Текст книги "Гибель Светлейшего"

Автор книги: Николай Анов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

Дух царя Соломона

Ярко светит луна. Снова тихо на пустынной дороге. Все едут молча, и каждый думает свою думу про себя. Олег вспоминает, как упал застреленный Цыбуля и как кричала его жена. Юноше становится тоскливо. Он ощупывает револьвер Фиры Давыдовны. Все пули в обойме – он ни разу не выстрелил.

С обеих сторон дороги тянутся убранные поля. Под голубым лунным светом они кажутся серебряными. В траве по обочинам торопливо, словно перегоняя друг друга, стрекочут кузнечики. Прислушиваясь к ним, Василий Иванович возвращается к мыслям о Чуме. Как просто было воевать с немцами и австрийцами. Каждый солдат знал, в какой стороне находится враг. А вот сейчас он может сидеть с обрезом в любой хате и незаметно продвигаться к Святополю.

Василий Иванович придержал коня, доехав до развилки дороги.

– Стой! Эта дорога на хутор Ярощука ведет. Проверить надо. Чума любит своих бойцов по хуторам прятать.

Всадники остановили лошадей, закурили. Рябоконь оказал:

– Дорогу под наблюдением держать зорко. Ждите меня здесь. Олег, айда со мной! В случае чего три выстрела дам подряд.

Василий Иванович повернул коня на левую дорогу, что поуже. Следом за ним поскакал Олег.

Глазами филина вглядывался Василий Иванович в придорожный кустарник и вдруг остановил коня.

– Кто-то тут есть! – шепнул он подъехавшему Олегу и приготовил маузер.

Гимназист заметил мелькнувший в тени силуэт женщины.

– Стой! – крикнул Рябоконь. – Стрелять буду! Кто там?

Полминуты длилось молчание. А потом из-за кустов донесся дрожащий женский голос:

– Это я.

– Кто ты?

– Параска!

– Выходи сюда!

– А вы меня не тронете?

– Выходи, тебе говорят!

Из-за кустов выбралась баба, судя по голосу, молодая.

– Ты кто такая?

– Я ж сказала – Параска.

– Почему прячешься? Что тебе тут ночью надо?

– Я так.

– Что так?

Чутье подсказало Василию Ивановичу недоброе.

– Говори всю правду!..

Параска молчала.

– Я тебе зараз развяжу язык!

Рябоконь, соскочив с коня и приблизившись к женщине, поднял маузер. Параска, увидев его черное лицо, в ужасе упала на колени и завопила:

– Ой, смилуйтесь! Все скажу… Все…

– Где живешь?

– На хуторе Ярощука. Наймитка я. Ярощук послал караулить. Люди у него прячутся. Третий день живут.

– Сколько их?

– Четверо.

– Бандиты?

– Ни. Господа московские. Два мужчины, две барыни.

– Офицеры?

– Цивильные.

– Не врешь?

– Святой крест!

– Чего же они прячутся?

– Гадают по ночам, куда бежать лучше.

– А еще кто есть?

– Павло Ярощук, хозяйка его, дитки…

– И больше никого?

– Никого.

– Собак на хуторе много?

– Есть.

– Садись сзади меня! – Василий Иванович прыгнул на лошадь. Стараясь не шуметь, он гнал коня рысью. Параска, продолжая дрожать от страха, держалась за его спину. Следом скакал Олег. Не доезжая хутора, Рябоконь остановился.

– Вот что, Параска, иди теперь и привяжи собак. Только смотри, пикнешь слово лишнее, шлепну тебя, как муху.

– Ой, боже ж мой!

Баба поспешно исчезла в темноте.

– Она нас не обманет? – спросил Олег, дрожа от волнения и прохлады.

– Побоится.

Переждав минут десять, Рябоконь сказал:

– Поехали. Не шуми только.

Параска не обманула, собак она закрыла в сарай, Василий Иванович обошел дом со всех сторон и потрогал входную дверь. Она была на запоре. В крайнем окошке светился через щелку огонек. Рябоконь вначале прильнул глазом сам, а потом предложил Олегу:

– Глянь-ка! Не пойму, чем они занимаются. Молятся, что ли? Дело темное!

В узкую щелку ставней хорошо была видна чистенькая комната. За столом сидели четыре человека – двое мужчин и две женщины. Они сидели, положив руки на стол, в застывшей позе, неподвижно и прямо, словно каждый проглотил аршин.

– Они спят, – прошептал Олег.

Василий Иванович потрогал засов ставни, он легко подался – с внутренней стороны закреплен не был.

– Отсюда возьмем! – шепнул Рябоконь. – Раму вышибем. Там поленья возле крыльца валяются. Поищи не шибко толстое.

Олег принес березовое полено. Василий Иванович вытянул осторожно засов и бесшумно открыл ставни. Вооружившись поленом, он изо всей силы ударил по крестовине рамы. Со звоном посыпались стекла, и в ту же минуту Рябоконь взобрался на подоконник и через распахнутое настежь окно прыгнул в комнату.

– Руки вверх!

– Дух, дух! – закричала молодая дама и сбросила пенсне с носа, похожего на клюв совы. Глаза ее засияли счастливым блеском. Но через секунду взгляд их потух, бледное лицо исказилось от ужаса. Она откинулась на спинку стула и стала медленно сползать на пол. А седая старушка, сидевшая напротив, широко раскрытыми глазами смотрела на черное лицо Василия Ивановича и беззвучно шевелила тонкими губами, силясь что-то сказать.

– Руки вверх!

Два господина, очнувшись от неожиданности, покорно повиновались. Они избегали глядеть на чернокожего человека в необыкновенном одеянии, влетевшего бомбой в комнату через окно.

– Оружие есть?

– Нет.

– Предъявить документы! Кто такие?

В эту минуту хозяин хутора Ярощук, слегка приоткрыв дверь, увидел Рябоконя и, осеняя свою грудь мелкими крестиками, в страхе попятился назад. Но Василий Иванович направил на него маузер.

– Стой! Стрелять буду! Иди сюда!

Ярощук перестал креститься и, робко озираясь, переступил порог.

– Хозяин?

– Да.

– Это что за люди? Откуда?

– Проезжие. Попросились ночевать.

Мужчина с бакенбардами, как у Пушкина, торопливо вынул из бумажника удостоверение и протянул дрожащей рукой:

– Я присяжный поверенный. Это моя жена. Это сестра жены. Это ее муж, профессор. Дело в том, что моей супруге врачи прописали берег Черного моря. Мы вчетвером едем в Одессу…

– На чем едете?

– Видите ли, нас высадили из поезда, вагоны заняли под раненых.

– К Врангелю бежите?

– Боже сохрани!

– А это что на столе?

Василий Иванович подозрительно разглядывал большой лист белой бумаги. На нем вразбивку были нанесены крупные буквы.

– Шпионская азбука?

– Помилуйте! Самый обыкновенный алфавит.

– Алфавит? Грамоте по нему профессор обучался? А?

– Уверяю вас… Это, если хотите знать… Ну, игра.

– По ночам игрушками занимаетесь? – Василий Иванович угрожающе поднял маузер. – Сознавайся, гад! Шпион? Зачем азбука? Говори, а не то отправлю в духонинский штаб!

– Я объясню! – поправляя на носу очки, залепетал профессор, лысый тощий старик с мешками под глазами. – Мы занимались спиритизмом. Это такое учение, которое к политике не имеет решительно никакого отношения.

– Азбука зачем?

– Я сейчас объясню все, гражданин комиссар. Видите вот это блюдце?.. На нем нарисована стрелочка. До вашего прихода мы сидели, положив на него пальцы, и вызывали дух царя Соломона. Блюдце бегает по этой карте, затем останавливается, стрелка указывает букву, мы записываем и таким образом получаем ответы от величайшего библейского мудреца… Я чувствую ваше недоверие. В наш сугубо материалистический век это закономерно. Но великий русский химик Бутлеров, выдающийся английский физик Оливер Лодж были убежденными спиритами…

Рябоконь вспомнил спиритов в пьесе Льва Толстого «Плоды просвещения» и опустил маузер.

– Олег! Останешься здесь караулить этих малахольных буржуев. На обратном пути я заеду. Чека разберется, что это за спириты. Смотри в оба, чтобы из комнаты никто ни шагу. Ясно?

– Ясно.

Василий Иванович дорожил временем. Он выпрыгнул в окно и через минуту мчался к своему отряду, оставленному на развилке дорог.

А Олег прикрыл оконную раму с разбитым стеклом и уселся на стул возле дверей. Он держал в руке маленький револьвер Фиры Давыдовны так, чтобы его видели пленники. Перепуганные внезапным появлением чернокожего комиссара и неожиданным арестом, они смотрели на часового почтительно, а на револьвер с опаской.

Когда прошел первый страх, мужчины, заговорили между собой по-французски.

– Говорите по-русски, – строго сказал Олег. – Или молчите. Вы – арестованные.

– Пожалуйста! Пожалуйста! – профессор помолчал немного и нерешительно, нащупывающим голосом спросил: – А может быть, вы разрешите нам провести один спиритический сеанс в вашем присутствии?

Олег не стал возражать. Ему любопытно было посмотреть, как люди разговаривают с духом царя Соломона.

Спириты уселись за стол, положили пальцы на блюдечко. Они сидели долго, блюдечко не двигалось. Гимназисту стало скучно и захотелось спать.

Но вдруг профессор, сверкая стеклами очков, воскликнул:

– Двигается, двигается! Пишите…

Блюдечко бежало по бумаге. Господин с бакенбардами следил за стрелкой и называл буквы. У Олега прошел сон. Он с интересом наблюдал за блюдечком. Оно вдруг опять остановилось.

– Присутствие постороннего человека имеет влияние, – сказал господин с бакенбардами. – Боюсь, что ничего не получится.

– Несомненно! – вздохнул профессор и недружелюбно взглянул на Олега.

Спириты прекратили сеанс. Женщины расположились на кровати, профессор прилег на диван, господин с пушкинскими бакенбардами составил рядом три стула и тоже пристроился поудобнее. Олег зорко наблюдал за арестованными. Они мирно дремали и никаких злых намерений не обнаруживали. Гимназисту стало скучно, он зевнул несколько раз, прислонился к стене и заклевал носом.

Медленно тянулась ночь. Пленники спали. Олег боролся со сном. Его одолевала дремота. Временами он вздрагивал, словно от толчка, и крепче сжимал рукоятку револьвера, ощупывая на ней ровный ряд зарубочек. А потом перестал и вздрагивать, погрузившись в сладчайший сон…

* * *

– Чертова кукла, я зараз тебя убью! – орал Рябоконь, – Где эти буржуи?

Олег со сна ничего не соображал. Взбешенный Василий Иванович дал ему звонкую оплеуху, гимназист едва устоял на ногах.

– Упустил, слепая ворона! Ты не часовой, а гнида! Что глаза вылупил! Чека тебя расстреляет теперь, сонная тетеря! Доверили ему, сукину сыну!

Рябоконь бушевал. Он готов был растерзать нерадивого караульщика. Олег глотал слезы обиды. Он хотел бы провалиться сквозь землю от стыда. Коммунисты смотрели на него подозрительно и недружелюбно. И только седой рабочий попытался защитить:

– Брось, товарищ Рябоконь! С кем беды не бывает? Парнишка молодой, притомился. А ты его в контры… Пожалеть надо.

…Отряд коммунистов на рассвете скачет в город. Впереди мчится чернокожий комиссар в необычном одеянии. Он отогнал бандитов. Чума не принял боя.

Все в отряде радуются благополучному концу экспедиции. Только Олег никак не может прийти в себя. Прожитая ночь кажется ему кошмарным сном.

Анархия – мать порядка

Пока отряд доскакал до города, Рябоконь успел успокоиться. Он отказался от намерения передать Олега в чека. Но и прощать такое разгильдяйство, – часовой заснул на посту! – никак нельзя. Прежде чем распустить отряд, остановившийся возле конного двора, Василий Иванович нарочно зловещим голосом объявил во всеуслышание:

– Олег Девятов! В десять утра ко мне в ревком! – сделал небольшую паузу и добавил: – Лошадей, седла и оружие сдать! И по домам, товарищи!

Василий Иванович вздремнул часа два и в обычное время пришел в свой кабинет. На столе он увидел папку с бумагами «На подпись» и заклеенный конверт с надписью:

«Тов. Рябоконь. Лично».

Председатель ревкома извлек письмо. Он читал его стиснув зубы. Строчки прыгали перед глазами.

«Василий Иванович! Я хочу попрощаться с Вами. Я уезжаю ночным поездом вместе с тов. Грозой-Волынским. Он поможет мне стать настоящей актрисой. Это мое стремление. Вам оно должно быть понятно, и Вы меня не осудите. Я не знаю, как сложится моя жизнь, может быть, я еще пожалею о своем поступке. Но сейчас я должна уехать. Так будет лучше для всех нас. Простите меня и прощайте. Письмо разорвите. Желаю Вам всего хорошего. Н.

P. S.! Роль Отелло Вам удалась. Поздравляю».

Василий Иванович перечитывал записку, вглядываясь в каждую букву. Кто-то настойчиво стучал в дверь. Он не слышал. Вошла секретарь.

– Вы назначили прийти товарищу Девятову. Он пришел.

Рябоконь не ответил. Секретарь впустила Олега в кабинет, а сама вышла. Гимназист молча ждал. Так прошло несколько минут. Василий Иванович поднял на него затуманенные глаза и тоже молчал.

– Вы мне велели прийти, – сказал Олег, переминаясь с ноги на ногу.

Рябоконь молчал.

– Вы меня извините, Василий Иванович! Я накануне всю ночь не спал. К спектаклю пришлось скамейки чинить. Гвозди ржавые, гнутся, и пила совсем тупая. Ей-богу, ни минуты не соснул. А в воскресенье, сами знаете, какой день был…. Вы меня простите, пожалуйста.

Олег не знал, какие еще доводы привести в свое оправдание, и умолк. Василий Иванович убрал письмо в конверт и тихо сказал:

– Наташа уехала. Совсем.

– Куда?

– В Москву. С режиссером.

– С Сергеем Матвеевичем?!

– С ним. Он ее бросит, конечно.

Губы Рябоконя дрогнули, он встал и подошел к окну. Василий Иванович пристально смотрел на крышу клуба «Маяк революции», словно Наташа могла сидеть на ней.

– Мне можно идти?

– Иди! – Рябоконь не повернулся.

По щекам его катились слезы. Он не заметил, как Олег вышел из кабинета.

Над клубом «Маяк революции» кружились голуби. Василий Иванович любил их с детства, и сейчас, наблюдая за полетом белокрылых птиц, освещенных ярким солнцем, он вдруг почувствовал зависть к босоногому мальчугану, бегавшему по крыше с длинной палкой.

Чьи-то голоса, настойчиво гудевшие за дверью в канцелярии, заставили его оторваться от голубей. Он повернул голову и вдруг увидел ночных спиритов с хутора Ярощука.

– Ради бога, простите нас, мы только на одну секунду! – заговорил профессор, поблескивая стеклами очков. – На вокзале нам не продают билетов без пропусков, а комендант их не выдает, требует разрешения чека, а чека посылает в резком. Не откажите в любезности, товарищ председатель…

– Умоляем вас! – воскликнула молодая полная дама в пенсне. – Мы так измучились за эту дорогу! Помогите нам!

– Мы едем в Одессу… На Черное…

– Знаю! – отрубил Рябоконь. – Документы.

Пораженные спириты переглянулись. Они по голосу узнали чернокожего комиссара. Господин с бакенбардами торопливо вынул из бумажника удостоверение и с некоторой опаской положил на стол перед Василием Ивановичем.

Рябоконь, не читая бумажки, наложил резолюцию:

«Выдать четыре пропуска».

– Премного вам благодарны!

И спириты, пятясь и раскланиваясь, покинули кабинет председателя.

Олег в это время шагал по улице, залитой солнцем. Он ожидал грозы, а дело кончилось совсем благополучно. Все это благодаря белокурой Наташе. Она уехала с Сергеем Матвеевичем, а Василий Иванович обиделся и совсем забыл про ночную историю с бежавшими буржуями. Кто теперь будет вести драмкружок в клубе? И почему Сергей Матвеевич ничего не сказал о намерении покинуть Святополь? Почему он уехал потихоньку?

Олег вспомнил случайно подслушанный разговор Грозы-Волынского с Наташей. Она просила Сергея Матвеевича увезти ее за границу. Значит, они уехали не в Москву, как думает Рябоконь.

Проходя мимо укома комсомола, Олег завернул к Розочке. Девушка ждала его прихода. Она приветливо улыбнулась и, сгорая от нетерпения узнать, как отогнали Чуму, вопросительно подняла брови.

– Ну, воевал? Рассказывай.

– Потом.

Чтобы переменить тему разговора, Олег сообщил последнюю новость:

– Сегодня ночью Наташа уехала вместе с Грозой-Волынским.

– Значит, убежала? Можно было ожидать. Буржуйка.

– Почему убежала?

– Раз никому, ничего не сказала, значит, убежала.

От Розочки Олег направился в уком партии к ее матери, чтобы возвратить револьвер. Он заблаговременно вынул патроны, и Фира Давыдовна решила, что юноше пришлось стрелять ночью.

Она внимательно посмотрела на него и ласково сказала:

– Ты получил боевое крещение. Оставь себе его на память от меня. Для защиты революции он тебе пригодится еще не один раз.

Олег густо покраснел. Надо сказать, как он опозорился сегодня ночью на посту часового, но язык не поворачивался. Он поблагодарил Фиру Давыдовну за подарок и поспешил уйти.

На душе было омерзительно. Олег чувствовал себя обманщиком. Какой позор предстоит ему пережить, когда Розочка и мать узнают правду обо всем.

На другое утро Олег пошел в ревком. Он не знал, о чем будет разговаривать с Василием Ивановичем, но ему казалось, что только Рябоконь может ему помочь снять с души пятно обмана.

Председателя не было в кабинете. В канцелярии жена Василия Ивановича с тревогой говорила двум сотрудницам:

– Я его характер изучила. Может целый год не притронуться, но если только разрешит себе…

Два дня в кабинете председателя ревкома сидел заместитель и принимал посетителей.

Слух о том, что Рябоконь «разрешил», распространился среди коммунистов и дошел до Розочкиных ушей.

– Вот уж не понимаю, – сказала девушка Олегу. – Василий Иванович герой, имеет орден Красного Знамении и вдруг из-за какой-то дряни.

– Значит, он очень любит Наташу.

– Что значит «очень»?

– Ну, как Отелло любил Дездемону.

– Она буржуйка, а не Дездемона. А он коммунист и вовсе не Отелло. Вообще я считаю, это нечестно с его стороны так поступать.

Когда Розочка говорила о честности, Олегу хотелось поскорее уйти. Рядом с нею он сознавал свое ничтожество. Его мучила совесть. Он обманщик, лжец, трус. Ему хотелось вернуть револьвер Фире Давыдовне. Он недостоин такого подарка.

А город в те дни жил своей обычной будничной жизнью. Розочка работала в укоме комсомола и учила грамоте старушек в школе ликбеза. Служащие ходили к девяти часам на службу. В клубе шла профсоюзная конференция. А неподалеку, за рекой, бродили вооруженные банды, но к городу приблизиться не решались. Слухи о них просачивались разноречивые: одни уверяли, что это готовит нападение батька Ангел, другие имели подозрение на Катюшу.

Святопольские коммунисты и рабочие выходили по вечерам на охрану города. В эти неспокойные прохладные ночи Олег тоже стоял в карауле с австрийской винтовкой и думал о себе, о Розочке, Грозе-Волынском, Наташе и Рябоконе.

Нападения банды атамана Ангела ожидали с вечера, но ночь прошла спокойно. Наступило утро, и жители вздохнули с радостным облегчением. Как обычно, обыватели потянулись на базар и, как обычно в воскресный день, базарная площадь была запружена возами с сеном.

День был яркий, солнечный, и ничто не предвещало грозы и бедствия. В самый разгар базарного оживления, ровно в полдень, после того как в пожарный колокол на каланче ударили двенадцать раз, вдруг гулко лопнул выстрел. И по этому сигналу с каждого воза словно ураганом сдуло сено, и пулеметы, вытянув тонкие шеи, застрекотали во все стороны.

В один миг обезлюдела базарная площадь. По улицам мчались тачанки. Пронеслась на вороном коне золотоволосая всадница с обнаженным клинком. Горбун Алеша с помощью Шарика поспешно сдирал красный флаг, пламеневший над домом, где помещался ревком. Через минуту вместо него взвилось знамя, расшитое серебряными буквами: «Анархия – мать порядка!» Увидев этот символ новой власти, обыватели не очень изумились. Они уже успели привыкнуть к частой смене правительства. В Святополе это был шестой по счету переворот после падения царизма.

Грабеж города начался сразу. Горбун торопился побыстрее собрать и вывезти трофеи. Отряды катюшинцев растеклись шумными ручейками по всем улицам, а донесшийся со стороны Соборной площади малиновый звон колоколов оповестил местных евреев о начавшемся погроме.

– Сейчас убили дочь вдовы Брайне, – сообщила Фире Давыдовне страшную новость прибежавшая соседка. – Что себе переживает бедная вдова, так это один ужас! Она сойдет с ума.

Соседка, схватившись за, голову, убежала, а Розочка вдруг закричала:

– Они уже идут по нашей улице!

Олег, прибежавший к Фире Давыдовне через десять минут после того, как над Святополем взвилось черное знамя анархии, решил умереть, но защитить Розочку от погромщиков. Он взглянул в щелку ставни и увидел толпу, вооруженную дубинками, кольями и топорами. Юноша почувствовал противную слабость в коленях и даже закрыл глаза.

– Бежать некуда, – спокойно сказала Фира Давыдовна, но подбородок ее вдруг задрожал. – Олег, задви…

Она не закончила и бессильно опустилась на стул. Розочка бросилась к ней и обняла за шею.

Шум и крики толпы нарастали. Казалось, это приближалась морская волна. Вдруг кто-то оглушительно забарабанил в ворота. Ломая в палисаднике кусты сирени, погромщики пробирались к окнам. Кто-то швырнул кирпичом в закрытую ставню.

Фира Давыдовна вздрогнула и поднялась.

– Розочка и Олег, – тихо сказала она, – возьмите револьверы и станьте у печки.

Она поцеловала дочь в глаза. Олег увидел, как дрожали руки Фиры Давыдовны, разглядывавшей наган. Розочка побелела, словно полотно.

– Они убивают только евреев, мама? – спросила она строгим голосом.

Фира Давыдовна молчала.

– Мама, я тебя спрашиваю!

– Ах, какое это имеет значение?.. Они уже пробрались во двор…

– Нас убьют сейчас?

– Розочка!

– Я не хочу, чтобы меня убивали как еврейку. Слышишь, мама? Я хочу жить!

Фира Давыдовна молчала. Из сеней доносились глухие удары топора. Олег вспомнил грохот наката морской волны на одесском берегу.

– Я хочу жить! – повторила Розочка, глядя в одну точку.

Олег слышал, как погромщики выбивали дверь в прихожей.

– Зачем ты меня не пустила на фронт, к отцу!..

– Молчи, Розочка!

– Я бы лучше погибла за советскую власть. А сейчас не хочу.

– Они уже в прихожей!

Фира Давыдовна подняла наган. Оглушительный выстрел заставил вздрогнуть Розочку и Олега. За дверью шарахнулись и заорали. В ответ загремели винтовочные выстрелы. Зазвенели разбитые стекла окон. С потолка посыпалась штукатурка.

– Тащи солому! Нехай жиды сгорят живыми!

– Может, лестницу к стене поставить и – оттуда? – спрашивал голос.

Фира Давыдовна, Олег и Розочка стреляли беспрерывно, не целясь. Входная дверь затрещала, готовая вот-вот слететь с петель.

Розочка закрыла глаза. Девушка вспомнила, как она прыгала из шаланды в воду. Она хотела, чтобы темная тяжелая волна сейчас снова накрыла ее с головой. Розочкины нервы не выдержали. Она выронила револьвер и, теряя сознание, упала на пол. И в эту минуту Олег, следивший в щелку ставни за всем, что происходило на улице, закричал неистовым голосом:

– Николай Николаевич! Спасите! Николай Николаевич!

Олег не ошибся. По улице мимо дома Фиры Давыдовны действительно проходил Потемкин, с ужасом наблюдавший картину грабежа. Гимназист узнал его по высокому росту, могучим плечам и по хорошо знакомой шляпе.

Николай Николаевич, услышав голос Олега, остановился в сильном изумлении. Не веря своим ушам, он смотрел на закрытые ставни. Затем он что-то сказал своему чернобородому спутнику, и они оба кинулись во двор, вызвав среди погромщиков явное замешательство.

– Друзья! Что же вы делаете? Образумьтесь! – кричал Потемкин, хватая катюшинцев за локти.

А чернобородый старик в кожаной фуражке, похожий на цыгана, вырвав из плетня увесистый кол, орал во все горло:

– К чертовой матери отсюда! Вон! Чтоб духу не было! Этой мой дом! Катюше скажу, негодяи!

Впалые щеки коневода горели багровым румянцем. Глаза сверкали. Он задыхался от гнева и едва сдерживался, чтобы не ударить погромщика, державшего топор. Но тот виновато улыбнулся и забормотал примирительно:

– Ей-богу же не знали, гражданин ветеринар. Извиняйте! Айда, ребята!

Катюшинцы быстро покинули двор. Потемкин и Евстафий Павлович вошли в дом, наполненный зловещей тишиной. Олег не сразу открыл им дверь в комнату.

– Это вы, Николай Николаевич?

– Открывай, открывай! Я!

Розочка лежала без сознания на полу. Фира Давыдовна стояла возле нее на коленях. Смочив носовой платок нашатырным спиртом, она приводила дочь в чувство.

– Неожиданная встреча! – воскликнул Потемкин, увидев бледного, перепуганного насмерть Олега.

Он плохо верил своим глазам.

– Ты как здесь?

– Спасите их! – вместо ответа прошептал гимназист, показав на Розочку и ее мать. – Умоляю вас! Я боюсь, они опять придут.

– Пока мы здесь, никто не придет.

И тут Олег заметил зеленую ленточку на шляпе Потемкина.

– Вы… зеленый?!

– Да. Потом расскажу обо всем. Меня чуть не убили тогда, во время налета. Я насильно мобилизованный. Не забудь, я теперь доктор! – шепотом закончил Николай Николаевич.

Морщинки прорезали лоб Олега. Он старался что-то понять, но так ничего и не понял.

Пряхин посмотрел на Фиру Давыдовну, приводившую Розочку в чувство, и сказал Потемкину:

– Вы бы оказали помощь. А мне здесь делать нечего. Я покурю во дворе.

– Да-да, безусловно. Я сейчас.

Фира Давыдовна, увидев на шляпе Потемкина зеленую ленточку, нахмурилась:

– Можете не беспокоиться. Я сама приведу дочь в чувство. Обойдусь без вашей помощи.

– Вот и хорошо! Все равно у меня нет никаких медикаментов.

– Вы фельдшер?

– Собственно говоря, врач.

– Врач?! И вам не стыдно служить у этих негодяев?

Но Олег решительно выступил на защиту Потемкина.

– Фира Давыдовна! Да он же насильно мобилизованный! Это Николай Николаевич, про которого, помните, я вам рассказывал. Мы вместе ехали из Петрограда.

– А-а… Тогда простите меня, пожалуйста. Я сейчас в таком состоянии, что ничего не соображаю.

– Господи! Боже мой! – зашептал Потемкин. – Да я не знаю, как от этих мерзавцев отделаться. Случайно самого не расстреляли. Ей-богу! Три раза на волоске от смерти был.

Розочка наконец очнулась и приподняла голову.

– Успокойся, моя девочка. Все кончилось благополучно, – Фира Давыдовна с нежностью гладила дочь по голове.

Поверив Олегу, она уже не смотрела на Потемкина, как на врага, и даже рассчитывала на его помощь.

Николаю Николаевичу приятно было чувствовать себя в роли спасителя, а еще приятнее было поговорить с умной, образованной женщиной.

Пока Потемкин разговаривал с Фирой Давыдовной, коневод курил во дворе, сидя на узкой скамеечке. Омерзительная картина погрома, столкновение с катюшинцами и пережитое волнение вызвали сильнейшее сердцебиение. Евстафий Павлович закрыл глаза. Никогда ему еще не было так плохо, как сейчас.

«Неужели это конец? – вяло думал коневод. – Что же будет со Светлейшим?».

Он прилег на скамейку и положил ладонь на грудь, где билось сердце.

Внезапный шум на улице, сопровождаемый криками и выстрелами, заставил коневода очнуться. Он приподнялся и сел, прислушиваясь к винтовочным залпам. Шум нарастал. Где-то вблизи застрочил пулемет.

Евстафий Павлович с усилием приподнялся, опираясь на кол. Медленным шагом он подошел к забору. По улице мчалась обезумевшая от страха разношерстная толпа, преследуемая по пятам всадниками в шлемах. Коневод схватился руками за забор. Ему показалось, что он видит сон: по улице на серебристо-белом коне, размахивая обнаженной сверкающей шашкой, мчался всадник в черной кавказской бурке с красной звездой на шлеме.

– Светлейший! – простонал Евстафий Павлович. – Забира!

Коневод хотел выскочить на улицу и бежать вслед за похитителем, но в эту минуту из сеней выскочил взволнованный Потемкин.

– Красные! – завопил Николай Николаевич испуганно и вместе радостно. – Красные занимают город!

– Здесь Забира! – задыхаясь от волнения, крикнул Евстафий Павлович. – Теперь он от меня не уйдет!

Острая иголочка кольнула сердце Пряхина, и он поспешил сесть на скамейку.