Текст книги "Через все испытания"

Автор книги: Николай Сташек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 15 страниц)

Глава 48

Сразу же после захвата одного из плацдармов на Висле генерала Костылева перебросили командовать стрелковым корпусом вместо получившего ранение генерал-лейтенанта Руднева. И хотя вопрос о назначении нового комдива возник неожиданно, его и решили так же быстро. Костылев, не колеблясь, предложил кандидатуру Горнового. И командарм согласился:

– Считаю, что Костылев прав. Горнового мы знаем. Офицер грамотный, волевой, а что молодой, так в этом наше счастье. Тухачевский в двадцать семь фронтом командовал. Почему Горновому в тридцать лет нельзя доверить дивизию? А Черняховский! Успешно справляется с фронтом, а ему всего тридцать восемь.

– А Гайдар? – вспомнил член военного совета. – В шестнадцать командовал полком.

Доводы были веские, и с командармом согласились.

Сделали представление, и через неделю пришел приказ.

Читая шифровку, Михаил с волнением думал о том, какое огромное доверие ему оказано и как много от него потребуется, чтобы оправдать его. А это значит – разумно, гибко применять подчиненные силы и средства, чтобы при минимальной их затрате достигать больших результатов. Нужна колоссальная работа ума, способность анализировать быстро меняющуюся обстановку, умение предвидеть. И еще важно – не забывать, что в твоем подчинении тысячи бойцов и у каждого из них мать, жена или невеста, дети.

Вскоре у Горнового состоялся обстоятельный разговор с командармом. В заключение генерал заметил:

– Сам понимаешь, плацдармы захватывают не для того, чтобы отсиживаться на них. Пройдет немного времени, и мы перейдем в наступление. Твоя дивизия будет в первом эшелоне, а это ко многому обязывает. От успеха первого удара часто зависит ход всей операции. Надо иметь в виду: чем ближе к Берлину, тем ожесточеннее будет сопротивляться враг. А посему займись не только укреплением обороны на занимаемом участке, но и подготовкой к наступлению. Надо готовить личный состав, технику, накапливать материальные запасы, изучать противника, и не только перед самым своим носом, но и поглубже – до Одера и Берлина.

– Задача ясна, товарищ командующий.

– Это еще не задача. Ее получишь несколько позже. Хотелось немного сориентировать.

* * *

По пути в дивизию Горновой прикидывал объем и последовательность работ, задачи подчиненным и сроки исполнения. Надо сейчас же запустить машину, привлечь личный состав к подготовке наступления. В то время, когда роты и батареи будут совершенствовать исходные позиции в соответствии с предполагаемым боевым порядком в наступлении, а батальоны и полки – проводить учения с подразделениями, ремонтники займутся восстановлением вооружения, техники. Следует обратить внимание на накопление боеприпасов. Этим, как и подготовкой командного состава, займусь сам. И конечно же львиную долю сил и времени следует отдать моральной подготовке личного состава.

На командном пункте Горнового первым встретил начальник политотдела.

– Стало быть, двинем вперед? – спросил он.

– Не сейчас. Командарм не сказал, когда начнется наступление, но, сам понимаешь, на этих рубежах война не закончится.

– Конечно! Будем наступать. Особо надо подумать о морально-психологической подготовке людей. Думаю в ближайшие дни провести собрание партийного актива, поставить задачи коммунистам. Пусть работают целеустремленно, чтобы высоким был наступательный порыв. И чтобы каждый знал: советскому бойцу чуждо чувство мести. Он – освободитель. В нем горит ненависть к фашизму, а не к народу.

* * *

К наступлению готовились более четырех месяцев. Переезжая из полка в полк, не пропуская ни одного занятия по подготовке батальонов к штурму укрепленных позиций, Горновой успевал и на занятия с командным составом, не оставляя в покое даже тыловиков. Участвовал в партийных собраниях, выступал с докладами на собраниях комсомольского актива, на слетах снайперов, орудийных расчетов, разведчиков, шел в окопы, беседовал с бойцами. Только с Люсей, по ходатайству еще бывшего комдива генерала Костылева переведенной в медсанбат, встречался редко.

– Соскучилась? – спросил он как-то после продолжительной разлуки.

– Еще бы! Но я знаю, как ты занят. И еще знаю, что до Победы – один шаг. Тогда мы будем неразлучны.

– Труден этот шаг, хоть и последний.

Глава 49

После завершения Висло-Одерской операции дивизия получила двухмесячную передышку. А 16 апреля перед рассветом, глядя на пожелтевший циферблат тяжелых карманных часов, тех самых, которые когда-то принес от умиравшего отца раненый конник, комдив подал сигнал атаки своим полкам, изготовившимся для броска на Берлин.

В тесном взаимодействии с другими соединениями дивизия Горнового при освещении мощных зенитных прожекторов сделала первый рывок на полтора-два километра, не встретив серьезного сопротивления. Однако, опомнившись от потрясения, гитлеровцы стали огрызаться.

Не отрываясь от стереотрубы, Горновой отдавал распоряжения артиллеристам о переносе огня на участки, где противник наиболее упорно сопротивлялся, связывался с командирами частей и, ставя им дополнительные задачи, старался помогать в их выполнении, требовал, чтобы и штабники поддерживали непрерывную связь с соседями. И хотя снижение темпа атаки удручало, Горновой держал себя в руках, не допуская нервозности.

Вскоре дивизия сломила сопротивление врага на одном из участков, темп продвижения возрос, но не надолго. Во второй половине дня полки уперлись в новую сильно укрепленную позицию. Бои приняли ожесточенный характер и не прекращались ни днем ни ночью около трех суток. К исходу четвертого дня наступления наиболее мощный оборонительный рубеж – одерский – пал. Еще двое суток упорных боев, и передовые батальоны дивизии ворвались в пригород Берлина – Эркнер. Через час там был и комдив.

Сообщив командарму о захвате первых городских кварталов, Горновой услышал:

– Хорошо, докладываешь первым.

– Стараемся, товарищ командующий.

– Прижимайся к танкистам. Они проложат дорогу огнем. Где можно – обходи. Больше ударов с тыла. В городе тоже надо маневрировать по улицам, переулкам, паркам, скверам и даже под землей. Понял?

– Слушаюсь, товарищ командующий. Выслал вперед штурмовые группы, всю артиллерию тяну на прямую паводку.

Горновой двигался со своим НП за передовыми подразделениями, оказывая им помощь массированным огнем, а нередко и советами.

* * *

О выполнении боевой задачи комдив доложил командарму в пятнадцать часов 2 мая, после встречи с дивизией соседней армии южнее рейхстага и прекращения вражеского сопротивления.

– Ну что ж, дорогой! Обнимаю тебя и поздравляю с присвоением генеральского звания. Постановление подписано вчера, первого мая.

– Служу Советскому Союзу! – с волнением ответил Горновой. Возвращая трубку телефонисту, подумал: «Постарались кадровики. Точно ко дню рождения. День в день – тридцать лет».

Глава 50

С выходом дивизии к Эльбе ее части расположились в лесах и населенных пунктах, занимая ограниченный район: Пешэдорф, Кунау, Штетце. Только медсанбат, все еще переполненный ранеными, оставался в тылу, в пятнадцати километрах.

Горновому не верилось, что вот-вот получит боевую задачу. Предложение начальника политотдела провести строевые смотры частей воспринял с недоумением:

– Да ты что?! Люди не пришли в себя, устали.

– Потому и предлагаю строевой смотр. Чтобы все, как говорится, блестело. Подтянуться надо.

Горновой задумался:

– И в самом деле, Тихон Николаевич. Приведем свои войска в порядок. Технику надраим до блеска. Обмундирование постираем, пострижемся, отмоемся. И песни, обязательно песни запоем. Но при всем этом части должны быть в боевой готовности. Могут недобитки обнаружиться.

– Может, в город перемещаться будем, – продолжал начальник политотдела. – В полный рост, с достоинством и с выправкой воина-победителя. Чтобы все видели: идут не дикари, какими нас пыталась изобразить геббельсовская пропаганда, а воины-освободители.

* * *

Команда о смотре дошла и до медсанбата. Командир батальона приказал навести порядок не только в палатах, но и на всей территории.

– В приемном отделении, палатах, общежитии пусть убирают сестры, санитары, няни, свободные врачи, ну а на прилегающей территории – все ходячие солдаты, – растолковывал комбат своему пессимистически настроенному заместителю по снабжению – щуплому майору. – Не кривись. Люди послушаются, обязательно тебе помогут. Ведь это мирный труд, они по нему соскучились. Понял?

* * *

И комбат был прав. Когда майор зашел перед вечером в команду выздоравливающих, там поднялся гомон. К выходу бросились все сразу. Каждый старался захватить что поудобнее из приготовленного инвентаря. Кому не досталось вил, граблей, лопат – связали из веток веники, благо небольшой островерхий городок, на окраине которого в бывшем немецком госпитале размещался медсанбат, утопал в густом хвойном лесу.

Работа закипела, послышались смех, шутки. Даже майор вздернул козырек. «А и правда ожили. Вон метет даже одной рукой», – заметил он про себя, посматривая на сержанта с пустым рукавом.

Все работали дружно, с душой, и к вечеру двор преобразился, повеселел.

– Вот видишь, совсем другое дело, – сказал майору комбат, проходя мимо. – Глазам страшно, а руки делают. Молодцы ребята, потрудились. Девчата тоже многое сделали. На будет стыдно, если заглянет начальство.

– Кое-что сделаем еще и поутру, – добавил майор, довольный похвалой.

* * *

Шутя и толкаясь, выздоравливающие отправились на ужин. Глядя на их счастливые лица, трудно было поверить, что всего несколько дней назад они штурмовали дом за домом, квартал за кварталом отчаянно сопротивлявшегося Берлина, что каждый из них мог остаться там, как остались многие их однополчане, что сейчас уже позади, в четырех десятках километров, поверженный Берлин. До него многие из этих выздоравливающих воинов добрались пешком через бескрайние степи, леса и болота, преодолевая десятки оборонительных рубежей, тысячи километров сквозь огневые ливни.

После разговоров, затянувшихся допоздна на широкой, распахнутой веранде, окутанной одурманивающей тишиной, когда синее ночное небо заискрилось мириадами звезд, притомленные солдаты разбрелись на покой. Благоухающая ночь не предвещала ничего плохого, и городок уснул. Уснул и медсанбат. Лишь кое-где поблескивали огоньки да слышались приглушенные голоса патрулей.

* * *

Было спокойно и в районе штаба дивизии. Генерал Горновой, возвратившись от командарма, несколько задержался в штабе, а закончив неотложные дела, решил отдохнуть.

Войдя в пахнувшую свежестью просторную комнату на втором этаже небольшого домика, утопавшего в бледно-розовом цвету уютного фруктового сада, комдив через несколько минут лег в свою походную, приготовленную ординарцем постель. «Ух! – громко выдохнул он, расслабляя утомленное тело. – Ну и денек!» Попытался уснуть, но не смог. Закрывал глаза и видел себя пастушком, а то маму, которая столько с ними, маленькими, натерпелась в те голодные годы. В памяти вспыхивали бои, суровые, тяжкие. А завтра – смотр, первый в его жизни, на котором он будет командовать дивизией не на поле боя, а на мирном плацу. Вспомнил Люсю, разговор с ней во время короткой встречи. Михаил просил ее в ближайшее время уехать к матери. Она не хотела: «Мишенька, мой хороший, мой родной! Как я могу тебя оставить? Как я смогу жить без тебя? А за меня не беспокойся. Родят и у нас в госпиталях. У нас будет сын. Вот посмотришь…»

Раздался звонок. Взяв трубку, Михаил Романович услышал смятенный голос дежурного:

– Товарищ генерал! Наш…

– Что… – оборвал Горновой офицера, поняв, что произошло чрезвычайное.

– Нападение на медсанбат. Прорвались фашисты…

Дежурный докладывал еще что-то, но Горновой уже не слушал его.

– Машину! Дежурный батальон в ружье! – скомандовал генерал. На ходу застегивая гимнастерку, прыгнул в машину. – В медсанбат! Живее!

Ныряя по разбитой лесной дороге, виллис помчался к шоссе. За ним, пробивая лучами фар тьму, спешил поднятый по тревоге батальон. Комдив, до боли в руках сжимая поручень, прислушивался к разрывам снарядов. Когда до медсанбата было рукой подать, стрельба прекратилась. Обнадеживающая мысль промелькнула в сознании: «Видно, подоспел танковый полк соседней дивизии. Что-то о нем докладывал дежурный».

* * *

Оказавшись на территории медсанбата, Горновой не мог сразу понять, что произошло. Одно массивное здание, догорая, чадило, в углу двора дымили две подбитые немецкие самоходки. Кругом виднелись трупы фашистов, слышались стоны раненых, но не было видно никого на батальонного начальства. Вспомнив, что в противоположном конце догоравшего здания находился штаб батальона, Горновой побежал туда и встретил появившегося из-за угла комбата. С обожженными волосами и рассеченным подбородком, еле держась на ногах, подполковник прохрипел:

– Плохо Людмиле Антоновне… Умирает…

Не помня себя, Горновой вбежал в хирургическое отделение.

Люся, вытянувшись, лежала на операционном столе. Михаил Романович подхватил ее на руки. И только опустившись на топчан, заметил молча стоявших врачей и сестер.

– Люся! Что же ты? Люся! – повторял он срывающимся голосом.

И не услышал, а по еле уловимому движению побледневших губ ее понял последние слова:

– Все-таки я те-е-бя наш-ла-а…

Кто-то бережно взял из его рук Люсю, положил на операционный стол, накрыл белой простыней.

Чья-то ладонь, чуть прикасаясь, гладила его поникшую спину.

Еле слышный незнакомый женский голос тщетно пытался найти слова утешения. Кто-то прошептал: «Какая красавица была». Он услышал эти слова. И увидел свою Люсю. Из тех далеких лет юная, веселая, полная счастья, она бежала ему навстречу по широкому зеленому полю, и на ветру тугим спелым колосом трепетала ее коса.

Эпилог

После окончания войны дивизия Горнового не попала под расформирование. Как одну из лучших, ее оставили в Группе советских войск в Германии.

Укомплектованная до штата личным составом, вооружением и всеми видами боевой техники, она была передислоцирована на юг, в Тюрингию, где и разместилась в отведенных для ее частей военных городках. Началась мирная жизнь. И хотя устройство войск, создание нормальных бытовых условий и организация боевой учебы отнимали у офицеров много сил и времени, эти внутренние вопросы решались сравнительно успешно. Сложнее было другое: военные руководители, в том числе командиры соединений и частей, не могли ограничиваться только заботами о войсках. Они были обязаны оказать помощь только что созданным органам власти и установить прочные дружеские взаимоотношения с местным населением, где на первых порах возникало множество сложных, а часто и весьма деликатных вопросов, о которых не упоминалось ни в одной директиве. И все-таки обстановка была такой, что о боевой готовности забывать не приходилось. Молодой генерал большую часть времени проводил в гарнизонах, пешком промерил все полигоны и полковые стрельбища, на исполосованном оврагами взгорье определил место для танкодрома, наметил трассу для автомобилистов, спланировал состязания рот и батарей.

* * *

Неожиданно его вызвал командарм, улыбаясь в усы, протянул шифровку.

Прочитав, Горновой недоуменно поднял глаза, не зная, как себя вести.

– Что смотришь? Академия Генерального штаба. Разве не радость?

– От всей души благодарю вас, товарищ командующий.

– Поезжай в дивизию, завершай самое неотложное. Вопрос о назначении преемника решит Москва.

Двоякое чувство овладело Горновым. Он был безгранично рад направлению на учебу. Но сердце, так и не переставшее болеть после гибели Люси, теперь, казалось, закровоточило. Он думал о ней, как о живой: «Милая. Оставить тебя одну на чужбине…»

Возвратившись в дивизию, Горновой поспешил в полки, постарался сделать как можно больше, чтобы с достоинством представить каждую свою воинскую часть новому комдиву.

* * *

Судьба обрушила на него еще один удар. Получил срочную телеграмму: «Серафима Филатовна умерла похороны среду тетя Паша».

Озноб пробежал по спине, тело, налившись свинцом, отяжелело.

«Не выдержала, бедняжка», – подумал Михаил, чувствуя, как спазм сжимает горло. О случившемся доложил командарму и в тот же день получил разрешение убыть в Одессу.

Наспех простившись с сослуживцами, Горновой выехал среди ночи на аэродром, чтобы до отлета побывать на кладбище.

Автострада была свободна, и трофейный оппель, жадно всасывая родниковой свежести воздух, мчался так быстро, что спустя три часа достиг окраины Потсдама.

Там, развернувшись, пошел на запад. «Теперь долго приехать не доведется», – с грустью думал Михаил Романович, заметив издали аккуратный квадрат березовой рощицы с вытянувшимся из листвы бледно-серым мечом – памятником советским воинам.

Дорогую могилу Горновой не навещал больше месяца. Холмик заметно опустился, а высаженные по весне цветы буйно разрослись. Светлая березка, посаженная в изголовье сразу после похорон, под легким ветром кланялась погибшей почти до земли.