до пояса. Дальше мешал мешок. Степка вытащил меня за ноги.

– Чудо ты! Рачком залазь, а то задохнешься! Ну!

Теперь торчали наружу голова и руки, которые некуда было ни деть, ни спрятать. Но Степка уже натянул на меня край брезента и прошептал:

– Лежи, покуда не скажу, понял? После, когда на тракт выедем, пересядешь.

– Ладно, – невесело протянул я в ответ и замер.

Однако лежать пришлось долго, а проклятая телега все еще не трогалась с места. Заныла спина. А сколько еще так, рачком, придется трястись до тракта? Хоть бы уж скорей возчики пришли… Прямо мне в лицо кто-то оглушительно фыркнул. Я чуточку приподнял брезент и в двух вершках от своего носа увидал черную лошадиную морду. Вот так соседство! Это к моей телеге подошла еще одна подвода, а я даже не слышал. Я поежился, изо всех сил раздал в стороны тугие и мягкие, как вата, тюки и постарался втянуть в щель голову. Заныла нога…

Но вот защелкал бич, прозвучал мужской грубый окрик, и телега дернулась, затарахтела по булыжной мостовой, вытряхивая из меня душу. Степке бы такую езду? Небось, сидят с Сашей на возу да посмеиваются!

Вот и мост через Ушаковку. И опять тряска, дробная, мучительная, без передышки: начался подъем в Знаменской. Лошадиная морда отстала, натуженно замоталась, гремя уздой. Сейчас будем проезжать мимо нашего дома. Хоть бы глазком взглянуть, хоть бы кого-нибудь из своих увидеть! Но все, наверное, еще спят. Разве одна баба Октя…

– Ну как? Терпишь? – раздался над моей головой Степкин голос. Он шел рядом с телегой, волоча по земле длинный ременный кнут.

– Те-ер-плю-у… – вытряс я из себя.

– Ну и ладно. Потерпи еще, а как Знаменское проедем, там у Пороховой горы роздых будет.

Легко сказать – до Пороховой! Это же версты три, не меньше!

– Ра-ань-ше-е бы-ы…

– Нельзя раньше, заметят.

– А по-о-то-ом ка-ак?..

– Потом видно будет. А ты до тыщи считай. Я завсегда считаю, когда ждать долго. – И ушел.

Сам бы считал до тыщи, черт рыжий! А тут еще конь опять мордой тычет, того гляди, нос свернет… Ух, как болит нога! Я отвернулся, выглянул из-под брезента и увидал знакомые ворота и наш дом с еще закрытыми ставнями. Из калитки выскочил Стриж, повертел головой, запустил в нашу сторону камнем и смылся.

Небольшие подъемы и спуски следовали один за другим. Лошадиная морда то отставала, то вновь приближалась ко мне, фыркала, обдавая мое лицо желтой пеной. Ног я уже не чувствовал: они затекли и онемели, стали как деревяшки. В животе кололо, урчало, ныло, и я молил бога, чтобы только выдержать до Пороховой. Лишь досчитывая четвертую тысячу, я наконец услыхал долгожданное:

– Тпру! Стой! Закурива-ай!..

И разом прекратилось все: и тряска, и скрипы колес, и щелканье кнутов, а по всему телу разлилась приятная ноющая истома.