Текст книги "Поединок. Выпуск 14"
Автор книги: Николай Леонов
Соавторы: Николай Шпанов,Леонид Млечин,Аркадий Ваксберг,Петр Алешкин,Виктор Пшеничников,Евгений Богданов,И. Скорин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 29 страниц)
Спустя малый промежуток щелчок повторился, а это уже означало не просто «Внимание!» – призыв. Сержант по привычке зафиксировал свое местонахождение, или, по-военному, сориентировался на местности, чтобы после выяснения причин сигнала вернуться сюда же, и поспешил на вызов к напарнику.
Младший наряда поджидал его, низко пригнувшись на корточках к песчаной отмели. Оловянное море, чуть серея у него за спиной, шипело и выметывало волны, добегавшие аж до ног напарника, похоже не замечавшего близкой воды.
– Ты что, Мустафа? – ласково позвал Калинин напарника.
Мустафин поднял на него глаза:
– Тут странное что-то, товарищ сержант. – Руками он чуть ли не оглаживал песок. – След интересный, вот...
След и впрямь оказался интересным – две длинные ровные полосы, как по линейке тянувшиеся перпендикулярно морю. Калинин такие видел – зимой, у себя в деревне, когда санный полоз, убегая вдаль, прочерчивал свежую порошу.
– Волок? Что-то тащили?
Сержант проследил, куда уходили глубокие вмятины, – до того места на возвышении, где он только что нес службу; расстояние оказывалось порядочным.
– Подсвети-ка!
След был недавним, края не успели заветриться и оплыть, завалиться внутрь. Сбоку шла оторочка – вмятины от косо вдавленных каблуков, как бывает, когда человек, упираясь в землю, пятится спиной, чтобы легче было сволакивать тяжесть.
– Хорошенько осмотри местность, Мустафин, – наказал Калинин. – А я займусь обратной проработкой следа.
Но не успел он сделать и десятка шагов, Мустафин снова позвал его; в голосе напарника сквозила радость первооткрывателя, обнаружившего бог весть какую удачную находку.
Мустафин вложил в широкую ладонь старшего наряда пластиковый тюбик, дал свет.
– «Резиновый клей», – прочел Калинин едва сохранившуюся полузатертую надпись на тубе.
– Там же нашел, у кромки.
Калинин свинтил колпачок, принюхался: пластиковый контейнер с остатками содержимого струил свежий запах химии. Пользовались клеем совсем недавно.
– Больше ничего не нашел? – на всякий случай спросил Калинин, хотя для начала и тубы было достаточно.
Мустафин покачал головой и, не дожидаясь команды, выдернул из чехла радиостанцию, брякнул гарнитурой.
– Сообщай по обстановке, – одобрил действия напарника старший наряда.
А ветер уже тянул с напором, и море, ворча, отзывалось на его порывы тугими накатами, громыхало поднятой со дна галькой и пеной завивалось у ног полностью экипированных для службы людей.
Калинин двинулся по наклонной отмели к месту, в направлении которого вели следы волока, встречный злой северный ветер выбивал слезу, сек его по щекам, выдувал из-под одежды тепло.
Нет, не напрасно Калинин стремился проработать обратный след, не зря так упорно, увязая в песке, тащился сквозь норд к гребню плоских дюн, обозначенных в серой предутренней кисее только что начавшегося буса плотной грядой кустарников.
– Иди сюда! – едва достигнув верха, позвал он напарника. – Смотри...
В быстро намокавших от дождя лесопосадках, будто доисторическое ископаемое, мрачно высился грузовик – видавшая виды бортовушка. Осторожно, дав знак напарнику и взяв оружие на изготовку, Калинин приблизился к двери. Кабина оказалась пуста, и никакие предметы не могли навести пограничников на мысль, что же здесь недавно происходило. Заглянули и в кузов – кроме щепы и двух добротных лаг там ничего не оказалось. Калинин пощупал решетку мотора: радиатор еще хранил слабое тепло.
«Полчаса, максимум час, как здесь были люди», – на глазок определил Калинин. Больше тут делать было нечего, и наряд, вторично выйдя на связь с заставой и сообщив дополнительные результаты осмотра, спустился к побережью, чтобы встретить выехавшую на место происшествия тревожную группу.
Море из оловянного, тусклого делалось жестяным, потом, подсвеченное мучительным рассветом, стало проблескивать ртутью и на всем видимом протяжении вскипало белесыми гребнями волн.
– Наверняка движется шторм, – обронил Калинин, и оба они посмотрели на беснующийся залив, пытаясь представить тех, кого понесло за неведомой надобностью в дождь и непогоду в открытое море.
Обсудить предположение они не успели: издалека, колебля фарами сумрак, прытко мчался к наряду «уазик» уже одним своим появлением вселяя в души пограничников облегчение и обещая скорую развязку.
– Эй, чужак, ты бы лишний раз не высовывался, – Рыжий плавно переложил руль, глянул насмешливо, с превосходством. – Еще смоет ненароком. Видал, идет шторм? А то привязался бы на всякий случай. Мало ли...
Джеймс захлопнул футляр глицеринового компаса, по которому, часто выбираясь из-под купола надувного плота, определялся по месту. Муторно было вылезать из укрытия к близко клокотавшей воде, но еще муторней оказалось сидеть в неведении и темноте, даже отдаленно не намекавшей на появление долгожданных корабельных огней.
– Ты ведь не за мою жизнь беспокоишься, верно? Тебя больше интересует мой карман. – Пассажир натужно расхохотался и достал из внутреннего кармана пиджака пачку банкнот достоинством по десятке. – Ты заполучишь содержимое моих карманов, когда сделаешь дело, или же все это уйдет на дно, – держа пачку за уголок, Джеймс опасно покачал деньги двумя пальцами над самой водой.
Рыжий облизнул губы, но удержался, чтобы не встать.
– Дернуло меня связаться с тобой, ненормальным, – только и сказал он.
Твердая мысль поскорее избавиться от пассажира глубоко тлела в его душе, постепенно, исподволь дозревая на углях расчета и корысти, чтобы в какую-то подходящую минуту выплеснуться наружу жарким огнем действия.
– Еще минут сорок ходу – и мы у цели, а? Как думаешь? – Джеймс бодрился, прогоняя таким образом собственный страх и нехорошие предчувствия.
– Посмотрим, – нехотя отозвался рулевой, не оборачиваясь больше в его сторону. – Однако с берега прожектором нас уже не взять: далеко.
Снизу по днищу хлопнуло, проскрежетало, будто напоролись на скальный выступ, и плот с маху сначала вздыбило, потом обвально швырнуло вниз. Мотор смолк.
Оглушенные, не до конца поняв, что случилось, пассажиры с минуту сидели не двигаясь.
– Кажется, хана. – Рыжий включил маленький карманный фонарик, пощупал мотор: – Закидало. Теперь сносить будет ветром.
– Куда сносить? Зачем сносить? – Джеймс подскочил к нему вплотную.
– Обыкновенно куда. В море. Будем мотаться, как это самое в проруби... Не трепыхайся! Сядь и сиди, пока нас не опрокинуло. А то храбрый больно, размахался деньгами...
Белесым рассветом мазнуло по линии горизонта, когда пограничный сторожевой корабль, получив задачу, снялся с линии дозора и взял курс на указанный квадрат, где предполагалось в данный момент нахождение неопознанного плавсредства.
Одновременно с этим в небо поднялся со стоянки поисковый вертолет, ушел для осмотра акватории бухты, отчаянно меся лопастями тяжелый сырой воздух, который чем выше, тем угрюмее обжимал со всех сторон пляшущую в одиночестве машину.
– Борт, что наблюдаете? – запрашивали с земли.
«Синее море и белый пароход», – буркнул себе под нос командир вертолета, не отвечая дерзко вслух лишь потому, что знал, какая сейчас внизу, на земле, идет работа, какой повсюду стоит начальственный телефонный трезвон и как ширится, вовлекая в себя все новых и новых людей, начавшийся пограничный поиск.
– Штурман, сколько идем?
– Тридцать, – едва метнув взгляд на часы, отрапортовал на запрос штурман.
По блистеру, по всему остеклению кабины, лишая видимости, ползла влага, будто разливалась вазелиновая мазь; тенями промахивали и уносились назад клочья облаков. А надо было вырваться из этой проклятой каши, в которой увязли по самые уши, и надо было, черт побери, прозреть, чтобы не жечь напрасно горючку и не морочить пустым облетом так много ждущих от тебя людей на земле.
– Потолок, командир, – борттехник с треском расстегнул и застегнул, молнию на куртке. – Выше «сотки» не поднимемся, обложило.
– Не психуйте, ребятки. Прорвемся.
Он отдал книзу ручку циклического шага, и вертолет, охнув и как бы присев, выдрался из пены, враз очистился, и тотчас, едва немного развиднелось, машина легла на галс, выпевая винтами мелодию надежно работающей небесной «бетономешалки», дающей сейчас людям в этой сатанинской круговерти приют и тепло.
А начинающийся день тем временем замешал из света и влаги – взамен канувшей тьме – высокий плотный туман.
– Уходим под облачность, – объявил экипажу командир.
На миг высвободился от хмари и мороси, проглянул снизу порядочный кусок моря, в котором игрушечно, точной уменьшенной копией обрисовывался красивыми строгими обводами, резал вспененную форштевнем воду пограничный сторожевик.
Однако и новый вираж, явив на миг впечатляющую картину мощного хода корабля, оказался холостым, не принес желанного результата, – наоборот, лишь гасил в душах экипажа не покидавшую их прежде искру надежды. А уровень топлива неуклонно стремился к нулю, и экипаж старательно отводил от прибора глаза, из суеверия не допуская в подкорку столь очевидную и грустную информацию.
– Борт! – в самый подходящий момент прорезалась с земли команда. – Вам возвращаться. Дальше работает «ласточка».
«Спасибо, понятненько, – облегченно вздохнул командир. – Дело, похоже, оборачивается нешуточно».
Он положил машину на разворот, к берегу.
«В принципе верно, что штаб округа решил задействовать АН. Видимо, придется утюжить не только бухту, но и морское пространство, а покрыть быстро такое расстояние нам одним не под силу...»
Ан-24, поднятый с далекого аэродрома, уже пилил навстречу и скоро должен быть на подходе. Получалось, что два экипажа как бы обменивались в воздухе рукопожатием, как бы передавали друг другу границу и все, что на ней было, из рук в руки.
Только и время не стояло на месте, летело с катастрофической быстротой. Перевалило за полдень, и взявшийся было разгуливаться день снова скис. Унылая и однообразная, снова придавливала землю кропящая водяная ерунда, и выволакивались незаметно, будто из-за угла, новые сумерки и новая ночь, уже почти не оставлявшие шансов на успех.
Везение или нет, но «ласточке» посчастливилось больше, чем экипажу вертолета. Когда машина попала в болтанку, словно ее катали по стиральной доске, под ее брюхом мелькнуло нечто, за что сразу зацепился внимательный взгляд.
– Похоже, цель, командир! – с порога внезапно распахнувшейся двери объявил борттехник Лопухов.
– Конкретней, что именно: бочка, бревно, буй?
Назвать конкретней – значило не оставить себе права на ошибку, на оптический обман, который порождают море и постоянно висящая над ним влага. И Лопухов погасшим голосом протянул:
– Затрудняюсь. Цвет будто мелькнул оранжевый. Чуть бы спуститься...
В такой ситуации могло померещиться: экипаж работал предыдущие сутки, только-только вернулся с планового облета границы, не успел разбрестись по домам – «воздух», и снова небо, и снова перепады высот – далеко ли до галлюцинаций, до оранжево-красных кругов?..
Но существовало железное правило границы – не оставлять не проверенным ничего, что заслуживало бы внимания, и «ласточка», метя прямо в оловянно-жестяно-ртутную стынь, круто пошла вниз. На вираже, в выгодном для экипажа ракурсе, летчики почти одновременно различили дрейфующее плавсредство – обыкновенный спасательный плот, какими комплектуются все корабли на случай бедствия. А уж обозначить его для перехвата было делом чистой техники.
«Ах, Лопушок, ну, глазастый...» – причмокнул с особым удовольствием командир.
– Радист, сообщите на корабль: цель наблюдаем. И пусть поторопятся, скоро стемнеет. Координаты...
Неуправляемый плот перекатывало с волны на волну, но чаще швыряло зло, с размаху, будто море наказывало за легкомыслие и небрежное к себе отношение беспечных людей.
– Проклятье! – стонал Джеймс, закусывая губы. – Делай же что-нибудь с мотором! Нас же пронесет мимо корабля! Ты что, дьявол, оглох?
У Рыжего сил отвечать не хватало. Привычный к морю и качке, он сломался, на удивление, раньше своего сухопутного пассажира и сейчас лениво, как бы нехотя отпихивал запасную канистру с бензином, все наезжавшую и наезжавшую на него немалой тяжестью, царапавшую ногу грубой самодельной заглушкой.
Сквозь чередующиеся удары воды, уже ко всему равнодушный, Рыжий уловил посторонний шум, который заставил его встрепенуться, но он не покинул нагретое спиной место у борта. Прислушался.
– Кажись, по нашу душу, – произнес мрачно, скорее для себя.
– Что по нашу душу? Где? – Джеймс на коленях подполз к выходу, оттолкнул в сторону Рыжего, надеясь первым обнаружить судно – грезившийся ему и в забытьи океанский лайнер.
– Там... – Рыжий выставил указательный палец вверх и был в эту минуту похож на пророка. – Не слышишь? Летают...
И тут сквозь пустоту в сознании, сквозь безразличие и отрешенность до него дошло, что ищут не просто заблудившихся, не просто попавших в беду людей, а нарушителей. Пограничный корабль рано или поздно выйдет на цель, какой для него сейчас был плот, и, когда на борту обнаружится посторонний, неведомо как проникший на остров, всплывет и все остальное, и тогда вряд ли поздоровится взявшему чужака в море владельцу плота. Второй на этой посудине лишний, оформилось в его затуманенном мозгу, и от второго, чтобы уцелеть самому, надо избавиться как можно скорей.
Хищно глядя на узкую спину пассажира, Рыжий понял, что пришло время осуществить намерение, которое он с самого начала лелеял и старательно оберегал, чтобы не обнаружить раньше времени. И он начал медленно подниматься с колен, чтобы наверняка, одним ударом расправиться с чужаком.
Оглохший от ударов волн, Джеймс чутьем уловил неладное, понял, что сейчас произойдет. Он стремительно обернулся. Рыжий покачивался на полусогнутых ногах, и поза его со стороны выглядела нелепой, а несуразные руки как бы сами собой шарили по днищу в поисках опоры, не сообразуясь с движениями тела и выдавая намерения Рыжего с головой. Момент был упущен.
– Сволочь! – со свистом прошипел Джеймс, отодвигаясь от проема под надежную защиту тента на выгнутых полусферой дугах. – Чистеньким захотел остаться, мразь! И ты думаешь, тебе удастся выкрутиться? Наверно, ты забыл, что на песке остались не только твои, но и мои следы?
Рыжий смотрел озадаченно, размышлял. Напарник был прав, этого Рыжий не учел. Но ярость, уже клокотавшая в нем, выплеснулась наружу, и погасить ее было не так-то просто. Самоуверенный чужак действовал ему на нервы, и Рыжий, вспомнив о пистолете, потянул из кармана удобную рифленую рукоять.
Совсем рядом, над головой, пугая грохотом моторов, пронесся невидимый из-за купола самолет, и это одновременно и испугало и подхлестнуло Рыжего, дало решительный толчок.
– За борт! – прорычал он, налегая на «р». – Прыгай, собака! Считаю до трех...
Пуля вошла Рыжему точно в лоб, и он, даже не успев понять, что с ним произошло, выронил оружие и кулем свалился вперед, лицом вниз, придавив плоской грудью подвернувшуюся канистру.
За бортом сторожевика шторм все так же перелопачивал неисчислимые кубометры воды, корабль мотало, норовя опрокинуть, и выдерживать заданный курс удавалось с трудом.
Верхнюю палубу, властвуя на ней безраздельно, облизывали волны, но там, за стальной обшивкой, жили и дышали, наперекор трудностям и стихии, напряженно работали люди.
Сорокалетний командир корабля капитан первого ранга Олег Введенский внимал окружающему, до поры не вмешиваясь в царившую вокруг деловую суету. Штурман мало-помалу счислял нужный курс, от командиров БЧ по трансляции исправно поступали доклады.
Но был в этой идиллии пренеприятный, хлестнувший по нервам каперанга момент, когда трудяга-штурман, откачнувшись от микроскопически маленького своего столика с расстеленной на нем бледно-голубой картой и разбросанными в кажущемся беспорядке лекалами, циркулями и графитовыми карандашами, сообщил в унынии, что цель утеряна.
– Догадываюсь, – невесело пробасил Введенский. – Запросим борт.
Барражируя всего в каких-то полуторастах метрах над акваторией, все время держа под наблюдением столь удачно обнаруженную цель, Ан-24 качнулся с крыла на крыло. Корабль был еще далеко, к тому же отклонился от курса, и нужда заставляла экипаж «ласточки» выходить на приводные радиостанции, чтобы получить точные координаты широты и долготы, по которым сторожевик пройдет к цели как по нитке.
– Значит, так, орелики... – командир «ласточки» расслабленно откинулся на довольно-таки жесткую спинку кресла. – Вызываем вертолет. Он и подсветит морякам. А позволят условия – и подцепит пассажиров. Возражения? Возражений нет. Значит, принимается.
В ГКП сторожевика тоже не дремали, и Введенский, получив от вахтенных радиотелеграфистов точные координаты цели, теперь довольно потирал руки: худо-бедно, а корабль приближался к месту, и пяти-шестиметровые волны были ему в пути не помехой.
Теперь и Джеймс, придя в себя после случившегося с Рыжим, слышал, как время от времени, грохоча моторами, над головой проносился самолет. Зная наперед, какая его постигнет участь, и рассчитав все, что было возможно в такой дохлой, тупиковой ситуации, он предусмотрительно опорожнил карманы, скинул за борт все лишнее, что косвенно указывало на цель предпринятого им путешествия, потом содрал с бездыханного Рыжего его латанную во многих местах рыбацкую куртку и напялил ее поверх своей одежды, чтобы при задержании выглядеть перед пограничниками не этаким ангелом с прогулочного катера, а взаправдашним рыбаком, решившим наловить свежей камбалы.
Рыща взглядом по ограниченному пространству плота, почти затопленному рано пришедшими сумерками, он с трудом приподнял тяжеленное тело Рыжего и в два приема, отчаянно напрягаясь, перевалил его за борт. Теперь ничто не напоминало о недавнем присутствии здесь второго. Оставалось сделать последнее – расстаться с тем, с чем Джеймс не расставался никогда. Минуту или две он ласкал пальцами бугристые стенки «дипломата» с центральным цифровым замком, медлил, внимая тягучим думам, которые появлялись одна за другой в его голове. Потом рывком, не глядя, опустил руку за борт, и «дипломат», даже не булькнув, ушел в пучину, исчез, словно его не было.
«Как все в этом мире призрачно! – усмехнулся Гаррисон, сжимая виски. – Призрачно и непрочно. Где Аризона, где Гавайи? Где ты, цветок гамбургских оранжерей, посылающий вызов всему живому? Господи!..»
Вертолет плыл, словно несли его не металлические лопасти, а крылья ангела.
– Проходим над целью, командир!
– Вижу! Передайте на корабль...
Введенскому тотчас сообщили: «Держите на «мигалку», висим над целью». Пока корабль не вышел на цель и репитер лага отсчитывал предельно возможную для таких условий скорость, каперанг с чувством прихлебывал норовящий выплеснуться чай. «Есть два удовольствия в жизни, – рассуждал он, вжимаясь от бортовой качки и быстрого хода корабля в подлокотники кресла. – Это добротно сделанное дело и... чай. Семья, выслуга, авторитет – это само собой. Но чай...»
Он ждал, когда вахтенный или сигнальщик известят: «Вижу «мигалку» вертолета», – и когда это сообщение поступило, по внутрикорабельной трансляции, отдаваясь во всех отсеках, грянул голос каперанга:
– Корабль – к задержанию! Осмотровой группе приготовиться...
Поднять на корабль вымотанного штормом пассажира и принайтовать к правому борту спасательный плот осмотровой группе труда не составило.
«Ходу, ноженьки, ходу!»
Беззаветно чтивший Высоцкого, каперанг Введенский приник к плашке микрофона:
– Экипаж благодарю за службу! Корабль – в базу!..
Игорь Скорин
Ошибка в диагнозе
Из следственной практики
Костя Башарин, бригадир слесарей, в это ноябрьское утро вышел из дому пораньше. Вчера договорился с ребятами собраться перед работой, обсудить бригадные дела. Добираясь из поселка к шоссе, в придорожной канаве заметил человека. Присмотрелся. Пашка Кошкин из его бригады. Он не мог ошибиться. На весь завод только у него была эта затасканная, в масляных пятнах, когда-то белая, брезентовая куртка, подшитая вытертой овчиной, стоптанные до самых задников кирзовые сапоги, шерстяной малиновый шарф да суконная шапка-финка с кожаным козырьком.
– Ну, все! Дошел работяга до ручки, раз при дороге валяется, – пробормотал бригадир, спустился в канаву и дернул за рукав куртки. Рука, согнутая в локте и засунутая за борт, не шевельнулась. Башарин попытался рывком поднять Кошкина на ноги. Пашкино тело оторвалось от земли, но так и осталось скрюченным. У Башарина неприятно екнуло сердце, и он просунул руку под куртку Кошкина, решил пощупать его сердце. Под толстым шарфом и овчиной было холодно, рука попала в какую-то вязкую влажность. Высвободив руку, Костя увидел, что вся его ладонь и пальцы вымазаны кровью. Он отступил от тела на несколько шагов, вытер руку платком. Собрался было бежать, но поборол страх и снова подошел к телу. Оттянул шарф, набухший кровью, и на сине-белой шее, там, где сонная артерия, заметил крохотную ранку, из которой вытекло несколько капель сукровицы.
– Ты чего, Коська, тут торчишь? Али потерял что?
Бригадир оглянулся. К нему подходил дядя Федя, механик из сборочного.
– Беда, дядя Федя! Павла Кошкина убили.
– Ты чего мелешь, парень?
– Да вот, погляди сам, – Костя указал на канаву, потом на окровавленный платок. – Уже закоченел весь. Я хотел пощупать сердце да весь в кровище и вымазался. Ты, Федор Карпыч, беги поскорей да от автобусного круга позвони в милицию.
Башарин в ожидании продрог и все думал, что же случилось с Кошкиным. Мужик он был вроде тихий, попивал только, не шпана, не хулиган. «Кто же его? И за что?» Затушив очередную сигарету, вздохнул с облегчением: наконец подъехал милицейский «газик». Старший из группы отрекомендовался следователем прокуратуры, внимательно выслушал Башарина. Подошла еще одна машина, и следователь направился к ней, а Костя спросил у шофера «газика»:
– А этот кто?
– Полковник Дорохов – начальник уголовного розыска.
* * *
Оперативная группа начала осмотр места происшествия. Над телом склонился судебно-медицинский эксперт – Сироткин. Старший оперативный уполномоченный угрозыска Антонов вместе с проводником бродил вокруг, отыскивая следы. Внимание всей группы привлек Антонов:
– Вот посмотрите, бурьян и засохшая трава везде покрыты инеем, а здесь видна полоса, на которой вся растительность темнее, без всякой изморози. Похоже на то, что здесь что-то протащили.
Действительно, до самой середины пустыря пролегла темная, хорошо заметная лента шириной примерно в полметра.
– Да! Похоже на след волока, – предположил следователь.
– А может быть, он сам полз? – усомнился Антонов.
– Пустите собаку, – распорядился полковник Дорохов, – а сначала пусть эксперт сфотографирует. Солнце пригреет, и все исчезнет.
Из рассказа Башарина выяснилось, что Кошкин жил в городе и, к кому он забрел в этот поселок, Башарин не мог и предположить. Дорохов подошел к Сироткину, который осматривал тело.
– Хорошо, что ты сам приехал, Александр Дмитриевич! Случай редкий, прямо уникальный. Вот смотри, одна-единственная крохотная ранка – и нет человека, – Сироткин указал на шею погибшего и приложил к ране линейку. – В длину пять миллиметров, в ширину – четыре. Если бы это ранение было нанесено рыцарю на каком-нибудь ристалище в позапрошлом веке, я бы точно назвал вид оружия – «мизеркордие» – кинжал милосердия, которым добивали раненых рыцарей. Его тонкое, узкое лезвие свободно проходило сквозь сочленение доспехов и избавляло побежденного от мучений и позора. Ну а в наше время такие ранения чаще оставляют узкие стамески или заточенные отвертки. Как только доставят тело в морг, немедленно проведу вскрытие и сообщу точно все параметры. Этот парень умер от потери крови. Умирал долго и мог сколько-то пройти или проползти. Сколько? Скажу после вскрытия.
При убитом оказались кошелек с несколькими рублями и заводской пропуск.
– Видимо, убийцу не интересовало содержимое карманов, – решил следователь, разглядывая пропуск. – Значит, не ограбление...
– А чего у нашего брата взять? – вмешался Башарин. – Те паразиты, что на улицах грабят, знают, что у подвыпившего рабочего деньги только в получку, а она еще через неделю.
Вернулся Антонов с проводником, сзади, без поводка, плелся Барс, хороший рабочий пес. Сейчас он шел, опустив голову и поджав хвост.
– Половина пустыря затоптана овцами, дальше Барс не пошел, – доложил проводник. – У него в юности был с ними конфликт, задавил ягненка, и его наказали.
– Я тоже, Александр Дмитриевич, ничего не обнаружил, – доложил Антонов. Ни крови, ни следа. Земля твердая, за лето утрамбовалась, а тут еще заморозки.
Судебно-медицинский эксперт Сироткин уехал на специальной машине, на которой увезли тело Кошкина.
Следователь закончил составление протокола. Поблагодарив и отпустив понятых, предложил:
– Мы с Антоновым на «Волге» проскочим в конец поселка, поговорим с народом, а вы, Александр Дмитриевич, начинайте с этого конца, где-нибудь посредине и встретимся.
Дорохов с Башариным направились к крайнему дому, а по дороге Башарин стал рассказывать:
– Кошкин-то был вроде неплохой мужик и слесарь отличный. Я его уже лет десять знаю. Раньше выпивал от случая к случаю. Ну, как все. По праздникам, иногда в получку, а этим летом от него ушла жена. И Пашку как подменили. Стал ребят наших сторониться. Начал пить по-черному. Вчера я его предупредил, чтоб пришел сегодня пораньше да всей бригаде рассказал, как жить дальше собирается, а тут вот какая беда.
Они подошли к крайнему дому.
– Здесь Токоев живет, шофер наш, – объяснил Башарин и постучал в окошко. Сразу же вышла пожилая женщина в цветастей платье, яркой, расшитой узорами безрукавке. На все вопросы она отвечала однозначно: никого не видела, ничего не слышала. Улеглись спать рано, часов в девять вечера.
– Сам-то где? – перебил женщину Башарин.
– Ушел до свету. На первый автобус.
Следующий дом был на замке. Они направились к соседнему участку, на котором копошились куры, а возле сарая разлеглись овцы. Увидели вышедшую из дома молодую женщину. Та, очевидно, куда-то торопилась, закрыла дом на замок и направилась к шоссе.
– Галиева, подожди! – окликнул ее Башарин. – Вот полковник с тобой поговорить хочет.
Женщина вернулась, открывая замок, раздраженно посмотрела на пришедших.
– Что сердитая такая? – спросил Башарин,
– Да перепугалась ночью и никак не успокоюсь, – объяснила хозяйка.
– Кто же вас так напугал? – заинтересовался Дорохов.
– Не только меня, но и дети всю ночь не спали. Ломился в дом пьяный. Думала, дверь сорвет. А потом в окно барабанить стал. «Открой да открой». Муж в командировке, а мы одни. Кричим все вместе «Спасите!», да кто тут услышит.
Женщина провела непрошеных гостей на кухню. Дорохов привычно скользнул взглядом по обстановке. Обычный пластиковый гарнитур и две плиты: небольшая газовая и обыкновенная с водяным котлом для отопления всего дома. Возле топки стояло ведро с мелко наколотым каменным углем, рядом – тазик со щепками для растопки, на них были рассыпаны изломанные спички, наверное половина коробки. А хозяйка рассказывала:
– Вчера мы поужинали, дочка Зульфия помыла посуду, Арсланбек, это мой сын, ему двенадцать лет, принес из сарая уголь, приготовил растопку. Легли спать часов в десять. А ночью разбудил стук в дверь. Я вышла в прихожую, спрашиваю: «Кто?» А он кричит: «Открывай». Спрашиваю: «Что нужно?». А он еще сильней забарабанил и все требует: «Открой, открой». Потом начал стучать в окно. Схватила топор, думаю, разобьет стекло и полезет – ударю. Дети в крик, а соседи все равно не слышат. Наверное, с полчаса ломился, и вдруг тихо стало. Заглянула в окно – никого. Ушел.
– Кто стучал, вы хоть рассмотрели?
– Нет, товарищ полковник, темно было. В куртке был серой, и шапка какая-то чудная.
– А этот пьяный не спрашивал вашего мужа?
– Ничего он не спрашивал. Все открой да открой.
– А раньше он к мужу не приходил?
– Не знаю. К Усману много народу ходит.
– А куда он ушел?
– Не видела. Перестал стучать, и все. Детей до утра успокаивала. В школу отправила. Арсланбек в пятый ходит, а Зульфия – в седьмой.
– А к трупу там, на шоссе, вы не подходили?
– Какой еще труп? Какое шоссе? Никуда я не ходила. Собралась в магазин, а тут вы...
– Больше не будем вас беспокоить. Позже следователь вас допросит.
Другие жильцы поселка ничего рассказать не смогли.
В восьмом часу утра Дорохов завез следователя в прокуратуру и вместе с Антоновым направился в управление.
Зашли к ответственному дежурному, передали сведения для суточного рапорта и направились было к себе, но раздался телефонный звонок.
– Вас, товарищ полковник, судебно-медицинский эксперт.
– Александр Дмитриевич, у тебя есть машина? – спросил Сироткин. – Пришли за мной срочно, я тебе кое-что покажу.
– Что именно?
– Приеду – увидишь...
– Хорошо. Посылаю за тобой Антонова.
Полковник поднялся к себе в кабинет. Решил, пока еще не собрались сотрудники, набросать план первичных действий по розыску убийц Кошкина. Придвинул к себе стопку чистой бумаги, написал несколько строк о том, что нужно сразу же ориентировать все районы, и задумался:
«Мог Кошкин, по-хулигански ломившийся в дом Галиевых, пристать к какому-либо прохожему и тот расправился с ним таким страшным образом? Мог... но, разумеется, не каждый способен на такое. Кроме того, нужно при себе иметь этот «кинжал милосердия», ну, на худой конец, стамеску. Иметь – это еще одно, но пустить в ход, сознавая, что совершает убийство, совсем другое. Где же искать этих убийц или убийцу? Среди местных жителей или он живет где-то дальше, за новым поселком? А может быть, в городе? Был у кого-то в гостях, возвращался домой, а тут Кошкин пристал... Почему сам-то убитый ночью оказался за десяток километров от своего дома?» И Дорохов записал: «Выяснить, не было ли в поселке у кого-либо вечеринок, к кому приходили гости. Когда разошлись? Со всеми переговорить. Может быть, среди таких лиц окажутся очевидцы...» Взглянул на часы, увидел, что уже начало девятого, и представил, как через час-полтора нераскрытое убийство начальство всех рангов возьмет на контроль и ему придется только крутиться, докладывая, что сделано и что будет предпринято в дальнейшем... Невеселые раздумья прервало появление Антонова и Сироткина. Эксперт быстро сиял пальто, уселся в кресло, из жилетного кармана достал небольшой пакетик и, прежде чем развернуть его, запальчиво произнес:
– Там, на месте преступления, вы ошиблись, мои дорогие друзья, в определении оружия, которым ранили Кошкина. Вы считаете, что это кинжал или отвертка, а я утверждаю, что вы ошиблись, товарищи криминалисты.
Полковник переглянулся с Антоновым, а тот только пожал плечами. Оба отлично помнили, как именно Георгий Михайлович определил вид оружия. А доктор продолжал:
