Текст книги "Гибель Светлейшего"
Автор книги: Николай Анов
Жанры:
Прочие приключения
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)
5
Если бы Дукаревича при аресте обыскали, у него нашли бы не менее двадцати тысяч почтовых марок, зашитых в потайных карманах нижнего белья. По ценам, опубликованным в американской газете, он заработал свыше трехсот тысяч долларов.
И филателист решил. Не стоит дальше испытывать судьбу, надо срочно возвращаться домой. Он наметил перейти фронтовую линию в девяти верстах выше железнодорожного моста на Ишиме, против песчаного острова. По рассказам сведущих людей, именно здесь по ночам белые солдаты переходили на сторону красных, а красные к белым.
Дукаревич сильно продрог, пролежав в прибрежных кустах до глубокой ночи. Осенний ветер забирался за воротник, за обшлага, дул в уши, словно иголками, колол лицо. Зубы филателиста отбивали мелкую дробь. Ему хотелось выпить горячего крепкого чаю или хотя бы закутать шею пуховым платком. Он мечтал о мягкой постели, о жарко натопленной комнате.
Но кругом яростно выл ветер, от реки несло пронизывающей до костей сыростью, а временами начинал моросить противный холодный дождь.
Дукаревич взглянул на часики со светящимся циферблатом.
– Пора!
Крадучись, он пробрался к реке, снял сапоги, привязал их к спине, а резиновую сумку с марками на голову и, согнувшись, вошел в воду. Дно было каменистое и мелкое. Надо было идти прямо шагов сорок, а потом взять влево. Так учил местный житель. Потом нужно плыть через глубокое место саженей шесть, не меньше, пока ноги не достанут дна, и идти до песчаной косы. На острове следует отдохнуть и дальше вплавь добираться до противоположного берега.
Еще вчера Дукаревич начертил подробный план своего путешествия по реке. Он знал, где именно нужно войти в воду, в каком месте вылезти на мель и в каком на противоположный берег. Но легко было рисовать стрелки в блокноте, отмечая крестиком и кружочками условные пункты.
Очнувшись в ледяной воде, Дукаревич не смог сразу сообразить, верное ли направление он взял. Не слишком ли круто повернул влево? Песчаный остров может оказаться в стороне.
Такие мысли тревожили Дукаревича, когда он шел, передвигая с трудом ноги. Одежда его промокла насквозь, тело закоченело, но филателист, забыв о себе, думал только о марках в потайных карманах нижнего белья. Хотя карманы из резины (предусмотрительный Питер Мак-Доуэлл предвидел всякие неожиданности), но проверить их надежность филателисту до сих пор не пришлось. Он больше надеялся на герметически закупоренную фляжку в резиновой сумке, привязанной к голове.
Дукаревич шел на цыпочках. Черная, как деготь, вода доходила ему до подбородка. Теперь приходилось двигаться вплавь. И филателист поплыл, осторожно работая руками.
Детство его прошло на берегу большой реки. Мальчишкой он переплывал Вислу в два конца. Переплыть днем через Ишим для Дукаревича, даже в одежде, ничего не стоило. Но сейчас, ночью, Он плыл в неизвестность, спереди и сзади находились враги. Кто знает, как встретят его на том берегу? Вдруг начнется обстрел, и тогда Питеру Мак-Доуэллу долго придется ждать своего компаньона.
Плыть в намокшей тяжелой одежде было трудно. Дукаревич сильно устал, пока добрался до песчаного острова. Нащупав дно ногой, он приободрился. Переправа шла по намеченному плану, и это успокаивало. Дукаревич растянулся на мокром песке около пня, пустившего обильные ветви, и подложил под голову сапоги. Самое главное сейчас – хорошо отдохнуть. Ночь была туманная, филателист чувствовал себя в безопасности. Неожиданно три выстрела прогремели со стороны белых. Красные не ответили. Снова наступила тишина. Дукаревич поправил сапоги под головой, устраиваясь поудобнее, но в это время явно послышался чей-то вздох. Филателист замер.
«Здесь кто-то есть, я не один», – подумал он в гнетущем неведении. Кто же находился рядом – красный или белый? Может быть, дезертир переходит в стан врагов? А, возможно, просто местный житель. Тогда неопасно.
Два человека лежали рядом, их разделял широкий пень спиленного тополя. Иногда они слышали затаенное осторожное дыхание друг друга. Минуты казались бесконечными.
– Ты что, дезертир? – не выдержал наконец неведомый сосед.
Дукаревич обрадовался – тягостное молчание нарушилось.
– Дезертир.
Снова наступило мучительное безмолвие. Филателисту было ясно, что теперь все зависит от второго вопроса и ответа. Белый? Красный?
И он почувствовал радостное облегчение, вспомнив, что есть еще третья сторона, нейтральная.
– Дезертир, – повторил он громче.
– Откуда? – раздался в темноте осторожный, нащупывающий вопрос, и Дукаревичу почудилось, что его сосед вынул нож.
– Зеленый! – прошептал филателист. – Зеленый!
Опять наступила тягостная пауза. Собеседник или сомневался или обдумывал услышанный ответ.
– Плохо это, братишка, – сказал он наконец. – Но не мне судить тебя. Время не такое. По совести…
Снова в темноте загремели выстрелы со стороны белых, и опять красные не ответили.
– В какую сторону пробираешься?
– К красным, – осторожно ответил Дукаревич.
– Ну, что же, это хорошо! – одобрил хрипловатый голос, и филателист догадался, что имеет дело с красноармейцем.
Прошла еще минута в молчании.
– Тогда какой же ты зеленый? – недоумевая, заговорил красноармеец. – Если дезертир и идешь к красным, то выходит, что ты самый настоящий белый?
Дукаревич ответил не сразу.
– Я не признаю ни красных, ни белых. Я зеленый, потому что не хочу воевать. И не буду.
– Ты что, баптист? Сектант? Филателист молчал.
– Я у одного евангелиста на квартире стоял, – задумчиво сказал красноармеец. – Те тоже против убийства… Чудаки! Словно нам кровь нужна. Мы и воюем-то только для того, чтобы людям равную жизнь предоставить… Да чтобы никогда войны не было.
Филателист почувствовал – опасность миновала. Но как быть дальше? Он сказал, что пробирается к красным, и угадал удачно. Но что делать теперь? Как отвязаться от красноармейца? И почему он сидит ночью на острове посреди реки? Для чего он здесь? Кого ждет?
Целый ряд вопросов возник у Дукаревича, но ни на один он не находил ответа.
– Ты, друг, крой прямо через протоку. Держи все время правее. Тут скоро мелко будет, – дружелюбно посоветовал красноармеец.
– Ладно, – ответил Дукаревич. – Передохну. Устал я очень.
– Это правильно! Отдыхай. Я бы вот закурил, да боязно. А курить до смерти охота.
Они лежали молча. Дукаревич заподозрил: не нарочно ли его пережидает красноармеец? Но тот, очевидно, знал свое дело и свои точные сроки.
– Ну, прощай, браток, – сказал наконец красноармеец, и филателист увидел его полусогнутую фигуру, спускающуюся к воде.
Красноармеец обернулся, махнул рукой и поплыл вниз по течению. Через несколько секунд голова пловца пропала в темноте.
И тогда Дукаревич решил взять последнее препятствие. Он снова привязал сапоги к спине, а резиновую сумку к голове, вошел в воду и поплыл на левый берег, стараясь не производить шума. Течением его сильно сносило. В темноте невозможно было определить, какое расстояние еще оставалось плыть. Несколько раз он старался нащупать дно ногами, но безрезультатно, место было глубокое. Дукаревич терял силы. Тяжелая, намокшая одежда гирей тянула ко дну. Стало ясно: если через пять-десять минут он не сможет стать на ноги, наступит конец.
«Тону», – подумал Дукаревич, теряя сознание.
Но в эту секунду раздались выстрелы и пули звонко защелкали по воде. Ноги Дукаревича неожиданно нащупали твердое, усыпанное галькой дно. Глубоко вздохнув, он набрал полную грудь воздуха и погрузился в воду. Почти минуту он пробыл на дне, потом осторожно высунул голову. Выстрелы гремели где-то с правой стороны. Филателист простоял в реке целый час и, когда стихло, стал пробираться к берегу. Он ступал медленно, едва передвигая ноги. Зубы его выбивали дробь, но холода он теперь не ощущал. Страх смерти заставил забыть обо всем, даже о марках. Дукаревич шел сильно согнувшись, но с каждым шагом дно становилось более мелким. Теперь его легко можно было заметить с берега.
«Или – или», – подумал филателист, выпрямляясь во весь рост и на ходу отвязывая висевшие за спиной сапоги. Сейчас, он знал, решалась его судьба. Если его кто-нибудь видит, значит, конец. На таком коротком расстоянии убьют наповал.
Дукаревич заспешил, но в воде было трудно передвигать ноги. В руках он нес сапоги и, словно защищаясь, держал их перед собой около груди. Вот остались последние два шага – и берег. Филателист поставил ноги на камень и согнул колено.
– Стой! – крикнул кто-то сбоку и нанес сильный удар прикладом ружья в бок.
Дукаревич упал и поднял руки.
– Свои, свои! – закричал он.
Правый бок филателиста ныл тупой болью. Казалось, что ему сломали ребро.
Два солдата довели его до деревни, втолкнули в погреб и закрыли дверь на замок.
6
Оставшись один, Дукаревич стал обдумывать свое незавидное положение. Скоро его поведут на допрос к офицеру. Он расскажет о себе всю правду: кто он, как попал на фронт, куда сейчас пробирается. Для проверки могут запросить американскую миссию в Омске. Можно, наконец, послать телеграмму в Нью-Йорк Питеру Мак-Доуэллу. Белые – это не красные. Они поддерживают связь с цивилизованным миром.
Дукаревич понемногу успокаивался. Если он не погиб во время опаснейшей переправы через Ишим, то сейчас смешно думать о гибели.
Бездеятельность тяготила филателиста. Он принялся за обследование темницы и, обшарив все углы, неожиданно наткнулся на товарища по несчастью.
– Кто вы? – спросил Дукаревич, ощупывая овчинный полушубок.
– Женщина я… Ачемчирская… Снизу…
– За что вас задержали?
– А кто их знает! Шла вечером к сестре, а солдаты напали. Может, шпионка, говорят, награду получим. А какая шпионка? Восьмой месяц хожу… Брюхатая, господи помилуй…
Женщина всхлипнула и замолчала.
– Ничего, не расстраивайтесь, – посочувствовал Дукаревич. – Скоро будет утро. Все выяснится, и вас отпустят.
– Знаю, что отпустят. У меня мужик солдат, Колчаку служит. Дома беспокоятся…
Филателист сел рядом и вытянул ноги. Ему было очень холодно, и он дрожал.
– Ты чего зубами ляскаешь? – спросила женщина. – Прозяб?
– Очень.
Женские руки участливо ощупали его…
– Батюшки! Да где же ты это промок так? Насквозь…
– В реке.
– Упал?
– Плыл.
– Вот оно что… Потому тебя и заарестовали. И кто это войну промеж себя придумал, не пойму. Русские с русскими воюют. Вот жизнь настала, господи помилуй…
Дукаревич молчал.
– Да ты бы хоть разделся и бельишко выжал. Право, говорю, отожми. Лучше будет.
– Ничего, не стоит.
Филателист отказался, но скоро почувствовал, как руки и ноги его коченеют. Надо шевелиться, заняться гимнастикой, иначе дело может кончиться плохо.
– Я тебе шубенку дам погреться, – нерешительно предложила женщина. – Право слово! А то застынешь и пропадешь.
Филателист задумался на мгновение. Он быстро снял куртку, фуфайку и нижнее белье с секретными карманами. Женщина протянула ему полушубок. Кислый запах овчины ударил в нос Дукаревичу, он быстро закутался и сразу ощутил приятную теплоту.
– А вам не холодно?
– Я сухая. Мне легче.
Но филателист почувствовал угрызения совести и сказал:
– Вот что, давайте поделим, полушубок. Я не хочу, чтобы вы мерзли.
– Ничего, ничего! Сам грейся. Говорю тебе, я сухая.
Дукаревич решительно запротестовал:
– Если так не хотите, забирайте его обратно. Слышите?
Женщина помолчала немного.
– Ишь ты, какой настырный! Ну, ладно, садись поудобней. Мне брюхо-то не надави ненароком. Ребеночка еще спортишь.
Дукаревич прижался поудобнее к женщине. Молодая она или пожилая, он не мог определить.
– Дети есть? Или первый?
– Какое там! Третий уже.
Они сидели молча, каждый думая о своем. Женщина о покинутом доме, где ее ждали, а Дукаревич вспоминал Стефанию. Ради нее он сейчас рискует жизнью. Чувствует ли она смертельную опасность, грозящую ему?
Дверь погреба распахнулась, и раздался суровый окрик:
– Живей, сволочь!
Кто-то вошел в погреб, и снова захлопнулась дверь.
Новый заключенный присел на корточки и, затаив дыхание, сидел несколько минут молча. А потом, подобно Дукаревичу, он пошел обшаривать стены.
– Кто тут? – вполголоса спросил он, задев филателиста за ноги.
Дукаревич по голосу узнал красноармейца, с которым час назад расстался на песчаном острове.
– Мы тута, – ответила женщина. – Мы люди.
– Это хорошо, что люди. Мокрый я сильно. Прямо с реки. В воде сейчас сидел.
– Всех вас не пригреешь, – неожиданно рассердилась женщина и потянула свой полушубок.
Дукаревич принялся выжимать фуфайку. Но одному было трудно, и он сказал, обращаясь к красноармейцу:
– Вы мне не поможете отжать?
– Погоди, погоди… – изумился красноармеец. – Никак, на острове были вместе? А?
– Да. Были.
– Что же, заграбастали, выходит?
Филателист ничего не ответил. Красноармеец нащупал в темноте конец фуфайки. Он свернул ее жгутом, и они вдвоем стали выкручивать воду.
– До капельки! – хозяйственно отметил красноармеец. – Ты что же, разоблачился? Пожалуй, надо и мне… А впрочем, все едино. Шлепнут скоро. И трудиться но стоит. Ну их к дьяволу! Не замерзну.
Он сел с филателистом рядом и ощупал его, как слепой.
– Помирать, выходит, будем вместе. А баба при чем? Для равноправия, что ли?
Красноармеец крепко выругался, помянув богородицу.
Дукаревич недовольно сказал:
– Нехорошо так! Женщина беременная…
– Ничего. От слов не рассыплется. Тебя за что, тетка, морозят здесь?
– За шпионку признали. А какая я шпионка! На восьмом месяце… К сестре шла. Вот христос, не вру!
– Ишь, гады, что делают!
Красноармеец вздохнул и затих. Дукаревичу даже подумалось, не заснул ли новый заключенный. Больно уж тихо он сидел. Но красноармеец не спал. Он понимал, что доживает последние часы, а может быть, даже и минуты. У него нашли динамит. Он должен был взорвать железнодорожное полотно, чтобы не дать белым продвинуть свой бронепоезд к мосту. Красноармеец взялся выполнить эту задачу добровольно, хотя и знал, что идет почти на верную смерть. Но от удачного взрыва зависела победа дела революции, а он был коммунист и до войны работал в шахте подрывником.
Ночью его спустили в воду. Он добрался до острова и пролежал несколько часов на песке. После красноармеец поплыл по течению с пробковым поясом на груди. Ночь была туманная, и план мог увенчаться успехом. Он уже благополучно пробрался на сторону противника, но совсем случайно напоролся на вражеский секрет. Ударом приклада в голову его сшибли с ног и обезоружили. Сейчас красноармеец ждал расстрела.
«Скорей бы уже», – вяло подумал он и ощутил тошнотворную слабость.
Присутствие рядом человека, которому угрожала такая же печальная участь, давало некоторое утешение. Двоим умирать легче, чем одному. И он вдруг почувствовал, что сидящий рядом неизвестный становится для него близким и родным, вроде брата или старого друга. Красноармеец не представлял, как он выглядит – рыжий, черный или светловолосый, какое у него лицо, сколько ему лет. Он пожалел, что под рукой не было спичек. Хорошо бы посмотреть на товарища по несчастью.
– Ты какой губернии?
– Минской.
– Не бывал там никогда, – словно извиняясь, сказал красноармеец. Помолчав немного, добавил: – А я вот из Юзовки. На шахте у бельгийцев работал подрывником. Хорошие у нас места на Дону. Чудные места! Посмотреть бы еще разок. Хоть бы одним глазком.!.
Дукаревич уловил в голосе красноармейца тоскливые нотки.
– Как же вас задержали? – спросил филателист. – Мне показалось, вы плыли на правый берег.
– Дуром взяли. На секрет нарвался, – выругался красноармеец. – Ну да ладно, все едино эту сволочь сметут… Помирать вот только неохота. Жизнь-то какая предвидится впереди! Лучше царей будем жить!
Голос его прозвучал еще тоскливее.
– А если вам на допросе раскаяться? Вас могут помиловать.
– То есть как раскаяться?
– Ну хотя бы для виду, – поправился Дукаревич.
– Для виду? Чудак ты! Это же сволочь умная, старые генералы! Что они, младенцы? Раз динамит и бикфордов шнур – все ясно. А тут каяться… Чего зря каяться! Это тебе не исповедь, а война. Или мы их, или они нас. Человек ты штатский и рассуждаешь не по-военному.
Дукаревич молчал.
– Расстреляют! – простонал чуть слышно красноармеец. – Лучше бы в бою. Сразу, чтобы не думать ничего. Сгоряча помрешь – и не заметишь. А тут чего только не надумаешь. Перемучаешься больше. Не скотина ведь, а человек. Недаром попы душу выдумали… Я, конечно, как большевик, в бога не верю и религию не признаю. Все это царская политика, чтобы народ во мраке держать. Но жизнь человеческую превыше всего ставлю. В Юзовке у меня баба осталась. Горевать будет. Хорошо, ребятишек нет… И в шахте еще поработать хотелось… Уголь – большое дело… Без него – как без хлеба…
Он умолк и неожиданно спросил:
– А ты чем занимаешься? Какой профессии?
– Я филателист.
– Фи-ла-те-лист? Это что же, фотограф?
– Нет.
– Не слыхал такого ремесла. Не доводилось. А если по-русски сказать, попросту… Что ты делаешь?
– Собираю марки.
– На почте служишь? Я так и подумал, что ты не мастеровой человек. Выходит, почтовый чиновник?
– Нет, я не чиновник, – сказал Дукаревич. – Филателия – это собирание почтовых марок для коллекций. А филателист – это человек, который собирает почтовые марки. Старинные марки стоят очень дорого, за них платят огромные деньги.
– Ну что ты скажешь! И здесь спекуляция! – сплюнул красноармеец. – Везде эта зараза поганая корни пустила.
Дукаревичу стало обидно, что его полную опасности работу по собиранию марок на линии фронта красноармеец определил таким оскорбительным словом.
– Это не спекуляция, – сказал он с достоинством. – Я филателист, а не спекулянт. Это не одно и то же. На фронте я собираю штемпелеванные марки, которые на ваш взгляд не имеют никакой ценности, но для филателистов они очень дороги, потому что собраны в районах гражданской войны.
Красноармеец сидел и думал, стараясь точнее уяснить занятие своего соседа. Взрослый человек собирает марки. У него, может быть, есть детишки, словом, не мальчуган, а дядя. Эти марки он, наверное, носит в табачную лавочку, где после их продают. В Юзовке был такой магазинчик, и, верно, школяры покупали эти марки. Было такое дело. Нищенское занятие, хуже, чем семечками торговать. Но надо же человеку кормиться.
– Конечно, пустое дело, – сказал, подумав, красноармеец. – Неужели ты настоящему делу не сумел выучиться? Сколько тебе лет-то?
– Тридцать шесть.
– Ну вот!
– Напрасно вы так презрительно относитесь к моему занятию, – обиделся Дукаревич. – Когда я был маляром, к зарабатывал девять долларов в неделю, а когда сделался агентом-филателистом, стал зарабатывать девяносто и больше. Доллар – это два рубля. Я ведь американский подданный, и нахожусь здесь по коммерческим делам нашей фирмы.
– Вот оно что! – сказал красноармеец и отодвинулся.
Мысли его теперь приняли иное направление. Оказывается, собирать марки – это вовсе не семечками торговать. Он прикинул: доллар – это два рубля, помножить на девяносто – сто восемьдесят в неделю, потом на четыре – семьсот целковых с лишним в месяц. До войны – огромные деньги! Ясно, спекулянт! Надо было его, гада, стукнуть на острове. Люди воюют, а он, сука, марки собирает. Паразит! А еще притворился зеленым. «Войны не признаю!» Святоша нашелся!
Чем больше вдумывался красноармеец в сущность непонятной ему профессии филателиста, тем сильнее душила его злоба. Но, побеждая накипавшую ненависть, он допытывался, притворяясь любознательным.
– И много на этом деле зарабатывать можно?
– Много, – уклончиво ответил Дукаревич и крепче сжал в руках рубашку с секретными карманами.
– А все-таки? Может, помилуют белые, тогда займусь этой штукой.
– Есть коллекции марок, которые стоят миллионы рублей. Правда, их не так много. Ротшильд и английский король имеют такие коллекции.
– Вот оно что! Сам король! Так-так.
Голова красноармейца кружилась. Рот стал сухим.
– Ты, поди, для них и марки-то сейчас собираешь? А?
– Если купят, – снисходительно пожал плечами Дукаревич.
– Купят! Эта сволочь все купит. Миллионов у них хватит. Будь покоен. Они бы и нас купили с потрохами, а не только твои паскудные марки, – красноармеец, проглотил слюну. – Ну и гадина же ты, должен я тебе сказать!
Дукаревич отодвинулся.
– Позвольте! Что я вам сделал? Что вы ругаетесь?
– Не ругать тебя, подлюгу, надо, а задавить, как змею. Сука ты, спекулянт! Мы кровью в борьбе истекаем, друг дружку убиваем и калечим, а ты, стерва, марки для буржуев собираешь… Марки! За что ты жизнь-то свою на кон ставишь? За бумажку дерьмовую… Гадина подлая! Меня вот расстреляют, так я хоть знаю, за что. Я бронепоезд хотел остановить, полотно взорвать, чтобы проклятая война скорей кончилась и крови меньше пролилось. А тебе, сукину сыну, и победы никакой не надо, тебе бы только долларов побольше. Проститутка американская! Хуже ты беляка последнего! Вот ты кто!
Красноармеец дрожал от ненависти и, задыхаясь, брызгал филателисту слюной в лицо.
Дукаревич молчал. Впервые его оскорбили как филателиста. Это грубое животное еще хвастает, что хотел взорвать железнодорожное полотно. Ему непонятно, как можно рисковать во имя филателии, не говоря уже о любви к женщине. Да, Дукаревич способен на такой риск, потому что он знает истинную цену марки и истинную цену любви. Крохотный лепесток бумаги может стоить десять тысяч долларов. Этот бумажный лепесток может сделать счастливым человека на всю жизнь. Как же смеет с такой наглостью говорить о филателии человек, который в ней ничего не смыслит!
Дукаревич возмущенно сказал:
– Послушайте, пошли вы к черту. Я не желаю с вами разговаривать!
– Он еще обижается! Да я тебя пришибу, гада ползучего, паскуду паршивую!
Красноармеец схватил филателиста за горло. Дукаревич отбивался, стараясь разжать его цепкие пальцы.
– Ироды, что вы! – закричала женщина. – Оставь его! Оставь! Что он тебе сделал? Пусти его!
Два тела катались в темноте. Красноармеец был сильнее Дукаревича, но филателист, чувствуя приближение смерти, напрягал последние силы, стараясь высвободиться. Он хрипел, царапался, кусался. А красноармеец, задыхаясь от великой ненависти и обиды, тыкал его носом, как нашкодившего котенка.
– Вот тебе марки! Вот тебе доллары!
Он, вероятно, задушил бы Дукаревича, но дверь погреба неожиданно открылась и кто-то грубо закричал:
– А ну выходи все до одного! Живо!
Тогда красноармеец с такой силой отшвырнул Дукаревича, что филателист головой стукнулся о стену.
– Шевелись быстрее! – заорал унтер-офицер и вынул из ножен сверкнувшую шашку.