Текст книги "Беспокойство"
Автор книги: Николай Камбулов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)
Сержа и Архипа увели. Люди выходили из цирка, делились впечатлением, громко разговаривали и смеялись, как и должно происходить в человеческой жизни. Никто не обратил внимания на «Победу», возле которой стояли Николай Михайлович, его сын Сергей, Михаил Сидоренко и Фрося, еще с ужасом думающая о Серже.
– Как же так? – прошептала Фрося и прильнула к Николаю Михайловичу. – Кто же он такой?..
И когда она узнает обо всем, что и как случилось, она придет к Николаю Михайловичу и скажет ему, еще больному, но живущему надеждой на полное выздоровление, скажет:
– Дядя Коль, спасибо им, самое сердечное спасибо товарищам Мишам, и бог знает, под каким именем эти Миши Сидоренко сражаются с хьюмами, стенбеками и сержами, всем им спасибо!
Спасибо и земной поклон!
СЫН КОМЕНДАНТА
1
Сашко проснулась от густого баса, доносившегося из передней комнаты. Мужской голос показался ей знакомым. «Ой, неужели это дядя Вася?» – с замиранием сердца подумала она. Дядя Вася служит на границе комендантом участка. Он редко бывает в Москве. Но когда приезжает, Сашко от него ни на шаг: расскажи да расскажи про границу…
Сашко встала с постели, быстро оделась и – в переднюю.
Верно, дядя Вася! Он уже снял тужурку и в пижаме помогает маме накрывать стол.
– Дядя Вася! – кинулась к нему Сашко и сразу оказалась у него в руках.
– Докладывай, рыжик, с какими отметками окончила второй класс?!
– Учится она хорошо, – сказала мама, – отличница. Но баловница! С мальчишками все водится.
За завтраком вспомнили тетю Маняшу. Сашко уже не раз слышала эту страшную историю: Маняша, жена дяди Васи, погибла три года назад на границе, диверсанты на нее напали и ножом в спину… Это очень страшно! Но Сашко готова еще раз послушать. Однако дядя Вася вдруг отодвигает на середину стола тарелку с котлетами и идет к окну. У него широкая спина, собой он загородил почти все окно.
– Надолго приехал? – спрашивает мама.
– Завтра улетаю…
– Кофе выпей.
Дядя Вася вновь садится за стол, а мама тихонько:
– А нельзя в другое место перевестись? Или взял бы да и рапорт на стол начальству: хватит, мол, двадцать пять лет отслужил!
– Ой, мама, что ты говоришь?! Разве дядя Вася пойдет на это! Он же прикипел к границе. О нем в газетах писали.
И верно, не пойдет.
– Нет, Лида, ты же знаешь: прикипел я к пограничной службе. – И совсем весело: – У нас там такая красотища! Тайга, реки, озера! А сколько там грибов, ягод, всякой дичи и зверья! А воздух, воздух какой: вдохнешь полной грудью и отлично чувствуешь себя! Сашко, хочешь поехать со мной на границу? В тайге лето проведешь…
Это же на край земли! Сашко об этом и не мечтала, на самую границу ехать! Конечно, дядя Вася шутит.
– О чем ты говоришь, Василий Иванович! Ее только помани пальцем, куда угодно пойдет.
– И поеду! Я ничего не боюсь. И с Алешкой познакомлюсь. Я его еще не видела. Он же мне брат двоюродный. Дядя Вася, я поеду. Поеду…
Так все это и началось, неожиданно и просто.
На аэродром ехали на такси. И мама все время расспрашивала про Алешу. Дядя Вася, улыбаясь, в ответ басил:
– Алешка у меня домашний парень, без разрешения ни шагу со двора комендатуры. Домашний, Лида, домашний.
Маме это очень понравилось, и она сказала:
– Слышишь, Сашенька, какой хороший Алешка! Ты слушай его, бери с него пример. – И к дяде Васе: – Господи, и чего ты придумал, Василий!.. Теперь мне придется переживать.
К самолету маму не пустили, она осталась за перегородкой и все говорила:
– Василий Иванович… Сашенька… Жду письма.
Когда пилоты запустили двигатели, дядя Вася привязал Сашко ремнями. Отлетали вечером, и Сашко в иллюминатор увидела густую строчку огней, с непостижимой быстротой бегущую под крыло самолета. Когда же эта строчка оборвалась, стало вдруг тихо и никакого движения не ощущалось, будто бы повисли в воздухе.
Вскоре Сашко уснула.
Когда открыла глаза, в круглое окошко светило яркое солнце. Пассажиры стояли в проходе.
– Вот мы и прилетели, – сказал дядя Вася и начал снимать багаж с верхней полки.
– Так быстро? Это же на край света!
Дядя Вася взял ее за руку и повел к выходу. Сошли по трапу, сели в автобус и… вот здание аэровокзала… почти такое же, как в Москве, из стекла и бетона.
На привокзальной площади стояло много машин, как в Москве.
– Где же тайга? – спросила Сашко.
– Тайга там, – махнул дядя Вася рукой на темные горы, возвышавшиеся вдали. Над горами плыли тучи, тяжелые и страшные, как показалось Сашко.
Подошел офицер-пограничник со служебной собакой на поводке. «Это что-то похоже на границу», – подумала Сашко.
Офицер оказался знакомым дяди Васи, и она из разговора узнала его фамилию: лейтенант Туров. Узнала и то, что Туров находится в отпуске и что собирается приехать в дядину Васину комендатуру посмотреть пса Дика. Дик в предельных годах, и надо решить, списывать его со службы или еще поработать с ним.
Дядя Вася заметил:
– И охота тебе, Иван Петрович, отпуск на это тратить?
Туров, совсем еще молоденький лейтенант, с очень спокойным лицом серьезно сказал:
– Я экспериментирую, товарищ подполковник, научный опыт ставлю.
А Сашко опять о своем: «Какая же это граница! И мама тоже опыты ставит в своей клинике. И Алешка, наверное, такой же мальчишка, как в нашем классе. Только вот слишком домашний, тихоня наверное».
Не спеши, Сашко, так думать об Алешке, сыне коменданта. И граница для тебя раскроется, и ты увидишь ее подлинную жизнь.
2
– Если идти прямо и прямо, куда попадешь?
Смешная Сашко… Сколько можно спрашивать… Там заграница. Самая настоящая заграница, и люди там не по-нашему живут.
– А вот в прошлом году к нам из-за границы приходил бедный крестьянин. По фамилии Кайши. И мы его лечили. «Наша ваша – большой друг».
Сашко не верит.
– Он же чужой!
Эх, ты, подсолнух! Алешку учишь. Он знает, как отличить своего от чужого.
– Ты следы читать можешь?
– Я книги читаю…
– Это каждый может. А вот следы? – настаивает Алешка, хотя убежден: Сашко не знает о следах.
– Выдумщик! – качнула рыжей головой Сашко.
Кругом лес, кудрявый, темный. Есть и непроходимый. Не каждого пограничника туда посылают. Алешка не раз просил отца: «Слышь, Добрыня… – иначе отца он не зовет. Добрыня – и только, – возьми, хоть одним глазом посмотрю». На что Добрыня: «Ой, бесенок, когда-нибудь возьму ремень». Алешка в ответ: «Приветик, Добрыня!» И был таков.
У Сашко лицо в конопушках, глаза – темные пуговицы. Волосы огнистые. Алешка никак не может понять, почему так – глаза черные, а волосы, как лепестки у подсолнуха, желтые. И все же она нравится Алешке: может, тем, что с первого дня безропотно подчиняется: только позови – пойдет куда угодно.
Они сидят на крыльце комендантского дома. Ожидают лейтенанта Турова. Он все же приехал сюда, целыми днями возится с Диком.
Алешке жалко Дика. Он помнит его еще щенком… Теперь пес начинает срываться в работе – не всегда берет след. Алешка просит отца не списывать Дика. Туров тоже советует – еще рано, Дик – умная собака.
Сашко опять свое:
– А собаки разве стареют?
Эх, Сашко, за лето ты еще по то увидишь, еще не то услышишь. Туров лишь подумал об этом, сказал другое:
– Ну, пошли тренировать Дика.
Ребята только этого и ждали.
– Бери поводок, – предложил Туров Сашко.
Дик осклабился. Узнал, значит, Сашко. Вчера она гладила его по спине и тайком от инструктора Бабаева дала кусочек колбасы. Правда, пес колбасу не взял, но посмотрел на нее умными добрыми глазами.
3
С верховья реки надвигались сумерки. Но закат еще пламенел, и отсветы его падали на кудлатые деревья, обнаженные корневища, бесшумно колыхались на отмелях. Еле угадывался противоположный берег – тонюсенький сероватый мазок. На его изгибе комариком, вставшим на дыбки, виднелся человек. Добрыня следит за ним уже более часа, следит потому, что он видел его на этом месте и вчера, и на прошлой неделе замечал здесь на изгибе.
– Вас… ич… ич…
Река широкая, и голос человека, обессиленный расстоянием, едва долетал. Но Добрыня понимал: «Василий Иванович» – кричали ему, Добрыне.
Позади, на тропинке, скрытой густой, выше человеческого роста травой, пританцовывал озябший Алешка.
– Аля-ля, аля-ля, вышла кошка за кота… За кота-котовича, за Иван Петровича…
В машине Алешка прижался к широкому и теплому отцовскому плечу, дохнул в ухо:
– Следы закрыл?
Добрыня отрицательно качнул головой.
– Значит, Иван Петрович правду сказывал…
– А что он говорил?
– А так…
– Все же?
– Не скажу.
– Ну не говори. Я сам узнаю, – сказал Добрыня.
Следы были обнаружены в полдень. Уже часа два идет поиск. Задействованы служебные собаки, наглухо перекрыты наиболее вероятные для перехода направления, бесперебойно работает сигнализационная система, но нарушитель как сквозь землю провалился. И следы потеряны. Такое не случалось на участке Добрыни.
– Да ведь следы те не Кайши оставил!
Добрыня прищурил веко: «Подслушал, чертенок!» Сгреб в охапку сына – ив дом…
Алешка спал. Добрыня ходил по комнате, погруженный в мысли о границе. «Василий Иванович»… Вторую неделю кличет… Память воскресила картину: из воды вышел человек, прямо на штык. Поднял руки. Реденькая бороденка, впалые щеки, жилистый и высокий. «Ай, больница, скорее». Оказался простым крестьянином, около месяца лечили. Потом вернули. Добрыня сам передавал Кайши пограничным властям. На подходе к пункту передач парень очень просил оставить его в СССР. Он говорил о каких-то ужасных муках и страшной бедности. И в каждую фразу вставлял: «Ой, Василий Иванович, у себя дома я умру». А он, Добрыня, шел молча, с видом безучастного к просьбе. Когда вернулся домой, Алешка налетел на него с упреками: «Добрыня, разве так поступают… Там же уморят его голодом…»
Добрыня подошел к крану, окатил голову холодной водой. Не успел взять полотенце, как в передней зазвонил телефон. Мокрыми руками схватил трубку. Говорил начальник отряда полковник Тимошин.
– Ваши выводы?
– Думаю, Кайши прошел.
– Думать можно что угодно. Я спрашиваю о выводах, о решениях.
– Поиск продолжаю, усиливаю наряды… Сам выезжаю в район поиска.
– Разрешаю.
4
Полковник Тимошин – новый человек на этом участке границы, только вчера принял отряд. Добрыня попытался мысленно представить внешность Тимошина. Рослый, с тяжелой походкой – это запомнилось. Кажется, лысоват… Но при чем тут внешность… Он просто всыплет по первое число, если не обнаружу нарушителя…
Остынут следы, ветерок унесет запах. Еще хуже – пойдет дождь.
Окинул взором небо – чистое. А там, за горами?.. Черт те что! О, эти горы, кто их только придумал! Схватят облако, держат до поры до времени и вдруг отпустят…
Добрыня вышел за ворота, и сразу по грудь разнотравье, аж зарябило в глазах – не поляна, а ковер, сотканный из живых цветов. Дохнуло крепким настоем перегретых трав. Но цветы – это не для него. Добрыня поднялся на носки, заметил: рядом с Алешкой – Сашко. Хитрят ребята, думают, что от Добрыни можно укрыться. Где-то и Туров здесь.
Добрыня зашел с солнечной стороны: отсюда ему хорошо видно и Сашко, и Алешку, а они против солнца не шибко глазасты.
– На старт!.. Пошли! – Это голос Турова.
Алешка и Сашко поплыли – одни головенки видны над высокой травой. Добрыня сразу смекнул: «Вон ты какой, Туров. Учишься читать следы. Это важно для проводников служебных собак. Важно! А размер, размер обуви!» – чуть не вскрикнул Добрыня.
Турову трава по пояс. Он шел по ней медленно, разглядывая следы. Следы пересекались, кружили. Это Алешка оставил вензеля. Сообразительный.
– Сашко, это твой, а это Алешкин, – отгадывал Туров. И окончание следов отличил. Потом метнул взор направо. Добрыня даже дыхание затаил: «Неужели и мой распознает?» Туров долго присматривался, опустился на колени, в лупу смотрел, измерял рулеткой.
– Сорок пятый размер, – сказал Туров.
– Молодчина лейтенант, – прошептал Добрыня.
– Чей это? – нетерпеливо спросила Сашко.
Алешка почесал за ухом: Туров не видел Добрыню, и Алешке не хотелось, чтоб лейтенант знал, что отец проходил мимо. А сам Добрыня с нетерпением ждет: «Ну-ну, следопыт, так чей же?»
– След коменданта. Только что прошел.
Сашко захлопала в ладоши. Алешка шикнул на нее и приставил палец к губам.
…Большая теплая ладонь легла на Алешкину голову. От отца пахло травой. «А лицо у него смуглое, васильками пахнет», – вспомнил Алешка, как пела раньше мать, ожидая отца. Он потерся щекой об отцовскую руку, поднял на него глазенки.
– Эх, ты, ржаной сноп, – протянул Добрыня. – Бери Сашко и марш завтракать!
– Аля-ля, аля-ля, – держа сапоги в руках, запорхал Алешка над гребнями травы. Сашко еле поспевала за ним. Ее огнистая головка то исчезала, то вновь всплывала на поверхности.
– …За кота-котовича, за Иван Петровича…
Добрыня спешил на участок, где потерян след. Он надеялся обнаружить там что-нибудь новое. Взглянул на часы. Густые его брови вздернулись.
– Товарищ подполковник, так вы считаете, следы оставил Кайши? – поинтересовался Туров.
«Ага! Значит, Кайши. Но где доказательство, товарищ лейтенант?»
– В том-то и дело, Иван Петрович, что у нас нет никаких доказательств, – сказал Добрыня. – Пока нет. – И зашагал к появившейся в конце поляны машине, в которой сидел Бабаев с собакой.
5
Горы все же подшутили: отпустили облака в самый неподходящий час. Миновав синюю шапку снегов, тучи легко, как бы почуяв свободу и радость полета, поплыли над отрогами и бездонными расщелинами.
Тучи не знают границ… Сверкнули молнии, прогрохотал гром. Вокруг стало сумрачно, запахло прохладой и сыростью. Хлынул дождь.
Поджав хвост, собака ткнулась мордой в землю раз, другой… и легла, поглядывая то на Добрыню, то на Бабаева. В глазах ее, темных и грустных, отразилась беспомощность и что-то вроде мольбы – не понукайте напрасно, запах следов смыло.
На плешинке, образованной суглинком, Добрыня заметил след, небольшие вмятины, доступные только его наметанному глазу.
Добрыня снял с себя плащ, укрыл от дождя плешинку размером в полсажени. Неподалеку сигналил прибор срочной связи. Вызывать мог Тимошин. Сквозь шум дождя слышалось слабое тиканье часов. Доставать их не хотелось, Добрыня и так уже знал – сроки закрытия следов на исходе. Он с укоризной посмотрел на небо: крупные капли дождя окатили лицо, ручейки потекли за воротник, захолодили на волосатой груди.
– Вызывают, товарищ подполковник, – сказал Бабаев.
Подползла собака, лизнула руку и натянула поводок в сторону столба. «Эх ты, тоже беспокоишься, а вот след взять не можешь…»
– Значит, все? – услышал Добрыня голос Тимошина. – Такой ливень…
– Дайте еще полденечка, – попросил Добрыня и сам же себе возразил: – Что можно сделать за это время? Сфотографировать!
– Я надеюсь, Василий Иванович, – послышалось в трубке.
Добрыня опустился на землю. Под плащом полумрак, подсветить бы, да фонарь не прихватил. Добрыня достал лупу, приподнял в одном месте плащ, стало светлее. Сквозь увеличительное стекло рисовались вмятины: тут каблуки… Это от носков.
Собственно, следов, как таковых, не было, и то, что замечалось, мог читать только Добрыня, интуитивно домысливая в своем воображении картину действий того, кто оставил следы.
«Э-э, вот оно что… Тут он спустился сверху и пошел в глубь территории. Откуда спустился?»
Добрыня вылез из-под плаща. Собака кинулась к нему, повела к дереву. Пес обнюхал почерневшую от дождя кору дуба, зарычал, глядя вверх.
– Ты прав, Дик. Он оттуда прыгнул. – Добрыня описал рукой полет человека. – Вот так и опустился на суглинок… Нет, нет, ошибаюсь я. Сначала на эту копну, здесь переобулся, носками назад. Понял, товарищ Бабаев?
Добрыня сфотографировал следы. Потом еще минут десять рассматривал через лупу.
– Тут, кажется, Кайши не пахнет, другой кто-то.
От этого не легче Добрыне. Он закурил, прикидывая в уме дальнейшие действия нарушителя.
6
Кайши кружил по тайге. Чащоба, болота и ручьи не пугали. Он изучил их назубок и мог точно определить, где можно пройти и какое место опасно – провалишься, засосет с головой в холодное брюхо болота. Пугало небо – на нем ни облачка, чисто, как хрусталь. И Кайши просил у неба дождя… Дожди смывают следы…
И счастье улыбнулось – прошел ливень. Теперь Кайши пробирался по лесу, зная, что собаки не возьмут его след. А уж от людей он умел прятаться: в сумке маскировочная сеть, да не одна, а несколько – под любой цвет растительности. Он был высокого роста, с крепкими ногами и цепкими, железной хватки, руками. И стрелял Кайши без промаха.
Нет, людей он не боялся. Ничего, что не удалось сразу выйти к реке: всюду расставлены посты, но это не вечно. Он старался подойти поближе к комендатуре. Утром затаился на возвышенности в густом кустарнике. Подступы хорошо просматривались.
– Пережду. – Тонкие губы Кайши чуть скривились то ли в усмешке, то ли от чувства пренебрежения к опасности.
Над ухом ветер прошептал: «Винтовка и голод цементируют дух человека». Так поучал командир отряда. Инструктор Розбин-Лобин добавлял при этом: «Тысяча лет – не вечность».
– Тысяча! – Кайши оглянулся, увидел плотную стену леса, туман, клубящийся в низине. Его ищут в непроходимых чащобах, поодаль от заставы, от дорог и исхоженных мест.
– Ищут ветра в поле, а я у самого порога комендатуры. Не догадаются!
К полудню туман рассеялся, солнце иссушило влагу, и Кайши совсем успокоился: примятая им трава выпрямилась, исчезли всякие следы. И никому не придет в голову, что он рядышком с Василием Ивановичем.
7
Алешка терся щекой о плечо отца и заметил на гимнастерке белое пятно соли. Это от пота, конечно. Потянул носом, уловил запах болотной травы. Побегал Добрыня, помытарился! Алешка прижался к теплой отцовской спине, ожидая, когда отец закончит телефонный разговор.
– Возможно, по утрам он опять голосит у того берега: «Василь Иванович-ч-ич», – чудно отдалось в ухе Алешки, и он нетерпеливо бросил:
– Да не Кайши это! Другой…
Добрыня бросил трубку, поднялся, сгреб Алешку на руки:
– Ты чего болтаешь? Другой, другой… Где Сашко?
– У дяди Турова… Мы следы можем читать. Интересно!
– Садись обедать.
Алешка, поколебавшись, принялся за еду. Добрыня смотрел в окошко на холмик. Обелиск горел в лучах закатного солнца. Нахлынули воспоминания… «Вот так же и Маняша увлекалась этими следами. Следы увели в тайгу. Понесло ее одну. А там крикнуть не успела – ножом в спину… Нарушителя-то поймали, а ее вот потеряли…»
Он повернулся к столу: осиротело стояла миска. Алешка, свернувшись калачиком, уже заснул на диване, из-под его загорелой ручонки торчал нос, очень похожий на Маняшин… Она тоже могла вот так сразу уснуть на диване: что-то делает-делает, рассказывает неумолчно и вдруг пауза, длинная… «Ну, говори, говори…» Глядь, а она спит уже, прикрыв лицо рукой.
Алешка у Добрыни «поскребыш». Двое сыновей уже сами отцы, старший Александр – военный моряк, командир корабля. Все кличет к себе, в Мурманск: «Хватит тебе, батя, мокнуть в росных зорях, приезжай, квартира – три комнаты».
Приезжай!.. Граница, она как любимая женщина, не так легко оторваться. Приезжай… И Маняша поговаривала: «Может, пора, отец?» А сама все в окошко: лес, тропы, туман и горы… «Сама-то как, Маняша?» Поведет глазами: «Эх, Добрыня, Добрыня, не пойму, как могла я пойти за такого чалдона? Ка-а-ак дам развод!» И прижималась к широкой груди мужа… А он гладил ее волосы, замечал – прибавляется седины с годами. И целовал ее милые, мягкие, пахнувшие домашним губы.
Тихонько отворилась дверь. Вошел Тимошин. Добрыня еще был весь во власти воображения, улавливал Маняшино счастливое дыхание, ощущал руки, лежавшие на плечах. Тимошин снял фуражку, кашлянул.
– Спит? – кивнул он в Алешкину сторону.
– Да.
– Умаялся?
– Похоже…
– Небось тоже за Кайши охотился? Отправил бы его в пионерлагерь. Ведь там присмотр и прочее…
– Нет, не тот он парень…
– Домашний?
– Ага. Очень домашний…
В щель приоткрытой двери просунулась головка Сашко, глазами стрельнула по комнате. Тихонько зовет Алешку.
– Вставай, Иван Петрович ждет!
Алешка, как не спал, – скок с дивана и, не обращая внимания на Тимошина, крикнул:
– Добрыня, приветик! – и был таков.
– Понятно, – промолвил Тимошин. – Вижу, домашний. А эта рыжая птичка чья?
– Племянница, на лето привоз таежным воздухом подышать. Алешке с ней очень весело.
«Рыжая птичка». Как-то по-домашнему прозвучали эти слова в устах полковника. Добрыне хотелось, чтобы в таком тоне Тимошин продолжал и дальше.
– Птичка… – Брови Тимошина сомкнулись у переносья. – А мы с тобой, Добрыня, старые воробьи, – резко бросил он, – а на мякине нас проводят.
Это, конечно, о нарушителе. Сейчас начнет упрекать: второй день поиска, а результата нет. И он прав! Никакой ясности пока, даже и легенды не составишь: кто нарушил границу, с какой целью? Дешифровка снимков обнаруженных следов еще не готова. Да и получатся ли? Отснял-то, по существу, не следы, а одно воображение. И этот зов с той стороны: «Вас… ич… и-ич». Похоже, что ушел. Да и Кайши ли это был?
– Товарищ полковник, разрешите? Сейчас вернусь.
Добрыня бросился в фотокомнату.
– Готово?
И, не дождавшись ответа, понял: надежды почти никакой! И все же припал взглядом к снимку. «Воображение» как будто пропечаталось. Что-то есть. Но сличить со снимком подлинных следов Кайши мог только он, сам Добрыня. На это потребуется время. А пока ничего он не может сказать Тимошину.
Тимошин вытер платком лицо, собрался уходить.
– Звонили из Москвы. Требовали хотя бы легенду сообщить. Слышишь, Добрыня? Поспи часика два. На свежую голову и легенда родится.
8
Будто бы и Тимошин был рядом. И Дик лежал у куста. Пес виделся четко, как наяву: уши приподняты, нос подергивался, вот-вот фыркнет. «Тихо, тихо, милок!» И все же взвизгнул, натянул поводок. А Тимошин до боли сжал плечо, как новичку – не волнуйся, дескать.
Добрыня проснулся – ни Тимошина, ни Дика, потолок, люстра, зажженная лучом солнца. Пошевелил плечом – никакой боли. Хотя и сон, а самолюбие кольнуло.
Умылся под краном. Кто-то открыл дверь. Не поворачиваясь, Добрыня спросил:
– Алешка, зачем Сашко прислал?.. Вот я вам всыплю горячих… Что молчишь?
Оглянулся: Дик сидел у порога, в глазах не то вопрос, не то печаль.
– Тебя кто сюда прислал, отставник?.. А-а, понятно. Ну ищи… ищи…
Собака легла, потянула носом.
– Не стесняйся, ищи.
Любил Добрыня собак, поэтому и разрешил оставить Дика в комендатуре. Да и не хотел обижать Турова: пусть возится, может, на пользу пойдет наука. И ребятишки теперь как бы при деле, все время вокруг лейтенанта.
Дик юркнул в спальню и вышел оттуда с Маняшиным ботинком в зубах, намереваясь проскочить мимо Добрыни.
– Ну уж, милок, дай-ка ботинок! Ко мне!
Дик неуверенно остановился, соображая, чью команду выполнять – тех, кто послал сюда, или вот этого человека, сидящего на диване в нижней сорочке с полотенцем в руках. Команда повелительная, нельзя ослушаться. Не выпуская из зубов ботинок, ткнулся лбом в колени.
– Туров послал, что ли?
Добрыня смотрел в окно, пальцами перебирая теплую шерсть собаки. Мысли его текли неровно, то вихрились вокруг намечавшейся легенды, то уводили к Алешке, лейтенанту Турову, Сашко. А ботинок, который никак не выпускал из пасти Дик, неумолимо рождал воспоминания. Маняша умирала в полном сознании. Но он-то знал о приближающейся смерти и все, что говорила Маняша в последнюю минуту, считал бредом. «Их было двое, Вася, слышишь, был… высокий, длинный, худой. Худой смеялся и все повторял: «Мы за пазухой у начальника заставы, нас поймать невозможно». И он, Добрыня, чтобы успокоить жену, шевелил помертвевшими губами: «Да, да, Маняша, понял, понял». А в сущности, в сущности… что скрывается за этими словами «за пазухой…»?
Дик наконец нетерпеливо дернулся, завилял хвостом, поглядывая на дверь.
– Ну что, ждут тебя? Иди, иди, не советчик мне.
Спать уже не хотелось, но все же он вновь лег на диван: может быть, и округлится версия. И мысленно зашагал по участку. Исходил все тропинки, побывал на суглинке. Даже залез на дерево, но прыгать с него не стал, забрался на копну – и так и эдак ловчился и, прыгая, на лету повернулся лицом в сторону границы. Долго рассматривал отпечатки ног. Земля пахла солнцем. Это показалось ему странным… Оказывается, солнце имеет запах. И придет же такое в голову. А впрочем, что ж тут странного? Все пахнет солнцем. Он измерил рулеткой след…
– Не к границе, а в глубь территории он пошел! – вырвалось у Добрыни. – В глубь территории, – с убеждением повторил он. Контуры легенды очертились ярче. – В глубь… Теперь надо менять план поиска. Тимошину доложить, так, мол, и так… – И сам же ответил за Тимошина: – Утверждаю, Василий Иванович.
9
Это случилось там, в школьном отряде. Кайши вспомнил это с предельной ясностью…
Желтые глаза Розбин-Лобина сощурены, зубы обнажены – не поймешь, когда он смеется…
– Кайши! – крикнул Розбин-Лобин.
Удар инструктора пришелся в плечо. Кайши не упал, но вокруг своей оси обернулся раза два. «Начальник, я готов!» Другого ответа не дают. Сначала казались дикостью и побои, и проклятия русским, и то, наконец, что он, Кайши, – охранник тысячелетнего счастья, которое непременно придет, восторжествует через голод, лишения и смерть, потом чувство дикости исчезло, как и не было, и Кайши постепенно начал мыслить и действовать, как и его командир отряда… и этот Розбин-Лобин.
Инструктора пригласили в школу откуда-то. «Не нашего он роду-племени. Лютует пуще командира», – робко подумал Кайши и чуть приподнялся. Прицелился взглядом в оконце: деревья, а за ними дощатый забор, над которым нависал кусочек неба. По его окраске догадался – утро, но не раннее, а уже рабочее. В это время в отряде обычно начинались занятия. Командир ходил от взвода к взводу. Время от времени подзывал к себе того или иного бойца. «Кайши! – окликнул он как-то его. – Здравствуй, Кайши!» «Здравствуй, командир». – «Завтра пойдешь… Но на этот раз не к русскому доктору. Больница больше не надо… Изучишь систему охраны границы. На участке своего друга Василия Ивановича».
Недели три ловчился перейти границу и наконец удалось…
Со стороны комендатуры послышались голоса. Кайши прислушался: Алешка звал к себе Сашко. Потом Туров: «Дик, ищи, ищи. Пошел!»
Голоса стихли, и на Кайши снова нахлынули картины из жизни школьного отряда… Никто и никогда не называл командира полубогом, но так о нем думал каждый боец. «Кайши, застрели Харзу, у него мысли пошли в другую сторону». Харза всего три месяца в школе. От прежнего крепкого парня остались кожа да кости. Измотали в отряде. Высказывал недовольство. Кайши привел Харзу к оврагу. Тут же, неподалеку от казармы, приказал раздеться. Харза – стриженая сухая голова, на лбу нашлепка морщин, тяжелые брови нависли на глаза, бока гармошкой – одни ребра… «Эх ты, Харза, жаль пули». И прикладом по голове, очень ловко… Закопал кое-как. Уходя, прихватил обмундирование – нательное белье, хлопчатобумажный костюм и истоптанные ботинки. Ночью человек, занявший койку Харзы, вдруг свесил голые ноги на пол, дохнул в лицо: «Убить тебя мало!» И к животу кончик ножа…
«Убери нож…» Сосед не убрал. Еще больше опалил горячим дыханием. «Мразь!» Так держал почти до утра: Кайши лежал, а над ним висел нож, привязанный к потолку, покачивался то к носу, то к животу…
И еще одна встреча с Харзой запомнилась. Только раньше, еще в Москве. Поклон низкий, до колен… шея желтая, волосы на голове ежиком.
– Откуда?
– Тихо, Кайши!..
Харза повел его на скамейку. Сели. Поблизости ни души. За спиной здание университета – громадная скала.
– Кайши, я должен сказать тебе…
За рекой спортивные сооружения. Опрокинутой чашей виднеется центральная арена. В ней по зеленому полю быстро передвигаются стайки голубых и белых катышков.
– Кайши! Ты обязан вернуться в отряд… Вот возьми, выучишь наизусть.
Три книжечки, внешне похожие на молитвенник. Тут же одну из них раскрыл. Стихи. И веет от них духом древних философских мудростей.
– Ай ты лис! – Кайши размахнулся и под самое дыхание двинул костлявым кулаком. Сузились у Харзы глаза, губы сомкнулись – ни жив ни мертв.
Отошел. Поднял отлетевшие в сторону очки, переломился в поклоне и снизу горячим взглядом пронизал:
– Решай, иначе…
Не договорил. Решительно направился к дороге.
И Кайши побрел в общежитие. В комнате никого не было. В окно смотрела русская луна широким улыбающимся ликом.
На столе стояла бутылка водки, под ней записка: «Решай – петля или отряд?»
Сплюснутый диск луны пересекал капроновый шнур, закрепленный на крючке багета. И петля готова.
Он выпил стакан водки. Дверь с шумом распахнулась. Вошел Харза.
– Решил?
– Ха-ха-ха, – загоготал Кайши и на глазах у Харзы сорвал шнур. Налил два стакана водки. Чокнулся.
«Все это было, покойничек, было… Приказ командира для меня превыше всего!»
10
Легенда не очень-то понравилась Тимошину. Он не произнес: «Утверждаю, Василий Иванович».
Сказал лишь: «Приеду, на месте решим» – и больше ни слова.
Прилетел на вертолете. И, будто бы ничего не зная о поиске, спросил:
– Ну что у вас тут? – Сдвинул фуражку на глаза: чем-то недоволен. – Значит, в легенде вы утвердились на Кайши? А доказательства какие? Следы нарушителя потеряны. Да если бы и были обнаружены, как их можно сличить со следами Кайши?
– Пожалуйста. – Добрыня положил перед полковником два снимка.
…Добрыня завез тогда Кайши домой. А перед тем как ехать на контрольно-пропускной пункт, он взял его под руку и прошелся с ним по двору. И показалось тогда Добрыне, что крестьянин чуть вздрогнул, когда они ступили на взрыхленное место. А возвратясь с церемонии передачи, Добрыня по привычке заснял «автограф» Кайши.
Теперь и Тимошин находил сходство в отпечатках.
– Вот ты какой, Добрыня! Что же раньше-то не сказал?
Раньше! Конечно, мог сказать. Да дело-то уж очень ответственное и деликатное. Вдруг ошибся бы. Кайши за помощью приходил: «Наша, ваша – большая дружба». Вроде бы с открытой душой. Вот в чем дело, Тимошин.
Они сели в машину и отправились на участок, где, по предположению Добрыни, должны произойти основные действия по задержанию нарушителя границы. Система обнаружения в этом месте засекла движущийся предмет, но был ли это человек?..
«Почему именно здесь», – про себя рассуждал Тимошин, осматривая местность. Шли по тропинке, петлявшей в густых зарослях. Дозорка – тропинка шириной в один след – все кружила и кружила и вдруг пропала под ногами. Впереди простиралось поле, поросшее густой нехоженой травой. Тимошин наклонился, взором пошарил вокруг в надежде отыскать продолжение тропинки. «Смекнет или нет?» – подумал Добрыня. И сопровождавшие солдаты-автоматчики заговорщически переглядываются друг с другом. Тимошин заметил: поднял ветку, а под ней – темный зев лаза…
Спустились по лесенке и узкой траншеей вышли к самому берегу небольшой речушки, тихой, почти неподвижной. За рекой сразу лес – дерево к дереву – не продерешься.
