Текст книги "Сталинградский рубеж"

Автор книги: Николай Крылов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)

Было уже за полночь, когда из штаба фронта наконец передали: корабли Волжской флотилии с передовым отрядом переправляемой дивизии выходят из Красной Слободы.

Сталинград отстоим!

О том, как 13-я гвардейская стрелковая дивизия вступила в бои за Сталинград, и о дальнейших ее действиях написано, пожалуй, больше, чем о каком-либо другом соединении 62-й армии. И слава, возданная гвардейцам генерал-майора Родимцева, вполне заслужена ими.

Не переправься они в ту ночь – и могло оказаться, что переправляться уже некуда. Если нам удалось помешать противнику рассечь остатки нашей армии и утвердиться на Центральной набережной 14 сентября, то сдержать следующий вражеский натиск такой силы (и теперь – с исходных позиций, отстоявших местами на километр с небольшим от Волги) мы, не получив к утру подкрепления, вероятно, не смогли бы...

Подкрепление не опоздало, и это позволило удержать город. В течение одиннадцати суток – пока гитлеровское командование не изменило направления главного удара – дивизия Родимцева играла в обороне Сталинграда решающую роль.

Если я расскажу не обо всем, что сделала 13-я гвардейская, а только о самом важном, то лишь потому, что вряд ли есть надобность повторять уже не раз описанное.

В ночь на 15 сентября переправились два полка дивизии: 42-й стрелковый полковника И. П. Елина (он высаживался первым) и 34-й стрелковый подполковника Д. И. Панихина. Вместе с последними их подразделениями, фактически уже утром, прибыли на правый берег комдив и штаб.

Переправа производилась на мотопаромах, на военных тральщиках, бронекатерах, буксирах и даже рыбацких лодках. На том берегу знали, какое у нас положение, и форсировали отправку частей. В некоторых подразделениях патроны, только что подвезенные, раздавались бойцам перед самой посадкой на суда. И все же переброску в Сталинград третьего полка дивизии пришлось отложить до следующей ночи: стало светло, в воздухе появилась неприятельская авиация.

Это не значит, что до рассвета войска перевозились спокойно. Да и темнота была весьма относительной – Волгу освещали и пожары в городе, и ракеты, а у левого берега – пламя, охватившее какую-то баржу, загоревшуюся, должно быть, от попадания снаряда. Противник, владевший частью Мамаева кургана, откуда многое можно было разглядеть, по-видимому, не сразу оценил масштабы переправы, но все же держал под обстрелом всю ее трассу. От артиллерийского огня погиб катер, имевший на борту роту автоматчиков, не обошлось без потерь, правда небольших, и на других судах.

А высадка первых подразделений – несмотря на то что пристань находилась в наших руках – походила на десант. Сделав все мыслимое, чтобы можно было принять подкрепление, мы не смогли, однако, очистить от гитлеровцев весь примыкающий к причалам район. Враг, засевший рядом – пусть не сплошным фронтом, а на отдельных участках, – встречал высаживающихся бойцов огнем, и они с ходу вступали в бой, отвоевывая плацдарм для развертывания следующих подразделений. Уклоняясь от обстрела, некоторые мелкие суда подходили к берегу не у пристани, а где-нибудь поблизости, и часть бойцов высаживалась прямо в воду.

Надо сказать, что еще до наступления темноты на берегу в районе центральной переправы был развернут армейский ВПУ – вспомогательный пункт управления. При том напряжении, какого достигли бои в центре города, он стал необходим, и именно у переправы, удержать которую надо было во что бы то ни стало. Возглавлял ВПУ генерал-майор артиллерии Н. М. Пожарский, распоряжавшийся тут от имени командарма. Обязанности общевойскового начальника возлагались на заместителя начарта уже не впервые (напомню – он командовал оперативной группой на левом фланге армии), однако здесь, у переправы, роль Пожарского и его помощников была особенно ответственной. Непосредственно с ВПУ они управляли и разнородными силами, прикрывавшими высадку подкреплений, и постепенно вводимыми в бой частями прибывающей дивизии. Пока не переправилось ее командование, представители штаба армии ставили боевую задачу каждому высадившемуся подразделению. Милиционеры из истребительной роты, охранявшей причалы, назначались проводниками – они хорошо знали город.

На поддержку двинувшихся вперед батальонов были переключены все танки, приданные вечером боевым группам штарма. Отряду, высадившемуся с самых первых катеров, прокладывали путь три тридцатьчетверки группы подполковника Вайнруба. Устремившиеся за машинами бойцы не догадывались, конечно, что головную ведет заместитель начальника бронетанковых войск 62-й армии.

Артиллерийский полк 13-й дивизии, занявший огневые позиции на левом берегу, смог, как и другая артиллерия, размещенная за Волгой, поддерживать стрелковые полки лишь некоторое время спустя, когда четче обозначился их передний край. До этого вести огонь по каким-либо целям в центре города можно было только с кратчайших дистанций, прямой наводкой, ибо во многих местах между набережной и железной дорогой создалось нечто вроде слоеного пирога: дома, дворы, укрытия, захваченные гитлеровцами и удерживаемые нами, располагались вперемежку. Штабные операторы далеко не всегда знали, каким карандашом – красным или синим, – обвести на плане города такое-то здание.

Не помню точно, в котором часу комдив 13-й гвардейской Александр Ильич Родимцев добрался до армейского КП. Во всяком случае к тому времени его полки уже значительно углубились в город, очистив от фашистов водокачку, универмаг, гвоздильный завод и другие объекты (Дом специалистов продолжала удерживать изолированная группа немцев).

Проводник, сопровождавший Родимцева, был по дороге убит. Самому комдиву, должно быть, не раз пришлось укрываться в развалинах или воронках, и он, как, впрочем, и все приходившие из города, вошел в подземелье, отряхиваясь от известки и пыли.

Родимцеву было тридцать семь лет, но на вид он казался моложе. Об этом молодом генерале я не знал тогда почти ничего. Должен признаться – не знал и того, что бить фашистов он начал под Мадридом и Гвадалахарой и Золотую Звезду Героя Советского Союза заслужил именно там.

В тот момент было, разумеется, не до расспросов, не относящихся к кипевшему в городе бою, и служебный путь генерала Родимцева я узнал немного позже. Кадровый кавалерист, он стал затем авиадесантником и даже летчиком. А в Испании сражался в пехоте. Впрочем, и воздушно-десантной бригаде, командиром которой застала его Великая Отечественная война, пришлось вскоре действовать как обычной стрелковой. Словом, комдив имел за плечами помимо Академии имени М. В. Фрунзе весьма разносторонний военный опыт.

От первой встречи с Родимцевым осталось впечатление, что это человек живого ума и быстрой реакции, очень собранный, уверенный в себе и своих людях и, вероятно, самолюбивый. Таким он и оказался, причем самолюбив его ощущалось не как что-То узколичное, оно жило в нем неотделимо от большой командирской гордости за свою дивизию – сплоченную, стойкую, способную на многое.

А парашютный значок комдива напоминал, что в его дивизии есть и воздушнодесантники. Она комплектовалась не так, как 33-я или 35-я гвардейские, полностью состоявшие из "крылатой пехоты". В 13-ю гвардейскую была преобразована в начале сорок второго года отличившаяся во многих боях 87-я стрелковая (освободившийся ее номер перешел к знакомой уже читателю дивизии полковника Казарцева, тогда еще только формировавшейся). В восемьдесят седьмую первого состава, сколоченную на Юго-Западном фронте, входили три воздушно-десантные бригады, одной из которых командовал полковник Родимцев.

Лишь немногие бойцы этих бригад дошли до Сталинграда. И все же что-то от боевого стиля воздушнодесантников было и в стремительности, с которой гвардейцы ворвались на берег, и в напоре, с каким они развивали свой начальный успех, углубляясь в город. Воплощением молодого боевого задора предстал перед нами и сам комдив.

После вопросов сугубо практических, касавшихся действий и состояния дивизии, командарм Чуйков спросил Родимцева, какое у него тут, в Сталинграде, настроение.

Александр Ильич ответил:

– Я коммунист и никуда отсюда не уйду.

Между тем положение дивизии, точнее – двух ее переправившихся полков становилось с каждым часом все более трудным. Гвардейцы вышли на рубеж проходящей по городу железной дороги, но закрепиться там до того, как противник возобновил наступление, времени не имели. Враг же, не решившись на крупную атаку ночью, хотя и упустил момент, когда у нас оставались в центре города фактически лишь небольшие отряды, обладал и теперь огромным численным перевесом: каждому из полков Родимцева противостояла дивизия, усиленная значительным числом танков. И как обычно, атаки гитлеровцев предварялись массированными ударами с воздуха.

Одной из немецких дивизий, вторгшихся в город, была 71-я пехотная. Как рассказывал потом Родимцев, военная судьба свела его с нею в третий раз. В сорок первом году, под Киевом, воздушно-десантный корпус, в котором Родимцев командовал бригадой, так потрепал эту дивизию, что ее отправили на переформирование во Францию. А летом сорок второго наша 13-я гвардейская имела с ней дело под Харьковом, где уничтожила один из ее полков. Теперь гвардейцы дрались со "старой знакомой" на улицах Сталинграда...

Бои приняли ожесточеннейший характер, доходя до рукопашных схваток. Однако существенно продвинуться в центре (а существенными стали тут и сто метров) противнику не удавалось. Вокзал Сталинград-I четыре раза переходил из рук в руки и в конце концов остался у нас. Занявший и удерживавший его 1-й батальон 42-го гвардейского полка (батальоном командовал старший лейтенант Черников, а после его ранения – старший лейтенант Федосеев) приковал к этому участку до полка фашистской пехоты.

Хуже обстояло дело с Мамаевым курганом. Тот полк дивизии Родимцева, который планировалось выдвинуть на эту важнейшую высоту, находился еще за Волгой. Бои за курган вместе с остатками 112-й дивизии Ермолкина вел малочисленный полк НКВД, и положение там подчас бывало неясным: связные добирались долго. Командарм не находил себе места, не зная, в чьих руках сейчас высота 102.

Тяжелые бои шли на левом фланге, где наступала вторая из двух главных ударных группировок противника, а наши войска оставались без подкреплений. Стержневой, цементирующей силой обороны там по-прежнему являлась 35-я гвардейская дивизия, командиру которой полковнику Дубянскому были подчинены его соседи. В самой дивизии, хотя она два дня назад получила небольшое маршевое пополнение, к утру 15 сентября насчитывалось около пятисот бойцов. В приданном ей полку из дивизии Сараева – сто тридцать пять...

Левый фланг, как и прежде, держался тем, что на него работало много артиллерии, в том числе реактивной – "катюш". А о том, насколько туго было с людьми в стрелковых частях и как расчетливо приходилось их распределять, говорит такой вспомнившийся мне сейчас факт. Когда из окружения в районе Купоросного (это происходило 12 или 13 сентября) вырвались подразделения 131-й стрелковой дивизии, всего до трехсот человек, из них образовали в тылах Южной группы резерв командарма. И считалось, что уже есть что передать Дубянскому при крайних обстоятельствах.

Не знаю, в какой мере было тогда осведомлено гитлеровское командование о реальной численности наших войск на юго-западных окраинах Сталинграда. Однако незадолго перед тем оно прибавило к действовавшим на этом направлении 14-й и 24-й танковым дивизиям и 94-й пехотной еще 29-ю моторизованную.

А Дубянский – вынужденно, но довольно успешно – применял тактику "разреженной обороны". Не имея столько бойцов, чтобы занять сплошную линию окопов, он разместил их группами от нескольких человек до взвода на расстоянии до полутораста метров одна от другой. Эти маленькие узлы сопротивления располагали достаточными средствами, чтобы перекрывать огнем все пространство перед собой и поддерживать друг друга. Шестьсот – семьсот бойцов держали четырехкилометровый участок фронта, причем благодаря такой рассредоточенности потери при налетах вражеской авиации были невелики.

Относительной устойчивости "разреженной обороны" способствовал рельеф района, изрезанного оврагами, не везде проходимого для танков. А наши поврежденные танки, вкопанные в землю, служили дотами. Но при всем этом долго продержаться тут такими силами было, конечно, нельзя.

15 сентября гитлеровцы, использовав порывистый юго-западный ветер, подожгли пригород Минина и Ельшанку, где еще уцелело в садах и у балочек немало деревянных строений. Наши подразделения, позиции которых оказались среди огня и дыма, вынуждены были временно отойти. Распространившийся пожар приблизился к КП 35-й дивизии. Тем временем на других участках противник начал очередную атаку. Полковник Дубянский, докладывавший мне обстановку по телефону, внезапно прервал разговор, сказав, что продолжать его сейчас не имеет возможности.

Связь возобновилась часа через три, уже по заново подтянутым к магистральной линии проводам – прежние выгорели. За это время командный пункт Дубянского побывал и в огне пожара, и в круговой обороне. Однако управления частями комдив не потерял и, как ни ограниченны были его силы, сумел, введя в бой саперов, взять почти что в кольцо прорвавшихся в тылы дивизии гитлеровцев, заставив их отступить.

В итоге дня бойцы 35-й гвардейской вернулись на свои позиции в выгоревшей Ельшанке. Но в Купоросном, у Волги, откуда за последние трое суток врага дважды удавалось оттеснять, он теперь закрепился, увеличив разрыв между нашей и 64-й армиями. Контратаки ее частей с юга заметных результатов не дали. Нам же ударить навстречу было нечем.

Потери гитлеровцев в Сталинграде и его южных предместьях за 14-15 сентября мы оценивали не менее чем в две тысячи солдат только убитыми. За те же два дня было выведено из строя более 50 фашистских танков.

Эти цифры говорят об ожесточенности боев, о том, какое сопротивление встречал наступающий враг. Однако он явно рассчитывал не сегодня, так завтра сбросить нас в Волгу.

В ночь на 16 сентября переправился третий полк дивизии Родимцева – 39-й стрелковый под командованием майора С. С. Долгова. В соответствии с боевой задачей, поставленной полку еще на том берегу, он был высажен не там, где два других, а в районе завода "Красный Октябрь", ближе к Мамаеву кургану.

К этому времени вершиной кургана завладели немцы. Когда рассвело, на одном из водонапорных баков стал различим фашистский флаг.

Таким образом, задача полка – занять и оборонять высоту 102, сперва предполагавшая просто смену державшихся там подразделений, теперь означала отбить курган у врага.

Задачу эту полк майора Долгова выполнил. Ему содействовал полк капитана Асеева из 112-й дивизии, который фактически был небольшим отрядом. Поддерживала гвардейцев также 27-я танковая бригада, состоявшая в то утро из четырех танков.

Ответственная роль при взятии высоты выпала 1-му батальону 39-го полка, которым командовал капитан Исаков. Молодой комбат действовал не только очень решительно, но и весьма расчетливо, а кое в чем – по-новаторски. Там, где это было выгодно, подразделения батальона продвигались вперед не перебежками, а цепью (а так как противник атаки не ждал и организованный огонь повел лишь через несколько минут, быстрое сближение с ним сократило наши потери). Умели бойцы Исакова и огонь вести на ходу. Такие тактические приемы тогда еще не предусматривались уставом, однако их подсказывала практика войны.

Все это могло служить своего рода аттестацией генералу Родимцеву: получив при доукомплектовании дивизии время на боевую подготовку, он смело вводил в практику обучения все то, что вынес из опыта первых военных месяцев.

Вскоре командир дивизии сам побывал на Мамаевом кургане, после чего обстоятельно доложил о положении на высоте. На северных и восточных ее скатах гитлеровцы сумели чрезвычайно быстро, за какие-нибудь часы, которые они там хозяйничали, соорудить дзоты, и подавление их в ходе атаки стоило жизни не одному гвардейцу. Теперь полк Долгова закреплялся на западных скатах. На вершине, представлявшей идеальную позицию для корректировщиков, был развернут НП дивизионной артиллерии, стоявшей на левом берегу, и она начала пристрелку целей за курганом. Полковая артиллерия приготовилась бить прямой наводкой.

Следовало ожидать, что противник очень скоро попытается опять овладеть высотой, и действительно, новые атаки на нее начались еще до полудня.

Появление в Сталинграде свежей гвардейской дивизии, первые ее успехи подняли дух во всей армии – этого нельзя было не ощутить даже при коротких телефонных разговорах с командирами на любом участке обороны. Однако рассчитывать, что теперь вообще станет легче, не приходилось.

Если в центре города и удалось потеснить врага, то все же далеко не до тех рубежей, с которых он начал наступать утором 14-го: большой массив кварталов за железной дорогой остался в его руках. Особенно же тревожило состояние левого фланга армии, всей нашей обороны к югу от Царицы, где не осталось ни одной полнокровной стрелковой части.

Армия остро нуждалась в новых подкреплениях, и командарм Чуйков без обиняков докладывал об этом командованию фронта. Оттуда отвечали: подкрепления будут. Вновь обещали также помощь с севера – очевидно, там готовился еще один удар по неприятельской группировке, разъединившей нас с правыми соседями в августе.

Следующее подкрепление армия получила через двое суток после того, как переправился последний полк Родимцева. Но до этого успело произойти многое.

* * *

В неравной схватке, если она затягивается, настает в конце концов момент, когда сила большая начинает одолевать меньшую. Так получилось на нашем левом фланге, где перевес наседавшего врага и в солдатах, и в танках, не говоря уже о его господстве в воздухе, был слишком велик.

Через пригород Минина гитлеровцы прорвались в глубь зацарицынской части города, к расположенному недалеко от товарной железнодорожной станции Сталинград-II элеватору. Еще недавно элеватор был полон пшеницы нового урожая, но почти всю ее успели вывезти за Волгу. Массивное здание, возвышающееся над всем районом, использовалось в качестве НП и было на учете как особо выгодный опорный пункт на случай уличных боев. В нем заблаговременно заняло оборону небольшое подразделение дивизии Дубянского. Когда к элеватору подступил батальон немецкой пехоты с танками, там было около сорока бойцов-воздушнодесантников. Они и приняли бой. Фашисты ворвались в здание, однако полностью овладеть им не смогли.

Скоро в Сталинграде стало не редкостью, что в одном и том же доме одновременно находятся и наши бойцы, и гитлеровцы, а "линия фронта" пересекает подвалы, лестничные клетки, этажи, проходя где по горизонтали, где по вертикали. Элеватор явился одним из первых таких зданий, и упорнейшая борьба за него шла в течение ряда дней.

Резко ухудшалось положение, и без того крайне тяжелое, на участке фронта, примыкающем с юга к долине Царицы.

По донесению командира 244-й дивизии полковника Афанасьева, к утру 16 сентября у него оставалось 228 штыков, считая и поставленных в строй саперов, разведчиков. Накануне бронебойщики дивизии уничтожили шесть фашистских танков, а в этот день было подбито и сожжено еще одиннадцать. Однако у дивизии не хватало сил помешать вклиниванию противника на своем левом фланге, и скоро ее подразделениям пришлось занять круговую оборону. Дивизионный КП (он располагался последние два дня под виадуком близ трамвайного парка имени М. В. Фрунзе) прикрывали боевые группы из командиров штаба и охраны во главе с начальником штадива подполковником Сыщуком.

Остатки дивизии, прижатые к руслу Царицы, выстояли на этом рубеже до вечера. Но вести завтра какие-либо активные действия, подняться даже в небольшую контратаку тут было уже некому.

Однако существовал слаженный, хорошо зарекомендовавший себя штаб, сохранился костяк подразделений. Учитывая это, командарм, посоветовавшись со мною и Гуровым, решил в ночь на 17 сентября придать дивизии Афанасьева (практически – влить в нее) 270-й стрелковый полк НКВД из дивизии Сараева. Афанасьеву ставилась задача: не пустить гитлеровцев через Царицу в центр города.

Так удалось еще на некоторый срок сохранить 244-ю дивизию на переднем крае. 17 сентября она еще раз задержала немалые силы противника, стойко отбивая удар, направленный через Царицу в тылы дивизии Родимцева.

Когда ночью перед этим обсуждали, как быть с дивизией Афанасьева, Кузьма Акимович Гуров вспомнил ее прибытие в нашу армию из резерва 57-й меньше двух недель назад. Знакомясь тогда с новой дивизией, мы узнали и о том, что двести ее бойцов только что подали заявления с просьбой принять их в ряды большевистской партии. Это был их ответ на приказ о срочной переброске в Сталинград. А нам с Гуровым это немало сказало о состоянии духа соединения, которому предстояло прямо с марша контратаковать врага в районе Садовой.

Дивизия, насчитывавшая и вначале немногим больше четырех тысяч человек (среди них было немало коренных сталинградцев), очень выручила тогда пашу армию. Не подводила она и потом: неся потери, день ото дня сокращаясь численно, продолжала сражаться стойко и упорно. Только раз была прорвана оборона одного из ее полков – после того как на этом участке полег целый батальон, – но комдив сумел справиться с положением собственными силами.

Полковник Георгий Афанасьевич Афанасьев (впоследствии он стал генералом) вообще крайне редко просил о какой-нибудь помощи. Его соединение было одним из первых, где своими силами обеспечили доставку из-за Волги боеприпасов – на собранных саперами плотах – и эвакуацию на левый берег раненых.

Боевые действия 244-й дивизии в Сталинграде закончились (тут я забегаю немного вперед) 20 сентября, когда остававшиеся в строю бойцы – сводный отряд, условно именовавшийся 914-м стрелковым полком, – были переданы в бригаду Батракова, а командование, штадив и штабы остальных полков переправились за Волгу – формировать соединение заново. Пробыв в составе 62-й армии шестнадцать грозных ночей и дней (по документам получается немного больше, но я говорю о сроке фактическом), дивизия полковника Афанасьева оставила по себе добрую память.

Чтобы почувствовать, насколько осложнилась обстановка за Царицей, достаточно было выглянуть из штольни, где располагался наш КП.

Когда двое суток назад уличные бои приблизились на несколько сотен метров к верхнему входу в штольню со стороны Пушкинской улицы, из-за Царицы доносились лишь отдаленные звуки боя. Тогда долина высохшей за лето речки с ее песчаными откосами и зарослями камыша вокруг колдобин, где, как в маленьких озерках, задержалась вода, выглядела еще совсем по-мирному. А теперь в этих камышах и под недалеким мостом появились немецкие автоматчики, пытавшиеся обстреливать нижний вход в штольню. Охрана штаба армии уже не раз вступала с ними в бой, оттесняя от командного пункта.

Автоматчики проникали по широкой долине Царицы, которая в километре с небольшим отсюда, за железнодорожным мостом, находилась в руках противника. Но вход в наше подземелье обстреливался и с противоположного, южного берега, куда прорывались отдельные группы гитлеровцев через выходящие к речке жилые кварталы. Там, в зацарицынской части города, остатки одних наших частей еще удерживали фронт под Купоросным, не давая врагу продвигаться на север вдоль Волги, а остатки других вели тяжелые уличные бои. Особенно упорные бои шли за элеватор и вокзал Сталинград-II.

На левом крыле, как нигде остро, не хватало людей – и бойцов, и среднего комсостава. Никак не удавалось пополнить хотя бы до тысячи штыков основное здесь соединение – 35-ю гвардейскую дивизию Дубянского. Запомнилось, что минометной ротой, состоявшей из десяти – двенадцати красноармейцев, командовал там военфельдшер. Недавно мне помогли выяснить, что это был Иван Акимович Юрченко, 1921 года рождения, кандидат партии.

А как обрадовался полковник Дубянский, когда мы смогли послать ему на подмогу небольшой отряд матросов! Не помню сейчас, прибыли ли они с Волжской флотилии или откуда-то еще.

Где только не искали мы в те дни сотню или даже несколько десятков бойцов, которых можно было бы поставить в строй!

По какому-то поводу у меня был телефонный разговор с полковником Казарцевым, командиром 87-й стрелковой дивизии. Теперь он с теми дивизионными штабистами, которые остались в живых, находился за Волгой и вот-вот должен был отправиться дальше в тыл – возрождать дивизию. Я больше не мог ничего приказывать Казарцеву: из списков 62-й армии дивизия была исключена. Однако, подумав, что за эти дни у комдива могло собраться сколько-то бойцов – вернувшихся из госпиталей, из командировок и мало ли еще откуда, я спросил просто по-товарищески:

– Александр Игнатьевич, вы людьми не разбогатели? А то у нас...

Договаривать не понадобилось – Казарцев, который сам только что был в Сталинграде, и так все понял. Он вовсе не был обязан выполнять мою просьбу, к тому же и не высказанную прямо, но сделал все, что мог. Прошло несколько часов, и комендант переправы доложил: в распоряжение штарма прибыли шестьдесят бойцов от командира 87-й стрелковой...

На том и распрощались мы тогда с полковником Казарцевым, еще раз заставившим испытать к нему чувство глубокого уважения и благодарности. А два года спустя, командуя 5-й армией 3-го Белорусского фронта, я встретился с генералом Казарцевым, назначенным в нашу армию командиром корпуса. И мы еще повоевали вместе в иное время, по-своему трудное, но уже не такое тяжелое.

* * *

Как ни ухудшалось положение на левом фланге, 17 сентября самым тревожным участком опять стал центральный. Едва рассвело, гитлеровцы, после сильной бомбежки и мощных огневых налетов, атаковали позиции 13-й гвардейской дивизии по всему ее фронту, включая Мамаев курган. Только на улицах города фашистскую пехоту поддерживало около ста танков. Еще не менее двух десятков их поползло к западным скатам высоты 102.

Вероятно, противник уже точно установил, что наша армия пополнена всего одной дивизией. И пока к нам не прибыли новые подкрепления, Паулюс спешил осуществить то, что сорвалось у него 14 и 15 сентября, – широким прорывом к Волге в центре города рассечь армию надвое, предрешив тем самым быстрый захват всего Сталинграда.

От переднего края полков Родимцева до волжского берега во многих местах было всего несколько сотен метров. В таких условиях, как ни старайся сделать оборону жесткой, вряд ли удалось бы выстоять, если придерживаться пассивной тактики. Просто стоять насмерть было мало – чтобы удержаться, требовалось контратаковать.

Так и действовали гвардейцы 13-й дивизии. Батальоны полка Елина еще утром ворвались на несколько находившихся в руках противника улиц Республиканскую, Профсоюзную, Пролетарскую, и это существенно повлияло на результаты всего боевого дня. Но в некоторых других местах продвинулись, хоть и не намного, гитлеровцы. Кое-где стала возникать угроза окружения наших подразделений.

Как и раньше, многое зависело от исхода разгоревшейся с новой силой борьбы за вокзал Сталинград-I – ключевую позицию в центре города. Вокзал опять переходил из рук в руки, и сколько раз переходил – уточнять не берусь. Думаю, что даже в нашем журнале боевых действий зафиксированы не все случаи, когда он захватывался гитлеровцами и вновь от них очищался. Был случай, когда наши бойцы вынуждены были покинуть полуразрушенный вокзал из-за охватившего его пожара. Они окопались вокруг – на железнодорожных путях и в сквере, не теряя контроля над зданием, и при первой возможности вернулись в вокзальные руины.

Бои за вокзал по-прежнему вел батальон старшего лейтенанта Ф. Г. Федосеева. Он, естественно, имел потери, численный перевес противника сказывался в этом районе все сильнее. Но добавить Федосееву хотя бы роту из двух полков, сражавшихся в центральной части города, было невозможно. Да и не рота тут была нужна.

Мы пошли на несколько рискованную меру – Родимцев получил "добро" на то, чтобы выдвинуть к вокзалу два батальона полка Долгова из района Мамаева кургана, где вражеские атаки отбивались немного легче, а там оставить пока один батальон с полковой артиллерией. В тот момент это была единственная возможность помочь защитникам вокзала и вообще ослабить нажим на полки Елина и Панихина.

Довести задуманное до конца, правда, не удалось – тем двум батальонам не дала соединиться с Федосеевым висевшая над городом неприятельская авиация. И все же важнейшие позиции были в конечном счете удержаны. В том числе и вокзал и Мамаев курган.

В отношении вокзала это, впрочем, выяснилось не сразу: связь с батальоном Федосеева поддерживалась только живая, а добраться туда или оттуда, как ни близко это было, стало непросто.

Для получения достоверных сведений о том, что там происходит, к вокзалу не раз посылались наши штабные офицеры связи. Однажды с таким заданием был послан прикомандированный к оперативному отделу старший политрук Падерин. В качестве вещественного доказательства того, что он был не где-то около вокзала, а в самом здании и что, следовательно, оно в наших руках, Падерин предъявил связку ключей от билетных касс. Это очень понравилось Василию Ивановичу Чуйкову, которого мучила затянувшаяся неизвестность.

Тем временем командарм и весь Военный совет армии приходили к убеждению, что надо переносить в другое место наш КП.

"Царицынское подземелье", защищавшее от любых бомб и снарядов, но душное, невентилируемое, где усталые люди нередко теряли способность работать, впадая в тяжелое, не приносящее и отдыха забытье, всем нам за эти четыре дня осточертело. Признаться, не раз думалось: "Как смог тут высидеть более долгий срок штаб фронта?" Однако дело было не только в изнуряющей духоте штольни. Теперь наш КП оказался практически на левом фланге армейской полосы, причем сообщаться с правым флангом армии, да и с большинством других частей, действующих севернее Царицы, приходилось через узкое прибрежное пространство, по которому не всегда можно было беспрепятственно передвигаться, так как и здесь в отдельных зданиях сидели гитлеровцы.

У центральной переправы продолжал действовать наш вспомогательный пункт управления во главе с Пожарским. Но следовало и армейскому КП быть ближе к ключевым позициям обороны, в том числе – к крупным заводам, ближе к основной группе войск, чтобы ни при каких обстоятельствах не оказаться от них отрезанным. И чтобы в войсках знали: командование армии, Военный совет тут, рядом.

Долго выбирать новое место было некогда. Более или менее подходящее нашлось на берегу Волги между заводами "Красный Октябрь" и "Баррикады", посередине армейской полосы, примерно на одинаковом расстоянии от тогдашних флангов. Командующий фронтом согласился в нашим предложением не сразу вероятно, потому, что другого столь надежного укрытия, как "Царицынское подземелье", быть не могло. Но затем передал, что перенести КП и штарм разрешает.