Текст книги "Беспокойство"
Автор книги: Николай Камбулов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)
Над трубой котельной лениво колыхался желтый с синими прожилками дым. У Шредера всегда этот дым вызывал необъяснимую тревогу и отвращение, будто бы там, в этом приземистом здании, рождались интриги и прочие неприятные вещи в жизни «Лесного приюта». Он вышел из машины, небрежно подал пропуск. Привратник, средних лет служака, с бычьими навыкат глазами (бог знает, что за птица на самом деле!) долго рассматривал его документ. Пока тот колдовал над пропуском, Шредер все поглядывал на желтоватый снопик дыма.
– Пропустить не могу, – сказал привратник. – Извините.
– Почему?
– Не та бумага. Извините, но вам придется поехать в город. – Привратник назвал адрес. – Прошу, мистер Шредер, – показал он на машину. – Здесь стоять не разрешается. Прошу, иначе меня уволят с работы…
Подкатил черный лимузин. Из него вышел высокий, с одутловатыми щеками мужчина. Хьюм! Их взгляды скрестились.
– Пропустите этого господина, – сказал Хьюм и, сгибаясь, сел в машину, потом открыл дверцу, качнул головой. – Я вас жду в своем кабинете в одиннадцать часов.
На территории приюта поразила тишина. Правда, и раньше здесь не очень-то было шумно, скорее, немота властвовала тут. Но все же нет-нет да со стороны конюшни послышатся глухие удары трамбовки, нет-нет и фыркнет лошадь. Когда выходил из церквушки, иногда видел стайку приютников (их вообще здесь было немного, этих невольных «демонстрантов», в сущности лишь обозначающих вывеску хьюмовского заведения «Лесной приют»), среди них находился весельчак, шепотком одаривал мальчишек шуткой, и стайка взрывалась хохотом, коротким, но звонким…
Шредер намеревался сразу принять ванну – он поступал так всегда после выполнения трудного задания, но сейчас его почему-то потянуло в конюшню. Она оказалась закрытой на замок. Шредер посмотрел в щель: ни одной лошади, рядком стоят только желтые коротышки-баллоны.
И двери церквушки оказались на замке. За углом встретился капеллан без своей обычной сутаны. В руках у него был дорожный чемодан.
– Что произошло? Закрыли, что ли, приют?
– Не знаю. Я улетаю в Нью-Йорк, дали полный расчет.
«Врешь, все ты знаешь, святой отец». Шредеру было известно, что капеллан имеет чин майора контрразведки. Сопроводив его вопросительным взглядом, Шредер вдруг обратил внимание на то, что ворота котельной были открыты, и он заметил в глубине дворика Стенбека, одетого в белый халат и державшего в руках большой стеклянный сосуд.
«Так, так, Стенбек, пожалуй, открылся. Теперь понятно, что это за гнездышко», – подумал Шредер о котельной и заспешил к воротам. Но они, вздрогнув, бесшумно захлопнулись.
– Мистер Шредер, Хьюм ждет вас на втором этаже,-в бывшем кабинете Стенбека, – предупредил его у входа рослый сержант, жующий резинку. – Прямо по лестнице, первая дверь направо, сэр.
Хьюм помог Шредеру снять плащ. Шляпу Шредер бросил по старой привычке, отойдя от вешалки. Хьюм проследил за ее полетом.
– Very good! – сказал он, показывая на стол. – Прошу, сэр.
Хьюм сам налил Шредеру коньяку в хрустальную рюмку с серебряным ободком, пододвинул тарелку с холодной телятиной и ломтиками лимона.
– За нашего Сержа! – На его лице с подагрическими мешками промелькнул бледный лучик улыбки. Улыбка не ахти какая, но для Хьюма, человека весьма замкнутого и мрачного, она, эта улыбка, была признаком большого душевного удовлетворения. «Значит, здесь еще не знают, что случилось с Венке», – сделал вывод Шредер, и на душе у него сделалось легко и покойно.
– Мы решили закрыть приют. Но вы, господин Шредер, не останетесь безработным. – Он открыл сейф, подписал чек. – Пятьдесят тысяч долларов. Выпейте еще. Болезнь не позволяет мне идти вровень с вами. Приходится воздерживаться. Пейте, вы заслужили. – Он посмотрел на вешалку, на шпиле которой покоилась шляпа Шредера, и опять прошел к сейфу, не поворачиваясь, спросил: – А что Венке, когда он вернется?
– Как и условились с господином Стенбеком, через две недели.
– Стенбек, Стенбек, – шепча, Хьюм сел в кресло. – Пришлось отправить на лечение. Этот мужественный человек, оказывается, страдал тяжелой болезнью. У него, по всей вероятности, рак. Едва ли он вернется… Выпейте еще… – Он тяжело поднялся с кресла, с минуту молча смотрел на Шредера холодным, но довольно спокойным взором. – Ах, Шредер, Шредер, не пойти ли вам вновь в цирк?
– Я предлагал Стенбеку. У меня есть свои чувства к России…
– О, чувства! Это не надо. – Он походил по кабинету жердь жердью – высокий и прямой. – Это не надо. Важно уметь вовремя нажать кнопку запрограммированного счетно-решающего устройства, – постучал он по своему тыквообразному лбу. И видимо, довольный собственным изречением, все же налил себе коньяку.
– Вот здесь документы, – наконец показал Хьюм то, что взял из сейфа. – За них я и выпью, несмотря на болезнь…
Теперь он сидел почти вплотную к Шредеру. От него пахло не то нафталином, не то залежалой кожей.
– Мои эксперты и лично я изучили ваше предложение поехать с труппой местного цирка в Россию. – Он умолк, продолжая смотреть на карту, задрапированную черной занавеской. Потом, не меняя позы, начал стучать согнутым указательным пальцем по столу. Стучал он негромко, но очень долго. И в тишине трудно было выдержать этот стук, словно он это делал специально для испытания нервов.
– Серж молодой, ему нужны советы. Возьмите эти документы и веселите публику, Шредер… своим цирковым искусством. Подробные инструкции получите сегодня в городской конторе в комнате номер два. Мы подготовили для вас хорошего ассистента. Он уже имеет на руках контракт.
– Разрешите вопрос?
– Вопросы там, в конторе. Вы поедете туда на моей машине сейчас же, прошу. – Хьюм показал рукой на дверь.
– Я доволен, сэр. Могу заверить…
Хьюм прервал его:
– О, чувства, это не надо, не надо. Эмоций не надо. Желаю успеха, господин Шредер.
Ни в машине, ни около нее шофера не оказалось. Шредер хотел обратиться к сержанту, все еще жующему резинку, но решил подождать. Над трубой по-прежнему кудрявился дымок. Котельная была построена раньше, чем начали сюда поступать ребята. «Значит, химик Эхман ушел в глубокое подполье», – заключил Шредер и заметил водителя машины, стоявшего у ограды приюта, возле четырех сосен. Присмотрелся, заметил и холмик с каменным надгробием и крестик. Сержант позвал водителя. Когда выехали за ворота, оказались на шоссе, Шредер спросил:
– Кто там похоронен?
Шофер с длинными волосами, очень похожий лицом на Иисуса Христа, пожал плечами, потом повернулся к Шредеру и, не вынимая изо рта сигареты, сказал:
– Какой-то Генрих Мюллер. Не знаете?
– Нет.
Шредер знал Генриха Мюллера. Мысль о нем не покидала и тогда, когда он получил инструкцию, и теперь, на гастролях в европейских странах. Теперь он совершенно не сомневался по поводу Стенбека-Эхмана, не сомневался и в том, для чего был создан «Лесной приют».
Из Варшавы труппа выехала в Чехословакию. В Праге, перед тем как отправиться в Советский Союз, он получил телеграмму: «Мадлен положили в больницу. Срочно возвращайся. Отец». Ассистент, упаковывая реквизит, спросил:
– В чем дело, сэр?
– Все в порядке, Джим, – ответил Шредер. – Гастроли продолжаются.
– Я собаке бросаю камень. – Хьюм сделал медленный жест, показывая, как он бросает. – Обыкновенный камень. Она кидается за ним, думая, что это кусок мяса, пища.
С глазу на глаз со Стенбеком Хьюм старался быть более разговорчивым, иногда излагал свой метод работы, проверенный опытом. Стенбек воспринимал слова Хьюма спокойно и даже с некоторым безразличием: в такие минуты он думал о своем и все мысли его кружились вокруг засевшей в голове собственной фразы: «Ассистент может стать профессором». В своей истории Германская империя не раз оказывалась в роли ассистента… Она как бы стояла в стороне от мировых операций, лишь подавала соответствующий инструмент в руки владык-профессоров… Подавала, постепенно отталкивая… Подавала таким образом, чтобы профессора чаще и чаще ошибались. «В конце концов, мы занимали главные позиции. Мюллер прав, надо терпеть, но никогда не забывать о великой империи».
– Ну и что же эта собака? – спросил Стенбек.
Хьюм помедлил с ответом, еще глядя на то место, куда он бросил воображаемый кусок мяса.
– Глупость людей сродни инстинкту животного, человека легко одурачить. Я не думаю, что ваш фюрер держал в руках знамя подлинного немецкого духа.
Это было слишком для Стенбека. Но он умел мгновенно и беспощадно погашать в себе душевные взрывы. Да и Хьюм немного смягчил.
– Я говорю о зоркости и терпении. Кажется, Германии Гитлера не хватило этих качеств. Она не смогла завоевать себе настоящих союзников. Покойный Мюллер сам мне не раз об этом говорил. – Хьюм положил ноги на стол так, что толстые подошвы его ботинок чуть не касались рук Стенбека. Это тоже было слишком, но Стенбек стерпел.
– Мы сделали все, чтобы вас закамуфлировать. – Хьюм все же убрал ноги наконец. – Создали все условия для плодотворной работы. – Хьюм снял с вешалки плащ и направился к двери, но тут же вернулся. – Я улетаю, – сказал он. – У меня к вам один вопрос. Вы очень любили Эльзу?
– Эльзу? Почему вы о ней спрашиваете?
– По нашим данным, она уехала в ГДР…
– А сын, Отто?… Тоже?
– Да.
– Это невероятно!
– Значит, любите…
– Нет, теперь, пожалуй, нет…
– А знаете что? Женитесь на американке.
Это тоже был его метод: женить, чтобы закрепить, прочнее привязать подчиненного к его стране. О, этот Хьюм, отвергающий эмоции, чувства, стучащий себя по лбу, как по заранее запрограммированной электронно-вычислительной машине, не прочь был, когда ему выгодно, того или другого посадить и на якорь семейных отношений.
– Вы получите отпуск, погуляете по Нью-Йорку…
Он ждал ответа. Замигала лампочка отдела информации. Хьюм взял трубку. Его лицо перекосилось, словно от внезапного приступа зубной боли.
– Принесите!..
Он долго смотрел на четвертую полосу газеты, и Стенбек видел, как лоб у Хьюма все гуще покрывался капельками пота, а глаза округлялись. Казалось, вот-вот они выскочат из орбит.
– Посмотрите! – бросил он Стенбеку газету. – Венке и этот покойник… Они вместе сняты!
Стенбек успел лишь увидеть фотографию Сергея, как Хьюм выхватил из рук газету:
– Вас это не касается. – Швырнул плащ на пол и совершенно неожиданно расхохотался, хлопая в ладоши: – Великолепно, великолепно!
У Стенбека по спине забегали мурашки: Хьюм мог перевоплощаться, Стенбек знал об этом из короткого разговора с Мюллером. И сейчас Хьюм, хлопая в ладоши и хохоча, играет перед ним.
– Аминь, – сказал Стенбек.
– Что? – спросил Хьюм.
– Желаю вам счастливого пути.
– О да, вы свободны, Стенбек. Я, вероятно, задержусь денька на три.
Венке втолкнули в одиночную камеру без предварительного допроса. Втолкнули грубо. Довольно симпатичный с виду полицейский, улыбаясь и прихорашиваясь, вдруг подмигнул ему черным, смолянистым глазом и ударил в спину кулачищем. Когда Венке поднялся с пола, симпатяга полицейский опять подмигнул ему, стоя с широко расставленными ногами и уперев кулаки в бока. Он захлопнул дверь с такой силой, что посыпалась штукатурка с потолка и у Венке под ногами качнулся пол.
– Вот это работяга! – прошептал Венке. В первые минуты он совершенно не думал о случившемся, подражая в мурлыкании полицейскому, рассматривал камеру: серые, давно не беленные стены, топчан, грубо сколоченный из крепкого дерева, параша в углу, густо напудренная известью, небольшое окошко вверху, рябившее железными квадратиками. Прутья толстые, даже чрезмерно толстые для такого маленького окошка.
Венке лег на топчан и сразу уснул. Проспал он всю ночь без сновидений крепким, глухим сном. Проснулся и тотчас же увидел солнечный лучик, проникший в камеру сквозь решетку. Луч, как бы дрожа, переливался бледной синевой. И оттого, что луч был слегка подкрашен синевой и в глазах Венке чуть подрагивал, шевелился, он напоминал ему море, которое Венке видел в Ялте. Он и Стени прогуливались по берегу. Стени был в ударе, говорил о будущем. Рисовал такие светлые, радужные картины, что невольно и сам Венке постепенно настраивался на лад Стенбека. Война, по мнению Стени, должна была завершиться через несколько месяцев полным разгромом русских. И конечно же, он, Стенбек, откроет свое собственное предприятие (к тому времени Стени уже не устраивал институт, он поговаривал о химическом комбинате с многочисленными отделениями в зависимых от Германии странах). И конечно же, он, Стенбек, одарит Венке высокой должностью. Море, которого почему-то не замечал Стенбек, сияющий в лучах солнца снежный колпак Ай-Петри, хохот пьяных солдат на пляже – все это великолепно гармонировало с будущим, с тем, о чем рассказывал Стени…
Венке еще находился во власти воспоминаний, как лучик погас и на его месте отпечаталась тень решетки.
– Что такое! – воскликнул он и, поняв, где находится, повернулся лицом к противоположной стене.
До того как попасть в «Лесной приют», Венке пришлось изрядно помыкаться. Он побывал в группе войск генерал-полковника Шернера в отделе секретной службы. О приказе о безоговорочной и полной капитуляции всех вооруженных сил Германии Венке услышал от знакомого радиста. Венке не поверил, посчитал это сообщение провокацией и потащил парня в штаб. Радиста тут же расстреляли как труса и паникера. На следующий день слухи о капитуляции подтвердились, и Венке с горечью подумал о расстрелянном радисте: парню едва исполнилось восемнадцать лет. Когда Венке его вел в штаб, тот просил отпустить, обещал больше никогда не болтать о подобных глупостях. «О, разве это глупости, мой мальчик! – потом, напившись, ругал себя Венке. – Это полная катастрофа». Войска Шернера, то ожесточенно атакуя противника, то обороняясь с упорством обреченных, откатывались на запад, навстречу американским войскам. Отдел секретной службы перемещался в пузатом пассажирском оппеле. Как-то они остановились в небольшой чехословацкой деревушке Шумавского района. Венке едва вышел из автобуса, как к нему подбежал сухощавый обер-лейтенант, одетый в форму войск СС. Он дохнул ему в ухо: «Покажите мне капитана Венке». «Я и есть Венке». «Вами интересуется полковник… – Он помедлил перед тем, как назвать фамилию. – Стенбек. Пойдемте».
Да, это был Стени в окружении штатских и военных людей! Он обрадовался, что вновь встретил Венке. Во двор заезжали машины, на них грузили небольшие контейнеры, различные упаковки. Распоряжался всей этой кутерьмой пожилой штатский, очень подвижный, с рокочущим голосом. Иногда он подбегал к Стени, советовался с ним, какой контейнер или упаковку в первую очередь погрузить. Потом Стени и Венке зашли в дом. В комнате, довольно светлой и просторной, хорошо меблированной, Стени устало опустился в кресло и долго молча смотрел в лицо стоявшего Венке. «Ну, конец, что ли? – произнес Стени. – Не думаешь ли ты о том, что генерал Шернер настолько дурак, чтобы позволить русским войскам взять нас в плен? Он отверг приказ о капитуляции, не подчинился новому правительству Германии. Шернер вошел в контакт со своими западными друзьями. Ты понимаешь, что это значит?.. Пушки умолкнут, а война будет продолжаться. Тайная, жестокая, полная интриг и нервного напряжения. И такие люди, как мы с тобой, займут в этой войне не последнее место… Я тебя внес в список группы Мюллера. Ты не возражаешь?» И, не дожидаясь ответа, он схватил Венке за руку и повел его по длинному коридору.
В комнате, в которую они вошли, в кресле дремал старик. Лицо его показалось Венке знакомым. Это был доктор Мюллер. Возле него стоял небольшой дорожный чемоданчик, а у ног лежала крохотная собачонка и тоже дремала. Собачонка вдруг подняла голову, потянула носом и ощерилась, зарычала. Мюллер приоткрыл один глаз, прицелился им в Венке. Его старческие дряблые губы скривились:
– Это кто?
– Венке, господин доктор.
– Стени, а все же мы должны быть осторожными.
– Я ручаюсь за него.
– Гут, гут. Тебе я верю. Эльзочкин брат, что ли?
– Да. Но не в этом дело. Венке, как вам известно, прекрасно осведомлен…
– Понимаю, понимаю, Стени. Пусть он едет с нами. Мы найдем ему работу. У меня есть связи… Они весьма авторитетны.
Мюллер поднялся, поманил к себе Венке:
– Слушай… – Вдруг он весь преобразился, и голос его стал твердым. – Германская империя не гибнет. Найдется другой фюрер, и мы совершим такой маневр, что весь мир задрожит перед нашей мощью!.. А пока немножечко мы послужим другим. Но с верой в империю!
Собака вновь зарычала. Мюллер метнул на нее гневный взор, но она взъерошилась еще больше и звонко затявкала.
– Перестань же, милая, – уже своим, расслабленным голосом сказал Мюллер. «Милая» не утихла, и Мюллер вынужден был опуститься в кресло, что-то шепча себе под нос…
Венке показалось, что сейчас, лежа на голом топчане в одиночной камере, он как бы снова оказался в комнате Мюллера с его тявкающей собачонкой. «Взяли потому, что я осведомлен? Взяли потому, что я в их глазах могу выболтать лишнее? Потому, что вновь и вновь будут швырять меня по свету, как бездомную собаку! Кусать, убивать и отравлять! А там, на родине, полный раскол! ГДР! Совершенно новые граждане. На кой черт им империя фюрера. Они свободно путешествуют по странам. Учатся в институтах, управляют электронно-вычислительными машинами и смеются над нами, наемниками и хамелеонами. Слышишь, Стени, смеются!»
Обессиленный внутренней вспышкой, Венке перевернулся на другой бок. Некоторое время он лежал, ни о чем не думая. След решетки вновь обозначился на стене, на этот раз с большей четкостью.
– Империя за решеткой, – прошептал Венке и захохотал безумным хохотом, весь содрогаясь.
Вечером его вызвали на допрос. Следователь, с бритой головой и черными тараканьими усами, потягивая зеленый чай, спрашивал:
– Фамилия?
Венке молчал.
– Имя?
Венке молчал.
– Какой страна сюда приехал? Русский? Немес? Покажи язык!
– Э-э, – высунул Венке кончик языка.
– Скажи: мама.
– Мама.
Следователь подмигнул знакомому Венке симпатичному полицейскому, и тот без особого напряжения крутнул голову Венке до хруста в шее. Венке ойкнул от боли.
– Фамилия? – Следователь наполнил пиалу чаем. – Я спрашиваю: фамилия?
Венке молчал.
– Имя?
Венке молчал.
– Шпион? Разведчик?
Венке молчал.
– Ти хочешь, чтоб твоя голова открутили?
– Я смерти не боюсь…
– Ай-ай-ай. Какой добрый, своя голова не жалеет… Кто этот мальчишка и где он живет? Назови его имя, фамилию?
– Не знаю. Он случайно оказался возле меня.
– Может, ты турист и документы свои потерял? – прищурился следователь, играя улыбкой.
– Нет. Я не турист. Но документы я действительно потерял. Я приезжал на горные пастбища закупать скот у господина Торгмина.
– Торгмина? – обратился следователь к полицейскому, скрестившему на груди огромные ручищи.
– Есть такой. Богатый человек. Ай, какой богатый! – ответил полицейский. – Дочка нашего шефа замужем за сыном господина Торгмина.
– Ай-ай! – спохватился следователь. – Почему молчал? Почему сразу не сказал о господине Торгмине? Извините, мы обязаны досконально проверить все то, что вы сказали. Мы выясним. Отведите в камеру и накормите его пловом. Хорошо кормите. А ну скажи: мама.
– Мама.
– Ай-ай! Какой хитрец… Арзи, ведите. Плов не надо, шашлык на шампуре подайте. Торгмин! Сейчас все выясним.
Арзи, открыв двери камеры и пропустив вперед Венке, опять, как и в прошлый раз, шибанул в спину кулачищем и расхохотался:
– У нас такой порядок. Сами понимаете, полиция есть полиция… А шашлык вы получите.
Действительно, дня через два он стал получать шашлык каждый день. А сегодня дважды – утром и на обед. «Может, Шредер или сам Хьюм… пустили в ход свои связи», – мелькнула догадка у Венке. Но эта мысль не подняла настроение. Напротив, нахлынули грустные раздумья. Некоторое время он отгонял их, постарался думать о том, что удастся выкрутиться и на этот раз. Куда там!..
Венке вновь и вновь мыслями возвращался к Стени. И получалось так, что во всех его мытарствах был повинен только Стени. В штабе Шернера он чувствовал себя на грани выхода из всей этой крутоверти. Созревал план бросить все к черту и бежать, затеряться в огромном людском котле, бурлящем от накала событий. Переждать, пока стихнут набатные голоса об отмщении и возмездии. В то время у Венке даже нашелся единомышленник… Фон Вихров, шофер спецмашины, носивший усы а ля кайзер. Почему-то в отделе фон Вихрова побаивались и сторонились. Однажды, когда штаб поспешно перемещался на новое место, Венке сопровождал спецмашину. Он сидел в кабине рядом с фон Вихровым. Дождь хлестал как из ведра. Машина забуксовала, потом ее повело в кювет. Фон Вихров неожиданно заорал на Венке: «Эй, ты, сын мусорщика, руби хворост и бросай под машину!» Венке выскочил из кабины. Притащил вязанку хвороста. И когда машина выбралась из кювета и они оказались в хвосте колонны, Венке спохватился: «Ты чего на меня так кричишь?» «Как? – отозвался фон Вихров, важно поправляя взмокшие усы. – Сын мусорщика так и останется сыном мусорщика… У меня поместье, земля. Оправится Германия, и я как был помещиком, так и останусь помещиком». И тут как живого увидел Венке отца, инвалида первой империалистической войны. Стоит в серой кепчонке, на груди фартук. Приспосабливается ловчее погрузить мусор в тележку. Ловчится потому, что одна нога на протезе и очень ему неудобно поднимать груз. Похолодел Венке и в упор фон Вихрову: «Заткнись! Мы все сейчас равны. Солдаты!» Фон Вихров расхохотался и снова покрутил усы: «Равны умирать… А жить мы будем по-разному, как прежде. Не кипятись, Венке».
После этого случая Венке недели две избегал встречи с фон Вихровым. Но тот следил за ним и, улучив момент, оказался с ним наедине в лесу. Венке тащил железный коробок, набитый документами, которые по решению начальника необходимо было сжечь и пепел зарыть в землю. Венке вырыл яму и, отмечая по описи документы, бросал бумаги в огонь. Они бойко вспыхивали, кудрявились, превращаясь в самые различные и неожиданные фигурки – то в кораблики, то в крепости, то в силуэты людей. Пламя, сожравшее весьма секретный документ, который остался неисполненным, изогнуло из пепла гроб, увенчанный человеческой фигуркой, похожей по очертаниям на самого Венке. Он закрыл глаза ладонями. В это время к нему подошел фон Вихров.
– Как вы смели подойти! Кто вам разрешил? – вспылил Венке.
– Теперь у каждого свое право, – осклабился Вихров.
– Что это значит?
– Горим, Венке, горим… Надо спасаться. Ждать пожарных неоткуда. Вот что, Венке, я предлагаю союз…
– Какой?
– У меня в Судетах есть верные друзья. Бежим? Я бы один убежал, но надо идти лесом… Еще напорешься на какого-нибудь зверя или опасного бродягу. Теперь их предостаточно всюду. Сейчас важно уцелеть, приспособиться к обстановке.
– А потом?
– Потом? Я думаю, остынут страсти, паника… Все станет на свои места. Однажды мы уже горели. И вдруг потрясли весь мир… Вот мой союз.
– Все станет на свои места… Я буду мусорщиком, а вы помещиком?
– Зачем так! У меня большое имение. Вы можете рассчитывать на меня, место вам найдется.
Фон Вихров говорил правду, и Венке показалось, что все же лучше вот так выжить, чем попасть в руки русских или американских солдат, лучше приспособиться и выжить, чем быть повешенным. Предложение усача фон Вихрова захватило Венке, и, наверное, побег состоялся бы, но тут вскоре разыскал его Стенбек, и он вновь оказался в цепких его руках, а затем в руках мистера Хьюма.
Фон Вихрова он больше не видел.
Вспомнив о нем сейчас, лежа на топчане, он пришел к выводу, что между Вихровым и Стенбеком, в сущности, разницы нет: и тот и другой прежде всего смотрят на него как на сына мусорщика, способного оградить их от всякой опасности. «И Шредер такой же. Говорит, большой гонорар получим. А потом? Что потом? Потом: «Эй, ты, сын мусорщика, руби хворост и бросай под машину!»?
Снова вспомнил отца, поскрипывающего протезом. Ходил по комнате и все бросал взор то на него, то на Эльзочку. Мать сидела за швейной машинкой, гремела без конца. Отец закричал: «Что же ты ему кланяешься? Он мерзавец. – Это он о Стени-Эхмане. – Повысил зарплату. Он тебя купил! Купил, а ты радуешься… Нет, сынок, уходи ты из этого института, пока не поздно. О вашей конторе ходят плохие слухи. Страшные…»
Пришел Арзи, поиграл в руках связкой ключей, кивнул на недоеденный шашлык.
– Не нравится? – спросил он по-английски с плохим выговором. – Здоровы ли вы? – расхохотался, подбрасывая на ладони ключи. С трудом поведал Венке, что Торгмин подтвердил его версию о посещении им альпийских пастбищ.
– Скажи: мама. Ха-ха-ха. – Оборвав смех, он, скрипя зубами, сказал, что Торгмин – шакал и что он держит в своих руках всю область. Полицейский вдруг схватил шампур, легко, словно шнур, накрутил его на свой указательный палец.
– Шакал! – крикнул он Венке. – Скажи: мама.
– Мама, – прошептал Венке.
– Такое слово только честный человек может произносить.
«Вот в чем дело, – подумал Венке. – Мама… Она тоже просила порвать со Стенбеком».
– Шакал! – опять рассвирепел Арзи. – Я тебе не верю. Ты друг Торгмина. Я его не люблю. Он шакал, и ты шакал. – Он бросил шампур в лицо Венке.
– Я буду жаловаться, – сорвалось с уст Венке, и он притих, подумав: «Чепуха, мне ли жаловаться!»
– Полиция? Жаловаться? Ты глупый шакал! – Он отодрал от топчана доску с той же легкостью, с которой накрутил на палец шампур. – Ты глупый шакал! Я власть в камере, самый высший начальник! – замахнулся обломком доски. – Убить могу и отпустить могу.
Он приложил доску к топчану, вынул из кармана гвозди. Поглядывая на Венке, обернул носовым платком шляпку гвоздя и с размаху всадил его в доску.
– Полиция! Понял? – И вышел из камеры, словно глыба выкатилась, гремя и сотрясая пол.
– «Да, господа, сражение продолжается», – промолвил Венке и спохватился: – Это же слова Стени. О-о, проклятье этому сражению. Стени там, в тиши «Лесного приюта». И Шредер там. А тут глыба на тебя накатывается и вот-вот раздавит. И следа не останется. Слышите, Стени, фон Вихров! – закричал он, бросаясь к двери. Обмяк и, опускаясь на пол, повел взглядом вверх. – А-а, решетка. Да, да, решетка. Решеточка! – бросился он на топчан и начал карабкаться по стене, чтобы взглянуть в синие соты. Не дотянулся, грохнулся на стол.
– Ха-ха-ха… Разве сын мусорщика не может подняться так высоко?! Ха-ха-ха… Мама, Эльзочка… Отец, я целую твой протез, твою старенькую скрипучую тележку, нагруженную мусором. Ибо мусор – это я. Я – мусор. А-а, шашлык. Значит, я что-то стою. – Он вытер рукой окровавленный рот и начал кусок за куском снимать с шампура жареное мясо, пахнувшее луком. – Это Эльзочке, это маме, а это тебе, отец. Самый большой кусок, как солдату, потерявшему ногу на войне и получившему от магистрата за верную службу новенькую тележку для перевозки мусора… Мне тоже обещают чековую книжку. А фон Вихров предлагал местечко в своем имении. Ха-ха-ха… Вот так, все кусочки поделены. Остался шампур, остренький, вроде штыка. Это для меня, отец. – Он поднял взгляд, прикрикнул: – Мери, Шумилоф, ты еще не убежал? Ах, это Хьюм! Сэр, ты видел Майданек? Не видел? Врешь, ой врешь, сэр… А шампур действительно похож на штык. – Венке покрепче зажал в руке шампур и, воображая, что он держит винтовку, бросился в угол.
– Ох и наловчились же маскироваться эти хьюмы, стенбеки, фон вихровы. Но от сына мусорщика не скроетесь. А ну вылезай, – пнул он ногой топчан. – Вылезайте!.. Шампур, шампур… О-о, Арзи, ты очень порядочный полицейский…
Венке с размаху упал на топчан, думая, лишь бы не дрогнула рука, лишь бы шампур не согнулся…
Шампур был граненым, не согнулся. Его острый кончик, пронзив грудь, вышел из-под лопатки наружу. Но Арзи сразу этого не заметил. Арзи тронул Венке за ногу.
– Послушай, тебе повезло, ты свободен. Торгмин вмешался…
Следователь предвкушал радость Венке, поглаживая свои тараканьи усы, и лепетал:
– Получите билет на самолет. О, всемогущий аллах, всевидящий аллах, я вел следствие очень вежливо, как и положено в свободной стране. О, Торгмин!
– Он мертв, – сказал полицейский и показал на торчащий из-под лопатки кончик шампура, затем на лужицу крови на полу.
Обратный путь к границе был значительно легче; у них были деньги и добрый Ари предложил Сергею взять такси. Угрюмый бородатый шофер оказался на редкость неразговорчивым, за весь путь он произнес несколько фраз: «Деньги сразу» (в начале пути), «Господа, может, добавите» (в конце пути). Ари подбросил ему на чай, и потом, когда сошли с дороги, он объяснил свою щедрость.
– Таксисты заодно с полицией. В таком случае не надо обижать полицию, Серга.
Ари с минуту молча смотрел на горы: там альпийские пастбища. Сергей опознал место, где он скрывался с Венке, впервые встретился с Ари, и, если бы не тот бородатый, который избивал Ари, еще неизвестно, что бы стало с ним потом. Да и сейчас он еще не знает, насколько Ари серьезно относится к своему задуманному плану – Сергей сомневался в возможности удачного перехода границы. Ари догадался, о чем думает его алмэк Серга.
– Ти верь Ари, Ари любит Русийя. Наш Али был Русийя давно, давно с группой рабочих, еще когда работал на заводе. Али наш читает книжки, он профсоюз! Ти верь мне. Пошли.
В лесу Ари ориентировался, как в родном городе. Прищелкивая языком и что-то шепча, он безошибочно вел Сергея в нужном направлении. Лес то густел, то редел, то прерывался размашистыми полянами, рябившими многочисленными делянками ягод. Ари на ходу срывал сочные плоды, совал их за пазуху.
Они вышли к просеке, и Ари предложил сделать небольшую остановку, позавтракать. Ягоды были вкусными и очень шли под лаваш, который прихватил с собой Ари.
– Сенден рэзи олсун, алмэк Ари, – поблагодарил Сергей. Ари захлопал в ладоши:
– Хорьёшо, хорьёшо! Эркедэч! Товарьич!
– Товарищ.
– Товарьич, – повторил Ари и вдруг прошептал: – Мади!
Солдат шел по просеке, чуть пошатываясь, и волочил винтовку за ремень.
– Мади… софсьем бедный Мади, – продолжал Ари и начал собирать ягоды и класть их за пазуху. – Мади, моя сосед. – И, о чем-то подумав, горячо выдохнул: – Денга есть?
– Есть, – ответил Сергей и передал оставшуюся пачку денег. Ари разделил ее пополам.
– Это ему хватит. Сиди тут. Мади мечтает о денга.
Он шмыгнул из зарослей, пошел навстречу Мади, оставив Сергея в недоумении и тревоге. Мади остановился, раза два дернул за ремень, стремясь взять в руки винтовку, но она за что-то, по-видимому, зацепилась, не поддавалась его усилиям. Мади махнул рукой и жестом подозвал к себе Ари.
– А-а, Пзела, опять попался ты мне. Ходи, ходи ближе… О, ягоды! Высыпай! – Он снял выгоревшую на солнце старенькую пилотку и подставил ее Ари. – Высыпай, Пзела, и садись поговорим.
