Текст книги "Приключения 1975"

Автор книги: Николай Коротеев

Соавторы: Игорь Подколзин,Борис Воробьев,Валерий Поволяев,Владимир Рыбин,Александр Козачинский,Владимир Караханов,Михаил Демиденко,Вадим Прокофьев,Юрий Юша,Геннадий Босов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 33 страниц)

Я молча пошел в рубку, вытащил на палубу свои пакеты и выкинул Зовущую смерть в океан.

– Убью! – закричал Мын. Он схватил автомат и прицелился мне в грудь. – Убью!

– Это мои пакеты, – сказал я.

– Ты мне должен один! Ты должен тысячу долларов!

– Это ты должен Толстому Хуану жизнь, – сказал я. – Балерина тоже была его собственностью. После смерти Хуана она стала наследницей его вещей. И я отдал ей то, что принадлежит ей.

– Я тебя убью! – бесновался Мын.

Он не убил, потому что еще не научился убивать. Я подошел, взял у него автомат и выбросил за борт.

– Чтоб больше никто ни в кого не целился на этом катере, – сказал я.

И долго снимал скорострельную малокалиберную пушку со станины. Поддел ее ломом и спихнул в океан.

А Мын плакал. Он завернул свои пакеты в узел Хуана и потащил вниз, в машинное отделение, прятать.

– Не бойся, – сказал я. – Моя рука больше не прикоснется к Зовущей смерти. Выкинь ее, пока не поздно. Кроме несчастья, она ничего не приносит.

Но Мын меня не послушал.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1

Я, Артур Кинг, сын Джеральда Кинга и Марии Ивановны Лобановой, сотрудник газеты «Гонконг стандард», уроженец города Шанхая, британский подданный, холост, брюнет, рост – средний, особые приметы – отсутствуют, угодил в мышеловку, где вместо кусочка сыра была сенсация, вместо стенок из проволоки – границы португальской колонии Макао, а роль хозяйки мышеловки исполняла знаменитая вдова Вонг. Я сидел в мышеловке тихо, как истинная мышь, стараясь не привлечь раньше времени внимания хозяйки, надеясь на удачу, сетуя, что не родился с перепончатыми крыльями, и единственное, что я делал не по правилам, продолжал глотать сенсацию – сыр, но тут уж я бессилен, во мне работал механизм, пружиной которого была профессия, а ключом, при помощи которого механизм заводят, – газета, которую мы, рабы вечного пера, без устали проклинаем и без которой тем не менее наша жизнь лишена смысла.

Боб сразу все понял, и глаза у него загорелись. Он подобрался, словно перед прыжком с третьего этажа, и стал как будто меньше ростом.

– Артур, – сказал он с хрипотцой Армстронга, – как бы там ни было, что бы ни произошло, я с тобой… Такой «гвоздь»! Старик, не отчаивайся! Если даже твои кишки намотают на провода, ты должен гордиться – твою последнюю работу будут изучать в университетах как классику. Помнишь – к сожалению, имя журналиста забыл – материал… Ну, купил журналист у какого-то чанкайшистского генерала план вторжения на континент?.. Да знаешь ты эту историю. Вот это работа! Класс! И ведь был корреспондентишко какой-то калифорнийской газетенки. Тираж скупили. К читателям газеты не попали. Но это не имеет значения.

– Я не согласна, – возразила Клер. – Не работаете же вы ради самой работы! Для чего тогда садиться на тигра? Ради острого ощущения?

– Мозг рядового читателя устроен вроде грохота, – возразил Боб. – Но в отличие от грохота в нем не застревают даже золотые самородки – все вымывается. Обычную информацию рядовой читатель забывает, не дочитав газеты, сенсацию помнит до новой сенсации.

– В этом виновата сама газета, – сказала Клер.

– К сожалению, – не согласился Боб, – газета издается на вкус определенного читателя. У меня на родине процветают десятки, если не сотни, листков, прославляющих нацизм, точно не было ни Гитлера, ни концлагерей в Европе, ни мировой войны… Один француз сказал: «Память человечества устроена так, что пуля влетает в одно его ухо, а вылетает из другого». Француз прав.

Он разбавил джин апельсиновым соком, жадно выпил.

– Журналисты – золотоискатели, – сказал он задумчиво. – Только мы можем оценить те самородки, которые остаются на грохоте информации, и отличить алмаз от пустой породы. Вот почему, Артур, я с тобой. В конце концов, это и мой бизнес. Вхожу в пай.

И он протянул мне руку.

– Меня возмущает твой цинизм, – сказала Клер. – Неужели вы, журналисты, охотники за новостями, не знаете, что происходит во Вьетнаме? Золотоискатели… Вы соучастники преступления, потому что знали и умалчивали о массовых убийствах и зверствах в Индокитае. Там хуже, чем при нацистах.

– Клер, – вмешался я. – Для того чтобы выступить с обвинением военщины, этих всесильных ящеров, нужны факты, и убийственные факты, от которых невозможно отпереться. Нужны свидетели, сотни свидетелей.

– И у вас не было этих фактов? Да весь земной шар свидетель преступления!

– Представь себе, что легче сослаться на весь шарик, чем раздобыть двух живых свидетелей.

– Я не верю…

– О, военные теперь стали умными! – изрек Боб. – Потому что прячут концы в воду. Им есть что прятать. Что ж, думаешь, любая газета имеет возможность послать корреспондента в Сайгон? Ничего подобного! Мираж. Информация тщательно фильтруется, чтобы народ в Штатах не имел ни малейшего понятия об истинном положении вещей. Во время корейской войны Макартур выгнал корреспондентов из Кореи. Всех! Многие не смогли зацепиться даже за Японию. И это объяснялось «интересами национальной безопасности». Очень удобная дубинка, которой можно бить наотмашь и наповал всякого, кто выступит с критикой военщины. В Штатах по этому поводу в конгрессе подняли шум. Макартуру пришлось пойти на кой-какие уступки – был введен… был назначен офицер по печати. От него зависело, кого пустят, а кого не пустят в Корею. И он фильтровал газетчиков, и не только людей, но и сообщения, которые они посылали в газеты. Позднее был назначен другой офицер… Кажется, из разведки, из ЦРУ, черт его разберет откуда. С подобными организациями шутки плохи! Артур, тебя не пускают во Вьетнам? Чем ты их допек?

– А, – махнул я рукой. – Старая история. Военные разворовывали и продавали на черном рынке медикаменты…

– Понятно, из-за чего на тебя косился Дубль М, – сказал Боб.

– Кто? – не поняла Клер.

– Ну, это майор по печати, – сказал Боб. – Он за нас отвечает. Офицер, или какая там его должность… В общем, офицер по фильтрации информации. Его звали Молчаливый Макс или Дубль М.

– Или Милитари Макс, – добавил я. – Темная лошадка. Огромный, как шериф из Калифорнии, мрачный, как гриф в Скалистых горах… Когда я смотрел на него, то ощущал, как на запястьях застегиваются наручники. Дубль М допускает в Сайгон своих молодчиков, таких же журналистов, как и он сам. Тупиц с рожами профессиональных убийц.

– Но ведь существует свобода слова! – искренне возмутилась Клер.

Мы с Бобом переглянулись и засмеялись. Наивность Клер была умилительной: так ребенок возмущается, когда у него в первый раз отнимают любимую игрушку.

– Хватит пустословить, – сказал Боб. – Ты недосказал… Раз уж я примчался по твоей телеграмме, а дела у тебя действительно весьма серьезные, я хочу знать все до конца. Никакого обмана! Я не шестнадцатилетняя девочка из провинции, и ты не приезжий коммивояжер.

– И я тоже хочу все знать, – сказала Клер. Она все-таки добилась своего. Она была последовательной.

2

«Пройдоху Ке и Мына снял с катера филиппинский фрахт. Он вез копру, а может, и не копру, а пальмовое масло или цемент. Фрахт есть фрахт – грузовое такси. Гоняется из порта в порт, если, конечно, капитану повезет и он не застрянет где-нибудь в жуткой дыре порожняком, а это, как известно, сплошные убытки.

Фрахт был приписан к Маниле и представлял собой ноев ковчег с семью парами чистых и с сорока парами нечистых, но и наши джентльмены с Таинственного острова не корчили из себя воспитанников Пабул-скул, тем более платить им за каюту было нечем»…

– Артур! – взмолился Боб. – Ты можешь говорить короче? У вас, у англичан, страсть к Диккенсовым оборотам. Англия стала второразрядным государством именно потому, что вы не умеете говорить лаконично.

– Не любо – не слушай, – вспомнил я поговорку матери, – а врать не мешай. Итак… Вернемся к нашим – чтобы быть оригинальным, скажу – барашкам. Капитан фрахта оказался ворчуном наподобие Боба и к тому же скупым, как мой Павиан. Катер, на котором бедняг болтало по океану, был сильно потрепан, его крутые бока расцвели ржавчиной. С него сняли мотор, кое-какое оборудование. Этого хватило бы Пройдохе Ке и Мыну на то, чтобы доехать бесплатно до первого же порта, но они предпочли работать матросами – Ке потому, что у него не было ломаного гроша за душой, а Мын из конспирации. Пакеты с героином он сумел протащить на фрахт. Часть пакетов Мын спрятал под жилет, который не снимал с тела.

Сложность их положения заключалась в том, что они не придумали ни одной более или менее складной легенды, как очутились на подступах к острову Пасхи, Единственное, что они могли сочинить, – наплели о каком-то богатом американце, который нанял их. Янки рыбачил и утонул, после того как перепился… Им повезло в том, что они наскочили на судно с филиппинским экипажем, которому было ровным счетом наплевать, за что двое цветных перерезали глотку белому, тем более американцу. Может быть, поэтому двадцать матросов филиппинской фелюги отнеслись к двум спасенным с. почтением, замешенным на доле страха, и не лезли с глупыми вопросами.

Как я уже говорил, капитан был скуп, неразговорчив, себе на уме, а это имело прямые последствия для наших героев.

Капитан был осторожен, как таможенник, которому остался год до государственной пенсии. Он хмыкнул, давая понять, что треп обоих новоявленных матросов его полностью удовлетворяет, но, как говорят игроки в преферанс, где-то «нарисовал зуб».

Фелюга дотопала до порта. И вот тут, хотите вы или не хотите, я остановлюсь подробнее на происшедших событиях. Когда фелюга вошла в порт и встала на причал, неожиданно к месту стоянки подкатил «джип» с портовой полицией. Как позднее догадался Пройдоха, капитан дал телеграмму в порт, что им в океане при странных обстоятельствах подобрано двое людей с военного быстроходного катера, лишенного каких-либо опознавательных знаков. Хотя Пройдоха и выбросил оружие за борт, любому мореходу достаточно было взглянуть на полубак, чтобы догадаться, что железный станок, вклепанный в палубу, служил отнюдь не для того, чтобы устанавливать навигационные приборы. Пиратство в данном уголке океана процветает, некоторые фрахты по сей день ходят с мешками песка, уложенными вдоль бортов, – из-за мешков безопаснее отстреливаться.

Пройдоху Ке и Мына арестовали, засунули в «джип» и отвезли в здание, назначение которого знают все портовые подонки. Здесь произвели обыск. Первым ощупали Пройдоху. Нашли лишь какие-то тетради. Что в них было написано, никто не понял, да и не хотел понять – так, чепуха. Когда очередь дошла до Мына, тот сделал неожиданный финт – ударил полицейского головой в живот и выпрыгнул в окно. За ним бросились в погоню. Пройдоха воспользовался суматохой и улизнул. Он подробно описал свои страхи в дневнике, описал, как прятался за какими-то огромными катушками с кабелем, ползал на брюхе под железнодорожными вагонами.

Мына пристрелили. При обыске трупа нашли жилет с героином.

Неизвестно, по каким соображениям, но полиция не приложила особых стараний, чтобы отыскать Пройдоху. Возможно, они прикарманили героин. И это дало Пройдохе возможность наняться на другой корабль и уйти в море.

Почти год он слонялся по волнам, пока не попал в Гонконг.

В этом суматошном городе Ке сошел на берег и занялся новой работой. Вы отлично знаете этот тип людей – они отираются в порту или на аэровокзале, буквально вырывают друг у друга чемоданы пассажиров в надежде заработать несколько монет. Водят солдат американской морской пехоты по злачным местам в роли сводников. Пройдоха был неглупым парнем. Если ему попадались туристы, он обязательно заводил их в китайский квартал. Там у него была договоренность с приказчиком антикварной лавки. Пройдоха имел доход с покупок туристов. Обычная картина. Вроде гейши, которая имеет процент от денег, истраченных с ее помощью клиентом ресторанчика.

Здесь, в лавке, он и познакомился с неким господином Фу – хозяином лавки. Пройдоха понравился господину…

Мой рассказ был прерван неожиданным появлением служанки. Она выплыла из сумерек бесшумно и плавно и замерла на пороге.

– Что вам? – приподнялась Клер. – Я не звала.

– Госпожа, – сказала служанка. – К вашему гостю пожаловал человек. Вот его визитная карточка.

– К кому пришел человек? – не поняла Клер.

– К сэру Артуру Кингу.

– Дайте карточку, – сказал я.

Она подошла с подносом, на котором лежала карточка, сделанная из рисовой соломки. Я прочитал фамилию неожиданного визитера и почувствовал, как вспотели ладони.

– Пришел хозяин антикварной лавки господин Фу.

3

Господина Фу можно было назвать «образцовым европейцем». На нем был черный, строгий двубортный костюм из английской шерсти, белая сатиновая, а не какая-нибудь нейлоновая рубашка, галстук в горошек, манжеты выглядывали ровно настолько, насколько положено. Черные башмаки с тупыми модными носами. Единственно, в чем чувствовался перебор, признак дурного тона – золотые зубы, золотые швейцарские часы «Лонжин» на массивном золотом браслете, золотые запонки, золотое кольцо с опалом. Здесь, в Макао, признаки богатства, выставленные напоказ, свидетельствовали не столько о том, что хозяин имеет достаток, сколько демонстрировали силу: хозяин побрякушек не боится налета мелких грабителей. Подобные знаки силы, как красный цвет у божьей коровки, предупреждали: трогать нельзя, я несъедобен, мною можно смертельно отравиться.

Мы сидели в неглубоких креслах и откровенно изучали друг друга, конечно, не молча, а в соответствии с церемониями, выработанными великим Конфуцием и модернизированными в духе нашего времени. Господин Фу улыбался. Казалось, внутри его работала портативная атомная станция, которая выделяла тепловую энергию, достаточную для освещения городка с двадцатипятитысячным населением. Я тоже раскочегарил внутри себя паровую машину и заулыбался.

Мы знали друг друга заочно. Правда, о господине Фу я знал больше, чем он обо мне. Его визит и был вызван именно этой причиной. Мы оба это понимали и оба готовились к борьбе.

– Как ваше здоровье? – сделал первый ход господин Фу. Говорил он по-английски. Про себя я отметил, что у него нет акцента.

– Спасибо, отлично, а как поживает ваше дражайшее тело?

– О, спасибо, спасибо! – закивал господин Фу, чуть не растаяв от радости. – Вы хорошо говорите по-китайски. Лучше, чем я.

– Извините, – взмолился, в свою очередь, я. – Разве могу я, ничтожный, сравниться с таким блестящим знатоком языка и каллиграфии, как мой дражайший гость! Я знаю только шаньдунский и шанхайский диалекты, а вы знаете все, даже самый трудный – кантонский. Ваш антикварный магазин известен далеко за пределами Гонконга. Я встречал людей, которые показывали мне нефритовых рыб эпохи Суй, которых они имели счастье купить в вашей лавке. Правда, почтенные господа, которые показывали мне этих рыб, мало знают прославленную историю Срединного государства, и мне показалось, что они спутали эпохи, что часто бывает с иностранцами. Рыбы, по-моему, более поздней эпохи, даже совсем поздней…

Тут я замолчал и улыбнулся. На лице господина Фу отразилась гамма улыбок – вначале мягких тонов: они источали, как сказали бы на Ближнем Востоке, имбирь – ему нравились мои похвалы, и в этом он был искренен, но последние слова заставили сменить имбирь на подслащенную воду, потому что намек на эпохи имел основания. И то, что мы поняли друг друга, нам обоим очень понравилось.

– О, господин Кинг! – сказал Фу, – Конечно, иностранцы покупают все, что им покажешь. В этом и заключается смысл торговли. Как ваше мнение?

– Я вполне с вами согласен.

– Сами посудите… В настоящее время истинно древних вещей осталось очень мало. Наша история, история Срединного государства, очень древняя, древнее таких государств, как Египет, Индия, тем более Греция… Как истинному патриоту, мне стыдно торговать подлинными ценностями. У меня есть коллекция древних монет. Это моя гордость и мое состояние. Ракушки побережья, глиняные монеты, шаньдунские мечи и бронзовые драконы эпохи Чжоу, связки чох странствующих монахов, которые в пути заменяли календарь, ибо их было ровно двенадцать и на каждой был символ созвездия; монеты тайпинов… Даже монеты тайпинов представляют сокровища только для знатоков, к которым принадлежите и вы. И для меня было бы великим счастьем, если бы вы удостоили посещением мой скромный дом и могли посмотреть и оценить мой труд. Мы ведь с вами люди цивилизованные в отличие от посетителей моей ничтожной антикварной лавки. Для невежд рисунок тушью на новом шелке равноценен подлинной керамической плите из Сычуаня с божественным изображением Фу-си и Нюй-ва. Как вам известно, на этой керамической плите изображен Фу-си, держащий солнечный диск, и Нюй-ва с диском луны, что связано с представлением о мужском и женском началах в природе.

Он замолчал и с грустной улыбкой поглядел на меня. Это был тонкий экзамен на знание древней мифологии. И грустная улыбка господина Фу означала, что очень мало кто знает толкование символов. Но в то же время его рассуждения о древних богах таили в себе и ловушку – господин Фу грустно улыбался потому, что не думал и не гадал, что я почувствовал эту ловушку. Он осторожно подвел меня к краю ямы и ждал, когда я споткнусь и рухну в нее. И он заранее торжествовал, хотя, если бы я свалился в нее, он бы и виду не подал, а просто отметил бы про себя границу моих познаний и сделал бы соответствующие выводы. И если когда-нибудь мне пришлось бы обратиться к нему как к купцу, он бы знал, до каких пределов можно играть со мной в кошки-мышки.

Я улыбнулся в свою очередь, но с оттенком задумчивости. Для меня не так опасно было сорваться в яму, как насторожить господина Фу и тем самым дать понять, что мне понятна его игра. Я должен был быть большим азиатом, чем был он сам. Если он поймет, что я раскусил его, это даст ему основания прийти к выводу, что его хитрости я разгадываю за три хода и, значит, сумею раскрыть то, за чем он пришел. Он уверится в своих подозрениях, а я разоблачу себя. Это будет означать, что ловушка захлопнулась окончательно. С другой стороны, мне нельзя было выставлять себя тупицей, так как это вызвало бы у господина Фу определенную реакцию – он перестанет меня уважать, я потеряю в какой-то степени лицо, и это даст ему основания быть нахальным, даже бесцеремонным. Кто знает, куда привели бы наши переговоры! Мне пришлось «искренне» удивиться. С нотками недоумения сказал:

– Простите, достойнейший господин Фу, вы даете неверную трактовку символов. Как известно, великий Конфуций переосмыслил истинное значение мифа о Фу-си и Нюй-ва. На плитах в Улянцзы, которые значительно древнее керамических плит Сычуаня, дается изображение иное. В Улянцзы Фу-си держит в руке угольник, а Нюй-ва – циркуль. Всем известно, что эти два инструмента символизируют порядок на земле, установленный мифическими супругами, или, по другой трактовке, братом и сестрой. Слово «порядок» в современном языке – «гуйцзюй», и состоит оно из двух переводных иероглифов: гуй – циркуль и цзюй – угольник.

Я начертал пальцем на столе два иероглифа.

– Поэтому трактование сычуаньских символов, на которые вы ссылаетесь, – неверное. В свете истинной истории ваше трактование порядка на земле соответствует лишь более поздней философской концепции Конфуция и его последователей, чем истинному положению вещей.

Я замолчал и надулся от важности, как мифический Желтый император, отведя взгляд от лица гостя, как бы уйдя в собственные размышления. В зеркало я видел, как на секунду в близоруких глазах господина Фу, спрятанных за толстыми стеклами очков в золотой оправе, промелькнула растерянность. Он не ожидал от меня подобной подкованности в довольно запутанных трактовках мифов.

– Простите, – сказал он уже без улыбки, – я действительно запамятовал переводное толкование символов Фу-си и Нюй-ва. Я давно не имел счастья разговаривать со столь эрудированным человеком, как вы. Что поделаешь, в наше время молодежь забыла, что дракон – эмблема Востока, а тигр – эмблема Запада.

– «Красная птица» – эмблема Юга, а «черный воин» (черепаха и змея) – эмблема Севера, – добавил я.

– Да, да… Все рушится в Поднебесной. Забыты образы и обычаи предков.

И он машинально начертал на столе иероглифы.

Я знал это знаменитое изречение Конфуция. Как я был благодарен старому учителю, почтенному Цзяо сяньшену, старику, который с невероятным терпением учил меня когда-то премудростям вэньяня.

С большой теплотой и чувством благодарности я вспоминаю своего старого учителя китайской грамоты. Это был добрейший старик, сам превратившийся в символ Древнего Китая, – спокойный, утонченный, восторженный и чудовищно честный. Он мог отдать последнюю чашку риса нищему, последний юань плачущему ребенку, поднять с земли жемчужное ожерелье и повесить его на сук дерева, чтобы хозяин, вернувшись, нашел свою потерю. Он нетерпим был только к невежеству и алчности, считая, что эти два порока – прародители всех несчастий на земле. И в шутку говорил, что если Фу-си и Нюй-ва являются прародителями порядка, то невежество и алчность, их антиподы, породили все мерзкое и страшное в мире.

Я на всю жизнь признателен своему почтенному учителю и благодарю судьбу, что он умер в начале пятидесятых годов, до «культурной революции».

Господин Фу написал довольно известное изречение древнего мудреца. В переводе оно означало: властитель должен быть блюстителем, господин господином, отец отцом, а сын сыном, если ты родился богатым, то и должен оставаться таковым, а родился бедняком, то твое предназначение оставаться бедным, ибо такой порядок в Поднебесной, и он вечен, и долг каждого быть тем, кто он есть.

Я понял, зачем написал эти иероглифы господин Фу – он выбирался из ямы, которую рыл для меня. Я не испытывал к господину Фу никакой жалости и потому, не задумываясь, нанес второй удар ниже пояса.

Продолжая сохранять на лице выражение холодной вежливости, я заговорил о погоде. И господин Фу сник. Он вдруг точно стал ниже ростом, точно согнулся в поклоне, и за толстыми стеклами очков я увидел почтение ко мне и стыд за себя…

Дело в том, что мои слова о погоде свидетельствовали о той степени превосходства, к которому вначале стремился господин Фу. Он хотел поймать меня на невежестве, чтобы почувствовать свое превосходство надо мной. Это трудно передать непосвященным. Моральный фактор всегда играл в Поднебесной роль судьи и даже палача. Физическая смерть – неизбежное, от которого не застрахован никто, но моральное уничтожение и даже моральная смерть – это не потустороннее, это наяву.

Господин Фу, подчеркивая предо мной приверженность к старым обычаям и обрядам, сам нарушил первую заповедь порядка, основанного для жителей Срединного государства великим Конфуцием. По правилам хорошего тона, которые неукоснительно должны выполнять истинно культурные и достойные люди, любой разговор, тем более серьезный, нужно начинать с погоды. И так как господин Фу был гость, он первым должен был вспомнить о погоде. А мы с ним беседовали полчаса. И хозяин вынужден был указать ему на его промах. Тем самым я показал ему, что он мужлан, плебей, выскочка, который нахватался верхов и корчит из себя культурного человека, не имея понятия об элементарных правилах вежливости. Заметив метаморфозу, которая произошла с господином Фу, я вздохнул с облегчением…

Не давая господину Фу опомниться, я пошел на абордаж.

– Как вы узнали мой адрес? Кто вам его дал? – спросил я напрямик. Я вынужден был идти в штыковую атаку, пока мой гость не пришел в себя.

– Я узнал ваш адрес, – отвечал господин Фу, – в полиции.

– Откуда там знают мой адрес?

– Вы имели неосторожность звонить в газету.

Его слова насторожили меня. Полиция… Португальская[18]18
  Эти события происходят до свержения фашистской диктатуры в Португалии.


[Закрыть]… Молодого вьетнамца убили гангстеры, и они ищут меня. Я им нужен. Так почему же пираты обращаются за справками в полицию? И почему, почему полиция разыскивает для пиратов адрес нужного им человека? Связь? А почему бы и нет?

Я молчал… И это было ошибкой. Я понимал это. И все же еще раз вспомнил строки из дневника убитого вьетнамца.

Я хорошо представлял себе антикварную лавку, в которой Пройдоха познакомился с господином Фу. Она похожа как две капли воды на тысячи других. Бумажные фонари, у входа на красной доске два иероглифа счастья. Внутри лавочки стоит, характерный затхлый запах. Высокий прилавок и полки. Под стеклом старинный фарфор, резные шары из слоновой кости – шар в шаре, до пяти-восьми штук. Такие шары с охотой покупают иностранцы. Им кажется, что это редкость. Шары эти ремесленники режут довольно быстро, получая за это мизерную плату. Шары не представляют художественной и исторической ценности и производятся, как и многочисленные ярко раскрашенные статуэтки, на потребу иностранцев. Сверкают огромные серебряные ордена Юань Ши-кая или другого какого-нибудь милитариста, отделанные фальшивым жемчугом. На орденах изображены всевозможные драконы и тигры. Милитаристы, еще недавно, подобно шакалам, терзавшие страну на части, любили такого рода «знаки доблести». Старинные часы, музыкальные шкатулки, бывшие в моде при дворце императрицы Ци-сы. Всевозможный хлам: табакерки, портсигары, красные, обожженные из глины статуэтки Будды, индийские, японские божки из дерева, кости, бронзы… Миниатюры в дорогих рамках. И самые ценные предметы – два-три зеленых от времени треножника или курильницы для благовоний, старинные вазочки с облупившейся глазурью. И если покупатель заинтересуется ими, приказчик вынесет из задней комнаты другие предметы – «старинные», «подлинные», дорогие. Отличные подделки. Будет клясться, что подлинные сокровища из храма в Сиане или из Лхасы. Он будет клясться, что хозяин его убьет за то, что он решился продать на свой риск, до хрипоты будет торговаться, но, когда покупатель раскошелится и уйдет, в глазах приказчика на секунду мелькнет усмешка. И все. Можно на три дня закрывать лавку – выручка солидная.

Пройдоха подыгрывал приказчику. Ненавязчиво восхищался «древней реликвией», всем своим видом показывая, что впервые видит такую древность. Когда он выходил из лавки, в его кармане похрустывало несколько гонконгских долларов.

Пройдохе платили не зря. Редкие туристы отваживались заглянуть в «китайский город», расположенный рядом с широкими, асфальтированными роуд, в так называемый Коулун-сити, место жительства гангстеров, контрабандистов, фальшивомонетчиков. Особенно отвратительными были опиекурильни, официально запрещенные колониальными властями. Секретарь гонконгского правительства по китайским делам отлично знал, что происходит в тесных и грязных кварталах, но ничего не мог поделать с преступниками, а возможно, не хотел. «Нас не интересует, когда один желтый перережет глотку другому, – говорили чиновники. – В конце концов, в совете есть их представители. Пусть они сами между собой разбираются».

Господин Фу в желтых кварталах был богом. Он шел по улице в сопровождении двух телохранителей, ему уступали дорогу и униженно кланялись. Когда он заговорил с Пройдохой, тот растерялся от неожиданности. Господин Фу собирался поохотиться на крокодилов, что в Гонконге считалось шиком, свидетельством принадлежности к высшему обществу – что-то наподобие принятой среди аристократов в старой Англии охоты на лисиц. Господину требовался расторопный и смелый слуга. Телохранителей с собой он взять не мог, так как у тех были натянутые отношения к тайбэйской полицией.

Один телохранитель был высокий, жилистый, с горбатым носом, по всей видимости, мексиканец с большой дозой индийской крови, второй – кряжистый, с точно надутыми мускулами. Звали его Сом, он не снимал черные очки ни днем, ни ночью. Определить его национальность не смог даже Пройдоха, которому достаточно было взглянуть на человека или услышать фразу, чтобы определить, в какой части Юго-Восточной Азии появился на свет этот человек. Сом был «гражданином мира».

Господин Фу внимательно оглядел Пройдоху и пригласил в заднюю часть дома. Они прошли мастерские, где сидели кустари и создавали «старинные шедевры», и очутились в маленькой затемненной комнате. Господин Фу лег на циновку. Он обмахивался большим мужским веером, тянул из чашечки чай и не спеша расспрашивал парня в цветастой рубашке, кто такой, откуда прибыл, что делает в Гонконге и не принадлежит ли к какой-нибудь «триаде» или тайному обществу, которых в городе было превеликое множество.

– Я плавал с американским госпиталем, – соврал Пройдоха.

– На каком корабле?

Пройдоха ответил. Для него подобный вопрос не представлял трудности – он знал все плавучие госпитали, главных врачей и членов команды.

– Кем работал?

– Санитаром…

– Ой-я! – Господин Фу сел. Ответ парня ему понравился. – Ты разбираешься в лекарствах?

– Да, – коротко ответил Пройдоха, не уточняя, каким образом познакомился с фармакологией.

– Хао! – сказал господин Фу. – А что тебя держит здесь? Ведь у нас жизнь здесь очень дорогая, тем более трудно поселиться в какой-нибудь фанзе. А ты чисто одет. Значит, не валяешься ночью на мостовой. Что тебя здесь держит?

– Хочу поступить в китайский университет, – сказал Ке.

Пройдоха не врал. Он действительно хотел учиться.

– Я преподаю древнюю историю в университете, – сказал господин Фу. (Он тоже не врал.) – Я помогу тебе туда поступить, если ты будешь хорошо служить мне. Нам нужны грамотные люди, – закончил Фу свою речь, не пояснив, что подразумевается под словом «нам».

Пройдоха охотно согласился быть слугою. Он был счастлив.

На следующее утро Пройдоха был на месте. Ровно в шесть из дома вышел господин Фу. Ке выбежал из-за ограды и встал на виду. Следом вышли телохранители.

К крыльцу подкатила двухместная коляска рикши. Город расположился на горах, велорикши здесь не могли работать. Конечно, мерилом достатка, как и везде, был автомобиль. Но господин Фу имел приверженность к старине и поэтому держал «выезд» – рикшу с шикарной двухместной коляской. Фу сел в коляску, поманил Пройдоху пальцем; рикша тронулся; следом за ним побежали два телохранителя и Пройдоха. Был ранний час, улицы были пустыми. Лишь со стороны китайских кварталов доносились пронзительные крики башмачников и разносчиков овощей.

Гонконг – неповторимый город. Он вздыбился по обе стороны проливчика Коулун; на острове Гонконг, где центр города назывался Викторией, и на противоположном полуострове – Цзюжун. Небоскребы окружены лачугами, берега утыканы сампанами. Здесь можно было встретить пейзаж Нью-Йорка, увидеть чопорные линии Лондона, погулять на местных Елисейских полях – Нотан-роуд, откуда ночью полиция безжалостно выгоняла бездомных бродяг, которым матрацем и одеялом служил номер тайваньской «Миньбао» или пекинской «Женьминь жибао», хотя самым «богатым» считался номер моей газеты – в нем было много листов. Здесь ежедневно выходит пять газет на английском и свыше тридцати – на других языках. Здесь живут и работают постоянные корреспонденты агентств Франс Пресс, Ассошиэйтед Пресс, Рейтер, Юнайтед Пресс Интернейшнл, Синьхуа (КНР), Синьхуая (Тайвань). Индонезийские агентства, японские, филиппинские и прочие… Всех не перечесть! Гонконг служил отдушиной, через которую мир подслушивал таинственный континент.