Текст книги "Сталинградский рубеж"

Автор книги: Николай Крылов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

Не время было давать волю чувствам, в я не обнял, не расцеловал этого отважного парня. Просто пожал ему руку, налил немного водки из припрятанной для особых случаев бутылки, дал бутерброд из своего завтрака: "Подкрепись вот и разрешаю два часа поспать. Скоро, наверное, опять понадобишься..."

Анатолий Григорьевич Мережко стал в дальнейшем одним из лучших офицеров штаба. Менее чем через год он был уже армейским направленцем по стрелковому корпусу, а ныне – штабной работник крупного масштаба, давно уже генерал.

Говоря о штабном коллективе, я имею в виду не только тех, кто непосредственно обеспечивал управление войсками. В штабе много людей подчас незаметных, с самыми скромными обязанностями. Их работа насущно необходима, но ее не назовешь боевой в прямом смысле слова, когда штаб армии размещен "нормально" – относительно далеко от переднего края – и доступен воздействию лишь неприятельской авиации. У нас же все находилось теперь под огнем врага, в нескольких сотнях шагов от него – и штабная канцелярия, и узел связи, и кухня.

Персонал штабного медпункта (в системе фронтовой медицины это "звено" почти тыловое) – младший лейтенант медицинской службы М. И. Жевлакова и ее помощник старшина П. Т. Силантьев выносили раненых из-под минометного обстрела, оказывали первую помощь штабистам, которых удавалось извлекать из завалов. Немолодой старшина Виктор Васильевич Решетняк, делопроизводитель строевой части АХО, едва ли не каждую ночь переправлялся через Волгу с документами для штаба фронта. Самоотверженно работали наши телефонистки и телеграфистки Зоя Колесова, Нина Голубь, Валентина Волошина, Марина Вострикова, Александра Огирева, повар Мария Даниловна Пасечник, официантка столовой Военного совета красноармеец Мария Мустафинова. И многие-многие другие.

А заботливый Леонтий Ипатович Носков (в октябре он стал моим заместителем по политической части и получил звание майора, но я еще не отвык называть его комиссаром штаба) не обходил своим подлинно отеческим вниманием ни одну из наших служб. И что бы ни творилось вокруг, не забывал выяснить, все ли на командном пункте накормлены и нельзя ли дать кому-то немного отдохнуть.

Такие дни, какие все мы пережили в середине октября, теснейше сближают людей, связанных общим делом и общей судьбой. Так вышло и у нас с Василием Ивановичем Чуйковым, с Кузьмой Акимовичем Гуровым. Если мы и до того были хорошими боевыми товарищами, успевшими и узнать друг друга, и сработаться, то, пожалуй, именно с тех переломных октябрьских дней стали друзьями навек.

Чуйков мог быть и резок, и вспыльчив, но друг ведь не тот, с кем всегда спокойно. С нашей первой встречи на Мамаевом кургане я считал, что мне посчастливилось быть в Сталинграде начальником штаба у такого командарма  чуждого шаблонов (в той обстановке приверженность к ним могла бы погубить все), до дерзости смелого в принятии решений, обладавшего поистине железной волей. А непоколебимо принципиальный, страстный и в то же время глубоко сердечный Гуров олицетворял партийную совесть нашей армии. То, что эти два человека постоянно находились рядом со мною, значило для меня очень много.

Когда армия отбивала "генеральный штурм", было не до официальных, по всей форме, заседаний Военного совета. По существу же он собирался, пусть без протоколов, по многу раз в сутки – то у командарма, то у Гурова, то у меня. Была необходимость быстро реагировать на всякое изменение обстановки, и мы испытывали потребность немедленно делиться друг с другом возникавшими соображениями и тем самым проверять их. Вместе нам было легче. Сообща порой удавалось находить решение, выход там, где его, казалось, и вовсе нет.

Я ловил себя на том, что и тогда, когда ломал голову над картой один, мысленно разговаривал с Чуйковым и Гуровым – это получалось непроизвольно. Раз, додумавшись до чего-то путного, заговорил, сам того не замечая, вслух:

– А если вот так, товарищ командующий? Попробуем, Василий Иванович?

И тут же услышал:

– Что "вот так"? Что "попробуем"? – Оказывается, Чуйков стоял рядом.

Дело касалось усиления одного из участков обороны. Когда вопрос был решен, командарм сказал:

– Послушай, Николай Иванович, может быть, тебе перебраться на какое-то время на тот берег? Хоть думать там сможешь спокойнее. Возьмешь с собой кого найдешь нужным из операторов. А с нами – прямая связь.

Почувствовав, должно быть, что я могу не так истолковать мотивы его предложения, он нарочито грубовато добавил:

– Да я не о твоей персоне пекусь! Это для пользы дела. Чтобы надежнее управлять армией. Ты же сам понимаешь – для начальника штаба место тут стало неподходящим.

Если представить все отвлеченно, так сказать "академически", в том, что предлагал Чуйков, очевидно, был резон. Но там, в Сталинграде, сама мысль о том, что я отправлюсь за Волгу, а командарм и Гуров останутся на правом берегу, не укладывалась в сознании. И я ответил:

– Нет, товарищ командующий, пока вы здесь, никуда не уйду и я. А на крайний случай пистолет у меня всегда при себе.

Чуйков понял, что меня не убедить, и больше к этому не возвращался. Как мне известно, командарм в тот же день предлагал перейти на левый берег или на остров начальнику артиллерии генерал-майору Пожарскому, с тем чтобы управлять огнем оттуда. Николай Митрофанович категорически отказался.

Вспоминая тот разговор, я думаю и о смелости Василия Ивановича Чуйкова, и о русской широте его души. На перевод меня или Пожарского за Волгу он наверняка не имел еще согласия фронтового командования и готов был взять это на свою ответственность. И руководило им наряду с заботой о пользе дела одно от другого тут не отделить – конечно же и стремление сохранить нам жизнь.

Василий Иванович принадлежит к людям, которые выражают доброе отношение к товарищу прежде всего своими поступками, действиями, а не словами. Но когда после Сталинграда меня назначили в другую армию и пришло время прощаться, он при всем нашем штабе сказал, что расстается с братом. Одно это слово вместило все.

* * *

Девятнадцатое октября застало нас на новом КП. Его развернули близ устья Банного оврага, напротив Мамаева кургана – почти в самом центре расположения армии, если считать по берегу Волги. От передовых окопов он был только на несколько сотен метров дальше, чем прежний. Не отдалился КП и от "Красного Октября" – главного оплота обороны в заводском районе, только теперь этот завод находился не слева от нас по фронту, а справа.

Как и при прошлых переселениях, оперативный состав штарма перебрался сюда ночью пешком вместе с охраной и бойцами обеспечивающих подразделений. Документы и прочее штабное имущество тащили на себе.

Устье оврага было вымощено, как улица, булыжником – очевидно, сюда когда-то завозили прибывавшие по реке грузы. Крутые склоны изрыты нишами. Настоящий армейский командный пункт, каким ему положено быть, оборудовать еще предстояло. Узел связи обслуживали пока передвижные рации. Военный совет, оперативный отдел, разведчики на первых порах разместились на КП 1047-го стрелкового полка дивизии Батюка под пересекавшим овраг мостом. Полевая кухня штаба полка временно приняла нас на довольствие.

Полком, штаб которого пришлось потеснить, командовал подполковник Метелев. Это был один из лучших в армии командиров полков и самый старший по возрасту, солдат первой мировой войны. Метелева часто ставили в пример за понимание тактики городского боя. Полк славился своими снайперами, здесь служил и знаменитый Василий Зайцев.

Невдалеке, под обрывом волжского берега, располагался 19-й гвардейский минометный полк полковника Ерохина – единственный полк "катюш", оставленный на правом берегу, да и то не в полном составе. Здесь была его постоянная огневая позиция. Боевые машины укрывались в нишах вроде огромных ласточкиных гнезд, а чтобы дать залп, выдвигались назад, заходя колесами в воду. Полк Ерохина являлся нашим драгоценным резервом для массирования огня на важнейших участках и много раз выручал пехоту. Но второй такой поставить в Сталинграде было уже некуда.

Близкое соседство с "катюшами", как и со всем, что привлекает особое внимание противника, вообще-то для КП и штаба армии нежелательно. Однако с этим считаться не приходилось – на правом берегу у нас стало тесновато.

Новое место армейского командного пункта было пятым непосредственно в городе (считая первым Мамаев курган). И оказалось последним: отсюда уже не понадобилось никуда перебираться до конца боев в Сталинграде.

Последние рубежи

Войска, несколько дней отражавшие самый сильный и яростный с начала Сталинградской обороны натиск врага (это не коснулось лишь левого фланга армии), острейше нуждались в передышке. Необходимо было закрепиться на изменившихся позициях, привести в порядок донельзя измотанные и поредевшие части, а некоторые перегруппировать, укрепить ослабленные стыки. Но этому-то и старался всячески помешать противник. Не достигнув своих целей "генеральным штурмом" и не в состоянии его повторить, он продолжал атаки на ряде участков. При этом мы знали – резервы у Паулюса еще есть.

У нас с резервами обстояло неважно. Маршевое пополнение прибывало, однако не в таком количестве, чтобы возместить потери последних дней. Все части, действовавшие в заводском районе, потеряли много командного состава, политработников, штабистов. И неудивительно: они все чаще сражались в общем строю, особенно если приходилось отбивать атаки на командные пункты и штабы.

Трудно стало с командным составом уже и в дивизии Людникова, провоевавшей в Сталинграде считанные дни. Выбыл из строя тяжело раненный командир 344-го стрелкового полка Реутский, недавний преподаватель тактики на курсах "Выстрел". Людников смело вверил полк старшему лейтенанту Коноваленко из штаба дивизии. Только попросил побыстрее дать ход представлению того к званию капитана, сообщив, что "шпалы" ему уже вручил.

138-я дивизия оборонялась активно, переходила в контратаки, брала трофеи и пленных. Но выбить гитлеровцев из захваченной части завода "Баррикады" – а Людникову ставилась именно такая задача – ей не удавалось.

Тем временем вновь появилась надежда, что положение армии облегчат контрудары соседей. Начали наступательные действия северо-западнее Сталинграда войска Донского фронта, а южнее – 64-я армия.

Из штаба 64-й, от Ивана Андреевича Ласкина, прибыл майор-оператор, чтобы подробно проинформировать нас о готовящемся у них наступлении, договориться о возможном взаимодействии. Контрудар на юге опять планировался в направлении Купоросного, Зеленой Поляны, Песчанки, весьма близких к нашему левому флангу, и на этот раз более значительными силами, чем прежде.

Ударная группа 64-й армии атаковала противника 22 октября. Когда вокруг становилось потише, наши штабисты выходили из блиндажей и прислушивались к орудийному гулу, который доносился с юга. Бои шли в каких-нибудь пятнадцати километрах от нас, в южных пригородах Сталинграда... Полковник Герман докладывал, что гитлеровцы, по-видимому, перебрасывают туда некоторое количество танков и 100-ю легкопехотную дивизию.

Но ни южные наши соседи, ни северные, перешедшие в наступление несколько раньше, и на этот раз не смогли достигнуть сколько-нибудь существенного территориального успеха. Как и при прошлых контрударах, враг оказал и тем и другим ожесточенное сопротивление. Тем не менее одновременные активные действия против обоих флангов фашистских войск, осаждавших Сталинград (а 64-я армия вскоре возобновила их вновь), задержали предпринятую Паулюсом перегруппировку, помогли нам собраться с силами.

Из тяжелых боев первой половины октября были сделаны и некоторые практические выводы, касавшиеся управления армией. Что наш КП и штаб должны находиться и впредь на правом берегу, рядом с войсками, сомнению не подвергалось. Однако следовало все же иметь и запасной орган боевого управления, менее уязвимый для противника. И мы создали его на базе уже существовавшего (и столько раз выручавшего нас!) запасного заволжского узла связи, имевшего к тому времени, помимо мощных радиостанций, систему проводных линий, радиально расходившихся – через Волгу, под водой – ко всем основным соединениям армии. Туда перевели небольшую группу оперативных работников штаба во главе с комбригом Н. С. Елисеевым, которая держала с нами непрерывную связь, была в курсе всех изменений обстановки, вела параллельные рабочие карты.

Насколько помню, мы не называли эту группу запасным КП, однако фактически имели там подготовленных дублеров заместителя начальника штаба, начальника оперативного отдела. И уверен: если бы наш КП на правом берегу попал под вражеский удар и вышел из строя, Елисеев и его помощники обеспечили бы новому командованию возможность принять управление армией, так сказать, "на ходу", без опасной в подобных случаях паузы.

Комбриг Елисеев оказался весьма подходящим для этой работы. Вскоре Н. С. Елисееву было присвоено звание генерал-майора. После завершения Сталинградской битвы Николая Сергеевича отозвали из армии на прежнюю, преподавательскую работу, но уже не в Академию имени М. В. Фрунзе, из которой он ушел на фронт, а в Академию Генерального штаба.

* * *

С 23 октября главным объектом вражеских атак (при неослабевающем нажиме на группу Горохова) стал завод "Красный Октябрь" – старейший из трех сталинградских промышленных гигантов и последний, на территорию которого еще не ступала нога гитлеровского солдата.

Что противник, застряв на "Баррикадах", попытается пробиться к Волге на соседнем участке, представить было нетрудно. На подступах к "Красному Октябрю", расположенному южнее "Баррикад", появилась 79-я пехотная дивизия графа фон Шверина, действовавшая до того против войск Донского фронта. Было известно, что это кадровая немецкая дивизия, недавно пополненная, что в ее составе есть полки имени Гитлера, имени Гинденбурга...

Для нас удержаться на "Красном Октябре" означало, помимо всего прочего, удержать переправу, без которой армия не могла существовать. Основной силой, оборонявшей этот завод, была 39-я гвардейская дивизия генерал-майора Степана Савельевича Гурьева. Прикрывала "Красный Октябрь" своим левым флангом и 193-я стрелковая дивизия генерал-майора Федора Никандровича Смехотворова, сохранившая к тому времени не более трети своего боевого состава.

Дивизия Гурьева держала здесь оборону уже три недели. Ведя бои на подступах к заводу, она готовила к обороне и его цеха, "врастала" в них. К слову сказать, дивизия, вобравшая в свои ряды всех оставшихся на "Красном Октябре" рабочих и сражавшаяся здесь до конца, до победы, накрепко "вросла" и в историю славного завода. Недаром в Краснооктябрьском районе нынешнего Волгограда, рядом с улицей, носящей имя сталевара Ольги Ковалевой, есть улица, название которой – 39-я Гвардейская.

Гурьев и Смехотворов знали, что от противника следует вот-вот ждать не таких атак, как в последние три-четыре дня, а посильнее: и штарм предупреждал, и собственная разведка доносила о том же. В 39-й дивизии успели провести делегатское партийное собрание. Начальник политотдела Я. И. Дубровский послал всех своих людей в передовые подразделения. И – вовремя!

Наступление на "Красный Октябрь" гитлеровцы начали с ночных атак, похожих на разведку боем. Все они были отбиты. Утром же, но не на рассвете, а в 10 часов, после мощной артиллерийской подготовки, подверглись атакам пехоты и танков сразу несколько участков на правом крыле армии. И вскоре определилось, что основной удар направлен на "Красный Октябрь". Вдоль Центральной и Карусельной улиц немцы двинули в бой свою свежую дивизию с тяжелыми танками.

В некоторые часы 23-24 октября все выглядело снова почти так, как восемь – десять дней назад. Так же массированно действовала фашистская авиация, и от бомбежек и штурмовок с воздуха у нас было больше всего потерь. Досталось и новому командному пункту армии, хотя ничто не давало оснований считать, что его место раскрыто, – просто бомбился весь район. В расположении КП погибло пятнадцать человек, было разбито несколько раций. Телефоны вышли из строя вовсе. Но "Красный Октябрь" был близко, и с частями Гурьева и Смехотворова без особых перебоев поддерживалась живая связь.

Гвардейцы Гурьева дрались доблестно – иначе не скажешь. Подразделения, которые оказывались отрезанными от батальонных и полковых КП, держались с прежней стойкостью. Командные же пункты оставались на прежних местах, даже если гитлеровцы подступали к ним вплотную. И наседавший враг отбрасывался назад.

Командир полка Василий Андреевич Лещинин потом рассказывал:

– Перед КП второго и третьего батальонов мы насчитали по сорок пятьдесят трупов фашистских солдат. Прорывались сюда и танки. Но и с танками справлялись, подрывали их. Отбившись, комбаты первым делом принимались выяснять, что стало с передним краем, где он теперь. А он – там, где и был, все роты выстояли.

Да только ли до батальонных КП прорывался враг! Связываюсь по радио с генералом Гурьевым и узнаю, что бой идет у командного пункта дивизии, до штольни, где он помещается, долетают немецкие гранаты... Помощи Степан Савельевич не просит, ему известно: резервов у нас нет. Все же ему послали на подмогу единственное, что могли, – поднятую по тревоге роту батальона охраны штаба. С ней пошел и мой ординарец Владимир Ковтун.

Дивизия Гурьева удержала рубежи перед "Красным Октябрем". Выйти к заводской территории напрямик, с запада, противнику не удалось. Однако он прорвался к заводу в обход, с северной стороны, – через еще более поредевшие боевые порядки 193-й дивизии. "Красный Октябрь" – вслед за Тракторным и "Баррикадами" – стал полем боя.

Ворвавшись на территорию "Красного Октября", где гвардейцы Гурьева удерживали основные цеха, немцы одновременно продвинулись севернее завода к Волге. Преодолей они оставшиеся до берега последние сотни метров – и дивизии Гуртьева и Людникова оказались бы отрезанными, как раньше группа Горохова...

У Горохова положение тоже ухудшилось: враг возобновил попытки расколоть фронт наших бригад. Тяжело было и на "Баррикадах", особенно в юго-восточном углу заводской территории, где на позициях, господствующих над Волгой, важных для прикрытия переправы, оборонялись совсем обескровленные части Гуртьева. "В полку майора Чамова 36 активных штыков", – доносили из штаба 308-й дивизии.

Об ожесточенности разгоревшихся с новой силой боев, о том, чего стоило сдерживать очередной натиск противника, дает представление такая цифра: за 23 и 24 октября мы эвакуировали на левый берег 1894 раненых. И это были еще не все раненые, часть оставалась в убежищах на нашем берегу.

Сама транспортировка стольких раненых через непрестанно обстреливаемую, всю ночь освещаемую ракетами Волгу являлась непростым делом. Перевозили их главным образом небольшие речные пароходы. Счастливым считался у эвакуаторов пароходик "Ласточка", который с 18 по 25 октября благополучно вывез больше тысячи раненых.

Я не сказал еще, что 20 октября была выведена в резерв фронта давно знакомая читателю 112-я стрелковая дивизия подполковника И. Е. Ермолкина, остатки которой после прорыва немцев у Тракторного оказались в расположении Северной группы. За Волгу убыли, правда, фактически одни штабы и совсем немного строевых командиров. Отрадно было, что хоть эта горсточка ветеранов останется под знаменем дивизии, призванной возродиться для новых боев. А двух способных молодых офицеров – капитана Николая Скляренко и старшего лейтенанта Александра Безъязыкова, которым в тяжелейшей обстановке было вверено по полку, представилась возможность послать прямо из огненного Сталинграда на ускоренный курс военной академии.

Теперь, 25 октября, Военный совет армии вынужден был констатировать, что 193-я дивизия Смехотворова, 308-я Гуртьева и особенно 37-я гвардейская Жолудева исчерпали свои боевые ресурсы и нуждаются уже не в маршевом пополнении, а в замене целиком (напомню: две последние прибыли к нам в составе менее половины штатного). Командарм Чуйков передал по телеграфу просьбу командующему фронтом сменить эти соединения двумя полнокровными дивизиями с противотанковой артиллерией.

Вышло так, что наша просьба встретилась с принятым уже решением включить в состав 62-й армии 45-ю стрелковую дивизию, которая незадолго до того была передана Сталинградскому фронту из резерва Ставки и предназначалась сперва (как в свое время дивизия Смехотворова) для обороны островов и левого берега.

Что касается второй дивизии, то нам дали понять: рассчитывать можно только на Горишного, на свою 95-ю. Ее управление и штабы полков принимали за Волгой новых бойцов. На доукомплектование дивизии требовалось еще пять-шесть дней. Этим и определялось, сколько надо выстоять частям, которые она сменит, вернувшись на правый берег.

45-я дивизия полковника В. П. Соколова начала переправляться уже в ночь на 27 октября. Но это только начало! Пока она вся сосредоточилась в Сталинграде, прошло еще трое суток. Условия переправы крайне осложнились, трасса ее растянулась на много километров. Суда шли теперь к сталинградским причалам от стоявшего на отдаленной протоке поселка Тумак.

Положение же в заводском районе было таково, что перед командованием армии снова стоял вопрос: как продержаться до ввода в бой подкрепления, которое уже на подходе?

На "Красном Октябре" и в прилегающих к заводу кварталах сложились условия, необычайные даже по сталинградским понятиям. Расстояние до противника здесь подчас измерялось несколькими шагами, иногда всего-навсего толщиной кирпичной стены: по ту сторону вплотную к ней немцы, по эту, тоже вплотную, – наши. Тут личное мужество, боевое умение, находчивость каждого человека имели совершенно особое значение.

В оперсводках штадива 39-й гвардейской в течение ряда дней упоминалась фамилия старшины роты Шульги, который с шестью бойцами оборонял здание школы у отрога Банного оврага. Шульга был интересный человек: уже в годах, воевал еще в гражданскую, до мобилизации – председатель сельсовета на Украине... Удержав школу, старшина вскоре заменил убитого командира роты.

Мы везде старались подкреплять боевые порядки пехоты выдвигаемой к переднему краю артиллерией, но кое-где в районе "Красного Октября", например на участке 112-го полка Лещинина, поставить самые легкие орудия было теперь уже негде. Тем большую роль в системе огня играли минометы, в том числе ротные, для которых место находилось всегда. Ни в Одессе, ни в Севастополе 50-миллиметровый ротный миномет не был в таком почете, как в Сталинграде. В уличных боях, когда противник рядом, он стал незаменим.

А инженерные противопехотные мины саперы закладывали даже в домах, где занимали оборону наши подразделения (и тогда уж вход – только с дежурным проводником). Ставили у себя под боком и фугасы бризантного типа – на тот случай, если нельзя будет остановить прорывающегося врага ничем другим. Право взрывать их, укрыв своих людей, принадлежало командиру роты.

К той ночи, когда началась переправа дивизии Соколова, особенно напряженным было положение между "Красным Октябрем" и "Баррикадами", где противник мог прорваться к Волге у последних действующих пристаней.

Оборонявшаяся между заводами 193-я дивизия Смехотворова была ослаблена уже до крайнего предела: в стрелковых полках насчитывалось по нескольку десятков бойцов. На Машинной и Стальной улицах оборону держали разрозненные боевые группы, маленькие гарнизоны опорных пунктов. Промедлить с усилением этого участка было, как говорится, смерти подобно.

Поскольку из состава новой дивизии в первую ночь переправлялись всего два батальона, командарм решил подчинить их пока генерал-майору Смехотворову, подтвердив ему прежнюю задачу: любой ценой удерживать занимаемые позиции, не пропустить врага в район причалов.

Вводить в бой новое соединение хотелось бы не так, не по частям с временным подчинением другому комдиву. Однако выбора у нас не было. Авангард 45-й дивизии пришлось использовать для обеспечения самой возможности высадить в Сталинграде остальной ее контингент.

В прибывших батальонах было больше полутора тысяч человек, 36 противотанковых ружей, 53 станковых пулемета. Командира 10-го стрелкового полка, которому принадлежали эти батальоны, ранило, едва он ступил на берег, и командование принял замполит А. Д. Кругляков. К рассвету батальоны заняли указанный генералом Смехотворовым участок – в тот момент самый угрожаемый.

В течение дня он многократно подвергался бомбежкам с воздуха и шесть раз фашистская пехота и танки пытались прорваться тут к Волге. Пытались, но не смогли. А кое-где даже удалось отодвинуть наш передний край на несколько десятков метров дальше от берега. Позже в одном месте вновь продвинулся противник и в конечном счете был там остановлен в трехстах метрах от реки.

Далось все это нелегко. За сутки два батальона потеряли убитыми и ранеными больше половины своих людей. Так было предотвращено новое расчленение армии и удержаны пристани, на которые ночью высаживался следующий эшелон 45-й стрелковой дивизии.

Но продержаться до ввода в бой всех ее полков означало выстоять не только здесь. Враг усиливал нажим на заводских территориях "Баррикад" и "Красного Октября", подтягивал подкрепления к Мамаеву кургану, не прекращал атак, правда теперь частных, уверенно отражаемых, против нашего левого фланга. Армия в целом ост,ро ощущала помимо невосполненных октябрьских потерь в личном составе значительную убыль боевых средств (особенно легких орудий, действовавших с переднего края).

Практически мы опять остались без танков, и противник об этом знал. И все же в один из этих дней была осуществлена танковая контратака! Ее подготовило непосредственно командование армии – в поддержку пехоте на самом тяжелом участке и в расчете на то, что удастся хоть ненадолго ошеломить, сбить с толку гитлеровцев.

Командарм Чуйков потребовал от подполковника Вайнруба сделать все возможное, чтобы ввести в строй хотя бы три танка. И Матвей Григорьевич обеспечил это. Два легких танка вернули к жизни мастера восстановительного отряда, который был создан в свое время на Тракторном заводе. Теперь этот отряд состоял из небольшой группы рабочих, ремонтировавших в одном из оврагов вручную, без станков, единичные машины. Третий – подбитый танк-огнемет надо было, прежде чем ремонтировать, вытащить тягачом с ничейной полосы. Вайнруб организовал и это. А в стрелковое подразделение для атаки вместе с танками набрали (поскольку снять с переднего края было некого) около пятидесяти бойцов из служб, находившихся при штабе, и из выздоровевших легкораненых.

Эту группу и двинули по Самаркандской улице на стыке дивизий Смехотворова и Гурьева. Контратаке предшествовала короткая артподготовка дальнобойными орудиями из-за Волги, дали залп и "катюши" полковника Ерохина с нашего берега. Танки, а за ними и стрелки, преодолев две траншеи, ворвались в расположение противника, вызвав там немалый переполох. Хорошо сработал танк-огнемет, успевший, до того как был вновь подбит сам, сжечь три выскочивших ему навстречу фашистских танка.

Контратака столь малыми силами, при всей ее дерзости, не могла, понятно, существенно изменить положение даже на ограниченном участке обороны, И все же она разрядила обстановку там, где гитлеровцы были ближе всего к Волге, помешала им закрепиться у берега.

* * *

10-й стрелковый полк, который первым из дивизии Соколова переправился в Сталинград, со времен гражданской войны именовался Донецким. За ним следовали еще более известные Богунский и Таращанский. Все три полка были сформированы в восемнадцатом году из красногвардейцев и партизан Николаем Щорсом и прославились под его командованием. Вот какой дивизией пополнялась наша армия.

С июня сорок первого дивизия побывала уже во многих сражениях, несла тяжелые потери, возрождалась почти заново. Но и при последнем переформировании люди подбирались так, чтобы в дивизию, как и раньше, попало побольше черниговцев, донбассцев, тех, кому близки традиции ее знаменитых полков. Родом с Черниговщины был и комиссар дивизии Н. А. Гламавда, только что перешедший на положение замполита. Перед отправкой на Сталинградский фронт во всех полках побывала вдова Н. А. Щорса.

Дивизию укомплектовали до полного штата военного времени, хорошо вооружили. Она насчитывала без малого тысячу коммунистов, две с половиной тысячи комсомольцев. Правда, лишь треть нового состава уже знала войну. Остальные принимали у Сталинграда свое боевое крещение.

О состоянии 45-й дивизии доложил прибывший на армейский КП полковник Василий Павлович Соколов. Он перебрался на правый берег с группой дивизионных штабистов иа рыбацкой ладье.

Василия Павловича Соколова привело в кадры Красной Армии быстрое расширение и укрепление ее в 30-е годы в связи с нараставшей угрозой войны. В военное училище он пошел с третьего курса университета, потом досрочно окончил Академию имени М. В. Фрунзе. Проявив склонность к штабной работе, в основном на ней и находился, в том числе в финскую кампанию. Минувшей зимой, на Воронежском фронте, он командовал некоторое время полком в 13-й гвардейской, у Родимцева. И там же, под Воронежем, получил приказ принять 45-ю дивизию, тогда малочисленную, недавно вырвавшуюся пз окружения с большими потерями в командном составе и вскоре выведенную в резерв.

Словом, комдив был молодой. Верилось, однако, что в сложной сталинградской обстановке Соколову поможет его основательный штабной опыт.

Одна свежая дивизия не восполняла потерь, понесенных с 14 октября. И все же мы надеялись, что, получив ее, 62-я армия сможет не только окончательно остановить выдыхавшегося противника, по и начать постепенно расширять свой плацдарм. Это стало насущно необходимым для устойчивости самой обороны – слишком уж узкой была во многих местах полоска волжского берега, на которой держались наши войска.

Дальнейшее показало – в этих надеждах мы не обманулись. Если переломным моментом Сталинградской обороны явилось отражение октябрьского штурма, то реально ощутимым этот перелом стал для нас после прибытия дивизии Соколова (кстати – последней, переданной в нашу армию до конца боев в Сталинграде) и возвращения на правый берег доукомплектованной дивизии Горишного.

Обращаясь к штабным документам, видишь, как именно с этого времени все чаще удавалось, пусть пока на отдельных участках, перехватывать у врага боевую инициативу. И хоть немного, хоть кое-где оттеснять его от Волги.

К рассвету 30 октября 45-я дивизия, переправлявшаяся дольше, чем какая-либо другая (не одному судну пришлось, преодолев три четверти маршрута, возвращаться обратно), находилась наконец вся на правом берегу. Вместе с последним эшелоном дивизии прибыла рота новеньких танков. Одна рота, но как нельзя более вовремя.