Текст книги "Гибель Светлейшего"

Автор книги: Николай Анов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

Судьба писем

Шаланду швырнуло на берег огромной волной. Толчок бросил Розочку на Олега, и вдвоем они упали возле скрипача. Пена прибоя кипела вокруг лодки, яростно свистел ветер, и шум наката заглушал крики и ругань Никифора. Рыбаки выскочили на берег, торопливо разматывая цепь. Пассажиры, подобрав багаж, прыгали с борта прямо в воду. Олег, примостив вымокший чемодан с письмами на плечо, выскочил первый и угодил под волну. Холодная волна, ударив гимназиста в спину, вытолкнула его на берег.

Розочка чуть не погибла при высадке. Девочку с головой накрыла кипящая морская пена. Спас ее Олег. И тут все подивились: девочка, отлично державшаяся во время шторма, когда миновала опасность, потеряла сознание. Ее долго приводили в чувство.

О спутниках, ехавших во второй шаланде, пассажиры вспомнили, очутившись на берегу в полной безопасности.

– Если не ушли в Румынию, значит – сыграли в ящик, – угрюмо сказал Никифор.

Рыбаки остались на берегу. Пассажиры гуськом потянулись в город. До него было верст пятнадцать, как определяли одесситы, не меньше.

– Будем держаться вместе, – тихо сказала Олегу Розочкина мама. – Я не знаю здесь остальных.

Должно быть, с подобным предложением она обращалась уже к скрипачу. Музыкант отделился от мужчин и задержался, разговаривая с Розочкой. Компания незаметно разделилась на две группы. Первая, в которой были армяне, ушла вперед, вторая – с женщинами – несколько поотстала и плелась сзади.

Шли медленно, поднимаясь узкой тропинкой в гору, потом спускались в овраг, переходили мелкую речку, прыгая по скользким камням, и наконец, миновав колючий кустарник, выбрались на хорошую дорогу.

– Если бы вы меня не подхватили, я бы утонула, – сказала Розочка Олегу. – Я долго жила на море, а не умею плавать. У меня плохое сердце, врачи мне запретили купаться.

– А меня выучили за полчаса. Мальчишки бросили в пруд и заставили переплыть на другой берег. Я чуть не потонул, а все же научился…

– Вам на какую улицу нужно? – спросила Розочка.

– На Большефонтанную.

– Это недалеко от нас. Вы долго в Одессе пробудете?

– Не знаю.

Розочкина мать, Фира Давыдовна, шагавшая впереди, разговаривала со скрипачом о музыке. Она увлеклась и говорила очень громко. Вероятно, ее голос и привлек внимание красноармейского патруля. Яркий лучик фонарика сверкнул в руке военного, преградившего дорогу путникам.

– Стой! Ни с места! Кто идет?

– Свои, товарищи! – спокойно ответила Фира Давыдовна и подошла к патрульным.

– Документы! – коротко приказал человек в кожаной тужурке, подозрительно оглядывая футляр скрипача.

– Документов нет. Проводите к начальнику!

– Я и буду сам начальник.

– Вы? Очень хорошо. Я приехала из Крыма на лодке. Моя фамилия Рубинчик.

– Рубинчик ты или Бубенчик, я не знаю. Есть оружие?

– Нет.

– Обыскать!

– Да вы что, с ума сошли! – закричала Фира Давыдовна. – Не смейте дотрагиваться до моей дочери. Я жена командарма Подобеда.

Электрический фонарик осветил пылающее гневом лицо Фиры Давыдовны.

– Ну, айда за мной!

Четырех путников повели под конвоем мимо виноградника, в сторону от дороги.

«Чемодан! – с ужасом подумал Олег. – Надо его выбросить!»

Но осуществить это намерение ему не удалось: красноармейцы шагали рядом и зорко следили за арестованными.

Синий табачный дым густой пеленой плавал в маленькой сторожке. Тускло светила без стекла керосиновая лампа. Караульный начальник, опираясь спиной о стену, раскачивался на табуретке.

Фира Давыдовна заметила телефонный аппарат, висевший на стене, и оживилась:

– Соедините меня с губвоенкомом.

Голос ее прозвучал повелительно, и караульный начальник взялся за ручку телефона. Он крутил долго, с ожесточением, но никто на звонок не отзывался.

– Ну, добре, – согласился он, – может, вы Рубинчик, а это что за люди?

– Это – моя дочь, а это попутчики.

– Вы знаете их?

– Мы вместе садились в Тендре на одну лодку к контрабандистам, – уклончиво ответила Фира Давыдовна.

– Документы!

– Меня знает вся Одесса! – гордо выпятил грудь скрипач. – Я Ксендзовский. Вторая скрипка оперного театра.

Олег, дрожа от волнения, достал свою метрику, сфабрикованную Сергеем Матвеевичем накануне отъезда из Севастополя.

– Что в футляре?

– Что еще может быть в футляре? Не понимаю! Конечно, скрипка.

– В чемодане?

Олег молчал, беспомощно переводя взгляд с караульного начальника на Розочку и Фиру Давыдовну.

– Осмотреть!

Музыкант сам извлек скрипку из футляра и тронул жалобно запевшие струны.

– А в середке тут ничего не спрятал? – подозрительно спросила кожаная тужурка.

– Я не сумасшедший, чтобы портить инструмент! Пожалуйста, смотрите, сколько вам угодно, только осторожнее. Это не телега и не ружье, а музыкальный инструмент.

– Открой чемодан!

Плоский ключик никак не входил в замочную скважину. Пальцы Олега дрожали. Сейчас найдут письма и расстреляют. Волнение гимназиста заметили все. В Розочкиных глазах, похожих на фиалки, отразилось сострадание. Она умоляюще взглянула на мать, словно прося защиты. Но лицо Фиры Давыдовны вдруг сделалось холодным и непроницаемым.

– Кузьменко, открой! – небрежным тоном приказал начальник.

Кожаная тужурка выхватила ключик из рук Олега, и замочек слабо щелкнул. Ноги гимназиста подкосились. Ему захотелось сесть.

– Бельишко тут, – говорил Кузьменко, выкладывая на стол ветхое тряпье. – Может, еще что спрятал?.. А?

Все было тщательно пересмотрено. Фира Давыдовна, накинув пенсне на нос, сама проверила вещи. Но, не найдя ничего подозрительного, стала на сторону Олега и решительно взяла его под свою защиту.

– Товарищу можно верить, – сказала она. – Я беседовала с ним в лодке и знаю, чем он дышит. Это наш человек.

Потрясенный Олег, не веря своим глазам, складывал в чемодан белье. Гимназист узнал лукавые руки Сергея Матвеевича, уничтожившие письма беженцев. «Он меня спас», – подумал Олег с благодарностью и вспомнил высокого седого старика, вручившего на пристани карандаш с таинственным письмом. А вдруг еще начнут обыскивать? Холодные мурашки снова поползли по спине Олега. Но опасения его оказались излишними.

Караульный начальник опять накручивал костяную ручку телефонного аппарата, и на этот раз не без успеха. Ему удалось соединиться с губвоенкомом. Розочкина мать взяла трубку.

– Товарищ Тарас? Узнаете? Это совсем хорошо! Буду очень благодарна.

Через полчаса возле сторожки прогудел автомобиль, и Фира Давыдовна, заняв место рядом с шофером, посадила в машину Розочку, Олега и скрипача Ксендзовского.

– Если вам поздно и неудобно сейчас являться к вашим знакомым, – шепнула Розочка, – вы можете остановиться у нас. Я скажу маме. Хотите?

– Хочу.

– У нас большая квартира. Вы нас нисколько не стесните.

Розочка наклонилась к матери и, получив согласие, довольным тоном сказала:

– Мамочка говорит: пожалуйста, сколько угодно!

Скрипача высадили неподалеку от театра. Машина снова помчалась по неосвещенным улицам и, сделав два-три поворота, остановилась возле большого каменного дома.

Розочка говорила правду: в большой квартире Фиры Давыдовны жила только одна черноглазая седая старушка. Она широко раскрыла объятия.

– Фирочка! Розочка! Живы! Вы живы! Как болело мое сердце!

Морковный чай с сахарином пили в столовой. Сверкала белизной свежая скатерть. Старинные часы на мраморном камине отбивали мелодично секунды. В чистой высокой комнате было уютно, тепло и спокойно. Недавнее путешествие по морю в шаланде контрабандиста Никифора показалось Олегу далеким сном.

После чая Розочка рассказала гимназисту про своих родителей. Отец ее, старый революционер, два раза был в ссылке и бежал из Сибири за границу. Сейчас он командует красными войсками.

– Мама работала в Крыму в подполье, – с гордостью сказала Розочка. – Она знает иностранные языки. А у Врангеля много французских и английских солдат. С ними работать очень опасно. Могли подослать предателей. Мама держала конспиративную квартиру и писала листовки на иностранных языках. Мы каждый день дрожали. Ночью было страшно… А сейчас так хорошо! Никого не надо бояться. Можно говорить о чем угодно. В Одессе наша власть! Советская! Пусть здесь боятся белые. Я их ненавижу! Они хотят задушить революцию, но это им не удастся.

Олег молчал. Он понимал: Розочка красная, она за революцию и за Ленина. Кто такой Ленин, гимназист толком не знал. В белогвардейских газетах его называли немецким шпионом. Покойный отец тоже его ненавидел и все время говорил маме, что Ленин погубит великую Россию. Он уговаривал ее бежать к Деникину, спасаться от большевиков и чрезвычаек. А мама сказала, что ей бояться нечего. Они спорили целый день и целую ночь, а утром отец, злой и бледный, поехал с Олегом на вокзал.

Чувство осторожности подсказало гимназисту, что с Розочкой не следует говорить про отца. Не надо говорить и про Павлюца и про таинственный карандаш. Лучше всего молчать и слушать. Олег вспомнил грека Згуриди. Его повесили за коммунизм. Так было написано крупными буквами на плакате. Значит, он тайный революционер. Почему же он обманул мешочников?

Хотелось, чтобы Розочка рассказала про Ленина и коммунистов. В сердце Олега в последнее время закрадывались сомнения: не врут ли белые газеты? Им можно было не верить, но неужели отец мог говорить неправду?..

Розочка не стала рассказывать о Ленине. Она взяла с этажерки толстый альбом в плюшевом переплете и нашла фотографическую карточку пышноволосого веселоглазого студента, снятого возле бамбуковой тумбочки. На другом фотоснимке тот же мужчина в косоворотке, но уже с курчавой бородой и без пышной шевелюры, утерял прежнюю веселость в глазах и был задумчив.

– Это и есть мой папочка! – воскликнула девочка, сияя глазами-фиалками. – Правда, очень красивый?

Она готова была рассказывать об отце бесконечно, но на пороге комнаты вдруг появилась Фира Давыдовна.

– Роза, надо ложиться спать. Нашего гостя мы устроим в столовой на диване. Тетя ему уже постелила. Идите, Олег, ложитесь.

Гимназист заснул сразу же, едва растянулся на прохладной простыне, пахнущей нафталином. Проснулся он поздно. Его разбудил луч солнца, перекочевавший с подушки на лицо. Фиры Давыдовны не было дома. Розочка, засучив рукава, занималась на кухне стиркой. Она отжимала белье и складывала в эмалированный таз. По обнаженным худеньким рукам девочки хлопьями сползала мыльная пена.

– Вы засоня! – закричала она, скручивая упругим жгутом выстиранную сорочку. – Смотрите, сколько я белья настирала!

Веселая и проворная Розочка напоила Олега чаем и накормила кукурузной лепешкой. Гимназист стал прощаться.

– Я могу вас проводить, если хотите, – предложила девочка.

– Спасибо. Я один найду.

Но девочка быстро переоделась. Они вышли из дому и зашагали по залитым солнцем улицам города. Розочка болтала без умолку. А Олег хмуро слушал ее и поминутно ощупывал карандаш в кармане. Предстоящий визит на Большефонтанную к неведомому Сергею Сергеевичу Павлюцу его смущал. Гимназист мысленно повторил: «Иван Михайлович просил помочь доехать до Петрограда».

Розочка довела гимназиста до дома, где жил Павлюц.

– Вот это тридцать четвертый дом по Большефонтанной. Если вы недолго здесь пробудете, я могу вас подождать в сквере. На той скамеечке.

– Хорошо. Я скоро!

Павлюца дома не оказалось. Об этом Олег узнал от немолодой красивой женщины с заплаканными глазами, открывшей ему дверь.

– А когда он придет?

– Никогда! – ответила она и вдруг закрыла лицо руками. – Его арестовали ночью…

Олег потоптался в передней, поклонился плачущей женщине и вышел в большом смущении на лестницу. Путь в Петроград был закрыт.

По расстроенному лицу гимназиста Розочка догадалась о неудаче.

– Вы так скоро! Почему? Дома никого нет?

– Да. Знакомый уехал и не скоро вернется, – соврал Олег.

– Ну, и что же?

– Я думал, он мне поможет достать пропуск и билет. А сейчас я не знаю, что делать даже.

– Вы – смешной! Мама позвонит по телефону, и вам дадут пропуск.

Девочка говорила уверенным тоном. Олег задумался. Если за Фирой Давыдовной прислали автомобиль, значит, она очень важное лицо в Одессе. Значит, она может помочь.

Розочка потолковала с матерью. Фира Давыдовна позвонила по телефону товарищу Тарасу, и всемогущий товарищ Тарас велел выдать Олегу пропуск на выезд из Одессы. И, – это было верхом счастья и роскоши, – Олегу достали билет в делегатский вагон. Он мог ехать, как командированный ответработник, со всеми удобствами, заняв место на верхней полке.

Розочка пришла проводить гимназиста на вокзал. Она принесла полбуханки хлеба и две маленьких селедки. Девочка дождалась третьего звонка. Она бежала по перрону рядом с поездом и махала носовым платком, А когда пропал из виду белый платок и исчезли глаза, похожие на фиалки, Олег отошел от окна. Он с особой остротой вновь почувствовал свое одиночество.

Последний потомок Светлейшего

Поезд пришел в Петроград в три часа ночи, но было светло, как днем. Олег, никогда не бывавший в северной столице, добрался до Лесного, когда уже взошло утреннее солнце и на пустынных, словно вымерших, улицах протянулись косые тени. По заученному адресу гимназист легко нашел дом тети Веры. Необлицованное кирпичное здание, возведенное на узком промежутке между железнодорожной насыпью и проспектом, высилось одинокой семиэтажной громадиной. До революции его окружали маленькие старинные домики. Сейчас от них остались только фундаменты, которые нельзя было употребить на дрова.

Разыскивая теткину квартиру, Олег поднялся на шестой этаж. Было еще рано, и на звонок долго никто не отзывался. Гимназист принялся барабанить в дверь кулаками. Кто-то осторожно приподнял тяжелый крюк, и в узкую щелку выглянуло сморщенное лицо старушки.

– Кто там?

– Я.

– Кто? – старушка, видимо, плохо слышала.

– Олег Девятов. Сын Марии Михайловны, она здесь живет у Веры Михайловны.

Старушка сняла дверную цепочку и пропустила гимназиста в темную прихожую, заставленную сундуками и шкафами.

– Дома Мария Михайловна?

– Сюда пройдите, на кухню. Здесь темно, не видно.

В недоумении Олег прошел за старушкой на кухню. Где же мама? Где Сонечка? Почему они его не встречают? Старушка с явным недоверием оглядывала гостя.

– А ты правда будешь сын Марии Михайловны?

– Да.

– Мария Михайловна уехала вместе с Верой Михайловной и дочкой.

– Куда уехали?

– От голода сбежали. Сонечка у них болеть начала. Доктора осмотрели – питание, говорят, нужно хорошее. Ну, они и отправились к отцу. В Крыму он, кажется.

– Давно?

– Две недели, пожалуй, будет. А может быть, три. С опаской собирались. Вначале в Курск, а потом на Украину. Ну, туда, где сейчас война идет. Я уж не знаю. Белые там, что ли!

– Наш отец умер, – растерянно сказал гимназист и опустился на табуретку.

– Умер?

– От сыпного тифа.

– Как же это так?! – всплеснула руками старушка. – А они поехали… Бедная Мария Михайловна! И Сонечку жаль. Как она по отцу скучала! Как скучала! Вот, прости господи, жизнь окаянная наступила!

В большой квартире старушка жила одна. Господа бежали, а ее, старую глухую няню, оставили стеречь дом. А какой она теперь сторож! От голода ноги распухли. Хорошо, за хлебом ходят соседские ребятишки. А то прямо умирай.

Беззубая старушка, охая и шамкая, провела Олега в комнату, где стояла заботливо закрытая белыми чехлами мягкая мебель.

– Вот здесь Мария Михайловна с Сонечкой жили. Можно тут ночевать на диване.

– Спасибо!

– Только насчет пищи – ничего в квартире нет. Ни крошки! Сама голодом сижу, – всхлипнула старушка И вытерла кулачком глаза.

– Я не хочу есть, – торопливо сказал Олег.

– Ну, так отдыхай. Места свободного много.

Гимназист снял ботинки и растянулся на мягком диване. После мучительной дороги он заснул почти сразу и проспал долго. И когда проснулся, вспомнил про таинственное письмо, запрятанное в карандаше. Надо его отнести.

Олег торопливо оделся и, предупредив старушку, что скоро вернется, вышел из квартиры. На площадке лестницы два босоногих мальчугана, рискуя скатиться по ступенькам, яростно колотили друг друга. Они мешали пройти гимназисту, и он легко разнял драчунов, освободив себе путь.

– Ты меня еще узнаешь! – сверкая глазами, кричал тщедушный парнишка в рваной рубашонке.

– Сдохнет твой отец, сдохнет!

– А твоего батьку опять в тюрьму посадят!

Если бы не Олег, ребята снова ринулись бы в атаку друг на друга. Но в эту минуту открылась дверь, и женщина закричала:

– Митька, живо домой! Не смей с этим хулиганом водиться!

– Не пойду!

– А вот я тебя сейчас ремнем!

Митька испугался ремня и юркнул в полуоткрытую дверь. А тщедушный мальчуган в рваной рубашонке сказал:

– Я ему еще зубы начищу. Вот те крест!

– Драться нехорошо, – заметил нравоучительно Олег.

– А что он ко мне лезет? Все дразнит: отец умрет… Они моего папаню ненавидят.

– Кто они?

– Капустины. Митькины отец и мать. Они контра, а мой отец рабочий, красногвардеец. Он с Юденичем воевал. И два раза раненый.

– Тебя как зовут?

– Яшкой.

– Ты все-таки с ним не дерись, Яшка! Он сильнее тебя…

– А я ловчей. Будет еще дразнить, ножиком пырну.

– Ну-ну! – сказал Олег. – Это не годится. В тюрьму тебя посадят.

– За контру не посадят!

Пока спускались по лестнице, Яшка успел рассказать о причине ссоры между его отцом и Капустиным. Жили они на одном этаже. Яшкин отец работал на заводе, а Митькин занимался спекуляцией. Яшкин отец поймал его и отвел в комиссариат. Капустина посадили в тюрьму. Он просидел почти год и вернулся домой. С тех пор Капустин ненавидел Яшкиного отца.

Олег и Яшка вышли во двор и здесь расстались. Мальчуган побежал к своим сверстникам, а гимназист вышел на улицу. Первый встречный указал ему кратчайший путь на Петроградскую сторону. Олег шел, все время ощупывая в кармане карандаш. Через час он доставит письмо по назначению и получит за это много денег. На что они ему? Что он на них купит? В Севастополе за деньги можно было достать все. А в Питере в магазинах хлеб дают даром, но по карточкам, и так мало, что весь дневной паек можно проглотить в одну секунду. Так рассказывали в вагоне петроградцы.

Желая проверить их слова, Олег нарочно зашел в булочную. Вдоль прилавка он увидел небольшую очередь. Покупатели подходили к кассирше с карточками в руках. Она быстро выкраивала маленькими ножницами талончики, а продавец, отрезав огромным ножом ломтик хлеба размером в спичечный коробок, бросал его на весы. Хлеб был сырой, черный, походил на глину. Но с каким наслаждением Олег съел бы сейчас хоть маленький кусочек этого плохого хлеба.

Гимназист покинул магазин и, глотая слюну, зашагал своей дорогой. Он нашел Пушкарскую улицу и, разглядывая номера на стенах, отыскал трехэтажный дом, указанный в адресе. Четвертая квартира находилась наверху. Поднявшись по узкой крутой лестнице, Олег остановился на площадке второго этажа перед дверью, обшитой темной клеенкой. На потускневшей, давно не чищенной медной пластинке было выгравировано славянской вязью:

«Африкан Петрович Чумин».

А пониже белела визитная карточка, пришпиленная кнопкой:

«Николай Николаевич Потемкин».

Олег ощупал карандаш и, убедившись в его целости, несколько раз подряд дернул медную ручку звонка. За дверью раздались тяжелые торопливые шаги.

– Ну, кто еще там трезвонит?

Дверь распахнулась. Олег увидел высокого, грузного, с двойным подбородком мужчину в сандалиях на босу ногу. Дымчатые от обилия седины волосы не очень старили его. В отличие от голодающих петроградских жителей, которых Олег встречал на улицах столицы, у грузного человека, стоявшего перед ним в подтяжках, с грязным полотенцем в руках, были румяные щеки. Живые черные глаза молодили его, а русые пышные усы придавали даже особую приятность розовому лицу.

– Мне надо Николая Николаевича Потемкина.

– Для чего?

– Нужно с ним поговорить.

– Ну, говорите. Я Потемкин!

– Николай Николаевич?

– Да, Николай Николаевич! Что вам надо?

Потемкин стоял на пороге и, видимо, не хотел пускать незнакомого гостя в квартиру. Но и Олег не желал вести беседу на площадке лестницы.

– У меня есть к вам важное письмо. Я должен передать его.

– Письмо? От кого?

– Я вам расскажу. Только не здесь.

– Зайдите, – подумав, сказал Потемкин и недружелюбно оглядел гимназиста.

Он посторонился, и Олег прошел через прихожую в кабинет хозяина. Здесь на большом письменном столе, на развернутой газете, возвышалась маленькой пирамидой картофельная шелуха. Рядом была привинчена мясорубка и стоял эмалированный таз с водой. Николай Николаевич занимался приготовлением ужина. Рукава сорочки у него были закатаны выше локтя.

– Давайте ваше письмо!

Олег вынул из кармана карандаш и протянул Потемкину.

– Вот, оно здесь. Внутри.

– Внутри?!

Хозяин с явным недоверием смотрел на гостя.

– Да, да, внутри! Его надо осторожно расколоть на две половинки.

Николай Николаевич нахмурился, молча достал перочинный нож и, найдя чуть заметную линию склейки, легко расщепил толстый карандаш. Вместо графита в нем находилось письмо, написанное на папиросной бумаге и искусно накрученное на тончайшую проволочку.

Сдвинув густые поседевшие брови, Потемкин сосредоточенно читал убористые строчки, напечатанные на «Ундервуде». Лицо его то бледнело, то краснело. Вначале Олег наблюдал за ним, а потом принялся разглядывать комнату. На турецком низком диване, превращенном в постель, валялись ржавые клещи, шляпа и грязная сорочка. Над письменным столом, заменявшим и кухонный, висел в золоченой овальной раме портрет екатерининского вельможи в напудренном парике. Возле железной печки в грязной куче бумажного хлама и мусора валялась растерзанная книга в кожаном переплете. Черная паутина свисала клочьями в четырех углах.

– Кто вам дал это письмо? – Николай Николаевич подозрительно разглядывал Олега. – И где именно? При каких обстоятельствах?

– Письмо дал высокий седой господин на Графской пристани в Севастополе, когда я садился на пароход. Я не знаю его фамилии. Он был в светлом костюме.

– Что он вам сказал?

– Он сказал, что вы дадите мне пятьсот рублей золотыми монетами, как только получите это письмо.

– Дурак он! Юродивый! Осел! Я картофельную шелуху жру, чтобы не подохнуть с голода… А ой – пятьсот! Золотом! Болван!

Лицо Потемкина побагровело от гнева. Двойной подбородок задрожал.

– Ничего я вам не дам! Слышите? Ничего! Зарубите на носу!

– Слышу.

Николай Николаевич швырнул письмо в ящик письменного стола и, не обращая внимания на гимназиста, принялся мыть в эмалированном тазу картофельную шелуху.

– Ну, что же вы не уходите? Что вы здесь торчите?

– Я пойду, – покорно ответил гимназист, но не пошевелился. Ему хотелось рассказать о своем горе и одиночестве.

– Я вам ни копейки не дам. Ни копейки! И даже этой дрянью не накормлю! – Потемкин показал картофельную шелуху на огромной розовой ладони. – Слышите? Не надейтесь!

– Слышу.

Заправив картофельную шелуху в мясорубку, Николай Николаевич ожесточенно завертел ручку. Олег вздохнул и поднялся со стула.

– Прощайте.

Хозяин проводил незадачливого гостя до прихожей, открыл перед ним дверь и мгновенно захлопнул ее.

– Кажется, с обыском. Милиция!

Они стояли, затаив дыхание, в прихожей и слушали тяжелые гулкие шаги, раздававшиеся за дверью.

– Назад спускаются, – облегченно вздохнул Николай Николаевич, вытирая рукавом капельки пота, выступившего на лбу.

Окончательно успокоившись, он отправился один на разведку. Тревога оказалась ложной. Милиция ошиблась подъездом. Обрадованный Потемкин поспешил вернуться в свою квартиру.

– На всякий случай еще подождем минут десять, – сказал он. – Лучше им на глаза не попадаться. Береженого и бог бережет.

– Я не тороплюсь.

– Ну, идите сюда!

Они снова прошли в комнату, и Олег опустился на тот же стул.

– Вы из Крыма давно приехали? – спросил Потемкин уже не столь суровым тоном.

– Сегодня утром.

– Ну, как жизнь там?

– Ничего.

– Хлеб есть?

– Есть. Дорогой только.

– А сало?

– И сало есть. Тоже дорогое.

– И все открыто продается?

– Конечно. За деньги…

– Замечательно!

– Для тех, у кого деньги есть.

– Деньги – это тлен. В Петрограде и с деньгами с голоду подохнешь! – вдруг рассердился Потемкин. – Поживете тут, увидите. У вас родители здесь?

– У меня никого нет. Я один.

– К кому же вы приехали тогда?

– Здесь жила мать с сестрой. Но они уехали.

– И родственников нет?

– Нет.

– Да ведь вы же здесь пропадете с голоду!

– Пропаду.

– Ну, хорошо, сегодня, предположим, я вас накормлю картофельной шелухой. А завтра вы что будете есть?

– Не знаю.

– Это мне нравится. Кто же тогда знает?

Олег молчал. Что он мог на это ответить?

– А остановились вы где?

– В Лесном. У тетки.

– А вы сказали, что у вас родных нет?

– Она тоже уехала. В квартире одна нянька осталась. Глухая старуха.

Потемкин с любопытством и сожалением смотрел на близорукого гимназиста в очках.

– Сколько вам лет?

– Шестнадцать. Скоро будет!

– Ну, что же, поужинаем вместе. Расскажите мне про Крым, пока я поджарю картофельные котлеты.

Николай Николаевич топил железную печку плотными листами, вырванными из валявшейся на полу книги, и готовил ужин. Олег рассказал про смерть отца во время отступления деникинцев, про встречу с Грозой-Волынским, про «Бюро частной связи», про Севастополь, про морское путешествие на шаланде Никифора, про Одессу.

Потемкин слушал с жадным вниманием.

– Но вы же настоящий герой! – воскликнул он, когда Олег закончил свой рассказ.

– Я хотел скорее пробраться к матери.

Хозяин разделил котлеты из картофельной шелухи на две равные порции и протянул гостю обе тарелки:

– Выбирайте любую!

– Мне все равно, – сконфузился Олег.

Никогда еще гимназист не ужинал с таким аппетитом. Хозяин разошелся и завершил пир настоем шиповника с сахарином. После он закурил трубку, набив ее вместо табака сушеной крапивой, и, разомлев, начал клевать носом.

Надо было идти. Олег поднялся и стал прощаться.

– Ну, что же, приходите завтра, накормлю, – подумав, пригласил Потемкин, протягивая руку гимназисту. – Только не раньше пяти часов вечера. Днем я занят, хожу на службу.

– Спасибо, – поблагодарил Олег, надевая фуражку. – Я приду.