Текст книги "Беспокойство"

Автор книги: Николай Камбулов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

– Но почему именно здесь? – осторожно произнес Тимошин. Он начинал понимать Добрыню: такие просто ничего не делают, у них все продумано и рассчитано.

– Кайши попытается попасть в тот лес, чтобы отсидеться там. Потом пересечет речку и направится к границе. В этой траве, как под водой, не заметишь. Но след останется. Нехоженое поле. Только когда это случится, никто из нас не знает. Удобное время нарушитель выбирает сам…

В заводи, поросшей камышами, хранилась лодка. Солдаты подогнали ее к берегу.

Плыли около часа. Открылась поляна с небольшим домиком. Тимошин заметил над крышей антенну и без труда определил – радиостанция.

Солдаты начали готовить радиостанцию. Тимошин и Добрыня присели отдохнуть на скамейке, сбитой из тонких жердей. Окрестность была охвачена мертвой глухотой – ни шороха деревьев, ни дуновения ветерка.

– Алешка мой все спрашивает, – с улыбкой начал Добрыня, – наступит ли такое время, когда через нашу границу не будут лазить шпионы? Лазить! Вот как ему представляется служба… Да я, откровенно говоря, и сам мечтаю о таком времени, чтобы без выстрелов, чтобы с открытым лицом шли, как добрый сосед к доброму соседу, – здравствуйте. Садитесь за стол. Хорошо бы, а?!

Добрыня вдруг приумолк, скосил взгляд на Тимошина: «Какое там к черту «здравствуйте». Вот поверил Кайши, а он мне под дыхало… Видно, и мне, как Дику, на списание пора! Вот поймаю Кайши – и рапорт на стол. Рыбалкой займусь. И сердце перестанет покалывать».

Добрыня не мог сидеть на месте, неудержимо потянуло к берегу, на то место, откуда он не раз слышал протяжный клич Кайши. Он пришел туда в сопровождении двух солдат. Едва солнце скрылось за лесом, как с той стороны донеслось:

– Ва-а-ич-ич…

Добрыня вздрогнул, по телу побежали мурашки. «Неужто… ушел?» С силой отогнал, вытеснил из головы страшную мысль. Прислушался: в ушах бухала кровь, удары сердца нельзя было остановить. Холодными руками он зажал уши, приказал себе: «Успокойся, слышишь, успокойся!» Удары будто бы смягчились. Убрал руки и тотчас же:

– Ич-ич-ич… Ва-а-силь-иль-иль…

– Ага! Сначала «…ич-ич», а потом «…иль-иль», значит, все-таки не Кайши, орет двойник.

Добрыня опустился на землю рядом с солдатом, зажал потеплевшими ладонями лицо и… захохотал от души, раскатисто и громко.

Потом, прервав смех, потянулся к солдату, дохнул в самое ухо:

– «…ич-ич», а потом «…иль-иль». Понял, Сидорин? Это же орет двойник Кайши!

11

– Отчего, Сашко, у тебя волосы как лепестки подсолнуха?

– Мама говорит: я красивая, самая красивая. Я и в лесу, и в траве заметная. Я не потеряюсь.

– Это верно, на километр видна. С такой в наряд не пойдешь…

– А почему?

– Ты демаска… демаскируешься. Поняла?

– А что такое демаскалуешься?

– Научись выговаривать, а потом уж соображай!

– Фу-ты, какой важный! Генерал! Не играю больше с тобой.

Но разве от Алешки уйдешь! Сашко так любит игры, которые придумывает Алешка.

– Ты меня не обижай. – Голос у нее дрожит, и губы поджала.

Алешка сходит с крыльца. Куда ему без Сашко, кем он будет командовать, кому отдавать распоряжения?! А план на сегодняшний день Алешка разработал потрясающий! Вчера, когда Сашко спала, домой звонил отец и строго-настрого наказывал: из городка не отлучаться. Если захочется погулять, чтобы дальше лохматой сопки ни шагу. Алешка долго не мог уснуть: смотрел в потолок, мечтал и видел… Видел лохматую сопку, а на ней, поросшей диким терном, в самой, самой густоте прячется тот, кого весь отряд разыскивает… Он, Алешка, этого нарушителя границы изловит. Как крикнет: «Руки вверх!» И тут подоспеет дядя Туров. И они втроем – он, Сашко и Иван Петрович – приведут бандита в комендатуру…

– Сашко, хочешь получить медаль «За отвагу», самую-самую настоящую? – вдруг спросил Алешка.

– А кто мне ее даст?

– Правительство.

– Я же маленькая, Алеша.

– В войну такие, как ты, в разведку ходили. Сам читал, как одному пацану орден Красной Звезды дали. А знаешь, сколько тому мальчишке было? – Алешке нужно убедить Сашко, он убавил возраст фронтовому герою до Сашиных лет. – Девять годиков и два месяца.

Сашко это захватило, она спросила:

– Медаль настоящая? Правдашняя?

Вот еще! Как будто бы награды бывают не настоящие! А может, она боится?

– Ты не трусиха?

– Я только ночью боюсь, когда темно-темно. И щекотки боюсь…

– Щекотать тебя никто не будет.

– Я же демаскалуюсь, Алеша.

Но это не беда. Алешка мигом сбегал в дом, принес старый материнский зеленый платок.

– Повязывайся.

Сам накинул его на голову Сашко, отошел в сторону и озорно улыбнулся:

– Матрешка!

– Теперь я не демаскалуюсь, Алеша?

– Нет! Пошли…

Туров, проводив взглядом ребят, направился к Дику, дремавшему под навесом. Пес поднял голову, раскрыл пасть, будто улыбнулся. Так встречает всегда и лапу подает, но без команды… Нехорошо без команды. Это никуда не годится… «Понял ты или нет?» Пес сел, вильнув хвостом, виновато склонил голову.

– Да, никуда не годится. Делай все по команде – закон нашей жизни, а твоей, Дик, особенно. Ты же ветеран! Пошли, старик…

Поле для тренировки – за дорогой. Вчера почти весь день готовил задание. Два раза менял обувь, петлял, пересекал ручейки, в отдаленных местах укрывал след слоем земли. Для собаки это высшая математика!

Дик поглядывал в лицо Турову, повизгивал, терся боком о его ноги, просил работы.

– Ищи! – произнес строго, приказным тоном.

Дик метнулся в чащобу, только ветки захрустели. Прибежал мокрый, грязный. В зубах – сапог. Не бросился по-ребячьи к Турову, а солидно, по-стариковски, положил находку рядом и ожидающе навострил уши в сторону лохматой сопки.

– Ты чего туда смотришь? Там Алешка и Сашко? Угадал, да? Молодец! Пошли!

Пес рванулся в сторону сопки. Туров остановил собаку.

– Опять без команды?.. Такой опытный и… не понимаешь. След! Ищи!

Пес обежал куст и с поджатым хвостом возвратился.

– Ищи, Дик!

Опять возвратился. Сидит, а в глазах какая-то просьба.

– Ты что, боишься? Прицепил поводок.

– Дик, ищи!

Повел носом по земле, уверенно взял след и с силой рванулся вперед.

Не сбавляя скорости, притащил Турова к окончанию следа. От быстрой ходьбы Туров взмок. Но все это пустяк! Туров радовался успеху Дика, может, придет вторая молодость. Он наклонился к псу, чмокнул его в холодный нос.

Дик зарычал на Турова, как на чужого: глаза его налились кровью.

– Это как же понимать? Дик, старичок, что случилось? Не мог же ты без повода озлобиться…

Пес вдруг обмяк, сел, глядя в лицо Турова. В потухших глазах его уже не было озлобленности, теперь они подернулись мутной водянистой пленкой, как у человека, перед тем как заплакать.

12

Кайши рассуждал: «У врага за пазухой не опасно. Но сколько можно сидеть на этой сопке вот так? День, два? Неделю… В конце концов могут случайно обнаружить».

Первый день ушел на устройство «амбразур»: «простриг» руками два оконца – одно в сторону городка, другое – в сторону лесной гряды, темной и сплошной. Кайши ползал от оконца к оконцу: темный лесной вал манил своей безопасностью – попасть туда, в эту непроходимую чащобу, можно через поле, поросшее нехоженой травой. В конце концов он туда и пойдет, когда кончатся банки с пищевыми концентратами. Воды хватает: в колдобинах после дождя она сохраняется долго.

Теперь, кажется, уже скоро… Не вечно же будут держать усиленные наряды. Не вечно. Потом он пересечет луговинку, нырнет в темный лесной омут и подкараулит момент для прыжка к реке. Не вечно же все щели будут закрыты. Тревоги проходят, и люди, как птицы, успокаиваются. И вот именно тогда…

Он хохотнул от удовольствия и тут же поперхнулся, так и остался сидеть с открытым ртом…

К сопке приближались Алешка и Сашко. Взгляд его упал на капроновый шнур, сложенный восьмеркой. Вообразил: сильным махом набрасывает петлю. «Здравствуйте, дети!.. Хорошо, хорошо, сейчас больно не будет». Ослабит петлю. «Теперь рассказывайте, кто ваши папа и мама».

И тут же опять вспомнил о Харзе. «Кайши, неужели ты меня убьешь?» Задал глупый вопрос, стоял перед занесенным для удара прикладом. «Я не знал, что все это так обернется. Зачем друг друга убивать?» Смешной Харза. Разве я тебя убил? Командир приказал. А ему инструктор, по видимому… Розбин-Лобин. Он, Харза, главнейший в отряде. Он подогревает командира…

И о Сашко и Алешке подумал: «Закричат, близко от городка… Увести подальше, меньше риска. Меньше!»

Лужица размером с сито. Вокруг какие-то следы.

– Птица ходила. Цапля! – определила Сашко. И с достоинством сощурила глазенки. – Ну что, не угадала? – Ей приятно и оттого, что не ошиблась, и оттого, что под деревом прохладно, тянет ветерком.

Алешка посерьезней, ему надо исследовать, уточнить. Всякие цапли бывают… В кармане увеличительное стекло, складной метр. Он опускается на колени, сквозь лупу долго рассматривает отпечатки.

– А вот и не цапля!

– Тогда дикий гусь! – Сашко и на это согласна, лишь бы следы были от птицы.

– Похожи на человеческую руку…

– Выдумщик!

– Лазил он тут… Видишь – вмятины, это колени.

Сашко хихикнула. Алешка всегда выдумывает страшные истории, но на этот раз ей не страшно. Сочиняй, сочиняй, Алеша…

Следы вели на курган. На самой маковке – плешинка. Алешка оглянулся: свежесломанные ветки. Мало ли кто в лесу может сломать! Кабан, сам Михайло Топтыгин, играя со своими медвежатами. Поселок рядом, с пасеки медом тянет. Вот и забрел косолапый.

– Ну? – поторопил Алешка с ответом.

– А что я должна сказать?

– Чья эта работа?

Сашко засмеялась. Уж больно смешно Алешка морщит лоб, когда собирается разыгрывать кого-нибудь.

– Знаю. От жары тут прятались коровы.

Но Алешка уже заметил: ветки сломаны с вершины, с макушек, кто-то ощипал их и разбросал в разные стороны.

– Пошли!

Спустились с кургана. Алешка впереди, Сашко вплотную за ним, дышит горячим в затылок и повторяет свое: «Коровы прячутся от жары, я сама видела».

С километр прошли по траве, как вдруг Алешка остановился, ткнул на разрез в траве:

– Это ты видела?

Алешка присел, поискал взглядом отпечатки. Ему повезло: в густоте открылся песчаный глазок, а на нем рисунок подошвы с каблуком.

– Тихо! Сашко, тихо, не подходи…

Измерил сантиметром – 42-й размер!

– Кайши! – шепнул так, как будто тигра-людоеда заметил. – Кайши…

Сашко нисколечко не страшно: Кайши так Кайши – Алешка может все придумать. Она присела, стала рассматривать плешинку. А Алешка вдруг начал припоминать…

На крыльце отец и полковник Тимошин. О чем они там разговаривают, может, о Дике? Прислушался. «Размер обуви у Кайши сорок второй». Это папин голос. «Это уже печка, от которой можно плясать», – подхватил Тимошин.

– Человек прошел, – наконец сообразила и Сашко. – Я ведь тоже разбираюсь.

Верно, Сашко, соображаешь! Но ты еще не знаешь, чей это след! Ах, Сашко, Сашко… Очень хотелось Алешке посмотреть ей в глаза, сказать что-то хорошее: хотя она и городская, но границу уже может читать. Сейчас он так и скажет…

…Не успел! Что-то тяжелое и костлявое прижало его к земле. Тонкий шнур обвил руки и ноги. Потом Алешка увидел человека. Глаза, как у лесной кошки. И пистолет в руке черным дулом смотрит Алешке в лицо.

– Будем немного играть, но без шума, ребятки… Молчать!

13

Странное поведение Дика на тренировке осмыслилось гораздо позже. Пес, по-видимому почуяв беду, рвался к ребятам. (Ну как после этого не поверить в самые, казалось бы, невероятные случаи, связанные с рассказами о собаках, об их предчувствиях!) Дик, будто бы поняв состояние Турова, сильнее натягивал поводок. С вечернего края неба надвигалось большое облако: дымчатые мазки на нем предвещали ливень с грозой. Хотя бы выплеснуло это облако воду в стороне, за рекой…

Лохматая сопка осталась позади. Пес все тянул и тянул… Шел уверенно, и это несколько успокаивало Турова: далеко ребята не могли уйти, лишь бы дождя не было.

О нарушителе границы почему-то не думалось. В ушах стоял бас Добрыни: «Еще этого не хватало! Возьмите Дика, другой свободной собаки в комендатуре нет, все задействованы, и поищите ребят вокруг».

– Ты же знаешь, лейтенант, Алешка мой с фантазией парень. Учти это, Иван Петрович. Ну, пожалуйста, благодарствую.

Благодарствую… Конечно, сам бы он ринулся за Алешкой, да нарушитель связал его по рукам, и отпроситься у Тимошина не посмел.

– Туров, взял бы ты с собой солдата, одному нельзя, сам знаешь. – Это посоветовал дежурный по комендатуре. Подумал: «Обойдусь, тут же рядом, а если что, вернусь». Пистолет все же взял.

Обнаруженный след увлек: Туров не в силах был остановиться.

Он догадался, что ребята пошли «ловить нарушителя границы». Дети подражают взрослым. Хорошо это или плохо? Да, конечно хорошо.

Неприкосновенность границ… Красивая штука эта неприкосновенность!.. Под славным городом, под Киевом, на тех степях Цецарских стояла застава богатырская.

Вон еще с каких времен идет неприкосновенность границ! Этим живем, дышим… И Алешка хочет так поступать. Но поторопился малость… Твой срок еще придет… А может, к тому времени и не будет застав? Едва ли, что-то не похоже. Будут зариться и пробовать, пока совсем не сломают себе зубы. На заставе был Илья Муромец, был Добрыня Никитич, млад есаул – Алешка… Алешка все же… Только не поповский сын, а комендантский сын, а с ним его боевая спутница Сашко… Маленькая Сашко…

Опять заныло сердце, так заныло, что хоть криком кричи! То Алешка, то Сашко с предельной четкостью, как наяву, в памяти рисовались. Плыла огнистая головка по траве, и голос чудился: «Я боюсь только ночью, когда темно-темно. И щекотки боюсь». Алешка – выгоревшие на солнце волосы, глаза пройдохи, и рот чуть скривлен – что-то опять придумал.

14

Ночь – без остановки. Речку пересек сразу же, как только оборвалось травянистое поле. И еще два часа пробирался. С трудом. Лес – стеной. Кайши прикинул – километров десять осталось позади. Может, и больше, ведь шел без отдыха. Теперь можно и поговорить с ним. Насильно посадил Алешку к дереву – спиной к стволу.

– Здравствуйте, детки-конфетки! – обнажил редкие зубы Кайши.

Ребята сидели перед ним – ни живы ни мертвы, мокрые, иссеченные ветками лица. Откуда-то проник луч солнца, упал на Алешку. Но первой отозвалась Сашко.

– Мне холодно, Алеша. – Она пошевелилась, приподняла голову. Смотрит глазенками-пуговками, видимо не совсем понимая, что произошло. Лицо в конопушках, ранка на щеке, след крови запятой упал под ухо.

Алешка не подавал признаков жизни: он сообразил – схватил их недобрый человек, возможно, тот самый нарушитель, которого ищут пограничники. И ему, Алешке, наплевать на боль и холод; он не откроет глаз до тех пор, пока бандит не сочтет его мертвым. А потом перегрызет веревку, внезапно обезоружит противника. Молчи, Сашко, молчи. Не проси пощады.

Кайши подсел к Алешке, холодными костлявыми пальцами раздвинул веки:

– Не притворяйся!.. Здравствуй, Алешка! Да не валяй ты дурака, открой глаза! Вот так, узнаешь?

Алешка вспомнил: в больницу ходил, бедного крестьянина ягодами угощал. «Там у вас голод… И бесплатно не лечат. Я живых капиталистов не видел. И кулаков тоже не видел, они, наверное, злые? Расскажите, пожалуйста». На белой подушке улыбающееся лицо, глаза желтые, щелочкой. И рука желтая торчит из-под одеяла… «Васа хоросо, хоросо. Наса совсем плохой. Хоросо васа жизнь. Ягода лесная совсем другой, слаще… Га-га-га». Зубы белые-белые, а язык серый.

Алешка попытался схитрить, заулыбался.

– Наша и ваша – большая дружба. Здравствуй, Кайши! Заблудились, что ли? Могу дорогу показать в комендатуру.

– Га-га… Здравствуй, Алешка.

Сашко замигала ресницами.

– Я же говорю: дядя играет. Ну развяжите меня, больно рукам. Слышите, мне больно. Я буду плакать.

– Сейчас, сейчас.

Кайши вскочил, покружил возле Сашко и опять к Алешке:

– Ты это место знаешь? Где лучше пройти к границе?

– Ты Кайши? – спросил Алешка.

– Слышишь? Спрашиваю…

– Сто километров прямо, а потом кругом столько же. – Алешка отвернулся: чего я с ним буду разговаривать. И ты, Сашко, молчи. Он ищет путь для перехода границы. Это точно. В проводники думает нас взять. Похолодел от этой мысли и притих.

– А ты знаешь? – наклонился Кайши к Сашко. – Отвечай, далеко граница?

– Это секрет, дядя. Тайна. В такую игру мы не играем. Развяжите мне руки…

– А скажешь?

– А вы настоящий шпион? Или… понарошному?

– Ты, девочка, сошла с ума. Мне надо к Василию Ивановичу, к Добрыне. Поняла?

– Поняла…

– Молчи, Сашко!

Кайши подпрыгнул от Алешкиного выкрика. «Сын коменданта… Хоросо. Хоросо. В таком случае с тобой разговор один».

Он выхватил пистолет и нацелил его в Алешку.

– Вот так, скажешь?

Темный зрачок дула приближался медленно и застыл у самого переносья. Алешка смотрел на этот зрачок застывшим взглядом, спиной прижимаясь к шершавому стволу сосны: хотелось отодвинуться, но сосна не поддавалась, лишь почувствовал: вершина дерева качается, поскрипывает. Во рту стало сухо, и он с силой проглотил слюну.

Алешке было одиннадцать лет, и жил он поступками книжных героев да дыханием границы, ожиданием приключений. Сию минуту же все это – быль… Вот он, враг, перед ним, тот самый нарушитель границы, с которым Алешка в мыслях встречался не раз, выдумывая всякие необыкновенные истории. Только обелиск на могиле матери иногда как бы отрезвлял Алешку, чуть ослаблял фантазию и заставлял задумываться о жизни реальной и сложной, порой жестокой. Но только на миг, всего лишь на один миг.

Темный зрачок пистолета холодил переносье. Не выстрелит. Услышат в комендатуре. Разве он об этом не знает… Прибегут и свяжут. Их, наверное, уже ищут… Только бы Сашко не подвела. Она девочка… Уже плачет… Сашко, не плачь!

Но это лишь мысленно, а сказать ей Алешка ничего не может – язык вдруг стал деревянным. И лицо вспотело. Отчего бы это? Ведь так зябко, зубы постукивают.

– Не надо убивать! – закричала Сашко.

– Дурочка! Не разговаривай с ним!

Наконец-то язык отошел. Алешка уперся ногами в землю, скользя по стволу спиной, встал. Эх, если бы руки не были связаны! Придумал бы что-нибудь. А теперь что можно сделать… Закричать на весь лес…

– А-а-га-га-га!

И захлебнулся, как там, в траве, от противной шершавой ладони Кайши. «Га-га-га» – прокатилось по лесу. И Сашко приподнялась и тоже:

– А-а, га-га-га! Не трогайте нас! Отпустите!

Кайши схватил Сашко. Повернул лицом к Алешке. Крутит головой по сторонам. У Сашко бьется сердце – хук-тук-тук. И вся она дрожит.

– Уговор такой: вы меня проводите к границе, и я вас отпускаю. Только тихо, ни звука!

– Я демаскалуюсь. Видите, какие у меня волосы, они далеко-далеко заметны. Нас поймают.

Кайши подумал, действительно, у нее голова – подсолнух на зеленом фоне… Да, да, на километр заметна.

– Где твой платок? Ты его сбросила?

Не она, Алешка зубами стащил его при первой остановке, когда перешли речку и нарушитель менял обувь – ботинки на сапоги, и, наверное, другого размера. Об этом смекнул Алешка. Платок он снял, чтобы пограничникам легче было найти их. Сашко только сейчас догадалась. И она, конечно, не скажет, куда делся платок.

– Ты его сбросила?

– Я всегда хожу с открытой головой. Поэтому у меня волосы красные. Солнышко их красит.

– Когда ты его сбросила? Вспомни!

Да разве вспомнит, разве скажет! Кайши понял: не скажет. Только время можно потерять. Проклятый платок! Он наведет на след. Подальше от этого места…

15

Следы вели к реке. Они печатались на траве четко, и Турову не представляло особого труда определить, что тут прошел взрослый человек, не Алешка и не Сашко. Как быть: продолжать идти по следам или искать ребят? Собака натягивает поводок, просится вперед. И кому принадлежат эти следы? Прошел один, – значит, кто-то посторонний: в наряд не посылают по одному.

Теперь можно и выстрелить, услышат в комендатуре. Он нажал на спуск раз, второй… Горячим шибануло над головой: бах-ха-ха. Он еще раз выстрелил. Поторопил Дика:

– Вперед, вперед!

Через минуту, другую – стоп: крутой берег реки. Собака рванула в сторону, и он побежал за ней. Метров через сто закружил Дик, заметался то к реке, то от реки.

– Дик, след! Ищи!

След пропал. Мокрая от росы трава выпрямилась на солнце.

– Дик, след! Сле-е-ед! – закричал Туров, встревоженный беспомощностью собаки. Это как будто повлияло на Дика, он потянул к реке.

Значит, след там, за рекой. Но кто рискнет в такую чащобу идти, из нее знающему место и то трудно выбраться – непроходимый сплошняк. Пересекая в низовьях речку, лес тянулся к самой границе кудлатым овалом. Туров поколебался некоторое время и прыгнул с обрыва, поплыл к противоположному берегу. Вслед за ним рванулся и Дик.

Вот и берег. Десять саженей лужок, и сразу темная лохматая гора леса, молчаливая и таинственная. Дик шумно потянул носом и махнул с места громадным прыжком. Потом остановился, припал животом к земле. Туров приготовил пистолет, ползком приблизился к собаке.

– Что случилось?

Дик ждал команду, тело его чуть подрагивало. Туров охватил взглядом местность, ничего не заметил.

– Ищи!

Это был платок, мокрый, измятый. Туров рассматривал его как диковинку, хотя сразу опознал. Алешка и раньше давал его Сашко, чтобы та «не огнилась» в играх. Она охотно покрывала им свою голову и спрашивала: «Теперь я не похожа на подсолнух и не демаскалуюсь?»

«Эх ты, Алешка, Алешка, выдумщик великий. Хороший ты парень, да немножечко чересчур берешь».

– А-а, го-го…

Прислушался. В ответ глухое, шепотливое эхо.

– О-о, го-го…

Молчание, придавленная глухота.

В чащобу почти не проникает свет. Деревья переплелись, сквозь них нелегко пробраться. Возле высокой сосны, куда привел Дик, опять обнаружил отпечатки ног и Алешки, и Сашко, а рядом с ними след тех же ног в обуви сорок второго размера.

– Дик, что за чудо – не прилетели же ребята сюда по воздуху?

Даже посмотрел наверх: из-за ветвей небо не видно. Но все же как могло случиться – шел один человек и вдруг три следа?

– О-о, го-го-го-о-о-о! – вновь закричал Туров.

В ответ немота – придавленная, глухая. Далеко, значит, ушли, голос до них не долетит. Надо спешить. Он поторопил Дика и заметил: бока у собаки опали, и не та уже прыть, поводок не натягивается. Устал Дик – годы не те, и покормить нечем. Да и сам Туров не лучше – темно в глазах, земля качается под ногами.

Туров, держись! Туров, не сдавайся!

Впереди виднелось взгорье. С ходу подъем не одолели. Собственно, первым сдал Туров – ноги ослабли, подломились, и он чуть не сполз вниз. Дик придержал, ухватившись зубами за ремень. Когда укрепился подле коряги, переждал с минуту, лбом ткнулся в собачью морду. Спасибо, дружище!

Дик ощерился, чисто по-собачьи, как всегда, когда разговаривал с ним Туров, – во всю пасть… И тут же навострил уши, поднял голову. Туров шепотом, в самое ухо: Алешка! Слово, знакомое Дику. Вскочил и разом одолел кручу. Теперь Турову легче вскарабкаться. Пес уперся лапами и ждал, пока Туров не оказался рядом.

– Алешка! Ищи!

Дик поводил мордой и потянул вниз, к реке. Кособоко бежит, след держит. Туров, поспевай!

16

За рекой Кайши бухнулся на землю – ноша не так уж легка. Алешка и Сашко слетели с его плеч. Сашко вскрикнула от боли…

Решение пришло там, под сосной, созрело в один миг. «Хоросо, хоросо, командир! Кайши обязательно вернется. Га-га, Василий Иванович, рука не поднимается стрелять в сына». Алешку он будет вести впереди, а если потребуется, поднимет на грудь. Девочку приторочит к спине. Пойдет в открытую. Никто не выстрелит. А уж он, Кайши, к себе не подпустит – ни человека, ни собаку, сразит первой пулей.

Сашко плакала. Алешке хотелось чем-то помочь ей. Но так, чтобы Сашко не подумала, что ему, Алешке, тоже нелегко, что и он сам страшится этого бандита и готов расплакаться. Нет, нет, Алешка не таков! Он скривил рожицу, подмигнул:

– Аля-а, аля-ля, вышла кошка за кота…

– Мне нисколечко не страшно, Алеша. Я просто есть хочу. – Она смотрит на лежащего вниз лицом бандюгу. Алешка понимает: Сашко, наверное, просто храбрится, но и то хорошо.

Кайши перевернулся на спину, разбросал длинные руки, склонил голову и смотрит на ребят, прикидывая, как будет переходить границу. На виду у пограничников. Закричит ли Алешка? Надо, чтобы закричал: «Товарищи! Я сын Василия Ивановича. Не стреляйте!»

– Ты будешь кричать по моему приказу.

Алешка делает вид, что ничего не слышит, подмаргивает Сашко:

– Вот так, и не хнычь!

– А я уже не плачу.

– Ты молодец, Сашко!

Кайши прыжком к Алешке. Сашко зажмурилась, услышала удар. Не видела, как Алешка выплюнул зуб. Открыла глаза: у Алешки из угла рта тянется красная ленточка. Это же кровь!

– Алешка!..

А он усмехнулся и глазенками в лицо Кайши:

– Аля-ля, аля-ля. А ты фашист!

«Мошка. Козявка». Замахнулся, но не ударил. Скривил тонкие губы и бряк на землю как подрубленный. «Мошка – одного удара хватит». Вытащил тюбик спирта – и в рот. «Фашист»…

Нет, ничем не вытеснишь это слово, засело в голове… И опять тут Харза представился: стоит у обрыва. «Зря все это затеяли. Сегодня ты меня, а завтра кто-то тебя по башке прикладом. Отпусти, век не забуду». А командир из-за угла казармы наблюдает. Не один, конечно, с Розбин-Лобиным. Проверка на преданность.

Свой своего – бац! И нет этому конца.

Кайши поднялся весь черный, будто обгорелый. Схватил Сашко – и за спину, как переметную суму. Алешку поставил впереди себя и ткнул в спину пистолетом – пошел!

17

Тимошин примчался утром. И прямо с порога:

– Пригрел змею! Пограничного волка овца вокруг копыта обвела.

Достал из портфеля фотокарточку. Добрыня узнал сразу. Вот оно как может случиться! Наша – ваша… Подлеца учили почти бесплатно, лекции читали лучшие профессора. А ты, гад, чем платишь?!

– Кайши прошел специальную школу, – продолжал Тимошин.

Добрыня – дитя границы. Врагов он видел всяких… О, за двадцать пять лет – что уж говорить – с кем только не встречался лицом к лицу! А вот такого, чтобы «ваша – наша», не встречал. Все в нем вдруг похолодело, и он с дрожью в голосе выкрикнул:

– Не сам же он, а кто-то его повернул против нас!

Тимошин карточку в портфель – и тоже:

– Да, перевернул. Лицом вниз, а затылком к свету.

Сердце отошло, дрожь утихла. С минуту Добрыня сидел молча, еще одетый в маскхалат. В поиск брошены дополнительные группы. Следов на участке предостаточно. Не каждый поймет, отличит. Требуется опытный глаз… Тимошин упрекает:

– Фигаро здесь, Фигаро там. Плохи твои дела, Добрыня, коль не надеешься на подчиненных. Но Алешка, Алешка…

– Товарищ полковник, разрешите самому?

Тимошин налил чай, помешал ложечкой.

– Понимаю, – отхлебнул. – Кто поиском управлять будет?

– Следов много, не каждый в них разберется.

– Понимаю.

Тимошин еще отхлебнул глоток. К аппарату подошел.

– Соедините со штабом.

Чай допил. И, словно бы не он упирался, а Добрыня, сказал:

– Что же вы не идете? – Вслед добавил: – Не рискуй… сильно-то.

…Зеленое море без края и конца тянется, тянется. Мелькнет голубой глазок озера, да речушка извилистой ниткой прорежет сплошняк… И снова тянется, тянется. И будто бы кипит, пенится. Такой с самолета видится тайга. А на земле совсем иная картина – сопки, овраги, горы, реки, протоки… Лес шторит небо, кедровник, пихты и дубы. Редко встретишь поляну, да и та поросла травой в сажень ростом. В этой чаще звери – кабан, медведь, белка, колонок, рысь, а то и тигр. Вот и не рискуй…

Поначалу еще остерегался, невольно вздрагивая от треска кем-то сломанной ветки, от неожиданно сверкнувших в темноте глаз секача или тигра. А потом, потом… Какой там риск!

На участке много таинств и неожиданностей. Даже для него, Добрыни, хотя он сам этого и не считает. Все же предпочел ехать на лошадях – таким-то образом в тайге надежнее.

«Ну что ж, вперед, Добрыня, вперед!» Это он сам себе. Лошадь упиралась, хрипела. Бабаев, объезжая стороной, уперся в стремя, приподнялся. Комендант виден по грудь.

– Товарищ подполковник! – Бабаев показал рукой, как лучше ехать, и вдруг пропал из виду.

– Бабаев!

Что-то захлюпало, захрипело. Добрыня соскочил с седла. Лошадь за повод. Ну, пошла, пошла… Ах, какая неожиданность – конь Бабаева провалился в трясину! Шляпа!

– Не шевелись, засосет! Слышишь, спокойно.

Бабаев смекнул, а лошадь бьется, пытается выскочить и все больше погружается.

– Буян, спокойно, спокойно.

Кинул Бабаеву уздечку. Напрягся и вытащил солдата.

– Надо смотреть!

Но не строго: подобные случаи были. Как ружье один раз в жизни стреляет без заряда, так и тайга: остерегайся не остерегайся – один раз угодишь в ее капканы.

– Спокойно, спокойно, Буян.

Лошадь не человек, страх не одолеет. Вся дергается, скалит храп и голосисто ржет. И приказать ей нельзя. Ржание далеко слышно, по всей округе. Это совсем никуда не годится. Добрыня вынул из кобуры пистолет. Намочил платок из фляги и обмотал им дуло пистолета, чтобы выстрела не было слышно.

Бабаев – в слезы, загородил собой коня.

– Товарищ подполковник!

– А что прикажешь делать?..

– Не надо. Мы ее вытащим.

Кинулся к валежнику. Набросали бревен.

– Буян, становись на опору. – Тянул за повод. – Ну же, ну…

Лошадь рванулась. Повод лопнул. Какая досада!

Буян глубже осел, по самую шею. Смотрит на людей помутившимся взглядом. И уже не храпит, только подергиваются губы. Отвернулся Добрыня, чтобы не видеть, как умирает лошадь и как плачет Бабаев.

Бабаев вел коня Добрыни. Впереди шел подполковник. Его широкая спина чуть сгорбилась. Но шел он размашисто и все глядел по сторонам. Алешкин след он опознает сразу. Алешкин… Неужто он забрел сюда, в такую даль? Не верилось, а глаза искали именно Алешкин след. «Бродяга, я с тобой поговорю. Скорее бы полный мир, без шпионов и диверсантов. Без драки скрытой и открытой. Ха-ха… – засмеялся в душе Добрыня над своей наивностью. – Чего захотел! Полной гармонии мыслей и взглядов. С кем? Они до издыхания будут отстаивать свое. Они, это же те, которые перевернули таких, как Кайши, вниз лицом, чтобы не видели настоящей правды».

– Бабаев, ты когда-нибудь был за границей?

Бабаев, испачканный болотной грязью, обнажил белозубый рот:

– Кроме границы, нигде не был. А вы, товарищ подполковник?

– Ну пойдем, пойдем…

Добрыня бывал. Тоненькая девчушка с напомаженным лицом и пышными буклями, корреспондентка газеты, прокуренным голосом спрашивала: «Мистер Добрыня, почему бы вам не открыть границу?! Чтобы без пропусков вы к нам, а мы к вам?» «Пропуска – не тяжесть, они не обременят! И не мы их придумали, госпожа корреспондентка».

Вечером на приеме в честь советской делегации она опять заговорила первой: «Мистер Добрыня, вы можете пригласить меня к себе? Я хочу написать книгу о советских пограничниках». «Пожалуйста, создадим вам все условия». – «О, мистер Добрыня, а ваш Дзержинский меня не арестует?»

Сколько их там, перевернутых вниз лицом?

Добрыня отогнал эти мысли.

– Давай, Бабаев, обследуем эту полянку. Я пойду сюда, а ты левее. Далеко не углубляйся, там наряды. И вообще, не упускай меня из виду.