Текст книги "Сталинградский рубеж"

Автор книги: Николай Крылов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)

Большинство штабистов, а также и политотдельцы, кроме оставшегося с нами бригадного комиссара И. В. Васильева, перебрались на новое место в ночь на 17 сентября. Военный совет, оперативный отдел, разведчики должны были перейти туда к исходу следующей ночи.

Последние часы на царицынском КП проходили тревожно. Еще в середине дня создалась тяжелая обстановка выше по долине Царицы, на северном ее берегу. Обойдя с флангов 42-ю стрелковую бригаду полковника Батракова, гитлеровцы зашли ей в тыл. Поскольку восстановить здесь положение было нечем, стал неизбежным отвод бригады на новый рубеж. Однако связь с Батраковым прервалась.

Только в начале ночи, получив наконец приказ, бригада с боем вышла из окружения. Батраков доложил, что вынесены все раненые. В их числе был умирающий военком бригады полковой комиссар С. Н. Щапин.

Раненые лежали и в нашей штольне, в отсеках, ближайших к выходам, где было больше воздуха. Такое использование блиндажа штаба армии, конечно, против всяких правил. Но раненых из сражавшихся рядом частей, которых выносили по долине Царицы к переправе, часто было негде больше укрыть, если приходилось пережидать сильный огонь.

Ближе всех к "Царицынскому подземелью" проходили позиции 244-й дивизии, и полковник Афанасьев уже прислал своих связистов – с нашим уходом штольня предназначалась для его командного пункта.

Но главное, чем мы жили в ту ночь и за что больше всего тревожились, происходило на Волге: с наступлением темноты с левого берега начинали переправляться батальоны 92-й отдельной стрелковой бригады.

Бригада передавалась армии из резерва Ставки и, как мы уже знаем, была хорошо укомплектована. Она не именовалась морской, но большинство бойцов составляли матросы с Балтики и Севера. А комсостав в основном был из общевойсковиков.

Эта свежая часть предназначалась для укрепления нашего левого фланга и предотвращения назревающего прорыва гитлеровцев к Волге вдоль долины Царицы. Одновременно в другом месте, напротив "Красного Октября", переправлялась 137-я танковая бригада подполковника К. С. Удовиченко. Она должна была выдвинуться к Мамаеву кургану, чтобы поддерживать правый фланг дивизии Родимцева вместо 27-й танковой бригады, от которой практически ничего не осталось.

Обстановка на Волге была обычной: трассы переправ – под вражеским огнем. Однако воспрепятствовать перевозке войск противнику не удавалось. Представители штаба армии встречали высадившиеся подразделения, выводили их в районы сосредоточения, к назначенным рубежам.

Соединившись еще раз с ВПУ и переговорив с Пожарским, на которого временно переключили все каналы боевого управления, командарм решительно поднялся с места:

– Ну что ж, пошли!

Операторы убирают последнюю карту. Покидаем опустевшую уже штольню с сознанием, что делаем это более чем вовремя: управлять армией отсюда больше нельзя.

До нового КП, если, оторвавшись от реальной обстановки, проложить на плане города кратчайший маршрут, – километров одиннадцать-двенадцать. Но обстановка не та, что была четыре дня назад, когда еще удалось с грехом пополам добраться от Мамаева кургана до Царицы на "виллисах". Полковник Г. И. Витков, отвечающий за "перебазирование" Военного совета и оперативных работников штаба со всеми документами, считал, что сейчас наш проезд берегом Волги, мимо захваченных немцами зданий, возможен разве что в танках.

А так как танков в его распоряжении не имелось, был предложен такой путь: переправиться через Волгу в Красную Слободу, проехать по левому берегу несколько километров на машинах и вновь пересечь Волгу у "Красного Октября". Сложновато... Однако пришлось на это согласиться.

С группой автоматчиков спускаемся к устью Царицы. Над ее долиной время от времени пролетают снаряды и мины, но нашу "штабную колонну" специально не обстреливают – вышли незаметно. Знало ли гитлеровское командование, где помещался в эти дни штаб 62-й армии? Гуров убежден – не знало: иначе обязательно попыталось бы нас захватить. Пожалуй, он прав.

Вспышка ракеты осветила пустой деревянный мост со старинными фонарными столбами. Уже с трудом верилось, что это по нему я проезжал месяц назад, только что прибыв в Сталинград. Тогда мост был еще составной частью людной, оживленной городской магистрали...

Чем ближе к Волге, тем светлее – что-то горит на берегу. А над самой Волгой вразброс возникают и гаснут вспышки разрывов. Противник не знает, закончены ли на сегодня перевозки, и держит вероятную трассу переправы под методическим огнем.

И вдруг, словно специально для нас, обстрел реки прекращается. Все без команды ускоряют шаг – надо пользоваться этой паузой, раз уж повезло!

Не помню, заказывался ли для нашей "команды" катер, считались ли гребные лодки сперва запасным вариантом на случай, если катер задержится. Так или иначе, нас ждали лишь длинные рыбацкие ладьи. В них сложили штабное имущество и личные вещи, расселись сами (Витков настоял при этом, чтобы командующий, член Военного совета и я сели в три разные лодки) и, не мешкая, оттолкнулись от берега. Бойцы охраны и адъютанты налегли на весла.

Потом, на стремнине, им принялись помогать все, и с течением, начавшим было сносить нас вниз, справились. Лодкам удавалось держаться в темноте. Только раз в нашу сторону протянулась трассирующая очередь – должно быть, из Дома специалистов. Правый берег, насколько хватало глаз, был охвачен заревом, весь во вспышках и отблесках огня. Лишь сам оказавшись посреди реки, я понял, каким грозным открывается Сталинград бойцам и командирам переправляющихся к нам частей.

Впереди надвигался большой остров Голодный, разделяющий реку на два широких рукава. Темень, так выручавшая нас, тут немного подвела: первая лодка, а за ней и вторая наткнулись на какие-то препятствия. Услышав сильный плеск и чертыханье, я уже забеспокоился за Чуйкова и Гурова. Но их лодки не перевернулись, только зачерпнули порядочно воды. Остров мы пересекли пешком, пока лодки налегке огибали его северный выступ. У бойцов, занимавших тут оборону, были наготове и другие.

Тыловики, встречавшие на левом берегу с машинами, уговорили Чуйкова и Гурова заехать по дороге в горячую баньку – после вынужденного купанья это было нелишне. А я с остальными штабистами поехал прямо к верхней переправе. Бронекатер Волжской флотилии быстро и без приключений доставил нас обратно на правый берег.

Так в первый и последний раз за Сталинградскую оборону я побывал накоротке на левом берегу Волги.

К рассвету вернулись оттуда Чуйков и Гуров со своими адъютантами. После бани их снабдили теплыми солдатскими куртками – естественно, без знаков различия. Василий Иванович, смеясь, рассказал, как командир бронекатера не хотел признавать его в таком виде ни командармом, ни генералом, строго потребовал документы...

* * *

В армейском журнале боевых действий место нашего командного пункта 18 сентября 1942 года было обозначено рукою капитана Барановского так: "Овраг в 1 км севернее пристани "Красный Октябрь".

Новый КП 62-й армии мало походил на то, что обычно под этим подразумевается. Под обрывистым, прорезанным балками откосом волжского берега успели отрыть лишь несколько защитных щелей, а в самом откосе – ниши вроде нор или ласточкиных гнезд. Настоящие блиндажи готовы еще не были. Но на стоявших рядом баржах, частично притопленных, имелись сухие отсеки, пригодные хотя бы для временного размещения наших служб. А те отделы штаба, которым не обязательно быть под рукой, пристроили наверху, на территории "Красного Октября". И главное – связь тут уже действовала.

Полуразбитые баржи и громоздившиеся вокруг металлические конструкции невывезенное заводское оборудование – придавали всему участку берега вид какой-то свалки, и это нас вполне устраивало. Хотя фашистские самолеты, появившиеся утром над городом, и сбросили невдалеке несколько бомб, враг вряд ли мог заподозрить, что здесь развертывается командный пункт армии.

А на КП жизнь входила в свою колею. Привычные к переездам операторы, устроившись поближе к узлу связи в получив с вспомогательного пункта управления последние данные обстановки, засели за рабочие карты. Строгий комендант штаба капитан Гладышев, бывший кавалерист, еще не расставшийся со шпорами, придирчиво проверял маскировку временных убежищ. Михаил Григорьевич Гладышев вспоминается мне как совершенно неутомимый, никогда не знавший покоя человек, который при необходимости охотно брал на себя любые новые обязанности. Одно время он заменял моего адъютанта Белоусова, уехавшего в командировку, а потом все чаще использовался в качестве офицера связи и в конце концов был официально зачислен в оперативный отдел. Из 62-й армии Гладышев выбыл после тяжелого ранения, но потом вернулся в строй, а ныне подполковник запаса.

Военком штаба батальонный комиссар Леонтий Ипатович Носков взял шефство над кухней: переезд переездом, трудности трудностями, а людей надо накормить. Носков в штарме недавно: всего несколько дней назад, перед тем как КП перешел с Мамаева кургана к Царице, его выдвинули на эту должность из аппарата политотдела. Но Леонтий Ипатович уже заслужил общее уважение своей спокойной и доброжелательной внимательностью к товарищам. А я нашел в нем надежную партийную опору в работе со штабным коллективом.

Когда спрашиваешь теперь самого себя, какие качества ставили мы тогда на первый план у наших штабистов, что старались всячески поддержать и развить в них, память твердо подсказывает: прежде всего – личную убежденность в том, что армия в Сталинграде может выстоять, личную готовность и решимость сделать для этого все возможное.

Такая убежденность, такая готовность и решимость, нашедшие потом выражение в крылатой фразе снайпера Василия Зайцева: "За Волгой для нас земли нет!" – становились необходимы здесь, в Сталинграде, каждому. Каи же было не требовать их вдвойне от людей, причастных к боевому управлению армией?

Ну а уж если человек, находящийся у многих на виду, сам не чувствовал себя уверенно на сталинградской земле, не мог держаться тут так, как надо было держаться всем, тогда приходилось делать определенные выводы. Пусть редко, но приходилось. Мне памятны слова, сказанные однажды (позже, в октябре, в еще более трудное время) членом Военного совета Кузьмой Акимовичем Гуровым:

– Кому невмоготу тут, пусть уходит за Волгу. Только если имеет партбилет, пусть оставляет его здесь, чтоб не числиться на том берегу дезертировавшим коммунистом.

Это вырвалось у него из самого сердца. И так, словно не из одного его сердца, а из всех наших.

Сразу после перехода на новый КП в армии были произведены некоторые должностные перемещения, вызванные изменением обстановки. Отныне возглавлять любой наш род войск, любую боевую службу мог лишь командир, постоянно находящийся на правом берегу.

Поясню, о чем идет речь. За Волгой стояла, например, значительная часть нашей артиллерии. Там, с артполками, в основном находился и начальник артиллерии, а на правом берегу, у переднего края, – его заместитель Н. М. Пожарский. До какого-то времени это было оправданным, и дел у начарта на том берегу, разумеется, хватало. Но управление огнем производилось все-таки с правого берега, все важнейшие вопросы боевого использования артиллерии решались здесь, и получалось, что решались они Пожарским, что фактически артиллерией армии командует он.

И Василий Иванович Чуйков со свойственной ему решительностью сделал вывод: пора это узаконить, сделать Пожарского начартом. Военный совет армии согласился с мнением командующего.

Перемещения начальников любого ранга в боевой обстановке я всегда считал крайне нежелательными, если без этого можно обойтись. Командир, который привел свою часть на передний край, должен оставаться с нею до конца. Однако в данном случае мы отнюдь не отступали от этого правила, а наоборот – утверждали его.

Свои, но схожие причины были и на то, чтобы произвести перемещения в командовании инженерных войск (их "хозяйство" в значительной мере располагалось тоже за Волгой, но управлять им требовалось с правого берега), а также бронетанковых.

С 18 сентября начальником артиллерии 62-й армии стал генерал-майор Николай Митрофанович Пожарский, начальником бронетанковых войск подполковник Матвей Григорьевич Вайнруб. Их обоих, будущих Героев Советского Союза, я уже имел случай представить читателю. А начальником инженерных войск был назначен и с честью исполнял эту должность до конца Сталинградской битвы полковник Владимир Матвеевич Ткаченко.

Возможно, кто-нибудь из читателей захочет возразить: есть документы, согласно которым Пожарский и Вайнруб назначены на указанные должности несколькими неделями позже. Но это – уже приказы старших начальников, подтвердившие решение командарма и Военного совета армии. Я же говорю о дне, когда оно вступило в силу.

В той обстановке, если уж назрела необходимость кого-то заменить, делать это надо было сразу.

А главной новостью оперативного характера было в тот день известие о том, что три армии Сталинградского фронта, развернутые севернее я северо-западнее города, за неприятельским коридором, вновь перешли в наступление с задачей разгромить разделяющие нас с ними силы противника.

Вечером поступил приказ командующего фронтом, требовавший поддержать атаки северных соседей контрударом из Сталинграда. Он назначался на 19 сентября. Для этого армии передавалась 95-я стрелковая дивизия, которая пока находилась еще за Волгой, а завтра уже должна была наступать из района Мамаева кургана.

Девяносто пятая стрелковая... Как много говорило мне наименование этого соединения!

Дивизия, носившая такой номер, входила в основное боевое ядро Отдельной Приморской армии при обороне Одессы и Севастополя. Ею командовали мои близкие боевые товарищи по первому году войны генерал-майор В. Ф. Воробьев, полковник А. Г. Капитохин. Под стенами двух черноморских твердынь ее бойцы и командиры показали высокие образцы воинской доблести.

В Сталинград прибывала, конечно, не та дивизия, а уже другая, заново сформированная под тем же номером. Я знал, что не увижу в ней никого из старых товарищей. Но все равно ее включение в нашу армию было для меня как нежданная встреча с чем-то родным.

В штабе спешно засели за подготовку боевого приказа о переходе частью сил в наступление. Кроме 95-й дивизии активные боевые задачи планировались Северной группе полковника Горохова (продвигаться навстречу войскам Сталинградского фронта в районе поселка Рынок) и практически всем частям на центральном участке армейской полосы.

Мы надеялись также, что, если у соседей за коридором начнет намечаться успех, гитлеровцам будет не до того, чтобы бросать свои резервы против полков Родимцева. И тогда 13-й гвардейской дивизии, хотя она уже изрядно ослаблена, может быть, удастся очистить от врага весь центр города.

Начало атаки пехоты штаб фронта назначил на полдень 19-го. Подготовиться к наступлению раньше новая дивизия и не смогла бы, даже если бы не произошло задержки с переправой (той же ночью должны были переправляться оставшиеся за Волгой батальоны 92-й стрелковой бригады). И все же назначенное время казалось не самым подходящим: трудно атаковать средь бела дня, если не за тобой господство в воздухе. Но, очевидно, считалось, что откладывать контрудар из Сталинграда на следующий день нельзя.

Кое-что в полученном из штаба фронта документе вызывало и более серьезное недоумение. Нам предписывалось включить в ударную группу, создаваемую в районе Мамаева кургана, "не менее трех стрелковых дивизий". Но на дивизии Родимцева держалась оборона в центре города, и снять ее оттуда мы, разумеется, не могли. Дивизия Афанасьева – 244-я стрелковая, скованная боями на берегу Царицы, не насчитывала и пятисот штыков (и день спустя была влита в бригаду Батракова). Лишь немногим больше бойцов имела 112-я дивизия Ермолкина – единственная, которая могла помимо ожидавшейся 95-й дивизии принять посильное участие в контрударе. Как видно, в спешке кто-то не дал себе отчета в том, что реально стоит за номерами некоторых числившихся в нашей армии соединений...

Впрочем, доказывать это начальнику штаба фронта было поздно, да и просто некогда. Пока планировались завтрашние контратаки, натиск противника продолжался. Особенно сильный – на Мамаев курган и в районе центрального вокзала. И все же утром 18-го, когда о наступлении советских войск за коридором знали еще только у нас в штабе, почувствовала облегчение вся 62-я армия: над Сталинградом, несмотря на ясную погоду, не появлялась неприятельская авиация. Такого не бывало давно. И каждый понимал, что самолеты понадобились немцам где-то в другом месте.

Однако небо оставалось чистым недолго. Через шесть-семь часов "юнкерсы" и "хейнкели" появились вновь, и грохот разрывов уже не смолкал до темноты. Очевидно, это означало, что там, на севере, первые атаки наших отбиты. А гитлеровское командование умело маневрировать своими люфтваффе.

За этот день батальоны 92-й стрелковой бригады, ведя уличные бои за Царицей, продвинулись до вокзала Сталинград-II и элеватора, где горсточка гвардейцев из дивизии Дубянского, отрезанная от своих, удерживала часть этажей.

На других участках утешительного было мало. Центральный вокзал находился к вечеру в руках противника. На Мамаевом кургане фронт проходил через самую вершину, и таким образом 95-й дивизии предстояло еще отбивать у врага позиции, с которых она должна была продвигаться дальше.

* * *

95-я дивизия высаживалась с переправочных средств недалеко от нашего КП – на причалы, расположенные в районе "Красного Октября".

Переправа, заканчивавшаяся здесь, называлась сперва по имени завода Краснооктябрьской, а затем стала именоваться "переправа-62" или просто "шестьдесят вторая", поскольку была подчинена нашей армии (в отличие от переправ, выходивших к центру города, которыми ведала инженерная служба фронта). Так как центральные переправы оказались под все усиливающимся огневым воздействием противника, а армейская была пока относительно менее уязвимой, она сделалась главной в районе Сталинграда дорогой через Волгу. А потом и единственной.

Части новой дивизии перевозили два самоходных парома, буксирные пароходики и баржи, несколько бронекатеров. Некоторые подразделения следовали через остров Зайцевский, откуда был наведен плавучий пешеходный мостик.

Но переправить всю дивизию за одну ночь не успели. К утру на правом берегу находились два стрелковых полка со своей артиллерией, противотанковый артдивизион, саперы. И, конечно, штадив.

Дивизией командовал полковник Василий Акимович Горишный. Он был уже немолод (участвовал в гражданской войне в рядах 1-й Конной), в нем угадывался твердый, волевой характер. Военная косточка сказывалась и в его подчеркнутой подтянутости, в том, как ладно сидели на нем форма и снаряжение. "В бой идет почти торжественно, – подумалось тогда о нем. – Если это не показное, если он и в деле такой – хорошо". Показным это не было.

Вместе с комдивом представлялся командарму военком – старший батальонный комиссар Илья Архипович Власенко. Вряд ли они с командиром могли быть знакомы давно – дивизия совсем молодая, – но по тому, как держались, чувствовалось, что хорошо один другого понимают, может быть, и дружат. Такие наблюдения редко меня обманывали и всегда радовали.

Командарм ввел командование дивизии в обстановку, объяснил ближайшую и последующую задачи. Уточнив затем по карте детали, я не мог не напомнить новым боевым товарищам о славных традициях 95-й стрелковой первого формирования и пожелал, чтобы соединение их продолжало.

Вдаваться в историю было не время, но к этому следовало, когда появится возможность, вернуться: о делах и подвигах своих предшественников в дивизии, по-видимому, знали мало.

Вступать в бой дивизии пришлось, не дожидаясь одного стрелкового полка, а также артиллерийского, оставшихся за Волгой до следующей ночи. Полковник Горишный хорошо использовал имевшиеся в его распоряжении часы. Полки быстро втянулись в глубокий и длинный овраг Банный. Он должен был и скрыть их от вражеской авиации, и вывести к исходным позициям: разветвления тянущегося от самой Волги оврага охватывали Мамаев курган. Тем же путем представители штаба армии провели командный состав дивизии на рекогносцировку.

То, что готовилось как контрудар со стороны Сталинграда, вылилось 19 сентября в тяжелый встречный бой – гитлеровцы начали атаковать нас раньше. Предположение, что действия советских войск севернее города вынудят противника оттягивать какие-то силы из-под Сталинграда (а в штабе фронта одно время были почему-то уверены, что это уже происходит), в тот раз, к сожалению, не оправдалось.

19-го, как и накануне, наша армия получила лишь передышку на несколько часов от бомбежек с воздуха, да и то уже не полную: фашистские самолеты не исчезали совсем, их только поубавилось. А натиск наземных сил противника не ослабевал. Скоро стало окончательно ясно, что он никуда не перебросил ни одной действовавшей перед фронтом 62-й армии пехотной или танковой части.

20 сентября армия возобновила контратаки при все возраставшем сопротивлении противника. Становилось все очевиднее, что, несмотря на сильную поддержку фронтовой артиллерии, многого нам не добиться. Продолжать контрудар на третий день враг не дал нам вовсе. Но об этом дне – 21 сентября – я расскажу немного позже.

К достигнутому за два дня наступательных действий относилось овладение высотой 126,3, что улучшало наши позиции на подступах к заводскому району. Это была заслуга прежде всего мотострелковой бригады полковника Бурмакова.

Дивизия Горишного перевалила через Мамаев курган н несколько продвинулась на юго-запад. В первом бою на сталинградской земле, на самой высоте 102, пал смертью храбрых командир ее 161-го стрелкового полка подполковник И. В. Руднев. Видел его мельком в ночь переправы, а познакомиться так и не привелось... 95-я дивизия действовала уже в полном составе – переправились и третий стрелковый полк, и артиллерия.

Что касается дивизии Родимцева, то, вынужденная отбивать неослабевающие атаки противника, она не могла очистить за эти дни от гитлеровцев центр города, как это планировалось в расчете на более благоприятные обстоятельства.

Обстановка в центре, как и за Царицей, оставалась сложной, не везде ясной. Еще вечером 19-го (а на следующий день – вновь) пришлось для уточнения положения бригады Батракова, остатков дивизии Афанасьева и 35-й гвардейской высылать армейскую разведку: пробраться туда в одиночку офицеры связи не смогли.

Но если командование армии подчас и не знало, в чьих руках такой-то квартал или дом, мы не сомневались, что всюду, где остались люди, способные держать в руках оружие, они продолжают сражаться. После первых дней боев на сталинградских улицах основная масса бойцов уже осознала: ворвавшись в город, гитлеровцы отнюдь не обеспечили себе победу.

– Наши инструктора весь день провели в войсках, да и сам я кое-где побывал, – рассказывал, заглянув ко мне вечером, начальник политотдела Васильев. – Если подытожить общие впечатления, то самое главное вот что: люди все крепче верят, что выстоять можно. Ни хрена, говорят, у фрицев не получится, близок локоть, да не укусишь!

В те сентябрьские дни защитники Сталинграда получили письмо, подписанное многими участниками Царицынской обороны 1918 года. "Не сдавайте врагу наш любимый город, – призывали они. – Весь советский народ беззаветно верит, что вы отстоите Сталинград".

Редко где была возможность собрать по этому случаю даже небольшой митинг или делегатское собрание. Письмо ветеранов гражданской войны читали в окопах, в развалинах домов, подвалы и уцелевшие этажи которых превратились в опорные пункты обороны. К обращению присоединяли живое слово старые царицынцы из влившихся в армию ополченцев. Там же, на переднем крае, бойцы и командиры подписывали свой ответ ветеранам.

Ответных писем было не одно. В отдаленных частях, не дожидаясь, пока до них дойдет текст общего письма, составляли свои. Письмо с тремя тысячами подписей поступило из нашей Северной группы. Ее бойцы заверяли: "В ответ на ваше обращение, товарищи, будем еще крепче драться с врагом. Вы отстояли Царицын – мы отстоим Сталинград".

* * *

Что и говорить – мы очень надеялись на соединение с войсками Сталинградского фронта. Была ночь, когда ждали этого буквально с часу на час: из штаба фронта сообщили, что одна танковая бригада прорвала оборону противника на северной стороне коридора, врезалась в него и вот-вот должна выйти к нашему орловскому выступу.

Встречи, однако, не произошло ни в ту, ни в последующие ночи и дни. Войска левого крыла Сталинградского фронта продолжали атаки до 30 сентября, но их наступление так и не достигло цели.

Судить о причинах этого, находясь по другую сторону неприятельского коридора, естественно, было трудно. Вдаваться же в их разбор на основе того, что я мог узнать в дальнейшем, вряд ли здесь уместно. Скажу лишь, что причин, видимо, было немало: и общая неблагоприятная обстановка, и вынужденно поспешная подготовка, и просто недостаток сил. И что греха таить – в сорок втором мы еще не умели воевать и управлять войсками так, как научились потом. Сомкнуть фронт с северными соседями 62-й армии довелось не скоро.

А новую попытку овладеть Сталинградом Паулюс, которого, должно быть, торопила гитлеровская ставка, вновь предпринял уже 21 сентября.

В ночь на это число к нам переправился 1045-й стрелковый полк под командованием подполковника Тимошкина – первый из еще одной свежей дивизии 284-й стрелковой, переданной Верховным Главнокомандованием Юго-Восточному фронту для усиления нашей армии.

До переправы полка, еще засветло, прибыл представиться и на личную рекогносцировку командир дивизии Николай Филиппович Батюк. Он был в небольшом для своей должности звании – всего подполковник, невысок ростом и вообще как-то неприметен фигурой. Однако перед начальством отнюдь не тушевался, держался естественно и нескованно, хотя и чувствовалось – по натуре не из спокойных. (Только потом мы узнали, что у Батюка неважно со здоровьем – это он умел скрывать.) Из краткого знакомства выяснилось: в Красной Армии он с тех пор, как был призван на срочную, за пятнадцать лет дошел от красноармейца до комдива, причем даже без академии. Это кое о чем говорило.

О своей дивизии Батюк доложил: укомплектована и вооружена хорошо, численный состав – десять тысяч, в том числе три тысячи матросов с Тихого океана, Балтики и Черного моря (среди черноморцев были и участники обороны Одессы). Перед последним переформированием дивизия отличилась под Касторной. На вопрос Гурова, как настроены люди сейчас, Батюк ответил:

– Настроение – отстоять Сталинград!

И добавил, что бывалым солдатам, которых в полках немало, известно, что не так уж страшны фашистские танки: под Касторной уничтожили их не меньше полусотни и неплохо закалили на этом нервы.

Чуйков слегка нахмурился: он не терпел чего-либо похожего на хвастовство. Но что Батюк не хвастун, что на его слово можно положиться, мы убедились очень скоро. Армия получила превосходную, выдающуюся по стойкости и боевому упорству дивизию, которая в битве за Сталинград заслужила гвардейское Знамя. А подполковник Батюк месяца четыре спустя был уже генерал-майором.

Переправа первого полка 284-й дивизии прошла гладко, без потерь. Батюк, уже познакомившийся с обстановкой и с местностью (успел и походить и поползать вдоль будущих своих позиций), сам вывел его в район сосредоточения восточнее Мамаева кургана. Полк зачислили сперва в армейский резерв, как требовал штаб фронта, но в таком состоянии он не пробыл и суток – не позволила обстановка.

Двадцать первое сентября началось в грохоте бомбежки и огневых налетов по всему центру и левому крылу армейской полосы. Масштабы авиационной и артиллерийской подготовки не оставляли сомнений в том, что противник затеял нечто более серьезное, чем атаки последних пяти-шести дней.

Состав атакующих неприятельских сил удалось точно установить несколько позже: на фронте от Мамаева кургана до зацарицынской части города было брошено в наступление пять немецких дивизий, в том числе две танковые. Но что цель этого натиска – не просто где-то еще нас потеснить, а сегодня же раздробить армию и сокрушить нашу оборону, стало ясно уже в первые утренние часы.

Атаки фашистской пехоты и танков отбивали дивизии Горишного и Родимцева, 92-я стрелковая бригада, остатки 35-й гвардейской дивизии и приданных ей частей. Вместе с армейской артиллерией их поддерживала с заволжских огневых позиций дальнобойная фронтовая. Поддерживала в авиация фронта всеми самолетами, кроме тех, что были необходимы для прикрытия войск, продолжавших контратаки за коридором. В то утро младший лейтенант А. А. Рогальский повторил в Сталинграде подвиг Николая Гастелло: направил свой подбитый, охваченный пламенем штурмовик на фашистские танки...

Но противник накопил мощную ударную силу, и остановить его наши части могли не везде. А затем из-за обрыва линий связи нарушилось управление всем левым флангом. "Связь с 42-й и 92-й стрелковыми бригадами и 35-й гвардейской дивизией с 12.30 отсутствует", – зафиксировано в журнале боевых действий. Посланные в эти части офицеры связи не возвращались. Некоторое время мы получали кое-какие сведения о положении за Царицей только из-за Волги: о том, что происходит на нашем берегу, там могли судить, в частности, по тому, на каких участках сосредоточиваются бомбовые удары и артогонь врага.

Во второй половине дня Родимцеву пришлось развернуть левый фланг своей дивизии фронтом на юг, бросив туда и все свои резервы. Как выразился Александр Ильич при одном из телефонных докладов, у него "левым соседом у Волги оказались немцы". Прорвавшись по Московской, Тамбовской и другим улицам, противник вклинился между 13-й гвардейской дивизией и 92-й бригадой и вышел к волжскому берегу недалеко от причалов центральной переправы.

Для того чтобы оттеснить немцев от Волги, восстановить локтевой контакт с соседями-моряками, у Родимцева было недостаточно сил. Гвардейцы вели бой с фашистской пехотой и танками по всему фронту своей полосы, атакуемые в то же время и с воздуха. А на следующий день 13-й гвардейской дивизии пришлось драться за то, чтобы самой не оказаться отрезанной от остальной армии.

Хорошо еще, что прибытие последних подкреплений позволило вернуть в центр города тот полк Родимцева, который мы вынуждены были держать у Мамаева кургана. Грозное для нее, да и для всей армии 22 сентября дивизия встретила собранная воедино.