Текст книги "Гибель Светлейшего"

Автор книги: Николай Анов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

…Вороной конь без всадника легко несется по степи. Красные бойцы мчатся к Забире. Командарм опускает удовлетворенно бинокль. Все кончено, Катюша спела свою лебединую песню. На выжженной солнцем траве валяется ее золотая голова, снятая точной рукой мастера рубки.

Гибель Светлейшего

Кавполк ушел добивать остатки Катюшиного войска, а Забира, по приказанию командира, остался при штабе с полувзводом кавалерии. Командарм, желая придать особую торжественность возвращению Светлейшего в Эранию и подчеркнуть в глазах красноармейцев заслуги Евстафия Павловича, распорядился отправить знаменитого жеребца до места назначения в сопровождении почетной охраны. Возможно, у командарма было еще и другое соображение, продиктованное чувством осторожности: путь до Эрании лежал через неспокойный район.

– Командир второго взвода товарищ Забира, – сказал командарм и приложил пальцы к шлему. – Трудовая Советская республика доверяет вам, герою Красной Армии, доставить Светлейшего в Эранию. Назначаю вас начальником эскорта.

– Есть, товарищ командарм!

Последнее ослушание Забиры, бросившегося после речи командарма в погоню за Катюшей на Светлейшем, было предано забвению. Ни одного слова порицания не услышал Забира. Командарм умел понимать бойцов. Высокая боевая награда ожидала героя, отсекшего голову неуловимой атаманше. Вороного коня Катюши получил Забира взамен Светлейшего.

Коневод просветлел лицом, когда Забира сам подвел ему серебристо-белого жеребца. Евстафий Павлович легко вскочил в седло. И они поскакали рядом, два недавних врага. – бородатый коневод Пряхин и командир взвода Остап Забира. Следом за ними скакал Потемкин на Ласточке.

Николай Николаевич, расставшись с Олегом, решил сопровождать коневода. Дорога в Эранию шла в южном направлении, и, следуя ею, Потемкин приближался к Крыму.

Стремясь поскорее достигнуть Эрании, кавалькада передвигалась с большой скоростью. За сутки всадники сделали добрую сотню верст и остановились на ночлег в. Ново-Алексеевке. Здесь три месяца назад коневод впервые догнал Забиру.

В той же хате, где Евстафий Павлович имел первую стычку с красным командиром, он и остановился теперь вместе с ним и Потемкиным.

Евстафий Павлович завел Светлейшего в конюшню, а Забира сам закрыл дверь на висячий замок. У двери на чурбане присел красноармеец, прижав винтовку коленями.

– Гляди в оба! – сказал начальник эскорта, опуская ключ в карман. – Ночь темная, провороним Светлейшего – обоим дырка будет.

– Никуда не денется!

Ночью Николай Николаевич долго не мог заснуть. Он думал о завтрашнем дне, о предстоящем расставании с коневодом и дальнейшем путешествии в одиночку.

Величие и падение Катюши стояли перед глазами Потемкина грозным напоминанием о превратности человеческой судьбы. Не ждет ли Катюшина участь Врангеля и будущего его преемника? Не снесет ли какой-нибудь Забира острой саблей легкомысленную потемкинскую голову?

Николай Николаевич засыпал и просыпался в холодном поту. Кошмары мучили его. Золотая голова Катюши плавала в крови. Полуопущенные веки трепетали, как крылья бабочки.

Потом мчались всадники, стреляя на ходу, и не понять было сразу, во сне или наяву совершались необыкновенные события.

И только когда Забира закричал не своим голосом: «В ружье!» – Николай Николаевич понял, что кошмар сновидений окончился и начался другой – кошмар яви.

Без передышки стрекотал пулемет, хлопали винтовочные выстрелы, скакали всадники в шлемах с черными черепами, и в небе загоралась заря первого пожара.

– Боже мой! – в отчаянии вскричал коневод. – Будет ли конец этому бреду?..

Схватившись за голову, Евстафий Павлович выскочил во двор. За ним Потемкин. Здесь, от конюшни до ворот, метался Забира.

Кто-то над самым ухом Потемкина завопил истошным голосам:

– Чума!

«Не Чума, а его банда!» – подумал Забира. Начальник эскорта лучше всех знал, что Чума, находится на том свете.

Каждая минута была дорога, и он схватил Евстафия Павловича за рукав:

– Бежать тебе надо, ученый! Не отобьем бандитов. Садись на Светлейшего и айда! Может, успеешь ускакать.

– Куда я ускачу? Стреляют со всех сторон. Конь белый – сразу убьют.

– Сам виноват! Не ту масть вывел! Вот Катюшин конь для такой заварухи – в самый раз. А только рассусоливать сейчас не время! Тогда я сам… Кум, открой ворота!

Голос Забиры прозвучал в темноте ночи повелительно. Дрожа от страха и холода, Потемкин кинулся отодвигать тяжелый засов.

«Куда?» – хотел закричать Евстафий Павлович, но только безнадежно махнул рукой и, присев на ступеньку крылечка, закрыл лицо ладонями.

…Не ушел от бандитской пули начальник эскорта, отважный командир Остап Забира. Он нашел свою смерть за околицей села. Раненый Светлейший прихромал к ближайшему дому и свалился, громко заржав от боли.

Отряд капитана Чумы захватил село. Бандиты рыскали по хатам и сараям, ища красноармейцев. Пленных допрашивал сам командир отряда, занявший пустую школу. Седой капитан с измученным небритым лицом, уцелевший в памятную ночь на хуторе меннонита, сидел за столом. Восковая венчальная свеча, вставленная в чернильницу, едва освещала пустой класс. Брезгливо морщась, капитан повторял хриплым голосом, обращаясь к стоявшему рядом поручику, одно слово:

– Налево! Налево! Налево!

Одно короткое мгновение глаза капитана задержались на цыганской бороде Евстафия Павловича. Поручик поднял чернильницу со свечой.

– Ближе!

Коневод послушно сделал шаг вперед.

– Коммунист? Комиссар? Быстро!

– Покорнейше прошу на меня не кричать, – ответил Евстафий Павлович. – Я служащий Эрании, коневод. Посмотрите мои документы!

– Врешь, негодяй!

Но вскинутая плеть внезапно повисла в воздухе. Сильно сутулясь и втянув голову в плечи, в класс входил Потемкин.

Ресницы капитана затрепетали. Зигзаги молний прорезали его узкое лицо.

– Ты… ты… здесь… Потемкин! – заикаясь, прошептал потрясенный Чума, и в голосе его прозвучала зловещая радость.

– Господин Чумин! – Николай Николаевич старался выдавить на своем лице улыбку. – Какая неожиданная встреча. Африкан Петрович!

– Где мои пряники? – вдруг неистово закричал капитан. – Где мои пряники, мерзавец?

Мгновенная тишина, наступившая в полутемном классе, показалась коневоду страшнее разрыва орудийного снаряда. Ее нарушил дрожащий, вкрадчивый голос Потемкина:

– Африкан Петрович, разрешите мне…

Но капитан, подскочив к Николаю Николаевичу, схватил его за горло и истерически закричал:

– Я все знаю! Ты сожрал мое сокровище, негодяй!

Сознавайся!

– Я умирал с голоду! – прохрипел Потемкин, стараясь вырваться из рук Чумы.

– Чудовище! – простонал капитан, захлебываясь от ярости. – Что ты сделал с досками? Ты сжег их, подлец!

– Я замерзал, Африкан Петрович!

Коневод и поручик наблюдали необычайную сцену допроса, пытаясь разгадать таинственный смысл разговора о пряниках и досках. Капитан вдруг изо всей силы ударил Потемкина кулаком в переносицу и, шатаясь, словно пьяный, опустился на лавку. Склонив седую стриженую голову на стол, Чума горько зарыдал, пряча лицо в рукав гимнастерки. Серебряные плечи его судорожно вздрагивали. Он плакал, громко всхлипывая, и коневоду почудилось, что в классе заскулил голодный пес.

– Ты не князь, а жирная свинья! – с ненавистью вскричал Чума, поднимая мокрое от слез лицо. – И я велю тебя зарезать, как борова. Выпустить тебе кишки.

– Африкан Петрович!

Потемкин ползал по грязному полу, стараясь обнять сапоги капитана. Он хотел какой угодно ценой купить жизнь! Любым унижением, позором отдалить смерть. Хоть на час, хоть на несколько минут. Жить, только жить!

Евстафий Павлович хмуро отвернулся. Поручик закурил от свечки папиросу. Капитан умолк и сидел, полузакрыв глаза. Погруженный в далекие воспоминания, он, казалось, ничего не видел и не слышал.

Потемкин, что-то вспомнив, поднялся и выпрямил грудь.

– Капитан Чума! Я должен переговорить с вами наедине. Попросите всех удалиться.

Чума рассеянно посмотрел на Потемкина и с томительной медленностью кивнул головой. Поручик с коневодом покинули класс. Потемкин проводил их взглядом и с надеждой положил на стол перед капитаном карандаш.

– Здесь находится документ исключительной важности государственного масштаба. Прошу его внимательно прочитать. Карандаш нужно расколоть на две половинки.

Капитан вынул шашку и острием ее послушно расщепил карандаш. Раскрутив папиросную бумагу, намотанную на проволочку, и придвинув чернильницу со свечой, он погрузился в чтение.

Николай Николаевич следил за лицом Чумы. Оно не выражало ни удивления, ни интереса. Потемкин понял: последняя ставка проиграна.

– Чепуха! – произнес сквозь зубы Чума. – Впрочем, из уважения к титулу, я могу вас расстрелять. И сделаю это даже сам.

Собиратель коллекции пряников Африкан Петрович Чумин казнил Потемкина на улице, возле ворот, вблизи того места, где умирал Светлейший. Кто-то из бандитов пожалел жеребца и, вложив дуло нагана в ухо, спустил курок.

Два выстрела прогремели одновременно.

Так была пролита голубая кровь последнего из рода Потемкиных и лошадиная, собранная коневодом Евстафием Павловичем Пряхиным в жилы серебристо-белого жеребца.

Евстафий Павлович видел гибель своего творения. Не обращая внимания на капитана, он подошел к Светлейшему, опустился перед ним на колени и поцеловал лошадь в голову, между глаз.

Ни одна слезинка не пробежала по суровым щекам коневода. Сила скорби его была полна сумрачного величия. Не оглядываясь на бандитов, он зашагал вдоль улицы. Шел медленно, заложив руки за спину, нисколько не думая о том, что вдогонку ему могут послать свинец.

Капитан Чума молча смотрел на убитую лошадь. По лицу его зигзагами молний пробегал тик контузии. Африкан вспомнил прочитанный меморандум и понял, что значит в одну минуту потерять такое сокровище.

…Над степью поднималось солнце, и в лучах его возникало ослепительное видение. Серебристая грива и пышный хвост Светлейшего развевались от ветра. Жеребец уносился причудливым облаком в голубую бездну неба. Коневод остановился и приложил ладонь к бровям. Он стоял неподвижно и следил за видением до тех пор, пока оно окончательно не растаяло.

Конец

ФИЛАТЕЛИСТ
Рассказ

1

Пухлые низкие облака плыли над пустырями. Кое-где белел еще нерастаявший снег, а лужи поблескивали хрупким прозрачным стеклом. С моря дул ветер, и длиннополая кавалерийская шинель мешала конвоиру идти полным шагом. Арестованный в коротком дорожном пальто мог бы шагать быстрее.

Красногвардеец шел сзади, держа винтовку наперевес и касаясь дулом спины. Проходя по замерзшим лужам, Дукаревич с опаской думал, как бы конвоир не поскользнулся и не всадил ему пулю между лопаток.

Так, борясь с ветром, они дошли до белого изотермического вагона, снятого с осей и поставленного на землю. Возле закрытых дверей скучал часовой – низкорослый небритый человек в синем ватнике и заячьей шапке. От нечего делать он задумчиво царапал гвоздиком революционный лозунг на стене вагона.

– Еще одного контрика поймали! – радостно блеснул зубами конвоир. – Принимай на сохранение.

Часовой прислонил винтовку к вагону, отомкнул громадный замок и гостеприимно отодвинул тяжелую задвижку.

– Входи!

Дукаревич переступил порог и очутился в полной темноте. Он постоял неподвижно несколько минут и сделал осторожный шаг, словно боясь провалиться в пропасть. Нога его наткнулась на что-то мягкое, и он услышал злобное шипенье:

– Тише вы, облом! Не наступите мне на горло.

– Кто вы такой? – раздался, сбоку вкрадчивый баритон. – И нет ли у вас курить?

– Пожалуйста! Есть.

– У него табак! – от радости захлебнулся тенорок. – Пропадаю без курева! Ей-богу, две недели не курил.

Дукаревич почувствовал, как десятки жадных рук ощупали его со всех сторон и как тяжелый портсигар исчез из бокового кармана. В правой стороне вспыхнула на секунду спичка, вырвав из мрака одно бородатое и два бритых лица.

– Господа, позвольте! Возьмите папиросы, но верните мне мой портсигар. Он же серебряный!

Голос Дукаревича дрожал от негодования.

– Кто взял портсигар, пусть вернет сейчас же! – предложил суровый бас.

– Верно! Верно! Пожалуйста, передайте, коллега.

– Благодарю, – сказал Дукаревич, получив через минуту пустой портсигар. Он торопливо опустил его за кальсоны.

– Не подумайте, что я что-нибудь подумал. Я очень рад, напротив…

Стараясь нащупать растопыренными пальцами окружавших его товарищей по несчастью, он медленно опустился на колени.

– Вы немного левее возьмите, здесь мои ноги…

– Простите! Извиняюсь!

– А здесь мои! – прожужжал кто-то сердито над самым ухом.

– Еще раз извиняюсь!

Дукаревич, осторожно отодвинув чью-то тяжелую ногу, сел на пол, снял шляпу и принялся вытирать со лба пот. Тоска наполняла его сердце. Он вспомнил залитый электрическим светом шумный Бродвей, филателистическую контору на Девятой авеню Питера Мак-Доуэлла, дававшего ему наставления перед отъездом в Россию, и черноглазую Стефанию, ради которой покинул спокойную Америку.

– За что вас сгребли? – поинтересовался левый узник. – Сахарин? Шпионаж? Контрреволюция?

– Я американский гражданин, – уныло ответил Дукаревич. – Я сегодня приехал из Америки. Я ничего не знаю.

– Из Америки? Тогда, безусловно, шпионаж. Это хуже, чем спекуляция, и немного лучше, чем контрреволюция. Если отряд матроса Нелепки уйдет из Архангельска, вас могут не расстрелять. Но Нелепко вас обязательно поставит к стенке, потому что вы из Америки, и, вероятно, паспорт у вас фальшивый.

– Я не шпион! Я честный гражданин! Филателист!

– Есть время Нелепко разбирать! Очень ему нужно! Наивный вы человек. Разве вы не знаете, какое сейчас время?

Дукаревич перестал дышать. Боже мой, что это такое? Куда он попал!

Чья-то рука вдруг сжала его плечо. Чьи-то мокрые губы чуть не влезли ему в ухо. Он услышал горячий шепот:

– Я – Соломон Фрадкин, и вы можете меня слушать вполне доверчиво. Соломон Фрадкин никогда не обманет. Что? Вы попали в пиковое положение? Ничего, все обойдется! Никакой матрос Нелепко вас не тронет. Это вам говорит Соломон Фрадкин. Ползите за мной, в мою сторону.

Фрадкин потянул за собой Дукаревича. Словно ящерица, пробираясь между сидящими и лежащими узниками, он затянул его в угол, отгороженный фанерным ящиком.

– Я здесь живу, как председатель Совнаркома, уже две недели. Что? Вы смело можете лечь на этот тюфяк. На него никто не ложился, потому что на нем умер сифилитик. Что? Я же венеролог! Скажу вам по секрету, это был вовсе не сифилитик, а просто вульгарный спекулянт. – Фрадкин понизил голос до чуть слышного шепота. – Ведь я же не доктор, я сказал так, чтобы можно было спать на тюфяке. Будьте спокойны! Я помогу вам…

Растроганный Дукаревич хотел обнять Фрадкина, но ограничился теплым рукопожатием.

– Как вас зовут?

– Осип Дукаревич.

– Очень хорошо. Вы действительно приехали из Америки? Безумный человек! Зачем вам это нужно? Большевики взяли власть, и сейчас творится черт знает что. Не жизнь, а сумасшедший дом.

Фрадкин зашептал на ухо:

– У вас есть деньги? Сахарин? Кокаин? Бриллианты? Царские?

– У меня в чемодане четыре тысячи долларов. Но чемодан остался у коменданта.

– Что вы говорите? – взвизгнул Соломон Фрадкин. – Четыре тысячи!.. Мне стало нехорошо! Я прямо задыхаюсь… Валюта!

– Я вам отдам половину, – предложил Дукаревич, – если вы поможете мне уйти отсюда.

– Да-да! Это большие деньги! – бормотал Фрадкин. – Две тысячи… Подумать только – две тысячи!

Он замолчал и долго сидел в тихой задумчивости, ласково поглаживая ладонью руку Дукаревича.

– Надеюсь, у вас чемодан на хорошем замке?

– Ключ у меня.

– Это уже хорошо! Может быть, они вас вызовут, чтобы вы им его открыли. Сейчас на рынке чемоданы в цене. Портить хорошую вещь бессмысленно. А? Что вы на это скажете?

Что мог сказать Дукаревич? Он молча пожал плечами.

– Прошу вас, – зашептал Фрадкин. – Вы внимательно слушайте, а я вам буду говорить. Вы человек совершенно не революционный, а совсем наоборот. Беспартийный. Вы ничего не знаете, что происходит кругом. Я же это вижу прекрасно, и, поверьте, я вас не осуждаю. Как может человек, попавший с корабля на бал, или еще лучше – прямо с парохода в комендатуру, разобраться а текущем моменте? Вы что, Ленин? А может быть, Керенский? Милюков? Да нет же! Вы самый обыкновенный человек. Вы не изучали политическую экономию, не догадывались, что будет революция. А, вы думаете, я изучал ее? Она мне нужна, как нашему коменданту собачий хвост! Я же ведь жил так хорошо, что дай бог каждому!

Голос Соломона Фрадкина журчал в темноте, как тихий ручеек, внося успокоение в душу Дукаревича.

– Вы должны себе твердо запомнить, что в Америке вы были социал-демократ, но не меньшевик, а обязательно большевик. Слышите? Это, оказывается, совсем не маленькая разница. Полгода назад меньшевики сажали в тюрьму большевиков, а теперь уже большевики сажают меньшевиков… Вот вам и одна социал-демократическая партия! Видали вы что-нибудь подобное? Слушайте дальше. Ваши доллары в чемодане – не ваши. Нет-нет… Их собрали американские большевики для товарища Ленина, дай ему бог здоровья! А вы только везете их в своем чемодане. Мандат? Что значит мандат в наше время? И неужели на пароходе нет жуликов? Мандат у вас украли. Очень даже просто! Но вы едете в Москву, к самому Ленину. А если вам чинят препятствия, разве вы не будете жаловаться? Хотел бы я посмотреть, какую рожу скривит комендант после ваших слов.

Утомленный морским путешествием, переживаниями и полезными советами, Дукаревич незаметно заснул крепким сном. Разбудил его Фрадкин.

– Меня сейчас вызывают не допрос. Будьте покойны, если не поставят к стенке, вы получите обратно ваш чемодан в целости. Пока!

Прошел час, другой. Фрадкин не возвращался. Дукаревич стал волноваться.

Почему же он так долго не идет? А вдруг его расстреляли? Тогда все погибло! Все!

Дукаревич дрожал от страха. Став на колени, он даже начал шептать молитвы, вспомнив свое далекое прекрасное детство. В душном вагоне храпели спящие узники, кто-то тихонько всхлипывал. Дукаревич тоже проглотил слезы, почувствовав свою полнейшую беззащитность.

– Боже мой, боже мой! – воскликнул он громко и насторожился, услыхав грохот отодвигаемой задвижки. Дверь на секунду приоткрылась, и в узкую щель Дукаревич увидел ночное звездное небо и человеческую фигуру. В вагон втиснулся Соломон Фрадкин. Он пробирался к своему тюфяку, как победитель, наступая в темноте на руки и на ноги арестованных. И по тому, с каким спокойным достоинством Фрадкин, достигнув цели, сказал: «Вот и я!» – Дукаревич понял, кто на допросе у коменданта одержал победу.

– Что вы скажете хорошего? – обрадованный Дукаревич сгорал от нетерпения. – Как к вам отнесся комендант?

– Комендант? Что теперь для Соломона Фрадкина комендант, если Соломон Фрадкин лечит самого матроса Нелепку!

Эти слова внесли в душу Дукаревича успокоение. Он словно почувствовал в своих руках ручку чемодана. Сердце его замерло от радости.

– Я вернулся сюда только ради вас. Что вы думаете, мне очень нужен этот тюфяк? Сегодня ночью Соломон Фрадкин будет спать на двухспальной кровати с никелированными шишками, под атласным голубым одеялом… А вы мне говорите про вшивый тюфяк…

– Я ничего вам не говорю, Фрадкин, – запротестовал Дукаревич.

– Хорошо! Через полчаса я отсюда уйду, а вас вызовут сегодня к коменданту. Вы говорите все в точности, как я научил вас. Но, кроме того, я еще приму меры… Будьте покойны, Соломон Фрадкин не такой, чтобы бросить человека в беде.

Его действительно очень скоро вызвали с вещами, и он, пожав Дукаревичу руку, покинул арестантский вагон.

Фрадкин сказал правду. К концу дня за Дукаревичем пришел конвоир и повел его в комендатуру. Комендант, усатый человек в бескозырке, сидел за деревянной перегородкой и перелистывал бумаги на столе.

– Этот, что ли? – спросил он курчавого толстяка, примостившегося на подоконнике, и кивнул на Дукаревича.

– Этот самый! – подтвердил толстяк.

«Соломон Фрадкин!» – чуть не закричал Дукаревич, узнав своего спасителя.

А Соломон Фрадкин соскочил с подоконника и подсел к комендантскому столу.

– Вы обещали товарищу Нелепко выдать пропуск гражданину Дукаревичу до Петрограда, – сказал он вкрадчивым голосом, пододвигая к коменданту записку.

– Помню! – сказал комендант и заполнил узкий листок.

– У вас мой чемодан, – нерешительно напомнил Дукаревич. – Большой, кожаный…

– Да-да, – засуетился Фрадкин, – товарищ Нелепко просил вернуть. Прочтите еще раз записку, товарищ комендант. Видите, он даже подчеркнул слово «чемодан». Обратите внимание.

– Пусть берет! – разрешил комендант и сердито вытолкнул ногой из-под стола чемодан. – Сколько из него можно было набоек сделать!

Дукаревич торопливо схватил чемодан. Фрадкин пожал коменданту руку. Они вышли на улицу.

– Не бегите так быстро. Опасности нет никакой. Завернем за угол…

В пустынном переулке они присели на узкую скамеечку возле глухого высокого забора.

– Вы видите, я сделал для вас все, что нужно, – ласково сказал Фрадкин. – Теперь вы можете дать мне половину, о которой мы договорились.

У Дукаревича началась одышка. Стиснув зубы, он открыл чемодан.

– Уверяю вас, если бы был обыск, они бы ничего не нашли! – восхитился Соломон Фрадкин, увидев потайное дно. – Это же восторг, а не чемодан! Что-то особенное! Мечта революции!

Он быстро проверил отсчитанные Дукаревичем деньги. Рассовывая их по карманам, посоветовал:

– Обязательно уезжайте сегодня ночным поездом. Билет я вам достану, а пропуск у вас есть.

– Хорошо!

Дукаревич уехал ночью. Фрадкин проводил его на вокзал и даже устроил в штабной вагон.