Текст книги "Через все испытания"

Автор книги: Николай Сташек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

Глава 3

Оксана не была избалована радостями жизни. Она познала их лишь в самом начале супружества, но тем не менее не могла допустить, что счастье от нее ушло безвозвратно. Она верила своему Роману всегда и во всем. Поверила и теперь, что скоро вернется. А значит, недалек тот день, когда счастье возвратится к ней. Пробудившуюся в ее душе надежду можно было объяснить и полученным от мужа письмом, и наступлением весны. Раньше обычного появились перелетные птицы, зазеленели поля, лопнули почки на деревьях. Но местные старожилы покачивали головами: ни тебе звона жаворонка, ни гомона воронья, все больше ведреные дни – ясные, солнечные. И предчувствия сбылись. Беда обрушилась со всей жестокостью: наступила несносная жара, земля утонула в сизой, полыхающей дымке. А вскоре поднялись черные бури.

Озими, дружно зазеленевшие в первые дни, сгорели на корню. Земля сморщилась, покрылась глубокими, зияющими трещинами. Оголились деревья, пересохли колодцы. Лебеда и та сгорела. Даже лиман почернел, убежал далеко от берегов.

Только в начале сентября пошли первые дожди, да так зачастили, что размыло дороги, с гор камни поползли, лиман, выйдя из берегов, затопил половину опустевшего хутора.

Лето двадцать первого было страшным. Ни пуда хлеба, ни ведра картошки не собрали хуторяне. Надвигалась голодная, холодная зима. И все-таки Оксана не теряла надежды, верила, что вернется Роман, а с ним не страшны никакие испытания. Но время шло, уже потянуло холодным северком, повалили обильные снега, завыли метели, а от Романа – ни весточки.

И вдруг на хутор – сразу, в один день – три извещения. Одно из них – о гибели Романа Горнового.

Прочитав его, Оксана молча повалилась на топчан. Очнулась лишь поздней ночью, услышав над головой сиплый голос. Увидела в углу, под образами, слабый огонек, а рядом – склонившегося над нею свекра. Старик причитал:

– Не убивайся, Ксаша. Что же теперь? Надо как-то вот их, галчат, в жизню выводить.

А рядом старуха голосит, дети плачут.

Спохватилась: «Что же это я, при детях-то», – умолкла, думая о том, что она теперь одна – их опора, а они – ее радость и счастье.

Но как уберечь это счастье, если мучной ларь выметен щеткой, чуть ли не вылизан детскими языками. Растолкли в ступке и те последние горсти кукурузы, что дедушка Алексей принес в карманах.

Дети, обессилев, лежали на печке, а если двигались, то как по льду, боясь упасть. «Пока не поздно бежать надо из этого ада, – думала Оксана. – Не везде же такое».

С этой мыслью и пришла к старикам. Свекровь, тщедушная, несловоохотливая, всплеснув руками, расплакалась, а дед произнес горестно:

– Никого не останется закрыть глаза нам. Петра ждем с германского, Андрей в городе, Анну муж увез в дальние края.

Наутро, бросив в тележку несколько узелков с пожитками и усадив маленькую Любочку, Оксана еще раз взглянула на окна, заколоченные крест-накрест досками, сунула старшим мальчикам в руки слаженные из лошадиной шлеи постромки и сама впряглась. Перед тем как тронуться, увидела старика. Он вел отчаянно сопротивлявшуюся коровенку.

– Бери, дочка, може, дойдет потихоньку. Все одно тут до весны не дотянет, а детям без молока – никуды. Только присматривай: стельная она. – Дед протянул Оксане веревку.

Прижавшись к побледневшему, морщинистому лицу его, Оксана еще горше заплакала.

Когда выбрались с хутора, остановились передохнуть. Оглянулась. Старик, опираясь на палку, неподвижно стоял у ворот ее осиротевшего дома.

Глава 4

С утра в лицо лепил мокрый снег, а к полудню зарядил холодный встречный дождь. Через два-три часа Оксана почувствовала: еще один порыв ветра, и она свалится в липкую грязь, из которой не подняться. Но не сдавалась.

К вечеру добрались до Кочубеево, куда с Романом когда-то на базар ездили.

Отыскав постоялый двор, обрадовалась: хоть немножко отогреются детишки. Завезли во двор тележку, привязали к ней корову. Сторож бросил ей охапку сена за Романову рубашку.

Голодные, усталые, заснули в холодном грязном коридоре.

Сквозь сон Оксана услышала голос: «На, малявка, пожуй маленько. – Приоткрыв глаза, увидела, как седой старик подает Мише в ладошку распаренное в котелке просо. – Дойдет в животе». Сон вновь сморил Оксану, а когда очнулась, обомлела: Мишутки нет.

Она – на улицу. Никого. Только звезды мерцают, крупные и близкие. Обнаружила малыша около коровы: прислонился к ней, чтобы теплее было.

– Ой, что придумал, напугал-то как. Пойдем-ка скорее, родненький, в дом, – роняя слезы, говорила мать. – Ведь и задавить могла ненароком.

Выменяв у сторожа за новую скатерть миску вареной картошки, Оксана накормила детей и снова тронулась в путь. День выдался тихий, и это ободрило женщину. «Как-нибудь доберусь», – прошептала она. Однако пришлось сделать вынужденную остановку: Любочка задыхалась от кашля. Оксана постучала в окно крайнего дома. Калитку открыла маленькая старушонка. Улыбаясь чуть теплившимися глазами, с радостью приняла Оксану.

– Заходите, милые, заходите.

Засуетилась, приговаривая:

– Одна я одинешенька. Мужа белые казнили. Единственную дочку малюткой схоронила… Сейчас заварю травки, корешков, цветочков.

Но не помогли ни компрессы, ни примочки, ни водичка, настоянная на травах, которую бабуся вливала Любочке в ротик. На рассвете она умерла.

Старушка успокаивала:

– Бог дал, бог и взял. Не одинокая ты. Остальных вон сохрани.

В дорогу она собрала детям сухарики, немного сушеных яблок, а Мише, кроме того, в самую последнюю минуту сунула трясущимися руками невесть как сохранившиеся карамельки. – На всех по одной.

– Мамочка, бери, – предложил мальчик.

– Спасибо, сынок. Сам кушай.

– Ладно, в другой раз. – Глотая слюну, Миша запрятал карамельки в карман.

А идти было все труднее. На пути вставали снежные заносы, пурга сбивала с ног. И еще один удар ожидал их на этом пути. Ступив на припорошенный снегом лед, упала корова, начала телиться. Неистово била копытами, ревела. Но растелиться не смогла. Так и осталась лежать под белой простыней метели.

– Пойдем, – позвала Оксана закоченевших детей, – вон под тот навес, а тележка пускай побудет здесь.

Под навесом ветер свистел еще сильнее. Заметив кучу соломы, Оксана упрятала в нее детей, а сама, обессиленная, опустилась на скованную морозом землю, облокотилась на колесо разбитой телеги, закрыла глаза с мыслью заснуть и не проснуться…

– Мамочка, мама, ты спишь? – услышала она откуда-то издалека.

Окоченевшие ручонки обхватили ее шею.

Оксана подняла отяжелевшие веки и увидела на длинных Мишуткиных ресницах пушистый иней. Она дышала в его испуганные большие глаза, согревая их своим теплом, и не понимала, то ли слезы стекают по его щекам, то ли растаявший снег.

Глава 5

Своей родственницы в Голубовке Оксана не застала. Та, не выдержав горькой вести о гибели сына, скоропостижно скончалась. Поселилась Оксана в полуразрушенной кухоньке, что стояла во дворе умершей родственницы.

К марту Оксана обменяла на продукты все прихваченные с собою вещи. Остались только часы Романа.

Избежать гибели помог случай. Лет пять тому назад, когда Роман был на германской войне, тяжело заболел Ваня. Земский врач приезжал несколько раз, а потом научил Оксану делать компрессы. И вот сейчас в поисках куска хлеба Оксана как-то зашла в зажиточный дом. Увидев больную девочку, предложила свои услуги. Вскоре девочка поправилась, а слухи о «дохторше» разнеслись по всей округе. За помощь люди благодарили: кто хлеба даст, кто крупы, а кто и кусок сала. Так зиму и пережили.

По весне захотелось Оксане в родной дом, да там по-прежнему свирепствовал голод. Дед Алексей и бабушка Мария еще зимой умерли.

Однажды зашел к Оксане сосед – тихий, седовласый, лет шестидесяти, опустился на краешек топчана, посочувствовал:

– Вижу, туго тебе, добрая женщина, с малыми ребятами. Пошла бы на хутор Ракитный. Пастухи там нужны. И дети будут сыты, и хлебом к осени запасешься.

Поблагодарила мужика, а на душе еще горше стало, как раскаленными углями сердце обожгли его слова: ей, в прошлом уважаемой, самостоятельной хозяйке, советовали идти в батрачки! Но, поразмыслив, решила, что и хождение по деревням – тоже унижение, и «доктор» из нее, по правде сказать, не всегда надежный. А как тяжело, если не в силах помочь больному и он умирает. Может, и прав сосед?

Хутор встретил ее разноголосым лаем собак. У крайней хаты чуть не угодила под лошадь выскочившего со двора всадника.

– Тебе чего? – спросил дюжий мужчина, осадив коня.

– Мне бы старосту…

– Вон под цинковой крышей дом. Спросишь Жернового Демида.

Демид сидел на лавке, глубоко вросшей в землю, у калитки. Встретил ее недружелюбным вопросом:

– Зачем пожаловала?

– Посоветовали к вам со своими мальчишками в пастушки…

– Приходи, когда трава полезет. – И отвернулся, приглаживая заплывшее жиром, одутловатое лицо.

Когда-то Демид безраздельно властвовал на хуторе. Три его сына до недавнего времени служили в Питере, в казачьей части, охраняли царские порядки. Старший дорос до хорунжего. И хозяйство у старосты крепкое – коровы, овцы, жеребцы, свиней много. Да еще бык племенной. Водить своих коров хуторяне могли только к нему, за что Демид сдирал большие деньги да еще условие ставил: появится на свет бычок – забивай его в молочном возрасте. Изменения, происходящие вокруг, считал временными, цедил с нескрываемой злобой:

– Посмотрим, чья возьмет.

Оксана решила еще поискать работу. Ее внимание привлек дом на окраине, под ярко-красной черепичной крышей. У калитки ее встретила крупная блондинка средних лет. Рядом стоял подросток с рыжим родимым пятном на скуле.

– Пжалюста, работай.

Весь день Оксана не разгибала спину: перестирала ворох белья, вымыла полы, побелила на кухне печку. Когда собралась уходить, хозяйка позвала в кладовую:

– Берите, – подала наволочку и указала на ларь, наполненный мукой.

Обрадованная, поспешила Оксана домой.

Но у калитки путь ей преградил рыжеволосый немец с подстриженными усиками. Оксана замерла от ужаса: перед ней стоял один из тех немцев, которые сопровождали кайзеровских грабителей по хуторам. Те же бесцветные, навыкате, свирепые глаза, остро выпяченный кадык, почерневшие зубы.

С криком «Век отсюда» он ударил Оксану в спину и бросил вслед выпавший из ее рук узелок. Оксана и не подумала поднять его.

Глава 6

Выпроводив Оксану и кося на нее глазом, Демид услышал за спиной вкрадчивые шаги. Оглянулся: жена. Затараторила:

– Сказывают, в Покровке завелись какие-то комнезамы. Своих вместо старостов ставят. У Митьки Дыркача мельницу отняли, а сына отправили неведомо куда.

– Хватит тебе тарахтеть, – прервал Демид. – О себе думать надо. Скоро и нас потрошить начнут. А она: «Митька, Митька». Квашня старая.

Старуха ужалила мужа глубоко посаженными зелеными глазами, а он размышлял вслух:

– И сынов непутевых народила. Охриму на царской службе кто-то башку проломил, Парамошка из-за бабьей юбки в петлю полез. А куда Зоська подевался? Где его черти носят? Для кого накопили, из кожи лезли? А младший Федька с этой лупоглазой Клашкой Мунтяновой путается, до хозяйства ему и дела нет. Что касаемо комнезамов – поглядим. – И он сжал кулаки.

Не знали родители, что Зоська из Петрограда подался в Сибирь. Зверствовал люто. После разгрома колчаковщины с остатками банды ушел в Приморье, там занемог. Не будь рядом закадычного дружка вахмистра Ухова, подох бы в болотах. Долго бродили вдвоем по лесам, пока Зоська не задушил своего спасителя из-за шкатулки с награбленными драгоценностями. В глухой таежной деревушке и пригрелся у сердобольного старичка, окреп и стал подумывать о возвращении в свои края, не зная, что там, как и во всей стране, пробуждалась новая жизнь. И те, кто рассчитывал на возрождение старых порядков, теперь начал сомневаться. Даже Демид почувствовал, что уходит почва из-под ног, теряет он власть над хуторянами. А когда появились беглецы из разгромленных войск «охранителей» царской монархии, и совсем приуныл. Один из них, Рябцов, рассказал Демиду о старших сыновьях, а о Зоське знал только, что бежал он с вахмистром Уховым из казачьего полка за Волгу.

Черная злоба вскипела в душе Демида:

– Разбежались, как зайцы. Ну ладно, сами попробуем. Нас голыми руками не возьмешь.

Глава 7

Когда пробилась первая зелень, пошла Оксана с ребятами к старосте. Тот, приглаживая усы, не без злорадства велел:

– Завтра выходи.

Случилось это ранней весной двадцать второго голодного года. Оксане шел в ту пору тридцать второй, Ване – почти тринадцать. Саше одиннадцать, а Мише около семи.

Стадо превышало четыре сотни голов, а небольшое пастбище, часто выгрызаемое отарой овец до корней, окружали массивы пшеницы, ячменя, кукурузы да подсолнуха. Попробуй удержи голодных буренок. Одна прорвется, за ней остальные. В жару на водопой бегут, не угнаться за ними. А через несколько дней беда навалилась на Оксану. Тиф скосил ее, слегла надолго. Теперь со стадом ребятам надо было управляться одним. Это ее беспокоило больше всего.

Наступала макушка лета, и солнце немилосердно жгло от восхода до захода. Трава на пастбище выгорела. Дети страдали от жажды, не хватало взятой из дома воды. И тогда они приспособились: один бежит к колодцу, а двое сдерживают напор скота, рвавшегося к посевам.

Однажды Ваня вручил Мише пустую флягу со словами:

– До обеда еще далеко, а воды ни капли. Знаешь колодец у немца? Беги туда.

Мальчик с радостью согласился. У дома Штахеля увидел на срубе колодца полное ведро воды, утолил жажду, наполнил флягу, остатки воды вылил на себя, наслаждаясь прохладой, И вдруг услышал душераздирающий крик. Кажется, у деда Мунтяна переполох. Побежал туда. Со двора доносилась ругань. Миша забрался на забор и увидел у каменной стены полыхавшую жарким пламенем плиту и на ней – раскаленную сковороду. Рядом стоявший староста взмахнул рукой. Андрон и Франц Штахель выволокли из сарая паренька и пытались посадить его на сковороду, но тот, взвизгнув, ударил по сковороде связанными ногами, и растопившийся в ней жир брызнул Штахелю на ноги. Немец взвыл от боли, а Демид, махая кулаками, закричал:

– В яму его!

Паренька засыпали по шею землей, вся в ссадинах голова его безжизненно откинулась назад. Демид, толкнув в бок Федьку, гаркнул:

– Теперь заговорит! Откапывай!

«За что они его так? За что? Звери!» – твердил Миша, удаляясь от страшного места. Он смекнул: рыжий звереныш – тот самый Курт, с которым он подрался еще весной из-за щенка, не дав садисту задушить несчастного.

К вечеру кулаки распустили слух, что пойманный парень со своими дружками похитил у Мунтяна нетель, зарезал ее в овраге, а шкуру в землю зарыл.

– Брехня! – сказал Ваня. – У Мунтяна во дворе такие псы – разорвут в клочья.

Кулацкая верхушка принимала меры для изоляции хуторской молодежи от проникновения в ее среду идей партии. Их целью было скомпрометировать и само слово «комсомол». Вот и выбрали жертву – дальнего родственника чабана, убогого, беззащитного сироту. А началось с того, что к Демиду обратился старый Мунтян, проживавший с внучкой Клашкой, девушкой рослой, энергичной, с пышными льняными волосами и большими голубыми, как безоблачное небо, глазами.

– Что стряслось? – не поднимая голову, спросил Демид.

– Беда навалилась. Клашка снюхалась с комсомолой. Надумала бежать в Голованово. Открывают там какую-то школу. Вчерась говорит: «Не пустишь – убегу. Не хочу оставаться дурой на всю жизнь!» И не одна она, да. Тянутся за ней другие.

– Другие?! – с гневом спросил Демид, а про себя подумал: «Не хочет ли этот хрыч намекнуть, что и мой Федька с ними, поскольку прицепился к этой Клашке репейником? Не выйдет!»

Ничего путного не посоветовал Демид, только буркнул:

– Завтра приходи. Дай помозговать.

Всю ночь не спал, думал: «Вот как получается. Наступает Советская власть на горло, и эта комсомолия с нею. Но Федьку не дам».

А Мунтяну, пришедшему на второй день, заявил:

– Не хочешь губить внучку – не жадничай. Отдай телушку. Понадобится. – И Демид открыл свою задумку. – Ты живешь рядом с чабаном, вот и следи. Как только появится юродивый – дай знать.

– Как же так, телушку! – возразил старик. – Она племенная. Да и почему должен отдуваться я один?

– Тогда ищи других советчиков.

– Не горячись, Демид, бери телушку. Очень девку жаль. С трех месяцев осталась без матери. Померла та, а вскоре и батько… сложил голову. Помнишь, матросы подняли бунт? Был среди них и мой Яков.

– Как не помнить? А что твоя девка выкидывает всякие кренделя, так это не случайно. Яблоко от яблони недалеко падает. Вот и утихомирим, покажем, какому богу она молится.

В ближайшие дни Демид столковался с Андроном и Францем Штахелем, рассказал о задуманном и Федьке. Заставил его поклясться на кресте, чтобы тайну хранил. Как только паренек появился у чабана, телушку в ту же ночь забили, мясо зарыли в балке далеко от хутора, а шкуру выбросили в овраг рядом с землянкой чабана Дрозда. Ее кулаки использовали в качестве «улики» для самосуда над хлопцем, который и комсомольцем-то никогда не был.

Глава 8

К тому времени, когда коротко остриженная Оксана начала поправляться, зачастили секучие осенние дожди. Оставив Варю одну, она отправилась к ребятам, но, изнуренная и плохо одетая, не выдержала, на третий день свалилась, потеряла сознание. Пришла в себя на подпрыгивающей по кочкам повозке. Рядом сидел Беспалый Иван – тот самый хуторянин, который чуть было не сбил ее лошадью, когда шла первый раз к Демиду. Возвращаясь с поля, Иван приметил ее, окруженную плачущими детишками. Подняв больную в повозку, погнал лошадей к своей холостяцкой хате. Там уложил Оксану в постель, укутал кожухом.

– Где я? – чуть слышно спросила она.

– Не волнуйтесь, вы у меня дома.

– А ребята мои?

– В порядке.

На ее просьбу отвезти домой решительно ответил:

– Как можно! Такую больную! Хоть чуточку окрепните, тогда… Вот молочка с хлебом белым покушайте.

– Спасибо вам, Иван… Не знаю по батюшке.

– Терентьевич.

– А меня зовут Оксаной… Вот и познакомились. Теперь прошу отвезти меня. Будьте великодушны.

Иван уговаривал остаться, но Оксана была непреклонна. Укутав больную в тулуп, Иван отвез ее в крохотную сырую комнатушку.

Перед тем как уйти от Оксаны, он, глядя в землю, прошептал:

– Поправляйтесь быстрее. Буду вас ждать и обязательно помогу всем, чем смогу.

Наступили заморозки. По полю за стадом тянулись черные полосы, а Демид и не собирался давать положенные по договору постолы.

– Скоро снег выпадет, а мы босиком, – возмущался Ваня.

– Успеется с постолами. При расчете получите, – отвечал Демид.

Через пару дней глянули ребята на улицу, а там белым-бело. Что делать? Скрипнула дверь, показалась хозяйка:

– Могу обуть одного. Дырявые только.

Ваня взял башмаки, протянул Саше:

– Гони стадо, а мы подойдем.

Ваня как-то приметил в сарае войлочный сверток тряпья и веревок.

– Пойдем, Мишутка. Так приобуемся – черти ахнут.

Разорвав войлок на куски и обмотав им ноги, ребята выбежали из дома.

Самодельной обуви хватило всего на два дня. Видя, что младшему братишке совсем худо, Ваня оторвал от своей свитки рукава, натянул их на ноги Мише и приказал:

– Беги к маме, пока светло, скажи, что Демид постолы не дает.

Миша посмотрел на Ваню, потом встретился взглядом с Сашей, гревшим босые ноги у маленького костерка, и, утирая с лица прилипший пепел, поспешно поднялся.

– Так куда же идти? Уже совсем темно, – взглянув в мутное небо, неуверенно сказал он.

– Не выдумывай. До вечера еще далеко, а темнеет просто к непогоде. Не бойся, беги, – подбодрил братишку Ваня, и тот побежал к матери.

Чтобы не замерзнуть, Миша бежал без остановок. Но не преодолел и половины пути, как завязки порвались, ноги оказались голыми. Окоченевшие, они не повиновались. Увидев у дороги припорошенную снегом копешку бурьяна, Миша подбежал к ней, надергал слежавшихся стеблей, сел на них, поджав ноги. Прошло несколько минут, и наступило такое состояние, какого он в своей жизни не испытывал. Ему было тепло, как в яркий погожий день, и сидел он на берегу реки, в которой купались солнечные блики. А по берегам сверкали зеленой молодой листвой деревья, усыпанные какими-то птицами, поющими на разные голоса.

Пробудился Миша лишь после того, как чьи-то сильные, теплые руки подняли его с земли.

– Чей ты, хлопец? – спросил незнакомый мужчина, а узнав, отвез домой.

Утром Оксана пошла к Демиду, с боем вырвала постолы.

Получив заработанный хлеб, решила вернуться в родные края. Но наступившие в ноябре заморозки сменились проливными дождями. Дороги развезло так, что по ним невозможно было ни проехать ни пройти.

Продать зерно Оксана тоже никому не могла. Заготовители не появились, пшеница, плохо накрытая соломой, лежала у Демида во дворе. В доме не было ни куска хлеба, дети голодали – мельница находилась в восемнадцати верстах, добраться до нее в распутицу было невозможно. Неужели пропадет зерно, политое потом и слезами? Но однажды вечером Оксана возвратилась домой на повозке с дядей Ваней, лицо которого сияло от счастья. Он был весел и предупредителен. Внес в дом мешок белой муки, потом ведро квашеной капусты, какие-то свертки, а затем огромный куль кизяка и два снопа сухих подсолнечниковых палок.

– Для жару, – подмигнул дядя Ваня.

Оксана развернула узелок и подала Ване небольшую керосиновую лампу, сказав:

– Зажги, сынок, а коптилку погаси.

В хате сразу светлее стало, теплее даже. И, наверное, не столько от лампы, сколько от человеческого участия, доброты.

– Ну а теперь я поехал, – сказал Иван Терентьевич, – как подморозит – ждите.

На третий день Нового года он прибыл, с ходу предложил срочно собираться:

– Сегодня переночуете у меня, а завтра чуть свет отправимся. Зерно я свез к себе в сусек, а которое увозить – в мешках.

К Ивану Терентьевичу добрались поздним вечером. И когда переступили порог его дома, хозяин приветливо сказал:

– Места хватит. Сейчас покушать сообразим да поскорее на печку. – Он подмигнул ребятам. – А то завтра вставать рано. Домой поедем.

Под монотонно постукивающие ходики и хриплые звуки кукушки, каждый час выпрыгивающей из окна, Оксана заснула. На теплых кирпичиках посапывали дети.

Проснулась от пахнувшего в лицо холода. В клубах облака, рванувшегося в хату из открытой двери, стоял Иван Терентьевич.

– Беда, – вздохнул он. – Света не видать, сугробы выше забора.

Оксана резко поднялась:

– У вас под горой всегда сквозит. Может, дорогу не занесло.

Иван ушел. Через полчаса вернулся, безнадежно махнул рукой:

– Ничего утешительного.

Оксана опустилась на лавку, тяжело вздохнула:

– Что же теперь?

– Придется переждать.

– Господи, как быть-то? – вырвалось у нее.

Иван Терентьевич промолчал, а вечером, когда дети заснули, покашливая от волнения, начал издалека:

– Думаю, можно все уладить просто, а главное – хорошо и надежно.

– Да неужели? Как же это, Иван Терентьевич?! – воскликнула Оксана.

– Не знаю, с чего и начать. По душе вы мне. Вот и подумал… Станьте женой моей, хозяйкой, – выпалил он.

– Да разве ж это просто, надежно разве? Поглядите же, сколько детишек…

– Дети не помеха. Всем найдется дело.

Оксана ничего не сказала, понимая, как ответствен этот шаг. Она рассчитывала на помощь комитета незаможных. Это была ее последняя надежда. Когда небо прояснилось, пошла в Голованово.

– В родные края, говорите? Очень хотелось бы вам помочь, милая, – сокрушался председатель. – На тридцать дворов три клячи, да и те еле ноги переставляют. Весна идет, а на пахоту – хоть сам запрягайся.

Под тяжелыми ударами судьбы пришлось ей дать Ивану согласие. За детей боялась: трудно без отца им.

Первое время Иван относился к детям внимательно. Но вскоре помрачнел, надолго отлучался, а придя домой, придирался то к одному, то к другому. Однажды увидела Оксана Мишутку в слезах.

– Что случилось? – спросила.

Миша не отвечал, продолжал всхлипывать. Подбежала Варя:

– Ударил его дядя Ваня по голове и погасил лампу.

Когда дети уснули, Оксана спросила Ивана:

– Зачем бил ребенка?

– Я тут что, не хозяин? Потакать каждому…

– Мальчик читал книжку. Жаль керосина, погасил бы лампу. На кого руку поднимаешь?

– Земле нужны работники, а не грамотеи.

– Нельзя так, Ваня. И тебе надо бы поучиться. Крестиками расписываешься.

– Без грамоты проживем.

– Жили, а теперь другие времена пришли. Умные люди революцию сделали. Народную власть установили. Не веками же демидам кровь нашу пить.

– Демида не трогай! Он – голова.

– Этой голове нужны лишь твои руки, чтобы наживаться да еще душить ими, кто неугоден, а неугодна ему Советская власть. Знаю, ходишь к нему, а зачем?

– А ты… ты к товарищам, комнезамам заладила.

– И тебе на этот огонек повернуть бы, – ответила Оксана, ловя себя на мысли, что ошиблась в нем, не по пути ей с этим человеком: глубоко, видно, засосала его демидовская трясина. И дело не только в том, что детьми пренебрегает Иван. Поделилась как-то с ним, что в сельсовет приглашают на работу. Это не устраивало Демида. «Вот и предложили Ивану избавиться от меня», – решила Оксана.

А как-то в конце марта, когда истаял снег и подули теплые южные ветры, Иван, пообедав, скрутил за столом цигарку и чужим, незнакомым голосом проговорил:

– Так вот что, хлопчики… Развернулся лист и давайте в свист! Пора самим кормиться, зарабатывать хлеб.

И хотя лист к тому времени еще не развернулся, а всего лишь набрякли почки, Оксана окончательно убедилась, что Иван хоть и явно пренебрегает ее детьми, но не они являются главной причиной раздоров.

– Ты хлебом не попрекай, – бросила она Ивану, когда ребята выбежали на улицу. – Пока обходимся без твоего. Да и свистом не пугай.

Через несколько дней отправила Оксана старших мальчишек к тетке, проживавшей в коммуне под Николаевой. За Мишей приехал Антон Ефимович Белецкий, с которым Оксана уже разговаривала в комнезаме, когда он туда обращался с просьбой помочь организовать питание в Головановской начальной школе. «Нужен мне помощник пасти коров да овечек. В обиду не дадим», – пообещал он, и Оксана согласилась. Она знала: Антон Ефимович, выходец из дворянской семьи, с первых дней революции стал на сторону Советской власти, в годы гражданской войны находился в действующей Красной Армии.

После отъезда сыновей Оксана помрачнела. С Иваном почти не разговаривала. А он потеплел вроде. Варе как-то полевых цветов принес. Оксане предложил:

– На базар бы съездить. Дочке обувка нужна и тебе.

Согласилась Оксана и не пожалела, потому что встретила там племянника по мужу – Виктора, которого считали погибшим. Он рассказал:

– Как видите, жив и почти здоров. Был совсем плох. Тяжело раненным попал к белякам в плен. К счастью, наши освободили. Потом целый год – по госпиталям.

– А теперь?

– Ободья гнуть пока не подхожу, а сидеть сложа руки не могу. Понемногу прижимаем кулачье, выкачиваем хлебец. Упираются гады, саботируют распоряжения Советской власти. Сейчас у районного начальства разъяснения получал. Теперь смелее будем, а то побаивались: как бы не перегнуть. Да, – спохватился Виктор, – земляка встретил, Лукьяна Мозгового. Работает кучером у председателя исполкома.

– Без ноги, больной?

– Без ноги, да крепкий, кулацкое нутро насквозь видит. А вы одна тут?

– С дочкой, она в повозке, а муж за лемехом к цыгану-кузнецу пошел.

На базаре Оксана продала скупщику когда-то подаренную красноармейцем чайную ложечку и купила Мише рубашку и штаны. Не думала, что эти покупки Иван встретит с гневом. Но произошло неожиданное. Когда возвратились домой, Иван увидел обновки, его затрясло. Багровея, он схватил узелок и, бросив на землю, стал топтать, выкрикивая:

– Я должен их кормить, одевать!..

Оксана смолчала, но поняла: терпению пришел конец. Смолчала. А наутро, когда Иван отлучился, собрала в узелок вещички, взяла за руку Варю и ушла к Мише. Заметила его издалека. Он охранял небольшое стадо. Увидев мать и Варю, бросился навстречу.

Оксана подхватила Мишутку, прижала к себе, а он заскорузлым кулачком тер глаза.

– Ну что ты, сынуля? Нельзя так. Ты же мужчина, – ворошила она его выгоревшие волосенки, с трудом удерживаясь от слез. – Как тебе?

– Скучно одному.

Весь день они провели вместе на пастбище, а вечером Оксана долго разговаривала с Белецкими. Те хвалили мальчика за послушание и особенно за большой интерес к чтению. Утром, простившись с Мишей, она направилась в райцентр, к Лукьяну Филипповичу Мозговому.