Текст книги "Гибель Светлейшего"

Автор книги: Николай Анов

Сын коммунара

Олег торопливыми шагами возвращался в Лесной. Он спешил, боясь, что глухая старушка заснет, и тогда невозможно будет попасть в квартиру. Несмотря на поздний час, некоторые жильцы дома не спали. Во дворе, перекопанном под огород, они собрались кучкой и шумели. На одной из крохотных грядок кто-то выдернул зеленый лук.

– Это Митька Капустин! – кричал Яшка. – Митька!

Тут Олег увидел Яшкиного отца. Высокий сутулый инвалид с лихорадочным блеском глаз и чахоточным румянцем на впалых щеках, размахивая костылем, возмущался:

– Что же это такое, товарищи! Последнюю рубаху сменял чухонцу на тридцать головок, сажал, трудился… И украли!.. Да это хуже людоедства. Только живодер способен на такую подлость! А если Капустин тут личную месть разводить думает, так я еще не умер окончательно… Я еще живой, могу за себя постоять! Рано он меня хоронит, спекулянт несчастный.

– Беги, доноси! Иуда! – надрывалась жена Капустина. – В чужую квартиру въехал!

– Я иуда! Граждане, это что же такое непонятное? Товарищи!.. – Яшкин отец долго и надрывно кашлял. Все притихли, прислушиваясь к хриплым звукам в его груди.

В наступившей тишине прозвучал сочувственный голос:

– Ты не расстраивайся, Иван Семенович! Тебе вредно при твоей болезни. А покражу возместить можно будет.

Низкорослый мужчина в подтяжках поддержал:

– Тридцать головок наберем коллективом, товарищ Клюкин, и пересадим в твою грядку.

– Мне чужого не надо, Макарыч, я рабочий человек, а не нищий! – строго сказал Иван Семенович и снова схватился за горло.

Олег заметил, что инвалид кашляет кровью.

Жильцы переглянулись и молча стали расходиться по подъездам. Во дворе остались пять человек – Яшка, его отец, мать, Олег и Макарыч.

– Ну, зачем ты спускался, Семеныч? – сказал Макарыч с досадой. – На шестой этаж и здоровому человеку подняться тяжело, а для тебя с твоей раненой ногой да гнилыми легкими – чистая гибель.

– Ты меня не хорони, Макарыч! – задыхаясь, заговорил Иван Семенович. – Иван Клюкин еще Врангеля кончать будет. Юденича кончил, теперь барону очередь подошла. Правду я говорю, Феня? – обратился он к жене.

– Пойдем, пойдем, Ваня! – взмолилась Феня и закинула руку мужа на свое плечо.

С другой стороны ему помог Макарыч. Олег и Яшка шагали сзади.

Они вошли все в подъезд, и Иван Семенович, поднявшись с помощью своих спутников до площадки первого этажа, присел на ступеньку лестницы передохнуть.

– Если б не белые генералы, я бы сейчас разве такой был? – говорил он. – Я здоровущий, как бык… За всю жизнь ни разу не болел. Работа литейщика известная, а мне хоть бы что. Крепкий был… А вот сдал. На Архангельском фронте простыл. Воспаление легких, а теперь, говорят, чахотка. Я докторам не верю. Врут. Все от недостатка питания… А эта сволочь лук украла. Подумать только – тридцать головок!..

Иван Семенович утомился говорить. Он посидел молча несколько минут, переживая свое горе, и сказал слабым голосом:

– Ну, пошли!

И снова с помощью Макарыча и жены Яшкин отец, с трудом передвигая ноги, поднялся на лестничную площадку следующего этажа и здесь опять присел на ступеньку, чтобы сделать необходимую передышку.

Макарыч посмотрел внимательно на Олега и тихо спросил:

– Вы с какого этажа, молодой человек?

– Он с шестого, – ответил Яшка за гимназиста. – Рядом с нами.

– Тогда вы его доведите до самой квартиры, а я вас покину. Мне людей нужно на ночное дежурство определить.

Макарыч, стараясь не смотреть на Феню, ушел, а Иван Семенович, с большим усилием произнося каждое слово, говорил:

– Кто в Октябре Зимний брал? Иван Клюкин.. И с Юденичем воевал. Шкуры не жалел… Для тебя, Яшка, не жалел. Слышишь? Чтобы ты другую жизнь увидел… А ты все озорничаешь. Матку не слушаешь, сорванец… Вот Врангеля кончим, будем жить, как цари. Снова пироги есть начнем. А Капустиных к ногтю! Антисоветская гнида! Это он Митьку подучил лук своровать…

– Он, он! – захлебываясь, подтвердил Яшка. – Митька спер. Я ему зубы начищу!

– Стрелять сукиных сынов! И чего только Ленин церемонится! Без них воздух чище. Кто не работает, тот не ест. А Капустин в три горла жрет. Нашел теплое место. Гнать его, паразита, надо…

Иван Семенович закашлялся. В груди у него хрипело и клокотало. Жена, отвернувшись, незаметно смахнула слезы. Яшка, преисполненный сострадания, смотрел на отца раскрыв рот.

– Капустин спит и во сне видит, как бы на меня в гробу полюбоваться. Не дождется… Шалишь!

– Ваня! – умоляюще сказала жена. – Не надо. Вредно тебе.

– Что ты меня хоронишь? Вредно! Иван Клюкин еще Врангеля кончать будет… Обязательно!

Олег уже был не рад, что неожиданно угодил в помощники. Если инвалид будет сидеть на каждой площадке и вспоминать украденный лук, пройдет целый час, пока они доберутся до шестого этажа. Старуха может заснуть. Тогда ее не добудишься.

Гимназист высказал свои опасения Фене. Женщина тоскливыми глазами посмотрела на него.

– Господи, как же я с ним одна управлюсь! Вы уж не уходите, молодой человек. Да и стучаться вам не к чему, старушку зря беспокоить. У нас переспите. Места хватит.

Феня вытерла слезы. Олегу стало жаль ее.

– Хорошо, – согласился он. – Я не уйду!

Чем выше поднимался по лестнице Иван Семенович, тем дольше он отдыхал на ступеньках, больше кашлял и меньше говорил. И когда инвалид наконец добрался до своей квартиры, он, обессилев окончательно, плашмя упал на кровать.

– Ну, слава богу! Долезли! – сказала обрадованная Феня и взбила подушку, для мягкости, чтобы лежать мужу было приятнее и спокойнее. – Теперь ты у меня и на шаг за дверь не выйдешь. Лежи и спи.

– Душно мне, – простонал Иван Семенович. – Воздуху не хватает.

– Все окна настежь отворены… Не привередничай, Ваня!

Квартира у Клюкиных была большая и неплохо обставленная. Иван Семенович занял ее по декрету, когда бывший владелец сбежал к Юденичу.

Феня уложила Олега на балконе. Там лежал полосатый соломенный матрац, а накрыться она дала солдатскую шинель мужа, старую и сильно потертую.

Гимназист с наслаждением вытянул усталые ноги и уснул.

Среди ночи его едва растолкала Феня:

– Молодой человек! Из комиссариата пришли. У Капустиных обыск делают, понятых нужно. Никто идти не хочет. Врагов наживать кому приятно? Макарыч вас велел позвать…

Плохо соображая, зачем его зовут и куда, невыспавшийся Олег пошел за Феней в соседнюю квартиру. Здесь на кухне сидел человек в кожаной тужурке и разговаривал с Макарычем. Возле плиты стоял лысый невысокий мужчина в нижней сорочке и шлепанцах на босу ногу. Митькина мать сидела на подоконнике с убитым видом. Она чувствовала свою обреченность.

– Вот, товарищ Грошев, привела понятого, – сказала Феня человеку в кожаной тужурке и представила Олега.

– Ну, что же. Теперь ведите, гражданин Капустин, показывайте свою квартиру. Открывайте дверь!

– Я буду жаловаться в совдеп! – закричал Капустин. – Не имеете права!

– Не ори! – строго оборвал Грошев. – Доставай ключ! Или сейчас же выломаем дверь. Товарищи, раздобудьте топор.

Капустин сдался. Жена подала ему кофейник. Он вытащил припрятанную связку ключей и дрожащими пальцами вставил один из них в замочную скважину.

– Это все Клюкины гадят! От ихней зависти терплю несчастья.

Капустин открыл дверь, и Грошев вошел в комнату. Сзади шагали понятые.

– В следующей кто живет?

– Никто! – глаза Капустина воровато забегали по сторонам.

Грошев подергал закрытую дверь.

– Открыть!

По щекам Капустина катились слезы. Он загремел ключами и открыл дверь в просторную комнату, где почти не было никакой мебели.

– Ого! – весело воскликнул Грошев.

Олег увидел: в переднем углу на подстилке спокойно спала свинья, удивительно розовая и чистая. Услышав шум, она вскочила, приветливо хрюкнула и подняла морду на вошедших.

– Имею полное право! – закричал Капустин. – Мое дело, не хочу водиться с кроликами. Выращиваю поросенка, и никого это не касается.

– А чем кормите? Вы работник детской столовой.

– Свой паек ей отдаю. Не имеете права! Нет доказательств!

– Сегодня в восемь утра свинью сдать в столовую. По акту. Сейчас его составим. Подписку от вас возьмем.

Грошев достал из портфеля бумагу. А Феня погладила свинью и воскликнула с восхищением:

– До чего же она розовенькая и аккуратная. Прямо картинка! Ничего не скажешь, воспитал… Не иначе, как мыл ее каждый день. У меня Яшка в сто раз грязней…

Капустину дали подписать акт. Рука его дрожала, крупные слезы капали на бумагу.

– Не могу! – визгливо закричал он и отбросил перо. – Полгода растил. Как за ребенком ухаживал. Не могу!

– Тогда придется вашего «ребенка» оставить под сохранную записку соседей, а вам пойти со мной.

Капустин торопливо подписался под актом. Свинья ласково терлась о ноги его жены и дергала ее за юбку.

– Ненаглядная ты моя! – зарыдала женщина. – Любимица!

– Ну, все, товарищи, – объявил Грошев. – Можете идти…

Олег вернулся на балкон Клюкиных. Никто его больше не тревожил, и он проснулся очень поздно. Феня возилась на кухне, жарила картошку на стеариновой свечке. Иван Семенович лежал на кровати, вытянув желтые высохшие руки поверх одеяла. Увидев Олега, он ласково улыбнулся ему.

– Спасибо тебе, парень! Намучился вчера со мной. Я раньше шесть пудов весил… Сейчас, конечно, не то, но все же тяжелый. – Он помолчал немного. – А Капустина взяли к ногтю. Свинью откормил на четыре с лишним пуда! Детишки с голоду, как мухи, мрут, а он, вишь, ветчины захотел. Такому контре пузо дороже. Если б Юденич победил, этот спекулянт нас, коммунистов, сам вешать стал бы. Это без всяких сомнениев.

Иван Семенович опустил веки. Олег сидел на табуретке возле него и думал, как бы уйти. Но только он приподнялся, инвалид открыл глаза.

– Вчера в «Красной газете» стишок был напечатан очень хороший. Люблю я стишки. Вот Демьян Бедный или Василий Князев пишут правильно. Покличь Яшку, он, кажись, дома…

Яшка, услышав свое имя, появился на пороге комнаты.

– Что надо, папаня?

– Где газета вчерашняя? Я тебе спрятать велел. Прочитай «Сын коммунара» вслух. Только звонко читай… Чтоб до сердца дошло.

– Да я тебе десять раз читал! Надоело!

– Я тебе дам «надоело»! Раз отец требует, читай! – раздался из кухни гневный голос Фени.

Яшка поначалу надулся, но газету разыскал и стихотворение Василия Князева прочитал с воодушевлением:

 
Привет и ласку ото всех встречая,
Сын коммунара спросит мать свою:
«Не понимаю. Объясни, родная,
Я мал и слаб, за что мне честь такая
В родном краю?»
И мать ответит маленькому сыну:
«К тебе горят любовию сердца
За крестный подвиг твоего отца,
Погибшего в тяжелую годину.
Стонала Русь под вражеским ударом,
Грозила смерть свободному труду…
Отец твой был солдатом-коммунаром
В великом восемнадцатом году!»
 

Иван Семенович лежал неподвижно с закрытыми глазами. Яшка перестал читать. Феня, неслышно вошедшая в комнату, молча подняла палец и приложила к губам. Олег тихо поднялся и на цыпочках вышел из комнаты.

На кухне Феня предложила:

– Я вам картошки жареной сейчас дам. Покушайте.

– Нет-нет! – торопливо отказался Олег. – Спасибо. До свидания!

Феня осторожно закрыла за ним дверь.

Письмо херсонского полицмейстера

Оставшись один, Николай Николаевич с грустью посмотрел на две пустые тарелки и направился в соседнюю комнату. Здесь вдоль стен стояли впритык друг к другу дубовые шкафы. Потемкин вынул из кармана брюк связку ключей и открыл стеклянную дверцу самого крайнего. На широких, слегка покатых полках лежали разноцветные фигурные пряники различных размеров. Каждый из них был укреплен с трех сторон воткнутыми в древесину стальными булавками. И возле каждого белела наклеенная этикетка с объяснительной надписью.

Николай Николаевич охотничьим взглядом осмотрел все полки. Его внимание привлек темно-серый пряник – носорог. Прочитав под ним этикетку, Потемкин вытянул губы дудочкой и задумался. Нерешительность его продолжалась не больше минуты. Отогнув в сторону булавки, он вынул носорога и сунул в карман. Затем, закрыв шкаф на ключ, вернулся к себе в кабинет. Отыскав нож, он принялся скоблить фигурный пряник. Твердость его не уступала кирпичу.

Николай Николаевич с сердцем отшвырнул нож и стал разогревать самовар. Вскипятив воду, он опустил носорога в кастрюлю с горячей водой. Чтобы дольше сохранилось тепло, он закутал ее шерстяной фуфайкой, а сверху накрыл подушкой и меховой шубой.

– Вся наша жизнь – пар, – задумчиво прошептал Потемкин и принялся наводить порядок в кабинете. Во время уборки письменного стола он выдвинул средний ящик и увидел письмо, привезенное Олегом.

– Бред сивой кобылы! – недовольно пробормотал Николай Николаевич и сердито задвинул ящик.

Но спрятанное письмо не давало покоя. Неудержимая сила влекла его к письменному столу.

– Чушь! Чушь! – шептал Потемкин, борясь с неодолимым желанием перечитать письмо. – Выбросить вон и забыть… Разорву – и конец.

Он достал папиросную бумагу, покрытую убористым шрифтом пишущей машинки, с твердым намерением ее уничтожить, но не удержался и вновь прочитал письмо с первой до последней строчки:

«Его Светлости Князю

Николаю Николаевичу Потемкину.

Ваша Светлость!

Прежде всего разрешите мне напомнить Вам о себе.

В ноябре 1916 года я имел счастье познакомиться с Вами в Петрограде, когда Вы изволили хлопотать по своему делу в Правительственном Сенате. Судьба случайно свела наши столь различные пути и позволила мне, скромному херсонскому полицмейстеру, оказаться далеко не бесполезным Вам. Именно через меня Вы нашли верную дорогу к Престолу, и Ваше дело, тянувшееся почти двадцать лет, было разрешено счастливо и мгновенно. Монаршим изволением Вам, единственному потомку угасающего славного рода Потемкиных, был присвоен титул Светлейшего Князя.

Я позволил себе напомнить все это Вашей Светлости не с целью добиться от Вас какого бы то ни было изъявления благодарности, а движимый исключительно чувством глубокого патриотизма. Слепой случай, дал мне однажды возможность сыграть в Вашей жизни решающую роль, и я надеюсь, что и настоящее письмо будет иметь в Вашей судьбе значение, если не большее, то столь же важное, как и незабываемая встреча с Вами в 1916 году. Пишу Вам об этом как дворянин дворянину.

Несчастная Россия наша находится на краю гибели. Уничтожены лучшие сыны Отечества – Корнилов, Алексеев, Колчак. Застрелился Каледин. Бежал за границу Деникин. Единственный оплот Белой России находится в Крыму, но и тут не все обстоит благополучно. Барон Врангель, человек нерусской крови, не пользуется достаточной популярностью. Мы живем в обстановке интриг, заговоров, политических слухов. Истинно русские люди тоскуют о подлинно верховном правителе, диктаторе, способном править Россией подобно Монарху. Тут называют десятки имен. Но, Боже мой! Какие имена! Плакать хочется! Я тотчас же подумал о Вас и назвал Ваше имя. Оно вызвало бурный восторг! Вы – единственный потомок великолепного князя Тавриды, предводителя и фельдмаршала военных сил Российских, единственно возможный преемник верховной власти в России.

Дозвольте перечислить Вам, Ваша Светлость, те пункты, кои могут служить лучшим подтверждением моих слов.

Имя Светлейшего Князя Потемкина, которое Вы носите, передаваемое из уст в уста, из поколения в поколение народным преданием, живет и поныне среди населения южной России, где сейчас формируется белая мысль, ибо великий предок Ваш недаром заслужил титул князя Таврического, благоустроив Новороссию и создав города Севастополь, Херсон, Николаев.

Все христолюбивое воинство пойдет за Вами, ибо какой русский офицер не знает славных подвигов Президента военной коллегии, Светлейшего Князя Григория Александровича!

Дворянство будет с Вами – ибо знатнейший екатерининский вельможа Потемкин был вторым дворянином в Империи после Государыни.

Крестьянство должно вспоминать с чувством глубокого благоговения и благодарности потемкинский закон о невозвращении беглых крепостных помещикам, ежели они успели уже переступить границу Новороссии.

Украинцы должны чтить память своего великого гетмана, окончательно присоединившего Украину к России.

Настоящее письмо было в проекте прочитано мною группе офицеров, поклявшихся умереть – или увидеть Вас преемником Врангеля. Ах, если бы Вы были сейчас здесь, Ваша Светлость! Мы подняли бы Вас, как знамя, и пронесли от берегов Черного моря до священных стен Кремля!

Пусть не смущает Вас отсутствие государственного опыта в делах управления империей. Время нынче такое, что даже Ваш великий предок, гениальный администратор, пришел бы в смущение, ежели не имел бы достойных помощников. К слову скажу, долголетняя беспорочная служба в должности херсонского полицмейстера наградила меня немалым административным опытом. Я лично вижу, что нужно сделать для осуществления полного порядка в империи, и берусь навести его в шесть недель.

Но это вопрос будущего. А сейчас умоляю Вас: не медлите, приезжайте в Крым. Вас здесь ожидают с нетерпением. Мою фамилию, надеюсь, Вы помните. Я известен всему городу, меня Вы найдете легко. На всякий случай, прибыв в Севастополь, бросьте открытку до востребования предъявителю трехрублевой кредитки царского образца под нумером 0037164.

Тот, кто помог Вам получить титул Светлейшего Князя.

P. S! Курьера, доставившего это письмо, следует наградить со щедростью, свойственной славному роду Вашему».

– Болван! Явно выраженный болван! – выругался вслух Николай Николаевич. – Психически ненормальный! Идиот!

Он хотел было немедленно сжечь письмо, но, перечитав несколько раз подпись, воздержался. Жаль было уничтожить курьезную бумажку, но и хранить ее опасно.

Николай Николаевич достал с верхней полки книжного шкафа книжку в сафьяновом красном переплете – «Жизнеописание и труды генерал-фельдмаршала Светлейшего князя Григория Александровича Потемкина-Таврического». Вложив между страницами письмо херсонского полицмейстера, он поставил книгу на прежнее место, а шкаф закрыл на ключ.

– Да, действительно помог, ничего не скажешь! – пробормотал Потемкин и поднял глаза на портрет в огромной золоченой раме. Великий предок, надменно сжав губы, словно с презрением смотрел на нерешительного правнука.

Николай Николаевич поднялся с кресла и, подойдя к трюмо, стал вполоборота. Он постарался придать своему лицу точно такое же надменное выражение, какое отличало его прадеда.

– А ведь похож! – радостно отметил разительное сходство Николай Николаевич и величественно расправил могучие плечи.

Но тут же он внутренне одернул себя, прошептав:

– Чепуха! Чушь! Чушь! Бред сивой кобылы!

Но чепуха настойчиво лезла в голову. Она преследовала весь вечер и мешала спокойно уснуть. Херсонский полицмейстер упорно маячил перед глазами и словно дразнил: «Светлейший, а трус! Трус! Трус!»

Единственный потомок

Николай Николаевич вспомнил первую встречу с автором странного крымского письма, происшедшую четыре года назад в Лесном, в доме подпольного адвоката, отставного капитана Сережкина. Вот тогда-то херсонский полицмейстер, высокий прямой старик с кустистыми седыми бровями, сказал ему:

– Я найду вам кратчайший путь к царскому престолу. Не смотрите, что чин мой незначителен. Я понимаю в некоторых вещах больше, нежели губернаторы и министры. У меня врожденное чувство политической погоды.

Дорогу к престолу мог открыть всемогущий Распутин, по одному слову которого возвеличивались и падали министры. Высокий, чернобородый, с сумасшедшими глазами мужик в длинной, до колен, шелковой рубахе рассеянно слушал рассказ Николая Николаевича о генеалогическом древе рода Потемкиных.

– Ошибочно предполагают, что фамилия Потемкиных происходит от слова «потемки», – почтительно говорил Николай Николаевич. – Родоначальника нашего звали Тарасием, и был он выходцем из Италии, где носил фамилию Потэнцио. У него было два сына – Иван и Илларион. От старшего, Ивана, пошла прямая линия, а от Иллариона – боковая, закончившаяся светлейшим Григорием Потемкиным. В потомстве Ивана Тарасиевича хотя и не было таких выдающихся личностей, как Григорий Александрович, но все же и Ивановичи послужили Руси и царям. При Иване Васильевиче Грозном Ивану Тарасиевичу за усердную службу отдана была Воротышинская волость в Смоленской губернии, сын его был убит при Федоре Иоанновиче в битве с татарами, а внук Андрей при Василии Ивановиче Шуйском пожалован деревнями. Прадед мой, секунд-майор Александр Потемкин, был современником Светлейшего. Дед мой, прапорщик Николай Александрович, владел пятнадцатью тысячами десятин земли в Полтавской губернии, а отец, поручик уланского полка, размотал наследство, и вот я, единственный потомок славного рода Потемкиных, влачу жалкое существование, служу скромным чиновником. Двадцать четыре года добиваюсь присвоения титула, и все безрезультатно… Все средства истратил на адвокатов. Последний отказ Сената был мотивирован весьма странно: «Светлейший князь Григорий Потемкин умер бездетным, посему просьба признана неосновательной». Но кровь потемкинская течет в моих жилах! Отнять этого никто не может!

Херсонский полицмейстер тут подал пальцами таинственные знаки Николаю Николаевичу, указывая не то на высокие шевровые сапоги Распутина, не то на персидский ковер под ногами. Потемкин не понял. Аудиенция окончилась.

…Через два дня всемогущего фаворита пристрелили и утопили в проруби. Но просьба о возвращении титула, написанная рукой убиенного, все же дошла до престола. И царица Александра Федоровна, имевшая ученую степень доктора философии, в этой последней просьбе «святого великомученика» увидела сокровенный смысл. Через несколько дней на всеподданнейшем докладе премьер-министра появилась высочайшая резолюция «Быть по сему», и Николай Николаевич Потемкин получил долгожданный княжеский титул. Но проведение царского указа задержалось некоторое время в Сенате, и опубликование в «Правительственном Вестнике» состоялось лишь 25 февраля 1917 года (№ 6127), а через два дня пал трон Российской монархии.

Двадцать четыре года хлопотал надворный советник Николай Николаевич Потемкин о присвоении ему утерянного поручиком уланского полка титула, добился успеха и только два дня носил громкий титул светлейшего князя, да и то лишь на бумаге. Было стыдно и обидно, что так нескладно все получилось, и огорченный Потемкин никому не рассказывал о запоздавшей монаршей милости, А когда пришли к власти большевики и стали поспешно переводить князей и графов на тюремный паек, Николай Николаевич был несказанно рад своей мудрой предусмотрительности. Разговоры – серебро, молчание – золото! Как хорошо, что он сумел вовремя помолчать! Скромность – лучшая добродетель человека!

Однажды на случайном допросе комиссар милиции спросил Николая Николаевича, задержанного во время уличной облавы:

– Что-то ваша фамилия, гражданин, больно мне подозрительна! Случаем, вы не из старых аристократов будете?

Сердце Потемкина замерло, но он нашел в себе достаточно мужества ответить с ироническим презрением.

– У меня знакомый дворник есть по фамилии Романов. Если бы он к вам попал, то вы его, наверное, за царскую родню приняли бы. Стыдитесь, товарищи, и не оскорбляйте честного советского бухгалтера.

О жизнь! О превратности судеб человеческих! Двадцать четыре года стремиться к титулу княжескому, достигнуть его – и так позорно предать свою голубую кровь! Трус! Трус! Предатель!

Николай Николаевич не мог уснуть. Хотя оконная рама и была открыта, он задыхался от духоты. Пошаливало больное сердце.

Черт бы побрал херсонского полицмейстера! За каким дьяволом прислал он это дурацкое письмо? «Преемник Врангеля!» Чушь! Чушь! Надо разорвать бумажку и выбросить всякую ерунду из головы. И не думать о ней больше. Никогда! Заснуть!

Но сон упорно не приходил. Николай Николаевич вспомнил себя маленьким карапузом в бархатной курточке и коротких штанишках. Потеряв в детстве мать, он рос полусиротой. Потом была гимназия, а после – однообразная надоедливая служба-в канцелярии. И долгая, мучительная борьба за титул. Она сожрала не только все деньги, но даже любовь к синеглазой курсистке, будущей акушерке. Николай Николаевич решил жениться лишь князем и, конечно, только на княжне или графине. С этим намерением он дожил до пятидесяти лет одиноким бобылем. И сейчас вокруг не было никого: ни родных, ни близких.

Двадцать четыре года голодать, нуждаться, отказывать себе во всем, жить одной мечтой о княжеском титуле, как о великом счастье… И вот где же оно, это счастье? Может быть, сейчас эта синяя птица хочет прилететь к тебе? Может быть, счастье лежит в шкафу между страницами заветной книги?

Чушь! Чушь!

И вовсе не чушь! Скромный московский бухгалтер Петлюра стал главою правительства на Украине. Черная кость и красная кровь! В твоих жилах течет голубая! Хоть раз в жизни будь смелым и решительным, каким был твой великий предок! Дерзни!

Чепуха!

А дьявол-искуситель соблазнял, нашептывал на ухо: трус! Боишься! Костька, слесарь, зять дворника, катается сейчас в графской машине, стал комиссаром. Вот он не трус. А ты, голубая кровь, белая кость…

– Боже мой! – простонал Николай Николаевич, сжимая ладонями виски. – Что за проклятая чертовщина лезет в голову! Что за чертовщина!

Он уже знал: сна не будет. Лежал с открытыми глазами и смотрел на золоченую раму портрета, освещенную лунным светом. По улице, подпрыгивая на булыжниках, прошла грузовая машина, и дом задрожал. Где-то вблизи тревожно надрывался милицейский свисток, Николай Николаевич долго прислушивался. На душе было неспокойно.

Черт их знает, еще придут да найдут письмо. И велит Костька расстрелять. И прихлопнут, как муху. Вот жизнь! Уничтожить эту чепуху разве?

Но вылезать из-под одеяла не хотелось.

А в Крыму, судя по рассказам Олега, настоящий рай. Свободная торговля. Крупчатка. Сало. Дешевая баранина. Даже шоколад можно купить. Старая, милая, прекрасная жизнь!

Николай Николаевич спустил босые ноги с кровати. Прожито полвека. Сколько еще осталось? За что он цепляется? Потемкин посмотрел на кастрюльку, прикрытую подушкой, и с отвращением прошептал:

– Вор!

Утренний свет падал в окно. Николай Николаевич открыл книжный шкаф и вынул томик в красном сафьяновом переплете. Присев к окну, вновь прочитал письмо херсонского полицмейстера. Потом сидел в задумчивости с раскрытой книгой на коленях. Страницы, между которыми только что хранилось письмо, привлекли его внимание. Он много раз читал эту книгу – сборник воспоминаний о своем великом прадеде – и хорошо помнил записки французского графа де Линя, совершившего вместе с князем Потемкиным и Екатериной, Второй историческое путешествие по Днепру. Но и сейчас он увлекся и читал с наслаждением яркие строки, отмеченные печатью беспристрастия.

«Светлейший князь Потемкин – самый необыкновенный человек, которого я когда-либо встречал. С виду ленивый, он неутомимо трудится, он пишет на колене. Чешется пятернею, вечно валяется в постели, но не спит ни днем, ни ночью. Каждый пушечный выстрел, нимало ему не угрожающий, беспокоит его потому уже, что может стоить жизни нескольким солдатам. Трусливый за других, он сам очень храбр: он стоит под выстрелами и спокойно отдает приказания. Весьма озабочен в ожидании невзгоды, но веселится среди опасности и скучает среди удовольствий. Несчастный от слишком большого счастья, разочарованный во всем. Ему все скоро надоедает. Угрюм, непостоянен, то глубокий философ, гениальный администратор, великий политик, то десятилетний ребенок. Он воображает, что любит бога, а сам боится дьявола, которого считает сильнее и могущественнее самого Потемкина. Одною рукою он делает условные знаки женщинам, которые ему нравятся, а другою набожно крестится. То, воздевши руки, стоит перед образом богоматери, то обнимает своих любовниц. Императрица осыпает его своими милостями, а он делится ими с другими. То играет день и ночь, то не берет карт в руки. Любит дарить, но не любит платить долгов. Страшно богат и постоянно без гроша. С генералами он говорит о богословии, с архиереями о войне. Манеры его то отталкивают, то привлекают. Он – то гордый сатрап Востока, то любезнейший из придворных Людовика XIV. Под личиною грубости он скрывает очень нежное сердце. Воздержан, хотя кажется жадным. Вечно грызет ногти, яблоки или репу. Легко переносит жару, постоянно толкуя о холодных ваннах, и любит морозы, кутаясь в шубы. Он появляется то в рубашке, то в мундире, расшитом золотом по всем швам; то босиком, то в туфлях с бриллиантовыми пряжками; без шляпы, без фуражки, как я видел его даже под выстрелами, то в рваном халатишке, то в великолепном камзоле, в звездах и лентах, с портретом императрицы, осыпанным бриллиантами, служащими мишенью для неприятельских пуль.

Сгорбленный, съеженный, невзрачный, когда остается дома, он горд, прекрасен, величествен, увлекателен, когда является перед своими войсками, точно Агамемнон в сонме эллинских царей…»

– Агамемнон… Агамемнон!.. – повторил Николай Николаевич.

Он закрыл глаза и ясно увидел своего великого прадеда в роскошном бархатном камзоле, в звездах и лентах.

– Господи, благослови! – воскликнул Николай Николаевич и вдруг ощутил в теле необычайную легкость.

В комнате сразу стало светло. Это первые лучи солнца ворвались в окно и, отразившись в зеркале, бросили мягкий отсвет на портрет в золоченой раме. Светлейший князь Григорий Александрович Потемкин строго смотрел на правнука и, казалось, одобрительно подмигивал кривым глазом.

* * *

Бесповоротно решив ехать в Крым, Потемкин стал готовиться в далекую дорогу. Он понимал, что задуманное путешествие будет трудным и далеко не безопасным. После некоторых размышлений он решил уговорить гимназиста вернуться в Севастополь. Юноша, благополучно добравшийся из Крыма в Петроград, будет незаменимым спутником. Николай Николаевич, почти не выезжавший за всю свою жизнь из столицы, побаивался предстоящего путешествия. Кто знает, что теперь делается в провинции! Спокойнее и приятнее ехать вдвоем, особенно с человеком, обладающим драгоценным опытом при переходе линии фронта.

Утром Потемкин, как и обычно, отправился на службу в отделение государственного байка. Бухгалтерская работа была неутомительной в те годы, но паек выдавали скудный, и для увеличения его Николай Николаевич занимал еще вторую должность в учреждении, находившемся по соседству, всего через три дома. Придя в банк, бухгалтер оставлял на письменном столе касторовую шляпу, а сам исчезал на часок-другой «проведать» второе место работы.

– Вы сегодня, должно быть, именинник! – сказала сослуживица, заметив перемену в лице Потемкина.

– А что?

– Да какой-то вы сияющий!

– Картошку достал, – поспешно сообщил Николай Николаевич, – выменял очень удачно на сломанный бинокль.

С этого примечательного утра для бухгалтера Потемкина кончилось беззаботное существование. Все вещи и события приобрели теперь особую значимость. Каждое услышанное слово доходило до его сознания не сразу, как было раньше. Во всех поступках окружающих людей он старался увидеть их истинные намерения. Кто знает, с какой целью ему подсунули именно сегодня заполнить анкету с девяносто шестью вопросами! Вряд ли это случайное совпадение. Нет ли здесь подвоха?