Текст книги "Раскрытие тайны"
Автор книги: Николай Загородный
Соавторы: Виктор Колмаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)
– Старший следователь Холодков, – сообщил он.
«Молодоват для старшего следователя», – подумал Матвеенко, но улыбнулся приветливо, по-дружески:
– Рад познакомиться, только вот беда, товарищ Холодков, – сказал он и с огорчением сообщил о внезапной болезни майора Саенко, близко знакомого с цехом резиновой обуви. Заболевание, по-видимому, длительное – в тяжелой форме воспаление легких, а без Саенко и ему, Холодкову, работать будет трудно.
– Впрочем, я вызову опытного оперативного работника, обоих вас познакомлю с делом, передам полезные фотодокументы и уверен – справитесь…
Спустя еще час оперативный работник отдела, майор Алексей Васильевич Брагин и старший следователь Холодков выехали на Сортировку. На полпути к бараку шофер «Победы», не раз возивший сюда Саенко, вдруг насторожился и, наклонившись к сидевшему рядом Брагину, сказал:
– Снова она – «ОХ 72-80»…
Брагин вопросительно посмотрел на шофера.
– Трехтонка с сапогами под брезентом идет навстречу. Это она постоянно выезжает на рынки и в районы.
Машина прошла мимо. Майор сразу узнал по фотографиям сидевшего в кабине грузовика Краюхина. Брагин обменялся несколькими словами с Холодковым, «Победа» развернулась и, обогнав трехтонку, стала поперек дороги. Брагин выскочил из машины, открыл кабану грузовика, показал свое удостоверение. В темных выпученных глазах Краюхина мелькнул испуг, но он попробовал усмехнуться:
– Что везем? То, что делаем. Наша продукция и работникам милиции нужна…
– Очень хорошо, но пока, гражданин Краюхин, пересядьте в нашу машину, а грузовик пусть идет следом. Вы меня поняли, товарищ водитель? – спросил майор шофера трехтонки.
«Победа» прошла в глухой безлюдный переулок и остановилась. Рядом выключил мотор и грузовик.
– Сколько же пар и куда везете? Давайте наряд…
В наряде числилось сто двадцать пар сапог, а в кузове, когда тут же стали пересчитывать, двести шестьдесят.
Оба следственных работника понимающе переглянулись.
– Почему двести шестьдесят?
– Соревнуемся, товарищ майор, за сверхплановый выпуск продукции, не успели оформить, а держать в весенние дни резиновую обувь на складе, сами знаете, никто не разрешит, – стал было говорить Краюхин, смахивая платком выступивший на лбу пот.
– Видно, как соревнуетесь, даже пот прошиб, – усмехнулся Брагин. Он открыл дверцу «Победы» и указал место Краюхину. Тот, как угольный куль, рухнул на сиденье, опустив на колени свои багровые руки.
– Буду минут через тридцать, Максим Кириллович, а вы пока подежурьте у грузовика, – сказал Брагин Холодкову, усаживаясь рядом с Краюхиным.
В бараке были удивлены, когда во двор вернулась трехтонка с тем же грузом, с каким час назад уходила. Но появление незнакомой «Победы» всё объяснило без слов. Из цеха высыпали работницы. Они не то с испугом, не то с любопытством смотрели на своих руководителей и о чем-то тихонько перешептывались.
– Фейерверк наш здорово горел, но, конечно, когда-нибудь он должен был погаснуть. Что ж, впереди ждут новые впечатления, – казалось, весело и беззаботно резюмировал мастер фейерверков, опуская засученные рукава и забираясь в машину.
– Дурак! – зло выдавил маленький Обдиркин, занимая место рядом с Унусовым.
А Давида Моисеевича всё не было. Обычно начальник цеха всегда аккуратно подкатывал в такси к началу рабочего дня, а сейчас солнце направлялось к закату, он же не появлялся.
Ждали до темноты. Широко раскинувшийся справа город весь заискрился огнями. Кто-то, по-видимому, в этот час собирался в театр, в кино, кто-то на вечернюю прогулку, а Брагин и Холодков, опечатав цех, торопились в город на Кольцевую улицу, где жил Добин.
Через несколько ступеней третий этаж. Справа квартира 36. Один, два, три звонка – никакого ответа. Как было известно, все свои сорок пять лет Добин жил в холостяках. Значит, дома его не было.
– Неужели узнал? – проговорил Брагин.
Проблуждав около дома полчаса, они вызвали еще одного сотрудника, оставили его на Кольцевой, а сами уехали на дальнюю окраину, к особняку в вишневом саду.
5. Особняк в саду
Особняк этот трудно было не узнать даже в вечернее время. Он занимал самое уютное место на маленькой, тихой улочке, густо заросшей садами, отдаленной от звона трамваев и шума троллейбусов, от дыма и копоти заводских труб. Был только конец марта, но Брагин и Холодков, едва попав на эту улочку, сразу, казалось, почувствовали и аромат буйно цветущей с приходом весны сирени, и крепкий запах распушившихся вишен.
Впереди справа пробивался из окоп сквозь абажур мягкий голубой свет, видны были причудливые очертания каменного особняка с балконом и с цветными стрелками на веранде. Его отделяла от улицы легкая декоративная ограда и резные ворота, предназначенные, по-видимому, для проезда автомашин. Позади густо темнел терявшийся в глубине сад.
Брагин и Холодков прошли мимо освещенных окон и остановились вдали за оградой. Они допускали, что Добин находится сейчас именно в этом доме, у своей любовницы Ворошковой. Но постучаться считали преждевременным. А если его там нет? Значит, выдать себя. Добин же мог появиться в этом притягательном уголке и завтра и послезавтра, мог заглянуть хотя бы на минутку, или подослать кого-либо из своих друзей. Если же он находился в особняке в эти минуты, то завтра, безусловно, попытается выйти. Надо было дежурить. И оба стали бродить по улочке, наблюдая всё время за особняком. Они видели, как кругом гасли огни, как померк голубой свет и в окнах особняка, как тихая улочка вся погрузилась в безмятежный сон.
Ночь была холодная, иссиня-черная. Время тянулось медленно, но каждый был занят своими мыслями, и рассвет их застал всё там же. Из калиток всё чаще выходили жильцы. По улице прокатила чья-то машина и скрылась за поворотом. Оставаться на виду было опрометчиво. Брагин и Холодков разыскали участкового и поинтересовались, кто живет в карликовом домике напротив особняка Ворошковой.
– Пенсионер Хмель Василий Игнатьевич, совсем старый, а глаз на всё свой имеет, наш надежный помощник, – отвечал участковый и протянул руку вправо: – Вот и сам он появился, вышел на солнышке погреться…
Справа показался престарелый сутулый человек в овчинном полушубке. Он опирался на палку и медленно шел по улице, поглядывая на солнце.
Старик поравнялся с оперативными работниками. Узнав еще издали участкового, он приветливо поклонился и, поняв его жест, подошел. Разговор с пенсионером был кратким, но достаточным для того, чтобы он разобрался, в чем его суть.
– Милости прошу, можете быть покойны, и сам когда-то партизанил, тайну беречь еще тогда научился, – отвечал он. Медленно переставляя свою тяжелую палку, старик побрел дальше по улице.
Часа через два у дома Хмеля остановился грузовик с опознавательными знаками сельской местности. Из его кузова выскочили двое мужчин в коротких ватниках, в кирзовых сапогах, с чемоданами в руках. И почти в ту же минуту тихая улочка узнала, что у старика Хмеля сняли комнату два токаря, поступивших работать на ближний ремонтно-механический завод. Заработка своего настоящего они еще не знали, но платить условились по сто рублей в месяц, чем пенсионер был вполне доволен.
Рабочими механического завода были Брагин и Холодков. Днем они исчезали и тогда их обязанности исполнял всё тот же участковый, а к ночи появлялись и до рассвета наблюдали за окнами каменного особняка.
Прошла неделя, но Добин так и не появлялся ни в цехе, ни в своей квартире по Кольцевой, ни здесь. Теперь уже не было сомнения в том, что он знал о случившемся и скрывался. Но где? А знала ли об этом Ворошкова? Скорее всего – не имела понятия. За все эти дни она из дому никуда не выезжала. Только дважды в солнечные дни выходила на прогулку со своим жирным, неповоротливым шпицем. Он лениво плелся за своей хозяйкой, а та капризно кричала:
– Жюля скорее же, Жюля побегай чуть-чуть…
Что же дальше?
Этот вопрос уже не раз задавали себе Брагин и Холодков. Допрос задержанных пока не давал нужных результатов. При ревизии в цехе были обнаружены пятьсот пар незаприходованных сапог, двадцать тонн сажи и три тонны каучука. Но задержанные ссылались на своего руководителя – Добина. Он сам вел учет всех материальных ценностей. Они же понятия не имеют, как могли образоваться излишки.
Предстояло распутать довольно сложный узел махинаций, концы которого могли прятаться и в каменном особняке. Тогда решили ближе познакомиться с ним и с его хозяйкой. В один из вечеров на пороге дома Ворошковой появились Брагин, Холодков, сотрудница милиции Ладыгина и понятые – две женщины с соседней улицы.
– Вы с ума сошли, – сверкнув потемневшей синевой глаз, вскрикнула хозяйка особняка, увидев нежданных гостей. Она была в ярком парчовом халате, с пышной копной взбитых, выкрашенных под золото волос. Короткие рукава обнажали холеные белые руки, рисунок воротника открывал полную шею и тяжело подымавшуюся грудь.
В переднюю проникал мягкий голубоватый свет, из глубины комнат доносились звуки рояля. Музыка внезапно затихла. На крик Ворошковой выбежала рослая худощавая девушка лет восемнадцати с большими светлыми глазами и болезненным лицом.
– Уходи, уходи, дочка, тут какая-то клевета, произвол… – Ворошкова схватила девушку за руку и потянула за собой в большую круглую комнату.
– Хорошо, с чего начнете? – вызывающе бросила она, остановившись посреди комнаты. Она, казалось, только теперь поняла, с чем был связан обыск и сейчас решала, как вести себя дальше.
– Сперва пройдемте по дому, – спокойно ответил Брагин.
Прошли еще четыре комнаты и остановились в нерешительности. «Действительно, с чего начинать?» – подумал Брагин. Особняк напоминал богатый антикварный магазин. В нем было пять комнат и в каждой множество дорогих предметов, собиравшихся, казалось, многими поколениями. Резные и инкрустированные буковые столики, тумбочки и этажерки в круглой гостиной были заставлены старинными статуэтками, хрустальными и серебряными вазами, всевозможными, сделанными руками больших мастеров безделушками, стены украшены редкими картинами и гобеленами. В нише у большого венецианского окна поблескивал нетронутым лаком рояль, рядом с ним мигал экран невыключенного телевизора. Спальню заполняли широкая кровать из красного дереза, трехстворчатый шифоньер, огромное трюмо.
Когда Холодков раздвинул трехстворчатую дверь, у него зарябило в глазах от множества цветов и красок, наполнявших шифоньер. Здесь были всевозможных сортов и оттенков крепдешины, файдешины, крепсатины, капроны, тончайшие, как паутина, нейлоны, почти прозрачные шерстяные ткани. Холодков насчитал более пятидесяти висевших в шифоньере платьев, семь женских костюмов, пышные шубы из выдры, котика и голубой цигейки.
– А здесь, Максим Кириллович, всё готово к столу, – усмехнулся Брагин, открыв дверцу белоснежного холодильника «ЗИЛ». Его камеры оказались заставленными бутылками шампанского, сверкавшими искристой изморозью, ростовскими рыбцами, банками с паюсной и кетовой икрой, кусками свежей буженины.
«Подумать только, как живет», – осуждающе сверкнула глазами пожилая женщина из понятых.
Приближался рассвет. Обыск и опись имущества были закончены. Но Брагин и Холодков всё еще оставались недовольны. Им казалось, что при обыске в этом особняке можно будет обнаружить одну из тех кнопок, при помощи которых хищники приводили в движение всю систему махинаций. Но ничто из найденного не давало ответа на этот вопрос. И Брагин и Холодков были убеждены, что в доме должны быть крупные денежные суммы, но обнаружили только одну сберегательную книжку на пять тысяч рублей. Не были найдены даже облигации государственных займов, которые обычно хранятся в каждой семье. А последние покупки, обнаруженные в доме, свежие продукты в холодильнике – всё говорило о том, что крупные расходы по дому велись почти ежедневно.
– Откуда всё это богатство, Тамара Власовна? – спросил Брагин, когда, утомленные бессонной ночью, все собрались в гостиной и разместились за круглым столом. Со стороны можно было подумать, что здесь сошлись старые друзья и ведут мирный, задушевный разговор. После первых вспышек истерики, потока слез и заклинаний Ворошкова притихла, стала вялой, казалось, ко всему безразличной. Ее полное круглое лицо потеряло вечернюю свежесть, осунулось, покрылось мелкими извилинами морщинок.
– Богатство? – она устало пожала плечами. – Куплено на деньги мужа…
– Но деньги мужа расходовались давно, а вещи приобретались в последние годы?
– Уже пять лет, как я ничего не приобретаю.
– А телевизор?
– Брат подарил четыре года назад.
Холодков наклонился и поднял лежавший рядом у ног кусок картона от упаковки телевизора, найденный им при обыске на чердаке.
– Посмотрите, – он указал на сохранившийся жирный штамп: – «Рига. Телевизионный приемник «Рубин». 12/5-57 год».
– А вот упаковка и от вашего старого радиоприемника «Беларусь».
Снова перед Ворошковой был положен кусок картона с четким штампом: «Минск. Радиоприемник «Беларусь». 10/2-57 год».
– Может быть, вы теперь скажете, Тамара Власовна, где деньги, которые два года подряд приносил в ваш дом Добин? – настойчиво повторил Брагин.
– Снова Добин! Я вам уже сказала, что мои отношения с Добиным чисто личные. Отчитываться перед вами в них я не намерена и не только перед вами. Даже суд не станет копаться в интимных связях между мужчиной и женщиной. А вы заставляете меня…
– Перестаньте кривляться, Ворошкова, – повысив голос, сказал Брагин. – Вы прекрасно понимаете, о чем я спрашиваю. Ваши интимные связи с вором и преступником меня не интересуют. Я спрашиваю о деньгах, которые он воровал у государства и которые вы вместе с ним расходуете. Надеюсь, на этот раз ясно, о чем идет речь? И то, что вы так упорно защищаете Добина, – тоже ваше личное дело. Но мой долг предупредить вас, Тамара Власовна, да предупредить. Вы соучастница присвоения государственных средств, значит, вы тоже преступница. Но вы можете, повторяю еще и еще раз, облегчить свое будущее, не позорить будущее своей дочери, доброе имя своего мужа, погибшего на фронте.
Брагин поднялся и заходил по комнате, дымя папиросой.
– Вы кончили институт и начали свою жизнь хорошо, а как вы собираетесь ее закончить?
– Довольно с меня, хватит, надоело! – закричала Ворошкова и бросилась на диван. – Обыскали, описали всё – что вы еще хотите? Преследовать хотите – преследуйте, но денег больше нет никаких, нет! Забрали последние пять тысяч – забирайте, всё забирайте, – доносилось с дивана.
– Я скажу, где деньги, скажу, – неожиданно раздался звонкий, дрожащий, как струна, голос из соседней комнаты. В гостиной появилась бледная, с черными разводами под опухшими глазами дочь Ворошковой. – Не буду больше терпеть, не могу жить дальше в этом разврате, – всё так же продолжала она.
Ворошкова медленно приподнялась и, оставаясь на диване, посмотрела на дочь так, словно впервые ее видела. Нет, это не ее Иринка, маленькая, послушная сластена. Это кто-то другой. Она вдруг вскочила, вцепилась девушке в плечи, закричала:
– Ты с ума сошла! Она с ума сошла, не верьте ни одному слову, она с ума сошла, вы же видите…
– А ты знаешь, что твой сожитель сам показал, где вы спрятали деньги, да сам. Он сказал, что деньги будут мои, если я стану его женой. Знаешь об этом? Нет? Он тебе не говорил?
– Предлагал? Он тебе предлагал? Врешь! Врешь всё!
– Пойдемте, я покажу, где деньги, – девушка сделала решительный шаг.
– Стой! Стой! Не смей! – закричала мать. – Я сама покажу, да, сама, – и она пошла из гостиной.
Рассвет уже подступил. Гасли последние звезды, чуть просматривался блеклый диск луны. Деревья в саду молчаливо темнели, подчеркивая тишину нарождающегося дня.
– Здесь копайте, здесь, – точно отрекаясь от жизни, сказала Ворошкова, остановившись возле ветвистого куста сирени.
Снега кругом не было, но земля еще не оттаяла, не отогрелась и оставалась под легкой коркой льда. Холодков вынул из висевшего на боку чехла охотничий нож и, опустившись на колено, стал разбивать лед. Потом вспомнил виденную при обыске в коридоре лопату, сбегал туда.
Вскоре под кустом образовалась полуметровая яма, на дне которой показался кусок автокамеры.
«Прятали со знанием дела, профессионально!» – усмехнулся про себя следователь. Он оторвал примерзшую к глинистому грунту резину, посмотрел на стоявшую рядом в расстегнутом халате с растрепанными волосами Ворошкову и пошел в гостиную. Тамара Власовна медленно, как побитая, пошла за ним.
– Что здесь? – резко спросил Брагин, когда следователь положил принесенное на стол.
– Увидите сами, я больше ничего не знаю, ничего не знаю, – проговорила, как во сне, Ворошкова. Она подошла к дивану, опустилась рядом с сидевшей дочерью и снова повторила: – Больше я ничего не знаю…
В куске камеры оказался плотно завернутый прямоугольный пакет. Холодков разорвал целлофан, развернул еще лист прочной серой бумаги, и на столе рассыпалась пачка сберегательных книжек, между которыми были переложены туго набитые синие конверты. Стали подсчитывать: восемнадцать сберегательных книжек хранили вклады на триста пятьдесят тысяч рублей, а десять синих конвертов – на тридцать тысяч облигаций трехпроцентного займа.
– Операции, как видно, велись в крупных масштабах, не так ли, Тамара Власовна? – положив руку на стол, спросил Брагин. Но Ворошкова больше не проронила ни слова.
6. Узел распутывается
Обыск у остальных компаньонов был произведен еще раньше, при их задержании. Здесь тоже были обнаружены многие ценности, но пути их накопления и теперь всё еще оставались невыясненными. Правда, уже было установлено, что цех получал без наряда, а следовательно, и расходовал без учета различное сырье. Готовая продукция, конечно, при всех условиях требовала труда, оплаты его и какого-то документального оформления. Значит, труд затрачивался, оплачивался и оформлялся. Какими же в таком случае путями?
В поисках ответа на этот вопрос Холодков заинтересовался одним письмом, найденным в рабочем столе Добина при ревизии цеха. Письмо было от неизвестной гражданки Алпатьевой. Она сообщала, что связала пять тысяч сеток, а деньги ей перевели только за три тысячи. Алпатьева допускала, что произошла ошибка при подсчете и просила перевести ей остальные деньги. Холодков вспомнил при этом многие наряды рабочих, в которых упоминались те же сетки.
– Сколько вы сеток плетете в день? – приехав как-то в цех, спросил Холодков пожилого усатого клеевщика.
Тот высоко поднял брови, недоуменно посмотрел на следователя:
– Каких сеток?
– Как каких? – в свою очередь удивился Холодков. – Сеток для резиновых мячей. Они записаны в ваших нарядах.
– А наряды у нас выписываются только в конце месяца, мы их и не видим.
– Значит, никаких сеток вы никогда не плели?
– И никто не плел, спросите любого…
Холодков поговорил и с другими рабочими – ответ был тот же. Вывод напрашивался сам: что-то запутывали в себе эти сетки. А что именно?
Положив в карман письмо Алпатьевой, Холодков поехал по адресу, указанному на конверте. Его приветливо встретила совсем пожилая женщина, назвавшаяся Александрой Степановной.
– Так вы надомница, Александра Степановна? – присаживаясь у стола, спросил Холодков.
– Надомница, правильно. А Добина я знаю полтора года, только редко бывает у меня этот обходительный человек. Приехал, помню, первый раз и спросил, возьмусь ли я вязать сетки для детских резиновых мячей. Работа нетрудная, а оплата – восемь копеек за штуку. Кто же откажется? И соседки мои, старушки, тоже взялись…
– Так сетки для детских резиновых мячей?
– Точно, для них. Деньги, скажу вам, высылали аккуратно, только один раз там какая-то ошибка вышла, да это не в счет, – продолжала Алпатьева, но Холодков дальше уже не слушал ее. Он старался понять, какой смысл во всей этой операции, к чему она затеяна и что дает. Закончив разговор со старушкой, Холодков снова поехал в цех, снова принялся за старые наряды. Еще раз удостоверился – наряды заполнялись администрацией, а рабочие в глаза их не видели. Правда, на обсчеты никто не жаловался, выплачивали столько, сколько каждый заработал, иногда даже с лихвой.
Холодков стал о чем-то догадываться и снова пошел к тому же пожилому усатому клеевщику, с которым начинал разговор о сетках.
– Гаврила Петрович, сколько пар сапог вы сделали в прошлом месяце? – спросил он.
– Сто пар ровно…
– И деньги сполна получили за сто пар?
– Сполна – 350 рублей…
– Хорошо. Теперь посмотрите, что у вас записано в наряде, – и Холодков протянул клеевщику его наряд.
Тот часто замигал глазами:
– Брехня, настоящая брехня, никаких сеток я не плел, – еще не разобравшись, в чем дело, запротестовал он. Но Холодков успокоил его, и они оба стали тянуть за главную нитку этого хитро запутанного клубка.
В наряде было указано, что Елизаров изготовил за месяц пятьдесят пар сапог и тысячу девятьсот сеток для резиновых мячей. Клеевщик и получил сполна за свой труд – триста пятьдесят рублей. А куда девались вторые пятьдесят пар, Елизаров теперь больше не спрашивал. Он знал, что их рыночная стоимость – пять тысяч рублей, цена же одной сетки в магазине – тридцать копеек. Подсчитав, что получилось от этой комбинации с сетками, клеевщик в сердцах плюнул, выругался так, что даже соседи оглянулись, и задергал разборной алюминиевой колодкой, натягивая на нее резину.
– На эти сапоги, товарищ следователь, через всё это самое глазам теперь смотреть не хочется, – уже спокойно, но от души сказал он Холодкову, когда тот покидал цех.
А Холодкова в этот день ожидало еще одно любопытное открытие. Едва он вернулся к себе в кабинет, как в дверь постучали. Вошел неуклюжий застенчивый парень с выбивавшейся из-под кепки прядью белесых волос. Подошел он к столу, сдернул кепку и переступил с ноги на ногу.
– Что скажете? – взглянув на неожиданного посетителя, спросил следователь и углубился в бумаги.
– Так насчет этих самых резиновых сапог…
– Каких сапог? – Холодков поднял голову и теперь уже с любопытством посмотрел на парня.
– Да тех же, резиновых. Сказывали, вы в этом деле помочь можете. Нам зарплату получить надо.
– Какую зарплату? Идите к начальству своему и получайте.
– Так оно, начальство, теперь сидит – как же получать?
Холодков недоумевал, но претензии парня вскоре стали понятными.
– Выходит, вы работали только в ночную смену и зарплату вам выплачивал сам начальник цеха, правильно? В отделе кадров промкомбината вы даже не бывали и не знаете, где он находится? Никаких документов не сдавали?
Парень был доволен. Следователь правильно его понял. А Холодков в эту минуту совсем забыл о своем посетителе, он живо представлял себе «подпольную» ночную смену, придуманную Добиным, и прикидывал, сколько же еще десятков, а может быть, и сотен тысяч рублей получили жулики с рынка.
– Когда же деньги можно будет получить? – не дождавшись ответа, уже более настойчиво спросил парень.
– Деньги? – Холодков засмеялся. Ему нисколько не жаль было этого чудаковатого увальня, искавшего, по-видимому, длинного рубля. – Деньги получают там, где работают, а вы работали у Добина, с него и требуйте…
Теперь для Холодкова многое уже было ясно. Пути, какими шли хищники, раскрылись. Миллион шестьсот тысяч рублей, изъятых при обыске у компаньонов, имел свой источник. Оставалось одно – прижать их фактами и добиться признания.
Но это оказалось не так уж просто.
– Да, был грех, иногда выпускали пару-две сапог за счет сэкономленного сырья, – в один голос твердили все трое.
– А сетки для мячей? – А ночная смена? – А заниженные нормы каучука и завышенные – сажи в резине?
– Это дело Добина. Он всё держал в своих руках, мы были у него на службе, – много раз повторяли они.
Так и не добившись признания. Холодков решил передать дело в суд. Но как-то, зайдя в свой кабинет, он случайно стал снова просматривать личные документы и письма, взятые при повторном обыске в пустовавшей квартире Добина.
– Постой, постой, Максим Кириллович, так это ведь одно и то же лицо! – обрадованно заговорил сам с собой Холодков. – Как же я ее сразу не узнал? Как не узнал? – повторил он, просматривая целый альбом различных фотографий.
Несмотря на поздний час, он распорядился доставить еще на один допрос Краюхина.
Месяц заключения никак не сказался на туше недавнего технического контролера. Он оставался таким же мясистым, таким же багровым, каким был и до ареста.
– Присаживайтесь, гражданин Краюхин, и давайте еще раз поговорим, – сказал Холодков, когда к нему ввели Краюхина.
– Мы уже обо всем переговорили, сказать вам всё равно больше ничего не смогу…
– Кто знает, – как-то загадочно заметил следователь и положил перед толстяком фотографию.
– Вам эти лица знакомы?
Краюхин сперва неохотно перевел свои выпученные глаза на снимок, потом тряхнул головой, схватил снимок. Перед ним был Добин и… он не верил себе, и его жена – Люся. Она лежала на коленях у Добина, и счастье играло в ее глазах.
– А этот снимок вам знаком? – Холодков передал в руки Краюхина еще одну фотографию. Теперь влюбленные были на пляже в Ялте. На обратной стороне снимка надпись:
«В лучшие минуты моей жизни. Люся».
Крупные капли пота покатились по лицу Краюхина. Его тяжелое тело задергалось на стуле.
– За что? За что? – взревел он и заметался по комнате. – Найдите Добина! Найдите подлеца, мерзавца, негодяя! – кричал он, забыв по всей видимости, что он арестованный и находится в кабинете следователя.
В этот момент на столе Холодкова зазвонил телефон. Он снял трубку.
– Могу вас порадовать, Максим Кириллович, – говорил полковник Матвеенко. – Доставили!
– Нашли? – с недоверием спросил Холодков.
– Целехоньким привез его майор Брагин.
– Товарищ полковник, он мне до зарезу нужен. Можно? Очень прошу, только сейчас же…
Повесив трубку, Холодков возбужденно заходил по комнате.
– Просто, как по заказу получилось. Ну и молодец Брагин, ну и молодец, – повторял про себя Холодков, представляя встречу, которая вот-вот произойдет в его кабинете.
Прошло еще несколько минут и в дверь постучали. В кабинет вошел сотрудник милиции, а за ним Добин в том же сером пальто и зеленой велюровой шляпе.
– Ты? – заревел Краюхин и с непонятной легкостью вскочил со стула. – Ты? Подлец! Негодяй! Хищник! – Его багровая рука вдруг размахнулась и мелькнула растопыренной пятерней волосатых пальцев. Раздался удар. Добин от неожиданности пошатнулся, хватаясь руками за воздух.
– Задушу подлеца, задушу, – бушевал Краюхин. Его жирные пальцы уже схватили побелевшего Добина за шею. – На каторгу, на каторгу его…
Холодков и прибежавший милиционер с трудом оторвали тяжелую тушу от дрожащего Добина.
– Нельзя так вести себя, нельзя, гражданин Краюхин, – казалось, спокойно сказал Холодков.
– А теперь пишите, – неожиданно выпалил Краюхин, опускаясь на стул, и стал рассказывать о том, что уже давно было известно следователю.
– Значит, участвовали все, а Добин был главным закоперщиком? Правильно я вас понял? – спросил Холодков, когда рассказ Краюхина был закончен.
– Все, все, а он – больше всех, – и Краюхин снова угрожающе протянул руку в сторону Добина.
Добин ни слова не возразил. Показание подписали оба. По примерным подсчетам, как сказал Краюхин, за два с небольшим года из цеха было продано на сторону двадцать пять тысяч пар резиновых сапог и разделено между компаньонами почти три миллиона рублей.
– А теперь прекратим нашу мирную беседу. На сегодня хватит, – устало, но довольно сказал Холодков и поднялся из-за стола.
