Текст книги "Очерки бытия российского (СИ)"

Автор книги: Николай Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Такой причиной явилась борьба побежденных с победителями – "победителям нет места среди побежденных". Так определил Пришвин взаимоотнешения между двумя поколениями революции, вылившиеся во вновь вспыхнувшую гражданскую войну уже не красных с белыми, а побежденных красных со своими красными победителями.(Малапарте. "Техника государственного переворота"). Белых от красных во времена гражданской войны отличить было не столь сложно. Отличить красных победителей от красных побеждённых по завершении гражданской войны оказалось делом нелёгким. Всех охватывающий дух подозрения описан Пришвиным в его дневниках тех времён. В хаосе этой борьбы никто никому не доверял. В угаре этой войны многие становились "инквизиторами ради своей пользы".

Из всех страстей (к власти, к славе, к наркотикам, к женщине) страсть к женщине все-таки – самая слабая." (Берберова). "Знаю, что по природе каждая тварь желает стать как бог", – говорил в свое время христианский богослов Иоганн Экхарт. Стремление захватить власть в хаосе тех событий, стать "князем из грязи", хотя бы маленьким, стало массовым явлением. Зависть – сильное, трудно преодолимое чувство способное охватить любого вне зависимости от его социального статуса. Фактор этот двумерный. Завидуют обычно людям своего социального уровня: сослуживцу, соседу. Именно зависть поставляла в большей степени человеческий материал в ГУЛАГ. Самое краткое определение сталинских репрессий было дано Л. Гумилевым: -"Я мог бы гораздо больше сделать, если бы меня не держали 14 лет в лагерях и 14 лет под запретом в печати. Кто это сделал? Это сделали не власти. Нет, власти к этому отношения не имели. Это сделали, что называется, научные коллеги".

А. Труайя в своей книге, посвященной жизни Цветаевой, сославшись на В. Ардова, сказавшего ему, что "государство простило её эмиграцию, а выслуживающиеся личности – из подхалимства и собственной трусости – забегали, так сказать, вперед и язвили. Именно эти "добровольцы" и обрекли Марину Ивановну летом 1941 года на гибель своей позицией"роялистов больших, чем сам король". Но полагаю, что причиной смерти М. Цветаевой была не столько зависть окружения, сколько намерение не допустить в свою однородную среду посредственностей гениальную личность, которая даже своим молчаливым присутствием возмущала бы её. В архивах Ежова сохранилось досье на Маяковского, содержащее шестьсот страниц доносов на поэта и допросов разных лиц.

Г. Андреевский в своей работе, посвященной жизни Москвы в предвоенные и военные годы [54], описывал в основном криминальную обстановку. Преступность, поднятая гражданской войной как во взрослой, так и в юношеской, и даже в детской среде, была столь велика, что не надо особой фантазии представить ту колоссальную нагрузку, которая ложилась на плечи судебных органов. Судя по изложенному в цитируемой книге, основная доля процессов над "врагами народа" была возбуждена доносами соседей или сослуживцев с корыстными целями. [54]. Д. Быков в книге, посвящённой жизни Б. Окуджавы, отмечал не раз, что дела против него возбуждались его соратниками по творчеству, прекращались же высшими партийными инстанциями. При всём этом следует обратить внимание на то, что Волошина, открыто критиковавшего советскую власть, или Цветаеву, читавшую публично красноармейцам свои послания белогвардейцам, не трогали. И уж совсем необъяснимо, как избежал ссылки А. Платонов, про которого как-то Сталин сказал: "Талантливый писатель, но сволочь!" Ахматова оказалась, как говорится, в неправильное время в неправильном месте. Но обошлось. Острый язык Раневской не создавал ей проблем с советской властью, но много приносил неприятностей в отношениях с коллегами, доносившими властям о её "несоветском настроении". Месть – это страшная непреодолимая сила. "Дюма действительно разбирался в природе человеческой души. О чем помышляет каждый? И тем неотвязней, чем он сам несчастнее. О деньгах, полученных без труда. О власти. Как сладко помыкать себе подобными и изгаляться над ними! О мести за перенесенные обиды (любому в этой жизни пришлось перенести какую-нибудь обиду, хоть небольшую, но болезненную). И вот Дюма в романе "Граф Монте-Кристо" показывает, как обретается громадное богатство, предоставляющее нечеловеческую власть; а также, как взыскиваются со старинных врагов все долги, до последней крошечки" (У. Эко). Эти мысли были навеяны Дюма непосредственными наблюдениями за событиями европейских революций, как афтершоков французской, сотрясавших Европу более столетия. "Перед тобою чувствуют они себя маленькими, и их низость тлеет и разгорается против тебя в невидимое мщение". (Ницше).

Другой причиной внутренней вражды являлось отсутствие профессионализма у служащих практически всех структур советского общества. "Вся пыль земная, весь мусор, весь хлам, мчавшийся в хвосте кометы Ленина", стал оседать в разных уровнях структур советского государства. (Пришвин). "Летают над городом аэропланы. В аэропланах – большевики. Большевики пишут записки и бросают вниз. В записках: помогите, не знаем, что делать. Дайте совет". Рутинная служба становилась борьбой политической: невыполнение указания верхов могло рассматриваться просто как следствие некомпетентности исполнителя, либо ... как происки "врагов народа".

Советский писатель Б. Лавренёв в 1926 году назвал литературных критиков садистами, стоящими с розгами над современным писателем, "тушинскими ворами в роли блюстителей литературной идеологии, популярно, не жалея пота, объясняющими сущность марксизма; все эти Вардины, Досекины, Блюменфельды, Тейманы, бесчисленные Хлестаковы и самозванцы, хватающиеся за цензорский карандаш".[37]. "И всё было страшно, как в младенческом сне. Nel mezzo dеl`cammin di nostra vita – на середине жизненной дороги я был остановлен в дремучем советском лесу разбойниками, которые назвались моими судьями. То были старцы с жилистыми шеями и маленькими гусиными головами, недостойными носить бремя лет. Первый и единственный раз в жизни я понадобился литературе, и она меня мяла, лапала и тискала, и все было страшно, как в младенческом сне. Было два брата Шенье – презренный младший весь принадлежит литературе, казненный старший сам её казнил". (Мандельштам. "Четвёртая проза". 1929).

Бесконечное качание утомительно. В конце концов качания улеглись с наступлением диктатуры Сталина. Но поток сознания обладает инерцией. Затухая, он долгое время втягивает людей в свое русло. Об этом Волошин написал:

Кто раз испил хмельной отравы гнева,

Тот станет палачом

Иль жертвой палача.

Идеи русской революции были гораздо более радикальными в сравнении с идеями французской. Тем не менее, согласно историку Майеру, издавшего в 2000-ом году книгу «Насилие и террор французской и русской революций» [20], террор французской революции был более жестоким в сравнении с русской.

III-3. Мировой пожар

Диктатуры Сталина, Гитлера и Муссолини имели общие корни, в чем даже как-то признался Гитлер. Революционные перевороты в России в 1917 и Германии в 1918 годах были вызваны распространением марксизма. Итальянский фашизм, бесспорно, был первой правой диктатурой, овладевшей целой европейской страной, и последующие аналогичные движения поэтому видели в муссолиниевском режиме для себя общий архетип. Только следом за итальянским фашизмом, в тридцатые годы, фашистские движения появились в Англии, Литве, Эстонии, Латвии, Польше, Венгрии, Румынии, Болгарии, Греции, Югославии, Испании, Португалии, Норвегии, даже в Южной Америке и, разумеется, в Германии. Именно итальянский фашизм создал у многих либеральных европейских лидеров убеждение, будто эта власть проводит любопытные социальные реформы, способные составить умеренно революционную альтернативу коммунистической угрозе. Западные историки, по мнению Р. Brendon [14], классифицируют приход к власти Сталина, Муссолини и Гитлера как революции, причём демократические (в отличие от большевистского переворота). Поддержка Муссолини народом была столь велика, что в урны для голосования мужчины бросали деньги, а женщины – драгоценности. Гитлер быстро получил поддержку подавляющего большинства немецкого народа. Сталин же имел поддержку в основном среди молодого населения городов СССР. Революция Гитлера воспламенялась имперскими идеалами: "Тем, чем являлась Индия для Англии, будет Россия для нас" – провозгласил Гитлер в 1941 году. Для СССР идеалом будущего служила мировая революция, объединившая пролетариев в борьбе с буржуазией. В это искренне верили многие.

СССР был буквально окружен рвущимися к мировому господству диктатурами Запада и Востока. Мир сошел с ума: мания самозваного мессианства стала распространяться по миру как эпидемия. Сионизм, коммунизм, фашизм, мессианский дух даже столь малой Польши несли идею цивилизации всего мира, только каждые на свой манер. В целом, духом того времени было параноидальное стремление к диктатуре личностей и народов в их борьбе за предотвращение ... диктатур в любой их форме. "Вполне возможно, что в один прекрасный день я окажусь за столом рядом с каким-нибудь русским революционером или даже просто с одним из наших генералов, которые воюют исключительно из страха перед войной или еще для того, чтобы наказать народ, проповедующий идеалы, которые они сами считали единственно верными лет пятнадцать назад." (Пруст). В тех странах (Франция или Британия), где диктатуры не сформировались, отчетливo слышны были призывы к поискам диктаторов, способных навести порядок.

Русские интеллигенты прекрасно знали кровавые невырываемые страницы мировой книги революций. Но когда в русской истории эти страницы стали открываться, они почувствовали себя беззащитными и потерянными в непонимании происходящего. "Сегодня прочитала кое-что из Герцена. Боже мой, для того, что я задумала, то, что мы все пережили, надо обладать герценовской широтой, глубиной и свободой мысли и надо иметь точку зрения... У меня же её сейчас нет. Надо умудриться, надо разобраться в каше жизни – и до нас, и при нас, и видеть вперед, а у меня туман перед глазами... Одна эта европейская война чего стоит. Крах человеческих усилий: был пример жуткой бойни 14-18 годов, был образец революции 17 года. Ничто не предотвратило бойни еще более страшной, омерзительной и преступной. А мы говорили – пролетариат не допустит, начало мировой войны – начало мировой революции. Ею пока и не пахнет. Западный пролетариат работает на войну и воюет так, что диву даешься. Безумие и безумие творится в мире, и ничто от людей не зависит" (Берггольц, 20 мая 1941).В то время "развращённая голодом, ненавистью и отчаяньем" Европа представляла эпицентр духа мировых войн. (К. Малапарте. Шкура. 1949).

"Страшное время в Европе, в мире, отчаянное время, подлое время. Кричи – не кричи, никто не ответит, не отзовется, что-то покатилось и катится. Не теперь, но уже тогда было ясно, что эпоха не только грозная, но и безумная, что люди не только осуждены, но и обречены. Страшное, грозное время – двадцатые и тридцатые годы нашего века. ... В одном из перерывов будет война, когда погибнет каждый десятый". (рис. III-6). Такими видела надвигающиеся события находившаяся в то время во Франции Берберова, человек совершенно иной нравственной и политической ориентации, чем Берггольц. Таким был дух того времени.

За фюрера было готово сложить свои головы большинство немцев. Они проявляли им недовольство лишь во времена военных неудач. [17]. Сталин же находился в среде острой внутренней политической борьбы за власть различных группировок внутри партии [18,19]. Состояние войны, как никакое другое, требует единения всех внутренних сил общества. В хаосе процесса кристаллизации государственных структур СССР и неизбежной внутренней борьбы разных несговорчивых сил требуемое единство отсутствовало. В таких условиях никому нельзя было доверять. Даже столь важное для страны решение обороны Сталинграда держалось в глубочайшей тайне. Эта военная операция, кардинально изменившая ход Второй мировой войны, вошла в мировую историю как образец совершенной стратегии и совершенного исполнения. Посвященными в неё вплоть до её завершения были только три человека: Сталин, Жуков и Василевский [17]. Английские историки [17, 21], прекрасно осведомленные о предательствах в Красной Армии, о роли НКВД, о непрофессиональности командного состава, убеждены, что, не понимая духа русского народ, невозможно понять, как Сталину удалось за один год (с 41 по 42 г.г.) расформировать утратившую боеспособность, морально разложившуюся в политических интригах и политических чистках "спекулятивную армию Троцкого" (так определил её Пришвин), и создать новую, разгромившую Германию. Сделал он ставку на русских людей, защищавших Родину. "Или у вас нет чувств, или вы не знаете, что такое для русского человека Россия",– писал ранее А. Блок. Защита Брестской крепости вошла в список высочайших проявлений героизма мирового опыта. [17, 21]. Берггольц писала из блокадного Ленинграда матери на Каму:

Я берегу себя от плена,

Позорнейшего на земле.

Мне кровь твоя, чернея в венах,

Диктует: "Гибель, но не плен".

«Умереть, но не быть под немцем – это была не фраза, а настрой, практически всеобщий. Я написал все это абсолютно искренне, но наивно было бы думать, что я знал тогда настрой всех блокадников. Конечно, нет. Так получилось, что, написав уже это, я наткнулся на текст блокадного дневника знакомого уже читателю Пунина и понял, что я неправ. Вот запись 25 сентября: -»На что они надеются, почему не сдают город?" В сентябре, замечу, было отнюдь еще не тяжело. 26 ноября 1942 года Пунин записал: «Какое количество должно умереть, чтобы город капитулировал?» – привел эту запись в своих воспоминаниях о тех жутких для города лет С. Лавров в своей книге, посвященной памяти Льва Гумилёва.

Мировой пожар – все пытались его разжечь, все пытались его не допустить, преследуя свои личные цели. Мировой пожар – это сингулярность потока мирового сознания. Прошло уже более полвека как он угас, а всё ещё безуспешно ищут его поджигателей.

III-4. Светлое будущее

С давних времён физический труд не был в почёте у людей. Рассел отмечал высокомерно пренебрежительное отношение греков к физическому труду, что, по его мнению, толкало их к занятиям наукой, пиратству, войнам. "Свободный человек отвыкал трудиться на полях, где всю работу обычно выполняли рабы. Единственное, что ему оставалось, это стать искателем приключений или пуститься в выгодное грабительское предприятие. Это и погубило великую греческую культуру".

(Раздел 1). «Сделано в (Китае, Индонезии, Бангладеш, гласят ярлыки на предметах массового потребления от джинсов до плееров. Но ключевая идея этой традиции – негласно приравнивание труда к преступлению, мысль о том, что тяжелый труд изначально является непристойной деятельностью, которую следует скрывать от глаз общества. В голливудских фильмах мы можем увидеть во всех деталях процесс производства только тогда, когда герой проникает в убежище главного преступника и видит там усердный труд (очистку и упаковку наркотиков, сборку ракеты, которая уничтожит Нью-Йорк...). Когда ещё Голливуд может быть ближе к соцреалистическому преподнесению фабричного производства, кроме как в тот момент, когда глава преступников после пленения Джеймса Бонда устраивает для него экскурсию по своей подпольной фабрике. И цель вмешательства Бонда в том, чтобы взорвать эту производственную площадку, дав нам тем самым возможность вернуться к подобию нашей повседневной жизни в мире, где рабочий класс исчезает», – писал С. Жижек. [1].

СССР в то время был тем, чем является современный Китай для Америки. Советским людям приходилось физически трудиться и на свою страну, на Китай и на многие другие страны. Стиль и образ жизни западного человека – а он является референтной группой для западников всего мира – стал определяться не творческим, а досуговым авангардом, распространяющим в обществе гедонистическую мораль постмодерна. "Особенность наших "новых русских", в основном вышедших из старой партийно-комсомольской и гэбистской номенклатуры и представлявших иделогическую основу перестройки, состоит в том, что гедонистическую метаморфозу они пережили еще в советской утробе в качестве пользователей системы спецраспределителей. Поэтому в социокультурном отношении они сразу явились нам в качестве деградировавших буржуа третьего поколения, так и не приобщившихся в первопоколенческому аскетическо-героическому этосу первооткрывателей рынка". [79]. Так советские люди в своём развитии оказались в идеологическом туннеле, ограниченном с одной стороны досуго-потребителским менталитетом организаторов перестройки, а с другой – рекламируемым примером развлекательного образа жизни на Западе.

Наглядной иллюстрацией этого явления может служить один из казусов перестройки. Всё началось с требования устранения высоких заборов, отделяющих власть от народа. Однако, не успев снести эти заборы, как вся страна пронизалась как ризомой густой сетью заборов высотой на много превышающей высоту былых, надёжно скрывая дворцы, о богатстве которых старая власть даже помышлять не смела. Это не было злым умыслом участников перестройки. Это было явлением метафизическим, как лавина захлестнувшим практически всех сумевших нажиться на перестройке.

Находясь уже в США, вновь просмотрел фильм Л. Шепитько "Восхождение" (1974 года). Этот фильм не о войне. Это фильм о любви, преданности и предательстве. Война лишь фон, на котором души людей проступают наиболее контрастно. Что же заставило Шепитько в самое благополучное время за всю историю советского общества взяться за столь насыщенную трагизмом тему?! Вспомнился фильм Шукшина "Калина красная", созданный в том же году. Хорошо помню тягостное впечатление, которое произвела на зрителей Московского Дома Кино эта премьера. По окончании просмотра одна сотрудница Мосфильма с горечью сказала мне: "Шелест зелененьких начинает заглушать шелест березок". Прошло около десяти лет, и эта горькая шутка стала явью.

Такая перемена менталитета новой советской интеллигенции определила ход событий перестройки, в результате которой Россия из индустриальной "страны мечтателей, страны ученых" стала превращаться, говоря языком Герцена, в страну мещан, а Москва и Санкт-Петербург – в столицы рантье и лавочников, которые стали называть себя"новыми русскими", да в добавок ещё и "крутыми".

Именно это предчувствовал М. Пришвин: – "Так продолжаться не может. Неизбежна вторая революция. Будущее России – организация кулаков в демократическую партию с интеллигенцией из кадетов-вропейцев и частично бывших правых эсеров с царем. Множество кулаков преобразовалось в кооператоров, в то время как инженеры и всякие техники сидят без дела. Русский кулак, который использует среду хищнически, думая лишь о себе, – это полная противоположность культурному человеку". Даже Нострадамусу не удавались столь точные предсказания.

(Раздел 2). В последнее десятилетие XIX века в России социальные конфликты крайне обострились, и хотя общественные устои всё ещё были весьма прочными, в 1905 году вспыхнула революция. Волнения удалось подавить, а последующие годы, несмотря на ряд реформ, характеризовались жесткой политической реакцией. Многолетние настроения общества сменились пассивностью и чувством отчаяния, особенно у молодёжи. Эти настроения усиливало распространявшееся в Европе эстетическое течение «декадентство», которое в России нашло благодатную почву. В области культуры и идеологии оно выражалось в поклонении «чистому искусству» и различным формам оккультизма; в жизни – в свободе нравов, граничившей с безнравственностью. Период после революции 1905 года отличался большим интересом к вопросам сексуальности, брака, свободной любви, проституции, а также регулированию рождаемости. Эти же темы обсуждались и в других странах Европы, и множество соответствующих книг было переведено на русский язык. При этом российские дебаты не нуждались в импульсах извне – домашняя реальность давала достаточную пищу для размышлений. Теме свободной любви посвящались роман за романом; наиболее известным стал «Санин» Арцыбашева (1907), в котором воспевался гедонизм и полное сексуальное раскрепощение. "Молодежь, – пишет Ричард Стайтс, специалист по женскому движению в России, – высвобождала сдерживавшуюся энергию в сексуальных приключениях и плотских эксцессах, оправдывая безудержное поведение вульгарным санинским лозунгом – «удовольствие ради удовольствия».

Одновременно с появлением очерка Бентама"Утилитаризм" в Европе, в России в том же 1863 году вышел в свет роман Чернышевского "Что делать?", написанный им в заключении в Петропавловской крепости, и тремя годами ранее, а в 1860-ом – роман Тургенева "Отцы и дети". Эти два романа легли в основу русского радикального утилитаризма. Чернышевский говорил о полной свободе от социальных условностей и, в частности, освобождения женщины от различных форм угнетения – со стороны родителей, мужчин, общественных институтов, а также о её праве на образование, труд и любовь. Брак должен быть равноправным, что означает, что женщина должна иметь право жить не только с мужем, но и с другими мужчинами и иметь собственную спальню. Не знаю, читал ли Чернышевский работы Энгельса или статьи об утилитаризме, но он может быть без сомнения отнесён к одному из родоначальников этого движения, охватившего вскоре весь западный мир. Корни нового советского законодательства о браке и семье уходили к классикам марксизма, и прежде всего к Энгельсу. Брачная и сексуальная свобода рассматривались ими как составляющие общей свободы, которую предполагалось реализовать в новом обществе.

На протяжении первого десятилетия постреволюционного периода компартия старалась не вмешиваться в личную жизнь граждан. Нарком просвещения Луначарский в 1923 году назвал государственную регламентацию жизни индивидуума "угрозой коммунизму", утверждая, что "мораль коммунистического общества будет заключаться в том, что это будет мораль абсолютно свободного человека". В результате, на вопрос "есть ли любовь?" в 1927 году только 60,9% одесских студенток и 51,8% студентов ответили положительно. [45]. Эти идеи были экстремальными, но трудно оспариваемыми марксистской логикой, как и современной логикой либерального капитализма. Поскольку коммунизм и сексуальная свобода шли рука об руку, равно как старая сексуальная мораль и буржуазное общество, всякая оппозиция "новой морали" воспринималась как предосудительная и реакционная. И лишь позже следующий закон о браке, принятый в 1936 году, означал возврат к традиционному взгляду на брак и семью. Следует обратить внимание на то, что эта социальная политика коммунизма, рассматриваемая современным либеральным Западом как источник всех зол, уже безраздельно господствует там, как одна из основ социальных отношений "подлинно свободных и подлинно счастливых людей".

(Раздел 2). «Злосчастия наступают именно в мирное время!» (Макиавелли). Злосчастия советской власти начали проявляться в наиболее оптимистичные 60-ые. Полагая что дела идут успешно, советское руководство уже в шестидесятые годы сочло, что ему, как и народу, надо дать отдохнуть. Самолюбивый коммунистический задор стал угасать. Так наступила эпоха правления Брежнева, позже названная эпохой застоя. «Предоставлять событиям идти своим чередом настолько свободно, что потом с ними уже не совладаешь, дело опасное». (Макиавелли).

Многие уже убелённые сединами "шестидесятники" с ностальгией вспоминают романтические времена своей юности. То было время погони "за туманом и за запахом тайги"; то было время мечты о чистой любви и верной дружбе, о больших свершениях в науке и искусстве. Наблюдалось небывалое в мире массовое увлечение поэзией. СССР в то время был без преувеличений "страной мечтателей, страной ученых" ("Марш энтузиастов"). Тонкие знатоки психологии понимали, что такой настрой является проявлением "сентиментальности, как способности наслаждаться, не обременяя себя долгом ответственности за свои действия" (Д. Джойс. "Улисс").

"Любой вновь образованный государственный строй на первых порах вызывает почтение, правда, ненадолго, пока не умирало создавшее его поколение, ибо сразу же за этим воцаряется разнузданность. Люди обычно печалятся в беде и не радуются в счастье, ибо сразу же, перестав бороться, вынуждаемые необходимостью, они тут же начинают бороться, побуждаемые к тому честолюбием." Именно это предвидение Макиавелли стало наблюдаться во времена хрущёвской "оттепели". "Не познав бед, выпавших на долю своих отцов, молодые люди, у которых оказалось больше досуга, чем у их предшественников, стали позволять себе расходы на изысканные одежды, женщин, пиршества и другие удовольствия такого же рода". Другим "единственным умственным занятием стало состязание в красноречии и остроумии, причем тот, кто в этих словесных состязаниях превосходил других, считался самым умным и наиболее достойным уважения". Светлана Алилуева передала этот дух среди детей привилегированного круга: – "Ведь страшно не это; страшны не все эти безобразные увлечения. Страшно невежество, не знающее ничего, не увлекающееся ничем, ни старым, ни новым, ни своим, ни иностранным". Так, советский строй стал разлагаться сверху вниз. Учителя средних школ начала шестидесятых годов довольно единодушно признавали, что им доставляло больше удовльствия иметь дело с детьми простых профессиональных рабочих и нижних слоев интеллигенции, чем с детьми из привилегированных слоев ввиду более строгой моральной дисциплины первых.

Разложение советского общества сверху вниз вызвало обратный разлагающий общество поток снизу вверх. Энергичные и честолюбивые дети непривилегированных родителей, для которых двери наверх были тугими, или даже закрытыми (например, в Московский институт Международных Отношений), наблюдая лёгкое, не отягощенное усердием служебное продвижение своих привилегированных сверстников, быстро смекнули, что "гореть на работе" – значит "прожигать жизнь". Плох тот солдат, который не хочет стать генералом. Поняли, чтобы стать генералом вовсе не надо "нюхать порох". Проще идти в услужение им "денщиками". С такими понятиями наиболее честолюбивые солдаты ринулись в услужение генералам искусства, науки, политики. Не желающие служить "генералам" занимались нелегальными промыслами. Хищения икон в отдалённых деревнях России и продажа их иностранцам за валюту было делом распространённым. Отправлялись "на промысел" обычно группами "геологов".

Советское общество стало постепенно распадаться на ничем не связанные подструктуры. Наука, производство, искусство стали развиваться сами по себе, не имея обратной регулирующей связи с другими структурами общества. Ценз пересечения границ этих структурных элементов стал размываться. Личные знакомства стали играть бóльшую роль, чем опыт и знания. Дряхлеющая верховная власть была бессильна остановить этот поток, расчленяющий общество. В это время КГБ не столько занималось вопросами политическими, сколько криминальными. Во всех слоях советского общества всё больше и больше стало появляться тех, у кого "в душе нет ни бога, ни дьявола, а лишь одни черви" (Раневская). В одной из своих лекций о СМИ политолог Павловский отметил, что тоталитаризм советской пропаганды брежневской эпохи исходил не столько от КГБ и Политбюро, сколько от самих журналистов, формировавших жесткие в своей закрытости для критики "семьи". Как в периоды упадка Греции, Рима и Византии, так и в период упадка государственности в СССР историческая мысль не поднималась выше смакования трагических событий недавней истории, "придворных" интриг, грязных сплетен из жизни правительственного "двора" и высмеивания идеалов своих предшественников. Как и в былые периоды распада общества, субъективизм, порожденный особенностями личной судьбы историка, отражал его личные обиды и личную приверженность, но не стремление к объективной исторической оценке происходящего [7].

В шестидесятые годы прошлого столетия во времена "хрущёвской оттепели" в искусство ворвалось новое поколение молодых поэтов и писателей, сформировавших субкультуру советской интеллигенции. Это поколение, родившееся между 1925 и 1940 годами, позже было названо "поколением шестидесятников". Большинство из них были выходцами из интеллигентской или партийной среды, сформировавшейся в 1920-е годы. Вера в коммунистические идеалы была для большинства "шестидесятников" самоочевидной, поскольку борьбе за эти идеалы их родители посвятили свою жизнь. Однако многим из них ещё в детстве пришлось пережить мировоззренческий кризис, поскольку эта среда сильно пострадала от, так называемых, "сталинских чисток". Обычно это не вызывало радикального пересмотра взглядов, однако заставляло больше рефлексировать происходящее, что приводило к скрытой оппозиции режиму.

Наследуя, как правило, родителям с узконаправленной культурной ориентацией, имевшим весьма ограниченный доступ к мировой культуре, их мировоззрение ограничивались в большей степени рамками пропагандируемого "марксизма-ленинизма". У этого нового поколения "мальчиков и девочек", был юношеский задор, который многих из них превратил в кумиров не только молодёжи. Они с искренней гордостью несли свой лозунг: "поэт в России больше чем поэт".

Феномен советской культуры "шестидесятников", требует самостоятельного глубокого анализа как культуры, рождённой в разрыве с прошлым и наследующей лишь опыт гражданской войны и последующих репрессий, части которых они были свидетелями. В их жилах текли капли крови как "челюскинцев", так и тех писателей, "которые пишут заранее разрешенные вещи – "Этим писателям я запретил бы вступать в брак и иметь детей. Как могут они иметь детей – ведь дети должны за нас продолжить, за нас главнейшее досказать – в то время как отцы запроданы рябому черту на три поколения вперёд". Писал эти строки Мандельштам в 1928 -1929 годах. По этой причине воздержимся от нетерпения оценок этого болезненного для нас феномена "шестидесятников" в советской культуре, в той или иной степени нас, непосредственно касающегося и по сей день. Позволю себе лишь обратить снимание на казус, связанный со стихотворением Б. Ахмадулиной "По улице моей который год ...", замеченный литературным критиком и издателем А. Аничкиным. В подлиннике 1959 года читаем:

Ну что ж, ну что ж, да не разбудит страх

вас, беззащитных, среди этой ночи.

К предательству таинственная страсть,

друзья мои, туманит ваши очи.