Текст книги "Приключения 1975"

Автор книги: Николай Коротеев

Соавторы: Игорь Подколзин,Борис Воробьев,Валерий Поволяев,Владимир Рыбин,Александр Козачинский,Владимир Караханов,Михаил Демиденко,Вадим Прокофьев,Юрий Юша,Геннадий Босов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 33 страниц)

Осмелев, он расхаживал по комнате среди фотоэлементов, не подозревая об опасности, как легкомысленный рыболов-любитель, резвящийся с удочкой на минном поле. Пренебрегая их бдительностью, он останавливался у картин, водил пальцем по золоченым рамам, зевал и даже почесывался. Затем стал шарить по углам, ища подходящей добычи.

Но подходящей добычи не было.

Тогда он снова стал разглядывать натюрморты; никогда еще дичи Снейдерса не угрожал столь жалкий браконьер. Окинул взглядом маленьких голландцев, покосился на полотна Рембрандта. Ничто, казалось, не могло теперь помешать судьбе, которая решила вознести его на высоту, где доселе пребывал лишь «гений» похитителя «Джоконды». Это должно было произойти даже против его воли, помимо его желания. Если бы в этой комнате стояла пара сапог, он, несомненно, унес бы сапоги, это было бы естественно, ибо в его городке никогда не похищали картин и он никогда не слышал, чтобы их продавали с выгодой. Но здесь были только картины; казалось, отсюда нельзя было вынести ничего, кроме картин.

И действительно, Фоня снял со стены «Больную» Метсю, затем жемчужину собрания – «Бокал лимонада» Терборха и еще несколько его картин, среди них – знаменитое «Письмо». Он накладывал их на согнутую левую руку, как поленья. Можно было подумать, что он сознательно отбирает шедевры, известные всему миру. Но на самом деле он руководствовался лишь глазомером, снимая рамы, которые могли пройти сквозь отверстие в решетке. Взяв картин миллиона на полтора (для чего ему пришлось протянуть руку четыре-пять раз), Фоня не удовольствовался этим, но продолжал стаскивать со стены одного маленького голландца за другим, пока не набрал большую охапку, которую пришлось придерживать сверху подбородком. Это отнюдь не было проявлением чудовищной жадности; сомневаясь в ценности своей добычи, Фоня считал нужным набрать побольше, чтобы, так сказать, возместить количеством недостаток качества.

Но в тот момент, когда Фоня, нагруженный картинами, повернулся к окну, в поле его зрения оказался красивый продолговатый предмет красного цвета, висевший на дверном косяке у входа в скульптурный зал. Это был высокий сосуд, суженный вверху, с двумя небольшими ручками по бокам.

Назначение этого предмета не было известно Фоне. Можно утверждать, что сосуд привлек его внимание своими живописными достоинствами. Большой и пышный рисунок на красном фоне его округленного корпуса, изображавший вид на фабрику с птичьего полета, несомненно, был самым ярким пятном на стене и заявил о себе громче, чем гирлянда из маленьких голландцев, которой он был обрамлен. Нельзя было не оценить и формы предмета – удлиненной, удобной для протаскивания сквозь отверстие в решетке. Но еще более важным было то, что, как вспомнил Фоня, такие же красные сосуды висели в лучших зданиях его городка – в закусочной, кино и многих магазинах; распространенность предмета обеспечивала его сбыт.

Сложив голландцев на кресло, Фоня подошел к сосуду.

Он был отлично отделан – гладок и блестящ, покрыт лаком и позолотой. Его тяжесть внушала доверие. Это была солидная вещь, несомненно полезная всюду. Ни одно хорошее помещение, по-видимому, не могло обойтись без нее.

Подавив в себе робость, которую вызывала в нем мысль о вероятной стоимости этого предмета, Фоня осторожно снял сосуд с костылей и направился с ним к окну, покосившись на Рембрандта, Снейдерса и оставленный на кресле штабель из маленьких голландцев с видом человека, который только что едва не совершил большую глупость.

Он благополучно выполз на улицу, вытащил красный сосуд, прикрыл раму и уже сделал шаг от стены, но вдруг увидел милиционера, который появился из-за угла и шел по направлению к нему. Фоня замер, сжался в комок и приник к кусту, росшему под окном.

Искра за искрой летели по проводам из зала маленьких голландцев. Приспособленные к уловлению едва заметных, скользящих теней, бдительные фотоэлементы слали вести о небывалом вторжении, призывая к тревоге мощные электрические звонки. Неуклюжая и грубая масса, назойливо маячившая перед их чувствительнейшими органами, которые можно сравнить лишь с тончайшими нервами живых существ, внесла возмущение в их хрупкую электрическую организацию. Целые снопы искр летели в вестибюль к звонкам, извергаемые из сложных приборов видом невежественного, неопрятного существа, которое копошилось, зевало и почесывалось в запретном пространстве. Но первая же искра, пробежав по залам, пронесясь над головой Ивана Ефимовича, остановившегося у «Форнарины», проскочила, не добежав до сигнального аппарата, сквозь стенку шнура и соединилась с искрой, мчавшейся рядом, по смежному проводу. Зашипела резина, из провода показалось пламя; вначале едва заметное, оно перебежало на прислоненные к стене плакаты о выставке Рембрандта, ярко вспыхнуло и стало пожирать холст, пропитанный клеевой краской. Дым окутал молчащие звонки, сигнальную доску и столик с телефоном.

Покинув «Форнарину», Иван Ефимович остановился у входа в зал маленьких голландцев; перед тем как войти, он протянул руку к кнопке, незаметно вделанной в дверной косяк, чтобы выключить фотоэлементы в этом ряду залов. Но рука его замерла в воздухе; несколько секунд старик стоял на пороге, устремив неподвижный взгляд внутрь зала, ничего не видя, однако, перед собой – ни грубых мокрых следов на полу, ни щели плохо притворенного окна, ни груды картин на кресле у стены. Не шевелясь, он втягивал в себя холодный и чистый воздух музея, к которому примешивался едва заметный запах угара.

Иван Ефимович обернулся – легкая дымная спираль, как шарф «Форнарины», разостланный в воздухе, плыла на него; за ней двигалась другая, более плотная; дверь в вестибюль, видимая сквозь несколько залов, была затянута сплошной дымной пеленой.

Иван Ефимович побежал в вестибюль. В сером дыму мелькали языки пламени. Лампа под потолком светила желтым кружочком. Удушливый чад горящей ткани наполнял помещение. Кашляя и задыхаясь, Иван Ефимович нырнул в дым, к стене, где стоял столик с телефоном и висел сигнал пожарной тревоги. Но здесь был главный очаг огня. С трудом ему удалось нащупать телефон; он приложил к уху горячую трубку, но ничего не услышал – из-за волнения, или из-за треска горящего дерева, или потому, что провод был уже охвачен огнем. Тогда он бросил трубку на пол, пробежал, согнувшись, к выходу, распахнул дверь и с криком «Пожар!» выскочил на крыльцо. Спрыгнув на тротуар, он продолжал взывать о помощи пронзительным и жалобным голосом давно не кричавшего, испуганного старика. «Сафронов! Пожар! На помощь!» – кричал Иван Ефимович, перебегая с места на место; и вдруг увидел человека, бегущего к нему со всех ног с огнетушителем в руках.

За минуту до этого Фоня покинул куст, под которым сидел, изнывая от страха, считая себя погибшим, не в силах отвести взгляда от Сафронова, который неторопливо прогуливался перед фасадом взад и вперед, взад и вперед, как будто умышленно не замечая Фони, чтобы продлить его терзания. Каждый раз, когда милиционер приближался к нему, Фоне казалось, что, поравнявшись с кустом, он молча протянет руку и, пошарив в ветках, вытащит его наружу вместе с добычей.

Но вместо этого Сафронов завернул за угол; тогда Фоня вскочил и, обняв красный сосуд, бросился бежать. Он бежал, ничего не видя перед собой, поглощенный мыслью об оставшейся позади опасности.

Крик Ивана Ефимовича едва не сбил его с ног. Он хотел повернуть назад, но вдруг словно искра проскочила у него по спине, и, даже не оглядываясь, он понял, что сзади бежит милиционер. Тогда он бросился вперед, в сторону меньшей опасности. Он прижимал добычу к груди, заслоняя ее своим телом от преследователя; а навстречу ему с протянутыми руками бежал Иван Ефимович, выкрикивая непонятные слова: «Давай! Тащи сюда! Бей скорее!»

Фоня почувствовал слабость во всем теле; тяжелый цилиндр выскочил у него из рук и стукнулся узким концом о землю; желтая струя вырвалась из цилиндра, разбилась об асфальт и ударила в валенки Ивана Ефимовича.

– Давай направляй! – закричал Иван Ефимович, подхватил передний конец огнетушителя и потащил его к двери, увлекая за собой Фоню. Руки Фони словно прилипли к цилиндру; он оцепенел, как простейшее насекомое в момент опасности. Парализованный ужасом, ошеломленный неожиданным действием сосуда, он превратился в инертный придаток к огнетушителю и следовал всем движениям старика, утратив всякое понимание происходящего и воспринимая, как единственную реальность, только страшный топот милиционера за своей спиной.

Подбежал Сафронов и ухватился за донышко. Стиснув между собой Фоню, Сафронов и Иван Ефимович стали поворачивать огнетушитель, утяжеленный вцепившимся в него вором. С трудом помещаясь вдоль его короткого ствола, они направляли струю в огонь, который и сам сник, как только сгорел холст. Лишь голые черные рамы плакатов тлели шипя под струей пеногона, да вонючий дым валил на улицу. Через минуту все было кончено.

Вслед за последними клубами дыма изнутри выскочили два сторожа – из скульптурного отдела и со второго этажа. И когда минута волнения и испуга прошла, все обступили Фоню. Сторожа стали пожимать ему руки, благодарить за быструю помощь. Они убеждали его явиться утром в дирекцию за наградой. А Сафронов, желая выразить Фоне признательность лично от себя, протянул руку, чтобы похлопать его по плечу. Милиционеры не любят, когда от них убегают. Рука, протянутая для ласки, быстро сжалась: она схватила только воздух. Фоня попятился, провалился в темноту, исчез.

Под утро Фоня вышел на площадь, пустынную в этот ранний час. В центре площади стоял милиционер; он возвышался на ней как обелиск.

Площадь была обширна, как прерия. Фоня был едва различим на ее краю. Но милиционер вынул свисток, издал короткий повелительный свист и поманил Фоню пальцем. Фоня стал медленно приближаться к милиционеру по линии его взгляда, постепенно ускоряя движение, как болид, попавший в сферу земного притяжения.

Иногда он озирался по сторонам, словно желая ухватиться за что-нибудь, чтобы противодействовать влекущей силе. Но ноги несли его вперед, будто подчиняясь манящим движениям обтянутого белой перчаткой пальца, который продолжал сгибаться и разгибаться до тех пор, пока в силу развитой инерции всякое уклонение в сторону уже стало для Фони невозможным.

Достигнув центра площади, Фоня остановился перед милиционером. Это был большой рыжий милиционер; он смотрел на Фоню благосклонно, будто давно ожидая его здесь. Рыжий милиционер спросил о чем-то Фоню. Тот пошарил в карманах, затем развел руками. Тогда, не возобновляя беседы, они двинулись через площадь к цели, ясной для обоих, Фоня впереди, милиционер сзади, соблюдая дистанцию – три шага.

Через пятнадцать минут Фоня был сдан в отделение, как бездокументный. Его усадили на деревянную скамейку в комнате дежурного. Он сейчас же погрузился в дремоту, из которой его вырывали частые телефонные звонки. Просыпаясь, он принимался обдумывать свое положение. Даже натуры, наименее склонные к размышлениям, обычно предаются им в ожидании допроса.

Это не был стройный ход мыслей, а лишь случайное мелькание обрывков воспоминаний, прерываемое припадками дремоты.

Картины прошедшего дня одна за другой проплывали в его полусонном сознании. Рынок, где его пытались обокрасть; женщина с патефоном; молчаливый милиционер в метро; решетка с острым чугунным лепестком; пожар – все события этой ночи. Что он пытался украсть? Где? Каким образом потерял свою добычу? Это осталось для него загадкой. В этом городе все подчинялось особым, неизвестным ему законам, даже кражи. Он чувствовал себя как человек, дернувший нечаянно рычаг огромного незнакомого механизма и пораженный его неожиданным действием.

Не было никакой надежды устроиться в этом городе, где нельзя работать «на цып», где простая кража влечет за собой столько необыкновенных, опасных и совершенно непонятных событий. Он вспомнил о родных краях; но картины прежней жизни были серы и холодны; они не были освещены и согреты ни дорогими образами детских лет, ни тоской по родным местам, ни доброй памятью о верных друзьях. Лишь один островок, более уютный и благоустроенный, чем вся его жизнь, возникал иногда на горизонте памяти: тюрьма, где он провел три недели.

– Войдите, – раздался голос.

Молоденький сержант по-докторски распахнул перед Фоней дверь кабинета.

Через час Фоня, распаренный от многих стаканов чая, дымя папиросой, заканчивал показания. Он был весел и доволен; так иногда действует на человека неудача, избавляющая его от тягот дальнейшей судьбы. Фоня рассказал обо всех украденных им курах, точно указав масть каждой; сосчитал всех похищенных поросят; подвел итог всем уздечкам, ряднам и кошелькам, добытым на базаре; всем шапкам, снятым с пьяных; сознался даже в похищении «трех свинок» у мальчика на бульваре – и умолчал только о том, что случилось с ним ночью в музее. Не раз возвращался он к одному и тому же поросенку, не раз, дорожа истиной, уточнял число и породу похищенных кур; как бы сожалея, что источник признаний не может быть бесконечным, он повторялся, смаковал подробности, готовый из симпатии к сержанту сознаться в любом количестве любых преступлений. Но о случае в музее он молчал, ибо не считал его преступлением. Его юридические представления были крайне смутны. Что означают понятия «умысел» и «покушение», он не знал и полагал, что власть интересуется только удавшимися преступлениями, пренебрегая теми, которые не могли быть успешно доведены до конца.

Утомленный его откровенностью, сержант наконец закончил протокол; но, прежде чем подписать его, он задал Фоне на всякий случай вопрос, с которым обращались сегодня ко всем задержанным во всех отделениях милиции города Москвы:

– Не вы ли совершили попытку ограбления Музея живописи и скульптуры?

– Нет, – ответил Фоня чистосердечно.

Ибо он не знал, что такое музей, что такое живопись и что такое скульптура. Он подписался под протоколом и с легким сердцем отправился туда, где ему вставляли зубы и где его учили играть на домре.

Ялта.

Январь 1940 года

ДОКУМЕНТАЛЬНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ОЧЕРК

ГЕННАДИЙ БОСОВ
Но следам грабителей могил

«Любая археологическая находка – собственность страны, в которой она найдена, и не может быть вывезена из страны без специального на то разрешения»…»

«…Иностранные экспедиции, по приглашению научного учреждения ведущие раскопки на территории данной страны, имеют право вывозить в музеи своей страны лишь д у б л и к а т ы вещей, хранящихся в местных музеях, или же с разрешения археологических ведомств – отдельные предметы, не представляющие для данной страны, где ведутся археологические раскопки, особой научной ценности…»

«…Кража археологических находок к а р а е т с я з а к о н о м…»

(Из законов по охране исторических памятников.)

«Три кита, на которых сегодня зиждется международная преступность: наркотики, торговля «живым товаром», контрабанда золота и археологических антиквариев… Борьба с ними необычайно сложна и бесперспективна: в любом из трех случаев мы сталкиваемся с хорошо налаженной и продуманной организацией, в которой дилетантам делать нечего…»

(Из беседы ответственного сотрудника Интерпола с корреспондентом «Лайф».)

Это документальный рассказ об одном из трех «китов» подпольного бизнеса – краже и контрабанде археологических сокровищ в разных странах мира, в прошлом и настоящем. Сегодня эта тема все чаще и чаще появляется в ежегодных отчетах Интерпола, беспокоит многие капиталистические страны, страдающие от набегов «грабителей могил», интересует мировую общественность, ученых-специалистов, прессу. Еще бы, бесценные археологические сокровища культуры и искусства многих стран мира сегодня расхищаются в Старом и Новом Свете. Каждый день, каждый час! Не только из государственных музеев и частных собраний, они извлекаются из курганов, могильников, археологических раскопов, о существовании которых не подозревают даже археологи. Ведь на раскопки и археологическую разведку отводится, как на «непродуктивную» отрасль науки, до обидного мало средств… И порой ученые приходят слишком поздно.

ВСЕ ЗОЛОТО МИРА

…Антикварное золото… Небольшая загадочная вещица из тусклого желтого металла, который заставлял гореть жадностью глаза не одного поколения авантюристов, кладоискателей, любителей легкой наживы. Откуда оно? Может быть, в течение тысячелетий оно дремало в гробнице фараона, было похищено человеком, который проложил к нему дорогу в толще каменной громады; может, оно украшало голову, грудь и руки ацтекского правителя, было сорвано с него; а затем проделало долгий путь на одном из тяжелых галионов Карла V, прежде чем осесть в сундуке пирата или в подвале севильского банкира. Ничье воображение не в силах представить в точности его долгий тысячелетний путь…

Человечество издавна знало золото. Желтый ковкий металл с мягким блеском, так похожим на свет божественного Солнца, восхищал еще древних. С самой колыбели человеческой культуры, на всем протяжении истории у многих народов мира с поклонением желтому металлу связана борьба, ненависть и кровь. Тусклый блеск золота дьявольским огнем разливался в зрачках людей, пораженных недугом стяжательства. Ибо алчность родилась, как сказал древний философ, на следующий же день после собственности, но золото всего древнее. Власть, могущество, счастье – все мнилось поколениям крезов, мидасов, гобсеков и шейлоков сквозь желтый призрак обретенного богатства. Золото дает все, золото – благо, богатство, счастье. Золото – властелин мира! Так думали и думают многие, кто живет в обществе, где господствует частная собственность, где золото хранится в сейфах банков и до сих пор определяет смысл жизни миллионов людей. «Золото бессмертно, как птица Феникс, – сказал историк-экономист Саферленд, – и человеку невозможно избавиться от его власти, кроме как разве что бросить на дно моря…» Увы, акваланг, легкие подводные лодки на аккумуляторах и прочий хитроумный реквизит подводных кладоискателей сделали эту истину весьма и весьма относительной.

Задумайтесь над одним интересным фактом, сообщенным историками-экономистами. Если собрать в одно место все золото мира, найденное за последние шесть тысяч лет, получится куб с ребром в… 21 метр. 80 000 тонн золота, казалось бы, «редкого», как считается, металла! А если к этому добавить все золото мира, добытое за прошлые века, – подсчеты приблизительные, то ребро куба вырастет еще на несколько метров. Но есть и другой подсчет, который никто не делал, – некий куб из крови, пролитой при добыче желтого металла, крови египетских и античных рабов, крови индейцев майя, ацтеков, инков… Человечество носит траур по всем исчезнувшим цивилизациям, и золото в судьбах многих из них сыграло трагическую роль!

Посмотрите на старую музейную драгоценность и задайте себе вопрос: откуда пришло это золото? Как начинался «золотой вестерн»? И любой лихо закрученный детектив покажется лишь бледной тенью этой правды о золоте.

«…Вы, которые через долгие годы увидите эти памятники, рассказывающие о том, что я сделала, вы скажете: «Мы не знаем… как они смогли создать целую гору золота». К сожалению, потомкам пришлось на слово верить «первой великой женщине в истории» – древнеегипетской царице Хатшепсут, по велению которой было совершено одно из древнейших документально засвидетельствованных плаваний в Страну благовоний и золота Пунт, расположенную где-то в Восточной Африке (Сомали?). Торжественное послание к потомкам сохранилось на камне в одном из фиванских храмов, как в «капсуле времени», возраст которой три с половиной тысячи лет. Надпись осталась, само же золото исчезло, растворилось во времени…

Случайное открытие маленькой пирамиды одного из третьеразрядных фараонов Египта, Тутанхамона, поразило мир нагромождением неслыханного, сверкающего богатства. Царица не лгала: золото было. Много золота! Ведь не случайно вавилонский царь с завистью писал одному из египетских фараонов: «Брат мой, золота в твоей стране столько же, сколько песка…»

«Золотой» роман длился тысячелетиями. Древнейшие золотые копи были обнаружены в Индии и Нубии – там этот металл встречался в виде осевших в камнях прекрасных блестящих кусочков или в виде мелких зернышек, перемешанных с песком. В могилах древних жителей Египта и Двуречья были найдены золотые украшения, выкованные из самородного золота или выплавленные из золотого песка уже в IV и III тысячелетиях до нашей эры. Древний Египет в числе других первых цивилизаций планеты «открыл» золото, и 3500 лет назад оно прославило его на весь мир. Тутмос I получал со своих рудников ежегодно, а их в Египте было больше ста, около 40 тонн золота. Много это или мало? Для сравнения скажем, что такого количества драгоценного металла не добывалось в мире вплоть до 1848 года, времени знаменитой калифорнийской «золотой лихорадки».

В самом начале серии великих катастроф, вызванных «презренной жаждой золота», появляется имя лидийского царя Креза. Богат, как Крез! И действительно, царь этого маленького малоазийского царства был настолько богат, что не мог сосчитать всех сокровищ, собранных в столице государства Сардах. Он был так щедр, что отправил в святилище в Дельфах более 3500 килограммов золота. Желтый металл ему некуда было девать, и Крезу первому пришла в голову счастливая идея чеканить монеты со своей горделивой эмблемой – голова льва и голова быка (священных животных) лицом друг к другу. Так появились первые металлические деньги, монеты… Но аппетит приходит во время еды: завоевав всю Малую Азию и захватив ее сокровища, Крез еще более разбогател, возгордился и решил идти дальше – атаковать персов. Послав новые дары самому «правдивому» Дельфийскому оракулу, он испросил его совета. «Нападай, – ответствовал оракул, – и ты сокрушишь великое царство». Исполненный радости, двинул Крез свое войско на персов. Великая держава, которую он сокрушил, была его собственная страна…

…Проходят два века. Столица огромного Персидского государства в огне. Солдаты Александра волокут по улицам Персеполиса корзины и мешки с золотом. Гуляя среди трупов, Александр – этот юный македонский бог – натыкается на ветерана, который, согнувшись под тяжестью, тащит в царскую сокровищницу мешок с деньгами. «Можешь взять себе, с меня достаточно!» – приказывает Александр под восторженный рев и рукоплескания окруживших его солдат.

Итак, золото фараонов, иудейских царей, финикийцев, хеттов, ассирийцев, вавилонян, персов, Крезово золото находит новых хозяев. Его везут в Грецию 20 тысяч мулов и 5 тысяч верблюдов! 1 000 000 килограммов желтого металла, 250 000 «дариков» золота и серебряных монет, по подсчетам древних авторов, – легендарное сокровище всех времен и народов. Крез был отомщен, «его золото», его проклятое золото, с которым он не знал, что делать, кажется, наконец, нашло достойного хозяина. Но и дни Александра были сочтены, у него не осталось времени, чтобы истратить хотя бы малую толику своих богатств.

Часть сокровищ, собранных во время многочисленных походов от Индии до Египта, была истрачена при его жизни. Остатки золота Александра вместе с империей разделили жадные диадохи – полководцы, и желтый металл наводнил Македонию, Грецию, Египет, Малую Азию, Персию, Среднюю Азию – как раз те районы, которые и получили в управление разделившие империю Александра воинственные наследники. Сокровища были вновь пущены в обращение.

Спустя несколько веков вновь завершается «золотой цикл», золото недолго гуляло на свободе – сокровища, по нескольку раз переплавленные и принявшие самую различную форму, вновь сконцентрировались в самой горделивой столице древнего мира – Риме. Увы, и римляне не смогли удержать его, если вообще можно удержать золото в одних руках… Они пустили его по ветру, транжиря на те предметы роскоши, без которых уже не могли обойтись. Еще несколько столетий – и изнеженный Рим обеднел окончательно и не смог больше платить жалованья наемникам-варварам. Наступил упадок, экономический хаос и золото перестало циркулировать в провинциях империи. Одна за другой они умирали, возвращаясь на уровень натурального обмена: мера пшеницы за овцу, овца за медный котел. Ибо золото, как писали философы, – кровь страны, чем медленнее оно циркулирует, тем медленнее становится жизнь. Время шло медленно, и вот возгорается блеск новой мировой державы – Византии. Все золото мира вдруг вновь сконцентрировалось в последней столице бывшей Римской империи – к нему теперь уже добавилось золото африканское, арабское, азиатское… Но и Византия пала, последний «золотой огонь» был потушен сельджуками. В средневековой полуварварской Европе все последующие столетья драгоценный металл был настолько редок, что алхимики принялись искать способы его искусственного получения. Существует мнение, правда оспариваемое большинством специалистов, что алхимики были способны (а может быть, и теперь способны) получать золото и якобы даже существуют монеты и медали, выбитые из «золота алхимиков». Не случайно их секреты привлекли к себе пристальное внимание первых промышленных шпионов, а многие из алхимиков закончили свои дни в подземельях феодальных замков или на виселицах, разукрашенных, как новогодние елки, «виселицах алхимиков». Тем не менее все это привело к рождению динамичнейшей из современных наук – химии. Говорят, что на дверях алхимической лаборатории Беттгера, раскрывшего секрет китайского фарфора и создавшего свой «саксонский фарфор», красовалась загадочно-горделивая надпись: «Наш создатель, бог, пути которого неисповедимы, превратил золотоделателя в горшечника». И будто бы сей известный миру алхимик на самом деле открыл секрет «алхимического золота», в то же время довольно пренебрежительно относясь к «побочным продуктам» своего алхимического творчеству, как, например, к фарфору…

Наконец, и Европа решила, что пора начать искать свою «страну золота», ибо крестовые походы за византийским золотом и золотом «неверных» в Святую землю обходились слишком дорого для нищей Европы. На первое время лидерами оказались морские державы Пиренейского полуострова – Испания и Португалия, ставшие хозяевами этой западной оконечности Европы после продолжительной Реконкисты.

…3 августа 1492 года на поиски «страны золота» – Эльдорадо из Испании отплыли три прочные каравеллы под командованием адмирала Колумба. Он отправлялся, чтобы разведать пути через океан в далекую и сказочную Чипанго, Японию, которая в то время и казалась «землей обетованной», покрытой золотом. Будто бы, как сообщал о нем 20–30 лет спустя турецкий корсар, поэт и великий капудан-паша турецкого флота Пири Раис, Колумб имел с собой какую-то книгу времен Александра Македонского с указанием пути в сказочную Индию и Чипанго. «Неверный по имени Коломбо имел ту книгу, в которой он прочел, что за великим морем лежит земля, населенная людьми… где есть много золота…» По преданию, перед тем как взойти на корабль, Колумб обратился к богу со страстной молитвой – помочь найти ему золото. Золота хотела испанская корона, почувствовавшая вкус сокровищ Альгамбры, золота жаждали севильские купцы и банкиры, снаряжавшие каравеллы Колумба, золотом грезили сотни авантюристов, отправлявшиеся на «край света». Так началась, по сути дела, первая в истории Западной Европы «золотая лихорадка», в орбиту которой был включен уже Новый Свет.

…12 марта 1519 года эскадра из одиннадцати испанских кораблей стала на рейде бухты Тобаско. Оглядывая берег в подзорную трубу, капитан эскадры Эрнандо Кортес машинально теребил тонкую золотую цепочку, с которой он никогда не расставался: цепочка-талисман была изготовлена из золота, привезенного Колумбом. Но теперь золотая эстафета находилась в руках не мореплавателя, а конкистадора, привыкшего работать шпагой. Под началом Кортеса 508 испанских солдат, 100 матросов, 13 лошадей, 10 бронзовых пушек и четыре охотничьих сокола. На берегу – одно из могущественнейших государств Нового Света – империя ацтеков. Высадка. Первый бой. Исход его решают «четвероногие люди», кентавры, испанские всадники – их появление обращает индейцев, ранее незнакомых с лошадьми, в паническое бегство. Прежде чем идти на Мехико, столицу империи ацтеков, Кортес приказывает корабли, кроме одного – он оставляет его «для трусов», посадить на мель. Все с ним, все хотят идти вперед, за золотом. А там как повезет… На мели 11 каравелл, путь к отступлению отрезан. Начинается Великая Конкиста – завоевание Американского материка…

Увидев впервые золото Монтесумы, даже не успев вытереть кровь с клинка, Кортес в восхищении восклицает: «Ни один земной владыка не имеет большего богатства!» И люди Кортеса с ожесточением плавят и переплавляют в слитки желтого металла изделия и драгоценности редкой красоты и изящества, с любовью и большим искусством изготовленные ацтекскими ювелирами. Изделия, которые бы даже в то время в непросвещенной Европе стоили бы гораздо дороже, чем золото, которое пошло на их изготовление. А в наше время многое из того, что переплавили конкистадоры, изготовленное чуть ли не в одном экземпляре, в буквальном смысле слова не имело бы цены…

А на юге, за Панамским перешейком, другой «золотоискатель»– авантюрист Франсиско Писарро, бывший каторжник и ландскнехт – во главе сброда негодяев грабит знаменитую империю Великого Инки Атауальпы.

Золото Америки, награбленное на двух континентах, хлынуло в сундуки севильских банкиров, мадридской знати, в подвалы королевского дворца. Сначала из Мексики, затем – Перу. Тяжелые галионы и каравеллы в течение нескольких лет возили золото ацтеков, майя, инков, чибча-муисков (среди которых, кстати говоря, бытовала легенда о человеке, покрытом золотом, и стране золота – Эльдорадо). Тяжелые, неповоротливые корабли, загруженные настолько, что их появление в Атлантике возродило в ряду других причин и старую профессию – пиратство – и бурю негодования со стороны европейских держав, опоздавших к дележу американского пирога. В конце XVI века примерно только треть грузов, отправляемых морем, не доходила до портов назначения. Это было время, когда черный флаг господствовал на огромных морских просторах Атлантики, Тихого и Индийского океанов, а в руках пиратов, по самым минимальным подсчетам, осталось около 100 тонн золота из числа отправленного только из Америки в Испанию. «Веселый Роджер», зловеще скалясь с черных полотнищ, поднялся на мачтах судов английских, французских, голландских, испанских и прочих пиратов, не помнящих своего родства. Наступила знаменитая, веселая и бесшабашная эпоха пиратства, корсарства, каперства, буканирства в морях, омывающих Старый и Новый Свет…