Текст книги "Беспокойство"
Автор книги: Николай Камбулов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)
Мади выбрал самую крупную ягоду и, разжевывая ее, спросил:
– Махамед не вернулся? Махамед за твои проделки обещал мне одна денга. Как вернется, напомни ему. Ой и подлец же ты, Пзела! Пять штрафов ты мне должен. Пять!.. Тебя еще не прогнал хозяин? Прогонит. Или покалечит когда-нибудь. Шакал он, твой хозяин.
– Шакал, – согласился Ари. – Ешь, ешь, господин Мади. Куда денешься, кормиться надо.
– Ха! Господин! Какой я господин, Пзела. – Он приумолк, глядя слезившимися глазами через поляну на крутую волну леса, взбежавшую на взгорье. – Вот там однажды я чуть-чуть не стал господином. Поймал гашишника, в Россию пробирался. Пять килограммов гашиша! Говорит: бери любую половину и отпусти… Два килограмма гашиша – ай, ай, денга! Да подоспел унтер с нарядом. – Мади тяжело вздохнул, вытер глаза. – Да простит аллах бедного Мади. На ту гору я часто хожу… И жду, жду, а гашишники не идут и не идут. Боятся русских пограничников. У них не пройдешь: русские ночью видят так же, как и днем. Об этом гашишники знают во всем мире… У тебя есть денга?
– Есть, есть, господин Мади.
– Ты меня не дразни, Пзела! Могу обидеться и свести на заставу к начальнику. – Он поднялся. – Бери свои ягоды и иди отсюда! Хватит мне тебя задарма выручать.
Ари показал деньги.
– Пзела! – Мади округлил глаза. – Денга! Откуда?
– Скопил, продавал ягоды.
– Врешь. Дай-ка сюда, – клацнул затвором Мади.
Но Ари и не думал сопротивляться. Он покорно отдал деньги. Мади начал их считать, оглядываясь по сторонам. Потом потащил Ари в кусты. Здесь он досчитал деньги и проговорил:
– Так много!.. Ты еще какой фокус придумал? Махамед знает?
– Знает.
– Говори правду, Пзелка.
– Хозяин грозится убить меня, Мади…
– Почему убить?
– Вот за эти деньги.
– Ты их украл?
– Да.
– Ай, молодец! Твой хозяин – шакал. Он подкупил нашего начальника. И теперь мы по праздникам таскаем ему воду. Аллах видит и ничего не может сделать… Денга много, куда же ты теперь, мой славный Ари? – Он держал деньги трясущимися руками и все припадал и припадал к ним губами, иссушенными до морщин.
– Мади, бери их…
– Все?
– Все.
– А ты как же?
– Мади, пропусти меня туда, – показал Ари на лесной перекат.
– Русийя?
– Да…
Мади выскочил из кустов, огляделся кругом и, возвратись, подобрал винтовку.
– Какой ты смелый… Ари, это опасно. За это дают тюрьму. И меня посадят…
– Никто же не узнает, Мади. А тут все равно хозяин меня убьет…
– Убьет, Пзела, – согласился Мади. – И аллах его простит…
– Простит, Мади.
– Ой, Пзела, что ты со мной делаешь!..
Он положил деньги в карман, опустился на колени:
– Аллах! Ты все видишь. Аллах, прости своего сына Мади, бедного солдата. – Винтовка свалилась с его плеча, цокнула затвором о камень. От испуга Мади выругался и прервал молитву. – На гору пойдешь. Там лес густой-густой. Спустишься к реке тропинкой, тут их, этих грибов, пропасть, сколько тебе угодно! – Сделал скорбную мину, потом хитровато подмигнул: – Русийя… Ха-ха-ха. Не закручивай мне мозги. На грибах хочешь заработать! Иди собирай, Ари. И сегодня, и завтра собирай. Неделю собирай. Да поможет тебе аллах. Я тебя не видел, не вижу, иди. Ари, иди. – Он вновь опустился на колени, и, когда кончил молитву, Ари уже не было на месте. Мади нащупал в кармане деньги и весело замурлыкал солдатскую песенку:
У солдата есть винтовка,
И затвор блестит.
Значит, он живет неплохо,
Значит, он живет неплохо,
Коль затвор блестит…
И расхохотался над выдумкой Ари.
– Какой-такой Русийя! Ну чего только Пзела не придумает для своей проказы! Грибов ему захотелось, а не Русийя… Хитрец, Мади не проведешь.
Он не спеша поднялся на гору. Прикинул в уме, каким маршрутом ему лучше идти к реке, чтобы не спугнуть Ари, дать возможность Пзеле отвести душу на, грибном поле. Он, Мади, не такой уж нахал, чтобы присвоить себе украденные деньги. Однако половину возьмет, он имеет на это право: сколько раз, рискуя попасть на гауптвахту, быть избитым унтер-офицером, он выручал Пзелу в его похождениях. «Ну конечно, я имею право, – убеждал он себя. – Ты мне, я тебе, Ари. Так уж у нас заведено. А украл ты слишком много».
На закате солнца согласно приказу на охрану границы Мади должен встретить своего напарника, и ночью они вдвоем будут нести службу. Пункт встречи у реки, метров двести правее грибного массива. «За это время Ари успеет нагрузиться».
– Ах, Пзела, Пзела, большой выдумщик! Русийя! Ха-ха-ха…
У солдата есть винтовка,
И затвор блестит…
Пока Ари отсутствовал, Сергей сверил карту с местностью. Он нашел на карте и шоссе, по которому они мчались на такси, и проселочную дорогу, ведущую к пограничной реке, и сосновый бор, укрывающий возвышенность.
Они спустились с горы. Ари теперь шел с ним рядом, плечо к плечу, и все поглядывал в лицо Сергею и молчал.
– Алмэк, брат Серга, – наконец промолвил Ари. – Моя не обманывает. Не думай обо мне плохо. Ты верь Ари. Русийя… Льенин.
Он совсем прижался к плечу. Глаза его были влажными.
– Сколько тут грибов! – прошептал Сергей. – Смотри!
– Слюшай, – насторожился Ари, беря Сергея за руку. – Слюшай… это река!..
Да, это шепот реки. Совсем-совсем близко. И река не так уж широка, всего метров шестьдесят. Сергей почувствовал в ногах слабость, сильно стучало сердце. Они присели.
– Слюшай, там Русийя, – начал было Ари, но, заметив, что Сергей его не слушает, умолк. Сквозь прогалину виднелась вода. Сергей все ниже и ниже приседал и наконец жадным взором охватил тонюсенькую полоску земли противоположного берега. «Мама! Если бы ты знала… Я рядом, рядом. Папа, ах, как хорошо было бы, если бы ты оказался на этом участке границы!» Воображение обострилось, и Сергей увидел отца. Он подходил к берегу таким же, каким запомнился: противогазная сумка, пистолет, три кубика на зеленых петлицах, лицо освещено улыбкой. Протянул руки: «Сережа, Сережа» – и обнял…
– Серга, пора…
– Ари… Это правда, что ты не обманываешь меня?.. Нет, нет, я верю, Ари, я верю тебе.
Ари вытирал слезы.
– Моя тебя никогда больше не увидит. Сапсем не увидит. – Он схватил его руку и прижал к груди. – Алмэк… Русийя…
– Возьми деньги. Они мне не нужны. – Сергей насильно затолкал пачку в его карман. – Прощай…
– Плыви прямо, не бойся, Серга. Я свой аскер знаю, пока шалтай-болтай, ты уплывешь.
– А Мади?
– И Мади такая же солдат. Он бедный, бедный, сапсем бедный. Не бойся, плыви…
Сергей вошел в воду. Противоположный берег открылся ему широко-широко. Заметил смотровую вышку, на мгновение показавшуюся ветряком с машущими руками-крыльями.
– Прощай, Ари, алмэк Ари, – прошептал Сергей и нырнул под воду.
Ари взбежал на взгорье, мигом оказался на сосне, присмотрелся: на темной ряби заметил светлую голову Сергея, будто бы с белой кожицей арбуз плыл по реке, все удаляясь и удаляясь.
– Русийя… алмэк Серга…
Он опустился на землю и долго стоял, не зная, куда ему идти и что делать. Его маленькое, но горячее сердце опустело. И он разрыдался. Плача, услышал:
– Пзела, ходи ко мне, ходи.
Ари даже не пошевелился. Мади сам подошел к нему:
– Э-э, да ты плачешь. И грибов не собрал. Вай, вай, ва-ай. Перестань, Пзела, ты мне таким не нравишься. – Он достал из кармана деньги, поплевывая на пальцы, отсчитал несколько бумажек, – Мади не шакал, бери свою долю и ходи быстрее отсюда. Скоро мой напарник появится. Слышишь, Пзела, попадет и тебе, и мне.
Ари поднял голову, его темные глазенки вновь обрели прежний вид. Мади покачал головой:
– Ой, Пзела, от тебя все можно ожидать. Ты самый-самый выдумщик.
Ари потрогал затвор.
– Стреляет?
– Еще как. Послушай песню:
У солдата есть винтовка,
И затвор блестит.
Значит, он живет неплохо,
Значит, он живет неплохо,
Коль затвор блестит…
– …Коль затвор блестит, – повторил Ари. – Мади, к хозяину я не пойду…
– Правильно! Денга у тебя есть, валяй куда хочешь. Шоссе рядом, заплатишь шоферу, он тебя доставит хоть в столицу.
– К Махамеду?
– Валяй к брату. Надоел ты мне, Пзела. Уходи с моих глаз!
Ари подумал: «Теперь он переплыл… Русийя… Серга».
И он припустил изо всех сил к шоссе, затем на окраину родного города, в свою вросшую в землю хижину… И настанет время, он выдаст свою тайну сначала брату Махамеду, потом Мади, уже согбенному и нуждой и годами.
Глава восьмаяСерж обдумывал странички своей будущей книги, обдумывал каждый день – вечером, перед тем как уснуть, и утром, лежа в постели. Заглавие для своей книги он еще не нашел, оно потом придет, самое подходящее и самое яркое…
Дымок от сигареты тянулся к открытой форточке. Серж, следя за ним, погружался в мысли. О, это были почти готовые странички! «От Любови Ивановны пришло письмо. Николая Михайловича не было дома, он, как всегда, в своем тире. Кстати сказать, русские, по моему глубокому убеждению, действительно не хотят войны, все их газеты заполнены призывами поднимать экономику страны. Но в то же время минувшая война для русских – ни в коем случае не далекое прошлое, все они еще не остыли и находятся в состоянии ожидания и готовности. Даже Фрося, прекрасная акробатка, можно сказать звезда циркового искусства, и та готова вцепиться в ваши волосы, если вы промолвите что-то не совсем лестное о любом периоде войны. Они таких готовы распять на кресте – дух прошлого испытания, высокое осмысление победы и сегодняшний день страны слиты неразрывно. Печально, но это – факт.
Письмо все же я прочитал до прихода Николая Михайловича. Оказывается, Любовь Ивановна задержится еще на месяц во Владивостоке. Это меня обрадовало и удивило. Обрадовало потому, что я, хотя и настаивал, чтобы Анюта поскорее приезжала, в душе все же опасался ее приезда – а вдруг не признает. Удивило потому, что накануне Любовь Ивановна прислала телеграмму, в которой сообщила, что выезжает поездом. Весь день я провел под впечатлением прочитанного письма. Мое смятение погасил Николай Михайлович, придя домой и прочитав письмо. «Разве ты не слышал? – сказал он. – На город наложили карантин, там обнаружили признаки какого-то опасного гриппа. Перестраховщики, конечно, запретили поголовный выезд». «Почему же она не написала в письме об этом?» – спросил я. Николай Михайлович ответил так: «Когда женишься на своей Самурайке – все поймешь… Сам знаешь, мать не станет волновать ни тебя, ни меня. Это уж точно!»
Николай Михайлович все больше убеждается в том, что наша дружба с Фросей закончится браком. О, разве я думал раньше о таком стечении обстоятельств! Мне еще до сих пор кажется, что моя роль закончится в этой стране какими-то головокружительными трюками, подобно тем, о которых так часто рассказывается в фильмах, – будут убийства, сумасшедшие погони на машинах, вертолетах и даже на подводных лодках… О, сценаристы, о, постановщики, как вы любите дурачить публику своими домыслами и вымыслами, накалять сердца несведущих людей!.. Трюки, трюки во имя денег, во имя личной славы! А вот мой отец, теперь я точно знаю, за всю свою службу ни разу не попадал в ситуацию, подобную вашим фильмам. Он многие годы проработал скромным помощником капитана торгового флота. И разбил себе позвоночник, честно выполняя свои обязанности на корабле. В Гении ему установили высокую пенсию, с почетом списали с корабля. Под видом лечения он совершенно легально выехал на родину и… не вернулся в Гению. Очень уж прозаично, буднично!.. Без особых приключений.
Однако же о Фросе. Конечно, я к ней неравнодушен. Может быть, все это пройдет со временем, только едва ли. Похоже на то, что когда-нибудь я под видом туриста окажусь с ней в квартире Хьюма. И железный человек, отрицающий человеческие чувства, будет приятно шокирован и скажет тогда: «О’кей! Серж, я преклоняюсь перед твоей мудростью».
У меня есть в этом деле добрый союзник – бог. Я слышу его по ночам: «Фрося – твоя звезда, люби ее, человек».
Сигарета погасла. С минуту Серж лежал, ни о чем не думая. Потом вновь погружался в мысли, как бы продолжая следующую страницу.
«Прошел месяц, как я готовлю вывод лошадей на арену, готовлю добросовестно, и за это меня хвалят. А вчера к зарплате получил надбавку. Но испытываю одно неудобство – не всегда имею возможность с начала и до конца представления сидеть во втором ряду на втором месте справа от выхода. Две двойки и первое января… Они меня не так уж сильно волнуют: я убежден, что не сегодня-завтра Архип появится и мы обменяемся газетами, на моей обозначены новые координаты и установки позывных. Архип уйдет, я останусь в ожидании новых заданий. Мне даже не интересно знать, кто такой Архип, его легальная профессия, какого он роду и племени, достаточно того, что он работает на Хьюма. Тревожит другое – смогу ли я вообще выполнить задание Стенбека. Николай Михайлович очень добрый, много рассказывает о войне, о преступлениях нацистов. Я изучил его историю болезни. Оказывается, при нервном потрясении этот человек может вновь потерять зрение… Таковы последствия стенбековского ДОСа. Николай Михайлович принимает энергичные меры по розыску Стенбека, у него имеется переписка с различными организациями и боевыми товарищами. Судя по ней, дело Стенбека может всплыть в печати, принять широкую огласку. Мысль о том, что Стенбека в конце концов могут извлечь из рук Хьюма и посадить на скамью преступников, вынуждает меня думать о ситуации простого случая… Шел – поскользнулся, упал – не поднялся. Со стены строящегося дома упал кирпич… на голову. Шел вдоль железной дороги, сильный встречный ветер, сзади поезд… Да мало ли подобных случаев! И все же, и все же… Добродушный Николай Михайлович… И все же смогу ли я воспользоваться ситуацией простого случая. Говорят, змея жалит человека только в том случае, если ей угрожает опасность. Но я-то не змея, Хьюм! И далеко не каждый разведчик – убийца. Стенбек – фашист, на его совести сотни жертв. Он при определенной ситуации может, не задумываясь, всадить нож в спину самому Хьюму…»
К окну прилипло улыбающееся лицо Николая Михайловича.
– Сынок! Доброе утро! Как спалось?
– О’кей!..
– Завтрак на столе…
– Ты уходишь?
– Сегодня принимаю зачеты на разряд, – подмигнул весело. – Самурайка на первый тянет. В четыре часа у нее дневное представление, так она решила пораньше отстреляться. А ты как планируешь свой день?
– Пойду на манеж, вечером конная группа дает последние гастроли.
– Последние?! Как же ты?
– Придется и мне уезжать. Ты не волнуйся, я тебе буду каждый день письма писать.
– О’кей, – помахал рукой Николай Михайлович.
…До центра Николай Михайлович доехал автобусом. Тротуары уже заполнила пестрая публика. Встречный поток был гуще, а Николай Михайлович спешил и почти грудь в грудь столкнулся с мужчиной атлетического телосложения.
– Извините, – сказал тот и пристальным взглядом измерил Шумилова. Лицо атлета показалось Николаю Михайловичу знакомым. Он остановился. Откуда-то подвернулась Фрося. Она взяла под руку Николая Михайловича и поторопила его.
– Погоди, погоди, Фрося, – шептал он, все глядя на атлета.
Мужчина удалялся, а Фрося торопила:
– Я могу опоздать, дядя Коль!
– Сидоренко! Да не может быть! Не может быть!
Фрося высвободила руку:
– А ну вас, дядя Коль, я побежала.
Николай Михайлович догнал атлета и некоторое время шел в двух-трех шагах от него, разглядывая и припоминая. Нет, он не ошибся. Не в силах сдержаться, закричал:
– Миша! Сидоренко! – и заключил атлета в объятия. Тот еле освободился и, отступив от Шумилова, сказал:
– Вы ошиблись! Я не знаю вас, гражданин…
– Не узнаешь?.. Шумилов я, Николай Михайлович. Помнишь пятнадцатую заставу? А я слышал, что ты погиб. Дай бог памяти, кто же мне это говорил… Ах ты, Миша, Миша. Ну что же ты так смотришь на меня? – И опять бросился обнимать атлета, тиская его в своих могучих руках.
– Я совсем не Миша, вы ошиблись. До свидания.
– Ошибся?! Да не может быть этого.
…Фрося стреляла первой. Ее все тут знали, и каждый старался дать совет. Инструктор шикал на публику, проворно шкондылял вдоль прилавка, маслянисто улыбаясь Фросе, приговаривал:
– Один пуля – один враг, один пуля – один враг.
Инструктор на фронте был известным снайпером. Он гремел медалями и с гордостью поглаживал пестрый ряд орденов.
– Я на фронте командовал целым взводом снайперов. Ти знаешь об этом, Фрося? Обо мне сама «Правда» пять раз писала. Пять! И об этом ти слышала. Скажи, пожалуйста, она все знает… Билетик ти мне устроишь в цирк? Ну стрелай, стрелай, Фрося.
А Николай Михайлович все думал и думал о Сидоренко, и не было перед ним ни веселого Вано Санадзе, ни ожидающих своей очереди молодых парней, ни Фроси – воображаемый Миша, его заместитель по боевой подготовке, как бы затмил весь тир.
– Дядя Коль, – подошла к нему Фрося, – вот контрамарка, приходите в цирк.
– Не может быть, не может быть…
– О чем вы, дядя Коль?
– А-а, Фрося… Спасибо, спасибо, приду.
– Дядя Коль…
– Ну что?
– Сережу не ругайте, мы сегодня задержимся…
– Он тебе нравится?
– Что вы, дядя Коль! Нравится… Больше, больше, дядя Коль… А вы меня… не любите. Самурайку не любите?
– Фрося, Фрося… Ты Очень добрая… Был бы я моложе, эдак лет на тридцать… Хо-хо-хо!
– Ну и что случилось бы? Смешной вы, дядя Коль.
– Смешной… Иди. Удостоверение тебе сам принесу…
И снова в воображении возник Сидоренко. Шумилова охватило какое-то необъяснимое волнение, бросало то в холод, то в жар. Вано, зашедший в контору, ахнул:
– Командыр, что с вами? Ти совсем-совсем бледный. Не захворал ли?
– Я только что встретил человека, которого считал погибшим.
– Что тут такого! Такая война была, все могло случиться – убитые оказывались живыми. С моим фронтовым другом так произошло. Его даже в могилу положили, хотели засыпать, а он вдруг руку поднял и кукиш показал. Так из похоронной команды все разбежались…
– Да, да, ты прав, Вано, ничего не случилось. Но я не ошибся, не ошибся. Это был Сидоренко. Но почему он не признался…
– Понымаю. Мой совет: иди в милицию, там тебя знают, и скажи: Сидоренко не признался, что он Сидоренко.
– А вдруг это не Сидоренко?
– Тогда иди домой, поспи крепко или вина выпей, и все пройдет. Это ведь у тебя, Николай Михайлович, нэрвы разбушевались. Иди, Фросино удостоверение я сам заполню. Доверяешь, командир?
– Шутник ты, Вано.
– Если бы у мэня одна нога нэмец не отбил, я бы женился на самой красивой дэвушке. Пах, пах, цветок бы взял в жены.
– Разве Маша твоя плохая? Некрасивая?
– Что ти, командир, она во! Сулико! Но ти иди, иди, одна пуля – один враг… Иди…
Веселый Вано не погасил беспокойства. На улице Николай Михайлович совсем расклеился и хотел уже сесть в такси и последовать совету инструктора. И вдруг заметил на противоположной стороне знакомого атлета, а рядом почти вплотную с ним… Нет, он не ошибся: «Это же Андрей Петрович, майор госбезопасности. Похоже, что он его ведет… Сидоренко, что это значит?» Он захлопнул дверцу такси и бросился напрямик, через брусчатку…
Николаю Михайловичу сказали:
– Подождите здесь.
«Здесь» – это приемная Андрея Петровича, в которой он не раз бывал. Знакомый секретарь начальника управления лейтенант Зубрило предложил ему сыграть в шахматы. Зубрило сам расставил фигуры.
– Николай Михайлович, ваши белые, пожалуйста… Да вы не смотрите на дверь, это надолго.
– Вы думаете, что Сидоренко… все эти годы скрывался?
– Ничего я не думаю, делайте ход.
– Он у меня был заместителем по боевой подготовке. Парень, скажу вам, на все руки мастер, одним словом – артист!
– Это как понимать?
– Самый способный офицер, – сказал Николай Михайлович и, сделав ход, вновь посмотрел на дверь. – Говорите, надолго? Вам шах…
Дзинькнул настольный звонок, и Зубрило поспешил в кабинет Андрея Петровича. Он долго не появлялся. Николай Михайлович начал расхаживать по приемной – десять шагов от входной двери к окну и десять обратно. Наконец все это – и считать шаги, и анализировать очередные шахматные ходы, и ждать – ему надоело, в он хотел было постучать в дверь, как за спиной послышался шепот. Он оглянулся: в полураскрытой двери кабинета начальника управления стоял молодой человек, очень похожий на его Сергея. При первом взгляде Николай Михайлович чуть не произнес: «А ты как сюда попал?», но сдержался и потом в мгновение определил: парень ниже ростом и волосы светлее. Они смотрели друг на друга молча. «Неужели Виктор, брата Василия сын? – пронеслось в голове Николая Михайловича. – Не может быть, Виктор в Ростовском университете»… Но все же спросил:
– Извините, вас не Виктором зовут?
Парень молчал, глаза его вдруг повлажнели, и он прикрыл за собой дверь. А лейтенант Зубрило, как будто и не выходил, произнес из-за спины:
– Ход мой или ваш?
– Какой ход?.. Ах, да, извините…
Они сделали еще по одному ходу, при этом Николай Михайлович спутал ферзя с королем.
– Не везет мне сегодня, – с грустью признался он и наотрез отказался играть. – Что это у вас там, в кабинете начальника, за парень? Понимаете, я чуть не принял его за своего Сергея… Только ростом пониже…
Опять стрекотнул настольный звонок.
– Теперь пошли, – сказал Зубрило, – нас вызывают.
Конечно, Николай Михайлович не ошибся, узнав Сидоренко. Они обнимались, похлопывая друг друга но плечам.
А Андрей Петрович восклицал:
– Какой глазастый! Ну и глазастый! На улице заметил, опознал!
И были воспоминания, короткие и пылкие, и все о пятнадцатой заставе.
Андрей Петрович что-то шепнул на ухо лейтенанту Зубрило, и тот вышел из кабинета. Потом обратился к Сидоренко:
– А вот сына своего он не опознал.
Николай Михайлович лишь подумал в ответ: «Потерпим. Синявкин велит терпеть… Ах, К. Синявкин!» Он вспомнил стихи Сидоренко и продекламировал их в ответ на замечание Андрея Петровича.
– Что ж ты про Любашу ничего не говоришь? – спросил Сидоренко.
– Любашу? Какая досада, она сейчас во Владивостоке, у Анюты. Она должна вот-вот прилететь. Я думаю, что ты, Миша, не исчезнешь сию минуту и зайдешь ко мне. Как жаль, что Любаша задержалась…
– Она прилетела, – сказал Андрей Петрович. – По моим данным, она прилетела.
– Когда? – Николай Михайлович рассмеялся. Обращаясь к Сидоренко, сказал: – Слышал! Такой серьезный человек, а первоапрельскими байками занимается…
– Нет, Николай, он правду говорит, – промолвил Сидоренко.
– Любовь Ивановна в городе, вернее, в кабинете начальника управления…
– Я не понимаю вас, товарищи… Или с Любашей что случилось?.. Тогда говорите прямо. Андрей Петрович, что же ты молчишь? Вчера телеграмму получил из Владивостока…
– Николай, не волнуйся. У Любаши все хорошо. Ты уж извини нас, но обстоятельства сложились так, что Любаше было предложено задержаться в Москве… А телеграммы шли из Владивостока… В Москве они и встретились…
– Ничего не понимаю! – воскликнул Николай Михайлович и чуть не раскрылся: «Можно и парик снять?» Однако же воздержался.
Вернулся лейтенант Зубрило:
– Андрей Петрович, у них все в порядке. Начальник управления и Любовь Ивановна просили заходить.
– Пойдемте, – сказал Андрей Петрович.
Николай Михайлович уже в двери в упор спросил Сидоренко:
– Миша, как все это понять? Или ты в курсе моей роли?
Тот ответил шепотом:
– Радуйся, Сережу твоего привезли, – и подтолкнул в спину, чтобы быстрее проходил.
Любашу он успел рассмотреть хорошо: она подходила к нему улыбающаяся. Когда же метнул взор на начальника и парня, стоящего у стола, почувствовал сильную резь в глазах, и потом все померкло… Любаша обняла его, а начальник управления, спокойный великан – косая сажень в плечах, – выплыл из-за стола желтым пятном.
Шумилов протер глаза, зрение улучшилось.
– Так вот какие дела, Николай Михайлович, – сказал начальник и показал на парня: – Узнаете? Это настоящий ваш сын, а тот кукушонок. И не простой кукушонок, а нашпигованный взрывчаткой…
– Сынок, подойди, – позвала Любовь Ивановна.
Сергей шагнул к Николаю Михайловичу и вдруг остановился: не было противогаза, не было кубиков в петлицах и не было кобуры, перед ним стоял пожилой человек с протянутыми вперед руками. Только голос папин, и в мыслях рисовалась машущая мельница, застава, Анюта с косичками и опять папин голос: «Разбойник, разбойник, я же за тобой следом шел, думал, куда тебя фантазия понесет».
– Сережка! – наконец крикнул Николай Михайлович.
– Папа!
И опять эта пелена, желтая…
– Ах, ты, Сережка, Сережка.
– Фрося, твой выход.
Конечно же, это Серж! Фрося прихорашивалась перед зеркалом: она еще не видела его, по по голосу сразу узнала – Серж всегда так поступал: остается пять минут до выхода, и он тут как тут.
– Серж, помоги мне застегнуть пояс.
Она почувствовала его горячую руку, теплая волна прокатилась по шее.
– Смелей, смелей, среднюю пуговицу. Да быстрее. Молодец!
Фрося повернулась к Сержу и расхохоталась оттого, что он покраснел от смущения, и, видимо, оттого, что ей с ним весело.
– Пожелай мне успеха.
– Желаю самого громкого, аплодисментов и выходов на бис.
– А что еще скажешь?
– Я очень тебя…
– Нет, нет, это я знаю, не надо. Ты разве забыл, что сегодня исполнилось ровно пять месяцев, как мы познакомились. Ах ты, несчастная заграница…
– Нет, нет, я не забыл! И мы пойдем сегодня на всенощную гулять, бродить. И при синем свете луны ты будешь казаться мне русалкой.
– Казаться? – Она вновь рассмеялась. – Только казаться?..
Красная лампочка просигналила ее выход. За дверью ожидали партнеры. Он поспешил сказать:
– Я, как всегда, нахожусь во втором ряду, второе место от выхода.
– И потом мы пойдем…
– Обязательно, на всенощную…
…Серж вернулся на свое место. Ожидая выхода Фроси, он как-то не сразу обратил внимание на то, что рядом с ним сидит уже новый сосед: первое отделение на третьем месте сидела пожилая женщина, которая то и дело высказывала недовольство и все собиралась уйти. Фросина группа почему-то задерживалась. Объявили выход: «Александр Верхневолжский и его питомцы». Такое случается. «Возможно, кто-то из Фросиной группы оказался неготовым и попросил отсрочку или так вдруг решила администрация», – подумал Серж и повернулся в сторону соседа…
– Синявкин? Константин Федотович!..
– Шумилов… Слышал, слышал, оказывается, в цирке работаете… Прекрасно, прекрасно. Рад за вас, артист!
– А вы что же, не уехали?
– И не собираюсь. В городе устроился, на винном заводе дегустатором.
– Шутите! Для этого надо иметь специальное образование.
– А я нюхом определяю. Обоняние у меня высшего класса. Конечно шучу, техником по эксплуатации механизмов зачислили… Давай смотреть Верхневолжского и его питомцев… Хороши собачки! Ишь, черти, что вытворяют!
Он замолчал, как бы поглощенный блестящей работой собачек. «По всему видно, и сегодня не придет», – с досадой подумал об Архипе Серж. И все же на всякий случай, как бы уже по привычке, извлек из кармана газету. Пошевелился и Синявкин. Сержа обдало жаром: Синявкин протянул ему газету за 1 января… Серж еще не успел подумать, как ему поступить, а Синявкин прошептал:
– Архипа ждете? Не волнуйтесь, я Архип. Давайте вашу газету… Видали, как он выдрессировал собачек. Это невероятно! Вот дают так дают! Черти, все понимают, только сказать не могут.
Объявили выход Фросиной группы. Серж вздохнул с облегчением: «Слышишь, Хьюм, состоялось». И стал аплодировать акробатам изо всех сил. А Синявкин на ухо:
– Вместе выйдем, ангелочек.
За кулисами резь в глазах усилилась. «Нет, надо было бы сразу уйти домой. Любаша, это невероятное злодейство!» Николай Михайлович взялся за лоб – жар невозможный. Щель, сквозь которую смотрел Андрей Петрович на арену и сидящую публику, еле-еле видна.
– Рядом с ним должен быть Синявкин Константин Федотович. Посмотрите, Николай Михайлович, там он?
«Липкие руки, лихорадит всего», – подумал Шумилов и шире отвернул занавес. В глазах посветлело, и он с трудом опознал Сержа, но никак не мог рассмотреть Синявкина.
– Нельзя ли свет увеличить? Андрей Петрович, я ничего не вижу… – Шумилов повернулся к майору. – И вас не вижу…
Кто-то взял его под руку, повел на улицу по лесенкам и коридорам. Он хотел спросить, кто это его ведет, но не стал спрашивать. Думая о Серже, он вдруг вспомнил рассказ жены о приснившемся кукушонке.
– Верно, кукушонок, да еще с начинкой…
Его успокоили. Еще кто-то подошел.
– Степан, вызовите машину. Будем брать здесь. – Это голос Андрея Петровича.
– Машина за углом. И для Николая Михайловича вызвана санитарная.
– Пока не отправляйте меня. Я хочу… – Шумилов хотел сказать «посмотреть», но лишь заскрипел зубами.
…Серж, конечно, заметил Николая Михайловича и не мог пройти мимо. Людей, стоявших возле Шумилова, он принял за обычных знакомых Николая Михайловича. Подошел вместе с Синявкиным, сразу обратил внимание на отсутствующий взгляд у Николая Михайловича. Но не это его потрясло, превратило лицо Сержа в гипсовую маску… Перед ним стоял Шредер. А рядом со Шредером… Прямой. Тот самый, который в сквере напомнил ему отцовскую походку. Прямой стоял с заложенными за спину руками. И Прямой, как понял Серж, догадался, что произошло: он метнул на Синявкина недобрый взгляд. А Серж подумал: «Так вот он какой Архип… Сидели в сквере на одной скамейке. Хьюм, какой узел они развязали». Он подумал об этом почему-то не со страхом, а с досадой на то, что быстро все это случилось.
В цирке еще шло представление, на улице было безлюдно и тихо. Головокружительной погони не состоялось, душераздирающего скрежета машин публика не слышала… «Хьюм, у них здесь все по-другому…»
Мысли Сержа прервала Фрося. Она стояла на противоположной стороне улицы и, еще не зная, что произошло, звала:
– Дядь Коль, отпустите его… Сержа!
Серж вновь посмотрел на Николая Михайловича, на его неподвижные глаза, на руки, чуть вытянутые вперед, словно бы ищущие, нет ли впереди опасного препятствия. «А Стенбек, похоже, выиграл. Стенбек, этот человек теперь не опознает тебя».
Фрося еще стояла на месте, и Серж заметил, как она платком вытирала слезы и как тряслись у нее плечи.
– Ведите же меня в тюрьму! – крикнул Серж и опустил голову так низко, что видел только кусочек земли у своих ног. У носка под подошвой ботинка трепыхался край желтого листа. Серж подумал, что он как этот листок, упавший на асфальт, – жалкий, ненужный, уже потерявший всякие живые соки. И только!
Он не заметил, как подкатила легковая машина, и почти не слышал, как вдруг оживились голоса. Но голос Шредера он все же расслышал. Шевельнулась надежда на лучший исход: «Может, ошибся и Шредер остался Шредером?»
Нет, он не ошибся: из машины вышел…
– Тот самый, Виктором его звали, – сказал Сергей.
Кто-то щелкнул фотоаппаратом. Николай Михайлович вздрогнул, но не от вспышки магния, а от мысли, что он не может видеть сына.
Подбежала Фрося. Она наконец догадалась, что произошло. Лицо ее было сухим, и она, глядя то на Сержа, то на Сергея, промолвила:
– Люди, а как же я? Как же я?
Ей никто не ответил.
– За что вы его? Как же я? – Фрося заметила, что Николай Михайлович как-то странно смотрит на нее. – Дядя Коль! – Она бросилась к нему и поняла: ослеп. Фрося повернулась к Сержу, что-то хотела сказать, но но смогла – спазматический комок перехватил ей горло…
