Текст книги "Приключения 1975"

Автор книги: Николай Коротеев

Соавторы: Игорь Подколзин,Борис Воробьев,Валерий Поволяев,Владимир Рыбин,Александр Козачинский,Владимир Караханов,Михаил Демиденко,Вадим Прокофьев,Юрий Юша,Геннадий Босов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 33 страниц)

– Володя, не торопись. Мне осталось досказать самую малость. И тогда я уйду, не буду тебе мешать.

– Ты не мешаешь…

– Нет, брат, кроме того, что я сегодня вспомнил, ничем тебе не могу помочь… Но позволь я продолжу. Если ты знаешь всю эту удивительную историю с Мурзакевичем, то, наверное, знаешь и ее финал?

– Да, припоминаю. Наполеон так и не успел расправиться со священником. Он остался жив.

– Ну, это еще не все. Забегая вперед, скажу тебе, что уже после войны Святейший синод учинил над Мурзакевичем суд и лишил его сана.

– Ну и прохиндеи! А за что?

– За то, что «встречал» императора чудотворной иконой.

– А пистолет?

– Бог с тобой! О пистолете и не вспоминали.

– Ну и ну!

– Так вот, Мурзакевича французы засадили в какое-то узилище. Ты Смоленск лучше меня знаешь.

– Не суть…

– Стражем и надзирателем в этой тюрьме был француз. Но самое удивительное – этот надзиратель оказался чрезвычайно образованным и словоохотливым человеком. Он и по-русски немного болтал. Кажется, во времена суворовских походов угодил к нашим чудо-богатырям в плен. Ну а Мурзакевич прилично знал французский. Он ведь не простой священник, изучал историю Смоленского княжества, кажется, даже написал ее.

– Написал, Гарик, написал. Тебе бы следовало почитать труды своего предка.

– Не перебивай! Так вот. Разговорились они с Мурзакевичем, благо, сидел он один, а французику, видно, скучно было. Надзиратель и спрашивает священника: «А скажите, правда, что русские эту войну начали, чтобы всю Европу захватить, как им завещал Петр I?» Ну родственничек мой, конечно, возмутился. «Не мы, – говорит, – начали, а ваш император. Это он всю Европу, кроме России, под себя подмял. Мы войны не хотели. И, кстати, Петр никакого завещания на этот счет не оставлял». Французик в амбицию. «Как так, – говорит, – ваш Петр завещания не оставлял? Оставлял. Невежды, – говорит, – вы, русские. Это завещание наш известный ученый Лезюр опубликовал. Я сам, – говорит, – читал, собственными глазами…»

– Стой, Гарик! Вот с этого и надо было начинать. Лезюр… Лезюр…

Сегодня, 20 марта 1811 года, на улицах Парижа особенно многолюдно. Но нет былого оживления. Люди часто останавливаются, прислушиваются к чему-то, потом опять бредут с озабоченными лицами, собираются небольшими группами, вяло перебрасываются словами. И снова прислушиваются. На город уже наползли синеватые сумерки, когда раздалась канонада. Париж замер. Париж считал выстрелы. Один, два, три… восемь… шестнадцать… двадцать один. Пушки смолкли. Молчали и парижане. Мрачные. Насупившиеся.

Метр Лезюр стоял у раскрытого окна и тоже считал выстрелы, зябко поеживаясь от вечерней прохлады.

– Святая мадонна! Двадцать один! Значит, мой труд не пропал даром. Императору придется воевать до тех пор, пока у него не родится наследник. Во всяком случае, он изволил так сказать в разговоре со мной.

Двадцать один выстрел означал, что родилась дочь…

Но в это время вновь грохнули пушки.

И уже никто в Париже больше не считал залпов – все знали, что пушки выпалят еще восемьдесят раз. 101 залпом столица Франции оповещала империю о рождении наследника престола – сына императора Наполеона I.

Тюильрийский дворец полыхает огнями. Свет тысячи жирандолей многократно отдается в тысячах причудливых, упоительных переливов бриллиантовых колье, брошей, браслетов, подвесок. Словно время обратилось вспять, и воскресли неповторимые костюмированные балы беззаботной Марии-Антуанетты.

Торжественно звучит кадриль. В первой паре Бертье, князь Невштальский и Ваграмский с императрицей, вторая пара – обер-гофмаршал Дюрок, герцог Фриумский с королевой Гортензией, маршалы, князья, генералы.

Лезюр был несказанно удивлен, обрадован и в тоже время напуган неожиданным приглашением на торжественный прием. Нет, ему не отведено место в кадрили, он только зритель из задних рядов. Зато ему хорошо виден император. Он тоже стоит у стены. Но куда девалась его былая живость? Хмурый, насупившийся. Каждая пара, проплывая мимо Наполеона, на мгновение замирает в глубоком поклоне, потом долго не может попасть в торжественный ритм музыки.

Лезюр давно не видел Наполеона. Император располнел, стал монументален. И холоден, как монумент. Вокруг императора – пустота, магический круг, очерченный его насупленным взором, круг, в который никто не рискует войти. Лезюр дальнозорок, поэтому он может разглядеть каждую черту лица Наполеона. Сегодня император выглядит невыспавшимся. Значит, это не только шепотливые слухи, что Наполеон потерял сон. Боже мой, а ведь так недавно в битве под Ваграмом Буонапарт вдруг передал командование Бертье, улегся на медвежью полсть и заявил, что он поспит десять минут… И это под грохот орудий, под крики! Через десять минут Наполеон проснулся и снова принял командование.

Слухи о неизбежной войне с Россией родились не во Франции. Они приползли из Зимнего дворца. Кто их привез, кто их распространял в Париже – на этот вопрос не мог бы ответить даже министр полиции, если бы Наполеон не упразднил этот пост. Но то были слухи. Наполеон же еще в конце 1810-го или самом начале 1811 года стал укрепляться в мысли о необходимости новой войны, на сей раз войны против России.

По мере того как эта убежденность крепла, росло и беспокойство. Франция еще не отдышалась от предыдущих войн. Денежные курсы, ценные бумаги пали так низко, как не падали никогда. Страна голодала, во Франции столько вдов, столько матерей, оставшихся без сыновей, что кажется – страну заселили монахини. Черный цвет платьев сейчас – самый распространенный в стране. Наполеон знал, что Франция не хочет новой войны. Но не знал, желает ли он сам воевать? Зато он прекрасно сознавал, что и внутри страны и вне ее он царствует лишь благодаря внушаемому всем страху. И когда наступит для него час действительной опасности, его все покинут. А ведь он понимал опасность, навстречу которой шел, ибо еще год назад как-то сказал Коленкуру: «Я не хочу завершения своей судьбы в песках пустыни России». Но это было в прошлом. А теперь?

Сегодня, когда во дворце гремит оркестр, император назначил аудиенцию бывшему министру полиции Фуше. Наполеон никогда не заблуждался насчет этого человека и никогда ему не доверял. Но вот еще одно противоречие – он не приказал засадить Фуше в тюрьму, хотя тот подавал к этому бесчисленное количество поводов.

Когда Фуше открыл дверь огромного кабинета, Наполеон вышел из-за стола и остался стоять. Фуше понял – император не намерен ни спорить, ни беседовать, он только выслушает своего бывшего министра.

– Государь, я вас умоляю во имя Франции, во имя вашей славы, во имя вашей и нашей безопасности, вложите меч в ножны, вспомните о Карле XII!

Наполеон словно и не заметил Фуше, уставившись неподвижным взором в вычурный рисунок паркета. Молчание становилось тягостным, но Фуше уже не смел больше произнести ни слова, ему показалось, что Наполеон даже не слышал, о чем он говорил.

– Со времени моего брака все решили, что лев задремал, – голос у императора звучал глухо, и спокойный тон так не соответствовал цветистым словам, – пусть узнают, дремлет ли он… Через шесть или восемь месяцев вы увидите, чего может достичь глубокий замысел, соединенный с силою, приведенной в действие. Мне понадобилось восемьсот тысяч человек, и я их имею, я поведу за собой всю Европу…

Наполеон замолк на полуслове.

Фуше понял: аудиенция окончена. Когда он выходил из кабинета Наполеона, ему в спину донеслось:

– Пусть войдет господин Лезюр!

Метр Лезюр ни жив ни мертв. Вот уже более получаса император молча листает пухлый, в 500 страниц памфлет: «Возрастание русского могущества с самого начала его и до XIX века». Более полутора лет кропотливого труда, поисков в архивах. Памфлет написан по заказу императора, идея тоже подсказана Наполеоном. Но за эти полтора года император ни разу не вспомнил о своем заказе.

Рождение наследника престола и вовсе повергло Лезюра в уныние. Отныне Наполеону не о чем больше мечтать, он добился всего. А ведь еще год назад Лезюр был уверен, что он правильно понял своего повелителя – Наполеону нужен труд, который бы с очевидностью, на фактах, документах доказывал бы, что Россия, именно Россия испокон веков и поныне стремилась и стремится к завоеванию не только Европы – всего мира. И пока эта полуазиатская громада не будет сокрушена, нет спокойствия и мира для Европы. А кто может совладать с этим колоссом? Только Наполеон. Только гений императора способен предначертать путь к всеобщему миру. Но путь этот трудный, долгий, это тропа войны, в конце которой откроется цветущая долина мира…

– Господин историк, вам не кажется, что вы напрасно истратили время, силы и деньги?

Лезюр вздрогнул от неожиданности, от резкого, злого голоса. Это приговор. Беспощадный, жестокий. Отчаяние иногда делает слабых людей смелыми. В отчаянии Лезюр совершил дерзость – посмел противоречить императору.

– Ваше величество, умоляю, откройте страницу двести четвертую…

Наполеон, листая, разрывал бумагу… «Завещание императора Российского Петра I…»

И снова водворилась напряженная тишина. Историк ни жив ни мертв. Если и «завещание» не произведет впечатления на Наполеона, то… О том, что произойдет, Лезюру и подумать страшно.

Наполеон откинулся на спинку кресла. Улыбнулся.

– Господин Лезюр, кто автор этого завещания?

Лезюр возликовал. Император улыбается! Как жаль, что никто из придворных не видит этого. Он, историограф Лезюр, вызвал улыбку на лице Наполеона! Но как ответить на вопрос? Если назвать имя того, кто уверяет, что снял «точную копию» с завещания, император может и не поверить. И вместо улыбки он прикажет схватить обманщика и…

– Ваше величество, этот документ написан императором всероссийским – Петром Алексеевичем I.

Наполеон рассмеялся. Лезюр, конечно, видный ученый, но пройдоха. Что ж, пусть думает, что император ему верит. Это «завещание» наделает шума в Европе. Впрочем, и он, Наполеон, может поверить в его подлинность. А если поверить, то все сомнения прочь. Разве не он, повелитель почти всей Европы, обязан охранять ее от «азиатской жадности» российских царей?

Так тому и быть!

– Я прикажу опубликовать ваш памфлет на всех европейских языках. Я доволен вами, господин Лезюр. Уже близок великий час, и пусть все народы Европы знают, от какой опасности их спасает Франция.

…Платоновым овладело нетерпение. Война на одну ночь вернула его к привычной, мирной работе. Такого подарка он от нее не ожидал! Нет, голова должна быть холодной, трезвой. Ему не с кем из коллег посоветоваться, негде навести справки. Он один на один с противником и должен разгадать его маневр.

Опять в голову лезут сравнения, подсказанные военной действительностью. Ладно, пусть это будет ночь «полководца». Вот так, лейтенант Платонов, Владимир Алексеевич! «Завещание» – подделка, и он догадывается о том, кто ее сочинил. Но не это сейчас главное. Подделки, фальсификации всегда преследовали совершенно определенные и, по большей части, политические цели…

Итак, доктор Геббельс что-то промямлил насчет точной копии «завещания». А ведь точная копия предполагает дословность. Ерунда! Вот, извольте видеть: пункт XII – «Пользоваться религиозным влиянием на греко-восточных отщепенцев или схизматиков (gres désunis), распространенных в Венгрии, Турции и южной Польше…»

«Греко-восточные отщепенцы», «схизматики»? Что ж, выходит, православный русский царь именует православных же, живущих в Венгрии, Турции и южной Польше – «отщепенцами», «схизматиками»? Nonsens! Такое словоупотребление имеет место только в римско-католической терминологии. «Схизма» – слово греческое и означает «раскол». С точки зрения папства – схизматиками были восточные христиане, то есть православные.

Но разве Петр назвал бы так своих единоверцев? Да никогда! Если же имеются в виду раскольники, то это чисто русское слово и в копии оно должно быть русским. «Схизматиками» старообрядцев Петр никак обозвать не мог, он скорее назвал бы их староверами, хлыстами, духоборцами, самосожженцами, дырниками, наконец! Но «схизматиками»? Бред! Неудачная подделка с негодным лингвистическим исполнением или, попросту говоря, невежественная.

Платонов удовлетворенно хмыкнул. Пожалуй, он нашел подход к разрешению хотя бы некоторых загадок этого документа, вернее, «липы». Подход чисто лингвистический. Так, дальше… В той же фразе написано «южная Польша». Эти два слова прямо-таки с головой выдают фальсификатора. Только в дипломатической практике Франции и Англии употреблялось слово «Польша». В России же в начале XVIII столетия, да и позже, никому в голову, и прежде всего Петру, не пришло бы Польшу назвать Польшей. Речь Посполитая – и никак иначе. (Сколько забавных ответов Платонов выслушал от студентов на вопрос, что означает это название. А ведь всего-то искаженное латинское слово – Respublicum, то бишь государство.)

Платонов заторопился. Теперь его подгоняло нетерпение. Вот еще одно подтверждение того, что это не перевод с русского, а какое-то самостоятельное литературное творчество: «И лишь только последние углубятся в Германию….» Порол горячку незадачливый фальсификаторишко! Можно с уверенностью сказать, что он попросту не знал русского языка и никогда не видел в глаза ни одного документа, написанного русскими, не говоря уж о документах Петра.

В XVIII веке Польшу на Руси именовали Речью Посполитой, а всевозможные немецкие княжества, курфюрства, герцогства и королевства так и называли королевствами, курфюрствами, герцогствами, но не Германией. В русском дипломатическом обиходе «Германия» появилась только с момента образования Германской империи в 1871 году… Платонов еще раз просмотрел «завещание», и снова его внимание привлек высокопарный слог, каким оно написано. Но разве бы Петр написал: «несметные азиатские орды» или «свирепые кочующие народы», «все эти диверсии» и т. д.? Эти выражения Петру не были свойственны. Петр и говорил и писал исключительно по-русски, сухо, четко и частенько настолько «выразительно», что и читать-то конфузно.

Платонов вспомнил, что ему предстоит все эти доводы изложить командованию, а посему нужно вести что-то вроде протокола следователя. Взял лист бумаги, и рука сама непроизвольно вывела слова Горького: «Историк смотрит в даль прошлого с высоты достижений своей эпохи, он рассказывает о процессах законченных, как судья о преступниках или защитник преступника». Да, для того чтобы вынести окончательный приговор, у него еще очень мало фактов… Лампа на столе вдруг стрельнула сгустком копоти, потом часто-часто замигала. Платонов почувствовал, как задрожали стены домика, и тут же в уши ворвался раскатистый, басовитый взрыв. И хотя по ночам фашисты редко обстреливали, «дежурная батарея» могла пальнуть и сюда, просто так, по площадям или со страху. Но когда отгремело эхо, приглушенное снегом, Платонов различил, как где-то невдалеке жалобно звякнул колокол, ему отозвался потревоженный гудом второй. И еще долго в морозном воздухе, едва уже слышно, вздыхали колокола какой-то сельской церквушки.

Платонов встал с лавки, подошел к окну, прислушался. Этот шальной снаряд, эти колокола воскресили фразу: «…эти колокола, как голос божий, предупреждали безумствующих человецей о каре, которая им уготовлена за кровавую вакханалию, длящуюся вот уже столько столетий». Это слово из дневника Мурзакевича-младшего. Странно ведь, не попадись это «завещание» на глаза того смоленского учителя, не знай тот немецкого, сидел бы сейчас раб божий Володимир в своем окопе или дрых в блиндаже. И Гарик не вспомнил бы о своем забытом предке, да вряд ли они с Гариком и встретились бы… А не вспомни Гарик о Мурзакевиче и Лезюре, вряд ли он, доцент Платонов, догадался, что автор этого «завещания» не кто иной, как кавалер д'Эон…

Платонов отошел от окна. Война подарила ему только одну ночь. А мысли разбредаются. «Завещание», Мурзакевич, взятие Берлина, д'Эон… Так нельзя. И Гарик куда-то запропастился…

Подполковник был легок на помине.

– Ну как?

– Послушай, Игорь, а Мурзакевичи не служили, часом, в армии, и один из них не был ли участником Семилетней войны 1756–1763 годов?

Богданов с удивлением посмотрел на приятеля. Все-таки здорово у Владимира скроена голова. Вот он, потомок этих Мурзакевичей, вспомнил лишь о священнике, да и то только потому, что в руки попало «завещание», а Платонов тут же восстановил и родословную Мурзакевичей. Действительно, был какой-то предок офицером, и именно в восемнадцатом веке. Большего подполковник просто не знал.

– Володя, а зачем тебе тот Мурзакевич, ну, который военный?

– Видишь ли, я сейчас перебираю в памяти все факты, чтобы утвердиться в догадке. Мурзакевича-офицера я припомнил только потому, что он жил одновременно с автором «завещания» и, чем черт не шутит, быть может, даже и встречался с ним.

– Так ты знаешь автора?

– Знаю, Гарик, знаю и все тебе расскажу, а пока не мешай.

Платонов замолчал. Машинально свернул огромную самокрутку, раскурил огненную ташаузскую махорку, поговаривают, что ее делают из коры саксаула и она просто прожигает горло.

Академик Лихачев как-то пошутил; если источниковед сам читал текст документа – он никогда его не забудет, а если только читал о документе, обязательно не вспомнит. А ведь текста «завещания» он раньше не читал, вот почему и вспомнил с трудом. Значит, нужно сейчас вспомнить все, буквально все, что он читал о «завещании» и кавалере д'Эоне…

Значит, так. Бергхольц еще в 60-х годах прошлого века опубликовал работу… как же она называется? Кажется, «Наполеон I – автор завещания Петра Великого». Да, да, точно! Бергхольц приводит целый ряд высказываний французского императора, которые почти текстуально совпадают со статьями завещания. Стоп! Не нужно вспоминать заблуждений историка, они потом были опровергнуты. Важно то, что Бергхольц полемизировал с кем-то из французов. Вот ведь беда, забылись имена этих французов. Их книги читать не довелось, потому они и в памяти не отложились. Платонов сердито воткнул недокуренную самокрутку в какую-то жестяную крышку, уже полную окурков…

Бергхольц, конечно, ошибался, приписывая авторство завещания Наполеону. Но как убедительно он доказывал, почему пронырливый кавалер д'Эон не мог снять точной копии с завещания Петра I. Нужно припомнить его доводы…

Платонов давно уже убедился в том, что у него наиболее развита память ассоциативная. И только когда ассоциации начисто отсутствуют, вступает в строй логика. Но логика свидетельствует только о том, что если Бергхольц отрицал авторство д'Эона, значит, кто-то его утверждал. Но кто? Пока он не может припомнить, с кем полемизировал Бергхольц.

Зато логика подсказала и еще один, бесспорный вывод. Маститый историк спорил со своим современником, а не просто ополчился на историческую традицию. Платонову вдруг захотелось набросить на плечи полушубок, натянуть ушанку до ушей и выбраться на мороз. Ладно, завтра он им надышится вдоволь…

Новая козья ножка – новый ход мыслей.

Оставим французов. Вернемся к рассуждениям Бергхольца относительно того, что д'Эон не мог снять «точной копии».

Во-первых… во-первых…

Ура! Все-таки вспомнил фамилию того французского автора, с которым полемизирует Бергхольц! Его звали Гальярден, или Галльярдэ. Тот самый Гальярден, который вместе с Александром Дюма состряпал роман «Тайна Нельской башни»… Эх, и досталось бы Платонову от литераторов за это «состряпал» по отношению к Александру Дюма! Но здесь его никто не слышит… Итак, у Гальярдена есть какое-то сочинение о жизни кавалера д'Эона. Неужели этот романист отказал себе в удовольствии насочинить с полсотни небылиц об удивительной способности д'Эона с одинаковым успехом выступать под личиной как мужчины, так и женщины? Наверное, присочинил три короба!

Кавалер чем-то прогневал Людовика XV, и тот изгнал его из Франции, запретив впредь появляться в оной в мужском костюме. Пока кавалер был молод, этот запрет мало его трогал, д'Эон превосходно себя чувствовал и в кринолинах. Но когда годы взяли свое, кавалер уже не переодевался – он ненавидел старух. И посему безвыездно жил в Англии, где и умер в глубокой старости.

…Гальярден, кажется, утверждал, что д'Эон под личиной Луизы де Бомон втерся в доверие к русской императрице Елизавете и даже стал ее чтицей, что и позволило ему получить доступ к секретным архивам русских царей. Бергхольц же справедливо замечает, что такая близость д'Эона к Елизавете не подтверждается никакими источниками.

Платонов удовлетворенно потянулся. Уж что-что, а документы и в основном мемуары XVIII века он знает неплохо. И не только опубликованные, но и рукописи, ждущие своих публикаторов. Кстати, даже такой историк и любитель всяческих пикантностей, как Валишевский, тоже отвергает близость д'Эона к русской императрице. Валишевский высмеивает тех любителей анекдотов, которые утверждают, что кавалер вечерами, в облике девицы, читал Елизавете французские романы.

Вот и припомнилось второе, очень существенное возражение Бергхольца – д'Эон русского языка не знал. Тогда, спрашивается, как он снял «точную копию» с завещания, которое Петр I мог написать только по-русски? Платонов самодовольно ухмыльнулся.

Ну а то, что автор «завещания» – Наполеон, это чушь. Наполеон просто использовал эту фальшивку, чтобы оправдать свой поход на Россию. Но Гальярден? Ему-то зачем понадобилось «завещание»? Вот бы сейчас оказаться в Ленинке! Мечта!..

Но ведь Гальярден в своем романе о д'Эоне приводит все «завещание», пункт за пунктом… Платонов почувствовал, что снова забрался в тупик. Конечно, можно обойтись и без французского романиста. У него под рукой достаточно доказательств в пользу того, что «завещание» – подделка, плод злобной фантазии французского проходимца. Но… Но еще есть время подумать, напрячь память. Только не нужно искать лазейки в тупике. Иными словами – к шутам Гальярдена! Романист свое дело сделал, да и Бергхольц, пожалуй, тоже.

Платонов знал, что сейчас ему нужно отвлечься, не думать о завещании, дать мыслям иной ход, причем любой, самый произвольный. Потом он сумеет снова вернуться к своим рассуждениям. Но, отдохнув, начнет их уже с другого конца. В этой убогой избе глазу не за что зацепиться. Платонов еще раз оглядел полку с брошюрами, подшивку газет, и взгляд его застрял на плащ-палатке. Она закрывала простенок, ведший в другую часть избы, где спал Игорь. Платонов отвернул край плащ-палатки.

– Игорь!

Богданов между тем не спал. Он стоял у окна, зашторенного школьной картой. «Приспособил карту вместо маскировочной занавески», – подумал Платонов, но ничего не сказал. Карта его заинтересовала. Приглядевшись, он понял, что карта-то историческая. Гарик, наверное, нашел ее в той же школе, в которой стояла и парта.

Разглядывая карту, Платонов невольно вспоминал славные походы русских войск в XIX веке. Взгляд его остановился на Крымском полуострове. Севастополь, Инкерман, Черная речка, Балаклава… Легко школьникам отвечать по такой карте. К примеру, забыли сражения Крымской войны, а на карте, пожалуйте, все обозначены, и даже с датами. Вон чьей-то еще нетвердой рукой подписаны фамилии – Нахимов, Корнилов, Истомин, Хрулев. «Ишь, шпаргальщики – неистребимое племя». Великая вещь, шпаргалка! Платонов всегда рекомендовал своим студентам, готовясь к экзаменам, писать шпаргалки, но в день экзамена… «забывать» их дома.

Крымская война? 1853–1856 годы. А Бергхольц свою работу опубликовал в начале 60-х годов. А что, если?.. Платонова даже пот прошиб. Ну конечно же, Бергхольц полемизировал не столько с Гальярденом, сколько с… картой. Правда, у составителя этой карты было имя… Эта карта рассказывала о территориальных приобретениях России со времен Петра I, а пояснением к карте служило «завещание» Петра. Бог ты мой, оказывается, он знает об этом «завещании» не так уж мало, но, чтобы все вспомнить, привести в систему, разложить по полочкам, потребовалось столько припомнить…

Платонов вернулся к столу. Теперь он был уверен, что вспомнит все, относящееся к «завещанию», и ему не потребуются «шпаргалки». Значит, состряпанное д'Эоном «завещание Петра Великого» всплывало наружу каждый раз, как только европейские государства затевали войну против России. Эта фальшивка была нужна им, чтобы оправдывать свои агрессии, свои захватнические цели. Так сказать, свалить вину с больной головы на здоровую, обвинив Россию, «документально» утверждая, что она извечно старается завоевать Европу, а мы-де только обороняемся. Да, да, именно так!

Платонов перебрал в уме все войны XIX века, вспомнил и век XX. Теперь его память работала, как хорошо отлаженный механизм, и ей не требовалось подсказок. Вспомнил и рассказ отца, прослужившего всю мировую войну 1914–1918 годов на турецком фронте. Отец тоже упоминал о пресловутом «завещании». Немцы опубликовали его в иранских газетах, чтобы подтолкнуть Персию на войну против России. Да, господа Геббельсы и тут оказались эпигонами. Наверное, кто-то из окружения хромого доктора вспомнил о «завещании», а может быть, этот «кто-то» еще в 1915 году сам его опубликовал. Геббельс и ухватился…

Ничего себе, фальшивка! 130 лет работает против России! Да, молодец Гарик и его сотрудники, что обратили внимание на эту газетенку. Да и тот смолянин – умница, сразу сообразил, что сей «документик» нельзя оставлять безответным.

– Игорь, я готов рассказать тебе все об этом «завещании» и его авторе, кавалере д'Эоне, он же девица Луиза де Бомон де'Эон. Только прошу тебя, сиди спокойно, не перебивай, если тебе вдруг покажется, что я домыслил кое-какие детали. Приводя их, мне легче представить весь процесс создания фальшивки.

– Слушай, лейтенант, член Военного совета тебе так «домыслит»…

– Ты не понял, все, что касается разоблачения фальшивки, я изложу по пунктам, без домыслов. Помолчи!..

– …Швейцарцы, караульные Версаля, отличались от мраморных изваяний, украшавших дворец, лишь тем, что не были мраморными. Но у статуй были выразительные позы и слепые глаза. Швейцарцы походили на истуканов, но видели все. И ничему не удивлялись. Этого требовал неписаный устав караульной службы. Да и не было ничего удивительного в том, что в этот поздний час из опочивальни принца Конти вышел сам принц, а за ним показалась изящная белокурая, девица с нежным цветом лица, оттененным легким пушком над верхней губой. Но разве из этих покоев не выпархивали и более очаровательные создания? Странно только, что эта пара направилась к королевским апартаментам. С тех пор как в них воцарилась маркиза де Помпадур, ни одна женщина не приближалась в такое время к королевской спальне. Стражи молча посочувствовали – ведь участь этой очаровательной девицы предрешена: маркиза не терпит соперниц…

Перед дверью королевской спальни принц остановился и, лукаво улыбаясь, стал поправлять на своей спутнице роскошное бархатное платье. Тоже ничего удивительного. При дворе Людовика XV хорошо знали эту причуду принца. Из него, наверное, получился бы превосходный портной, родись он не во дворце, а где-нибудь в предместье…

И только дежурный лейтенант широко открыл рот от изумления. Ему-то, конечно, было чему удивляться. Не далее, как вчера вечером, возвращаясь от приятелей несколько навеселе, он услышал, как в глухом переулке недалеко от Лувра кто-то вскрикнул, потом раздался такой знакомый и такой характерный звон скрестившихся клинков… Лейтенант бросился в переулок. Он не был завзятым дуэлянтом, да и вообще не отличался излишней храбростью, зато его отличало служебное рвение. Недавно король вновь запретил дуэли. Но французские дворяне чуть что – хватаются за шпаги. Министр полиции жалуется: у него в тюрьмах не хватает камер, чтобы содержать всех дуэлянтов.

Когда лейтенант добежал до конца переулка, звон шпаг уже больше не слышался, зато было слышно, как кто-то поспешно убегает. Видимо, шум драки потревожил обитателей переулка. Где-то распахнулось окно, фонарь высветил во тьме небольшой кусок мостовой. Загораживаясь от света, перед лейтенантом стоял изящный молодой человек в полувоенном платье. Он только что вложил в ножны шпагу, но еще не отдышался.

– Месье, вы дрались на дуэли?

– Нет, господин офицер! Я только отбивался от грабителей. Но, право, если у них есть пистолеты, то этот фонарь окажет нам дурную услугу…

Лейтенант разглядел своего собеседника. О, он его знал. В Париже вообще многие знали кавалера д'Эона! Среди задир-дуэлянтов он слыл за самого отчаянного. Его знали и в литературных кругах столицы как автора «Политических соображений об управлении древних и новых народов». Этого сочинения лейтенант не читал, зато просмотрел в долгие часы дежурств у королевских покоев другой трактат д'Эона – «Исторический опыт о разных положениях Франции в отношении финансов». Боже правый, разве есть во Франции хоть один человек, который не испытал на себе финансовые неурядицы, порожденные несчастными войнами за польское и австрийское наследство и правлением этого идиота, кардинала Флери?!

– Но, кавалер, я вынужден буду арестовать вас по указу короля.

– Лейтенант, не лучше ли нам поспешить немного и сначала выбраться из этого проклятого местечка?..

…Лейтенант даже привстал со своего кресла. Вполне возможно, что вчера он хватил лишнего, тем более, что угощал кавалер, но… тысяча чертей, он готов прозаложить голову, что сия барышня, как это ни фантастично… но нет сомнений – перед ним вчерашний кавалер, только в женском платье…

Двери королевских апартаментов открылись, пропуская принца и его спутницу.

Кавалер д'Эон еще никогда не покидал Франции. И уж никак не предполагал, что его первое путешествие будет в Россию! Но повеление короля, и тайная инструкция требовали его незамедлительного отъезда. Там, в далеком, холодном и загадочном Санкт-Петербурге, его ожидает французский посланник при дворе русской императрицы Елизаветы Петровны – кавалер Дуглас Маккензи. Правда, посланник еще не признан и посему выдает себя за коммерсанта, путешественника и черт его знает за кого еще. Д'Эон повезет ему письма для Елизаветы и останется в России.

Придется ехать. Ведь он сам добивался чести быть представленным королю, сам напросился на выполнение любого королевского поручения. Хитрая бестия принц Конти тут же ухватился за него. Конти спит и видит себя на польском престоле, и если король дал кавалеру тайные инструкции для передачи их Дугласу, то принц, этот «иезуит» и еще недавно глава тайной дипломатии Людовика XV, чуть ли не целый час наставлял относительно всего, что нужно разнюхать при русском дворе про польские дела.

Принц спешил. Ныне он уже не пользуется былым доверием короля, его звезда явно клонится к закату и может вновь взойти только на Востоке. Конти настоял, чтобы кавалер явился на аудиенцию к Людовику в женском платье. Трюк! Любовь к эффектам! А может быть, и желание немного рассеять меланхолию скучающего монарха.