Текст книги "Раскрытие тайны"
Автор книги: Николай Загородный
Соавторы: Виктор Колмаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)
– А этот на ваше попечение. – Брагин указал рукой на Добина и, натянув на плечи чуть подсохшее у печки пальто, вышел с сержантами.
Снова тот же знакомый путь к сахарному заводу, снова тот же глинобитный дом под красной черепицей. Была уже поздняя ночь, по огни в доме горели. Окна были плотно занавешены. Пришлось сразу постучать. Ответа не последовало, свет в доме вдруг погас.
– Кульчинский, – закричал один из сержантов, – открывай!
Прошло еще несколько минут, и дверь открылась. На пороге появился тот самый тучный человек, который был за рулем «Москвича» в кожаном пальто. Сейчас он стоял в нижнем трикотажном белье и усиленно тер кулаками глаза.
– А-а-а, товарищ сержант, прошу, прошу, наверное с далекой дороги, – засуетился он.
– Да, да с далекой дороги, Семен Михайлович, – отвечал рослый сержант.
Вошли в просторную комнату.
– Садитесь, дорогие гости, садитесь, я сейчас, только оденусь…
– Не беспокойтесь, гражданин Кульчинский, мы не дамы, сперва выложите деньги по этой расписке, а потом уж будете одеваться. – Брагин передал Кульчинскому взятую у Добина расписку.
Хозяин дома еще больше растерялся. Он стоял с обвисшим животом, скрестив на нем волосатые руки, и, по-видимому, очень смутно представлял себе, что произошло.
– Время у нас ограничено, а размышлять вам, пожалуй, поздновато, – решительно сказал Брагин и добавил: – Приступим к обыску…
– Нет, зачем же, это недоразумение какое-то. Добин старый знакомый, попросил сделать одолжение, я сейчас… – Кульчинский подошел к стоявшему у окна большому, накрытому дорогим ковром сундуку, поднял крышку. – Вот деньги, товарищи, все до копейки…
В сундуке поверх каких-то узлов и свертков лежали разбросанные пачки сторублевых знаков. Там же лежал раскрытым и желтый саквояж.
– Пересчитывали? – усмехнулся майор. – Выкладывайте всё на стол, мы еще раз проверим, а вы, – Брагин обратился к рослому сержанту, – помогите хозяину дома одеться…
Деньги были пересчитаны и уложены в саквояж. Кульчинский стоял рядом в своем черном кожаном пальто. Его жена – пожилая полная женщина с растрепанными волосами, заливаясь слезами, сидела в углу за столом.
– Справлюсь сам, а вы, товарищи сержанты, посмотрите хорошенько, нет ли здесь еще чего-нибудь «случайного»…
Кульчинского майор временно оставил на «попечение» местного отделения милиции, а сам снова сел в машину. Впереди него сидели двое шоферов, рядом с припухшим позеленевшим лицом – Добин. Наступал рассвет. Ветер вдруг внезапно стих, исчезли, точно растаяли, тяжелые свинцовые тучи, проступившая на небе голубизна обещала первый в ту весну погожий день. Брагину казалось, что голова у него разрывается на части. Чувствовать себя давал каждый сустав, огнем жег заплывший глаз. Хотелось вытянуться, широко раскинув руки. Но он не позволял себе забыться.
– Гражданин Брагин, товарищ майор, – услышал он, как сквозь сон.
– Что еще?
– Кому хочется быть в тюрьме?.. Вы знаете, награда будет большой, а друга будете иметь на всю жизнь, скажите только слово…
– Хищник! – процедил Брагин и еще глубже забрался в угол.
Только поздним вечером они добрались до областного центра. Машина остановилась у большого, залитого огнями серого здания. Брагин вышел, пошатываясь, точно пьяный. Зато Добин, смирившись с происшедшим, сумел за дорогу поспать и привести себя в норму. Он даже попробовал отряхнуть пальто, потер рукавом поля шляпы, будто готовился к любовному свиданию.
– Вот он какой, беглец! – улыбаясь, весело проговорил начальник первого отдела – моложавый полковник Матвеенко, когда Брагин вместе со своим спутником появился в кабинете. – А с вами-то что произошло, Алексей Васильевич? – Матвеенко вышел из-за стола и, взяв майора за плечи, стал рассматривать его занесенный синевой глаз.
– Маленькое спортивное столкновение, – попробовал улыбнуться Брагин и посмотрел в сторону серого пальто.
– Понимаю, понимаю, вам надо сейчас же к врачу и в постель. Только, одну минутку, сообщу сразу вам еще одну небезынтересную новость. – Полковник взял со стола телеграмму и стал читать: – «В ответ на ваш запрос сообщаем: органами милиции денежные вклады на имя Давида Моисеевича Добина обнаружены в пяти сберегательных кассах на сумму сто восемьдесят пять тысяч рублей. Домашний адрес Добина во всех сберегательных кассах разный, повсюду вымышленный».
– Я, товарищ полковник, могу тоже сообщить еще одну небезынтересную новость, – И Брагин раскрыл желтый саквояж…
Матвеенко сверкнул глазами:
– Откуда деньги? Повторяю, откуда деньги?
Добин поднял, наконец, голову, ухмыльнулся:
– Вы теперь сами знаете, гражданин полковник, из сажи…
– Да, черт побери, вот что такое сажа в ловких руках! – бросил Матвеенко и вызвал дежурного сотрудника.
2. Под огнем фейерверка
Был праздничный первомайский вечер. Небо над городским парком горело огнями фейерверка. Тысячи ракет взрывались каскадом красных, желтых, оранжевых, зеленых и фиолетовых огней, образуя самые причудливые фигурные каркасы. Над парком то рассыпался золотой дождь, то медленно проплывала серебряная паутина, то вдруг раскрывались гигантские кусты алых роз, и, казалось, их аромат доходил до аллей, переполненных гулявшими.
Отметить праздник в парке пришли и трое старых случайно встретившихся друзей. Они были уже не первой молодости, и потому каштановые аллеи с их весенними запахами оставили для молодежи, а сами расположились за столиком у открытого буфета. Среди приятелей был и гладко выбритый, дородный Давид Моисеевич Добин. Встреча эта происходила не так уж давно, и потому в его внешности всё было таким же, как и в последний момент в маленьком украинском городке: те же темные, гладко причесанные волосы, срезанный лоб, прямой, с крупными ноздрями нос, крутой, чуть раздвоенный подбородок и оттопыренные уши. Изящный серый костюм выгодно выделял его ладную фигуру среди других.
Рядом с Добиным сидел маленький узкоплечий человечек с заостренным лисьим лицом и узкими щелками беспокойных глаз – Афанасий Кузьмич Обдиркин, а напротив обоих расположился во всю ширину стола грузный, с крупным мясистым лицом и большими навыкате маслянистыми глазами Борис Иванович Краюхин.
– Эти штучки в небе тоже, скажу вам, требуют своего мастерства, – заговорил поучительно Добин, когда стол уже был накрыт и выпито по первой рюмке «Столичной».
– М-д-а… – протянул Краюхин, рассматривая новый затейливый взрыв огней. Он старался запрокинуть повыше свою грузную голову, но толстая короткая шея сопротивлялась, багровела, лицо наливалось кровью, и любитель фейерверков вынужден был вместе со стулом передвигаться, подыскивая себе более удобные позиции.
– Кого я вижу, Давид, ты! – раздался вдруг резкий веселый голос. Добин повернул голову, ноздри от улыбки стали еще шире. Он вскочил и обхватил за плечи сухощавого жилистого человека. У того было стянутое смуглой кожей подвижное лицо, острые глаза, сросшиеся на переносице, словно подведенные углем, черные косматые брови, лысеющая голова с розовой шишкой на самой макушке. Движения быстрые, порывистые и вместе с тем легкие, как у птицы.
– Сто лет не виделись, сто лет! – продолжал он.
– Азим, какими судьбами, ведь был на юге?! Садись же, садись, рассказывай!
Азим Унусов хватко пожал всем руки и сел уже как свой среди своих.
– Любуетесь? – обратился он к друзьям, указывая своей легкой длинной рукой на только что взлетевший каскад огней.
– Видно, большой мастер своего дела здесь орудует, – заметил Добин.
– Ты прав. Давид, большой мастер. А знаешь, кто он – твой приятель, Азим Унусов, я!
– Азим! Сумасшедший ты человек! Плановик, председатель артели, агент по снабжению, водитель такси – какие диапазоны, бог ты мой!
– Да, Давид, был и одним, и вторым, и третьим, и четвертым, а теперь вот один из лучших пиротехников в стране, – засмеялся Унусов и стал рассказывать. Талант, говорил он, тогда лишь будет истинным, когда не рождается, а добывается, и добывается не столько трудом, сколько уменьем, ловкостью. Да, друзья мои, не штука родиться талантливым и потом всю жизнь нести так называемую моральную ответственность перед обществом зато, что обладаешь какими-то врожденными преимуществами. Другое дело, когда ты сам становишься тем, кем хочешь быть. Тогда ты никому и ничем не обязан: живи точно птица, садись на любое дерево, какое тебе понравится. А у него, Азима, сам характер такой – легкий, как ветер. Нет, он не может подолгу задерживаться на одном месте, хотя места бывают и привлекательные. Сколько раз за свои сорок лет он был вынужден начинать жизнь чуть ли не с самого начала. Во всяком случае, теперь он увлекся легким и прекрасным искусством художника, работал мастером по устройству фейерверков в центральном городском парке. Пришлось, конечно, кое-что позаимствовать и у других, повозиться с порохом, селитрой, серой, сажей…
– С сажей тоже имел дело? – перебил его Добин. Все трое вдруг насторожились. В глазах каждого, как и в небе, заиграли огоньки своих фейерверков.
– Голубчик, ты именно нам и нужен. Давай руку, Азим!
Теперь насторожился уже и Унусов, но Добин не сразу раскрыл свою мысль. Он сперва высоко оценил, так сказать, теоретические суждения своего друга о таланте, но тут же признал их несовершенными и нашел нужным высказать свою точку зрения. Запомни, Азим, говорил он, что каждый истинный талант должен иметь свою изюминку. Без нее он, Добин, никаких талантов не признает. А изюминка, зрелость и совершенство таланта заключаются в умении все видеть. И не только видеть…
Наклонившись низко над столом, Добин стал развязывать перед своими друзьями сложные узлы в борьбе современного человека за существование. Только тот сможет успешно пройти свой тернистый путь, говорил он, кто умеет пользоваться всеми благами и преимуществами, какие дает несовершенство нашего общества.
– Вот какой изюминкой должен обладать, Азим, настоящий талант, а садиться на любое дерево, перелетать с места на место – по меньшей мере младенческие суждения…
Мысль Добина начинала все больше привлекать Азима. Действительно, в свои сорок лет он во многом вел себя по-младенчески. Он никогда не думал о завтрашнем дне, а если и пользовался некоторыми преимуществами, какие оказывались в его руках, то делал это на ходу, скорее в порядке развлечения, чем необходимости. «Нет, надо перестраиваться, раз представляется такая возможность», – думал Унусов, слушая своего старого друга.
А Добин говорил уже о конкретных, практических вещах и прежде всего делал упор на сажу. У них есть возможность добывать на одном из предприятий соседнего города сажу вагонами и даже целыми составами. Разве можно было упускать такое бесценное сырье? Конечно, нельзя! Но как лучше использовать эту самую сажу? Думали они, трое друзей, долго и, наконец, пришли к выводу, что лучше всего использовать сажу для резиновых сапог.
– Тут перед нами самые широкие горизонты, Азим, но нам нужен хоть какой-нибудь химик, а ты не только химик, ты ведь когда-то и резиной занимался, правильно?
Тонкие упругие пальцы Унусова игриво стучали по столу. Теперь он уже хорошо понимал, о чем шла речь. Значит он, Азим Унусов, должен взять на себя так называемую производственную технологию, а коммерческую будет вести Добин. Что ж, действительно, было и такое время, когда он занимался выделкой резиновой обуви.
– Так говоришь, Давид, всё продумано?
– Всё до мельчайшей подробности, Азим, – обнимая за плечи приятеля, ответил Добин и принялся сообщать новые подробности. Двое из них уже побывали в городе Вилове на известном заводе резиновой обуви. Там они договорились о шефской помощи новому маленькому предприятию соседней области хотя бы стареньким, на первый случай, оборудованием. Приятели из Укрглавснаба обещали всегда найти лишнюю тонну-две каучука. Остальное – сера, вазелин, кислота – мелочь, пустяк! Оставался нерешенным только один вопрос, к какому же предприятию примкнуть? Но Добин выразит полную уверенность в том, что и эта проблема будет успешно решена.
– Одним словом, наш новый друг может ни в чем не сомневаться, – тяжело ворочая языком, проговорил совсем побагровевший от выпитого Краюхин.
Теперь, когда, так сказать, джентльменское соглашение было заключено, решили выпить за успех нового дела. Потом за дружбу. Потом за каждого из компаньонов. Потом за здоровье будущих покупателей и за то, чтобы резиновые сапоги не знали износа. Огни фейерверка уже давно погасли. Стали заметно пустеть и аллеи парка, а за столом у открытого буфета подымались все новые тосты.
– Давайте выпьем за Роджеро, знаменитых итальянцев, отца и сына Роджеро, – приподымаясь, говорил совсем охмелевший мастер фейерверков. Остальные смотрели на него недоумевающе, а он продолжал: – Роджеро зажигали над всем миром свои знаменитые фейерверки. Они приезжали в Петербург, и здесь над Невой тоже горели их огни. Давайте выпьем за них. Я их знаменитый ученик, давайте выпьем… Виват Роджеро!
3. Колесо завертелось
Комбинат этот находился километрах в двадцати от города. Его ободранный корпус был расположен на берегу маленького живописного озерка, окруженного стволистыми соснами. Вдали кругом зеленела трава, пестрели какие-то цветы, а рядом высились горы разбитых бочек и ящиков, валялись куски металла, жести, обрывки тряпок.
Круглый, розовощекий директор комбината Иван Иванович Крылышкин два раза в день – утром и вечером появлялся мимоходом во дворе и, постукивая суковатой палкой, клялся навести, наконец, железный порядок на своем предприятии. Но горы мусора всё продолжали расти, угрожая забаррикадировать собой подходы и подъезды к комбинату.
Вот сюда и приехали четыре компаньона еще не существовавшего предприятия. Краюхин, Обдиркин и Унусов сразу направились к озеру и развалились на траве у воды, а Добин поднялся по разбитым ступенькам узенького коридорчика в кабинет к директору.
– Вам прежде всего привет из областного управления местной промышленности от товарища Соскина, – мягко проговорил Добин, передавая Крылышкину запечатанный конверт.
– А, от Матвея Матвеевича, хороший человек, старый приятель и, скажу вам, по-моему глубокому убеждению, на этом труженике держится всё областное управление…
Коротенькие пухлые руки Крылышкина неторопливо разорвали конверт с посланием приятеля. Сдвинув на круглый нос роговые очки, стал читать.
– Да, да, вы знаете, Матвей Матвеевич, конечно, прав. Дело это нужное, перспективное. Подумать только, как эта продукция необходима в нашей колхозной деревне. Да и в городах спрос на нее немалый…
Крылышкин задумался.
– Только знаете что, товарищ, – простите, как ваша фамилия? – ах да, товарищ Добин, только знаете, мы выпускаем слишком уж большой ассортимент товаров, – и он стал перечислять различные фасоны дамских платьев, какие выходят из цехов комбината, мужские и женские головные уборы, тапочки, крученую веревку, ведра и тазы, крючки и оконные запоры…
– Но вся эта продукция, Иван Иванович, по-видимому, малоходовая? – осторожно сказал Добин.
– Что вы, что вы, наша продукция пользуется огромным спросом, – запротестовал директор. – Но о резиновых сапогах следует подумать все-таки, следует. Они подымут еще больше авторитет нашего комбината, я в этом не сомневаюсь. Но как же быть с помещением? Теснота нас замучила, просто замучила, именно она не дает нам разойтись…
– А что, если мы сами найдем подходящее помещение? – снова осторожно сказал Добин.
– Бога ради, ох как выручите…
– Только оно может быть на отлете…
– О каком отлете, товарищ Добин, вы говорите, когда мы задыхаемся? Пусть будет хоть у черта на куличках!
– В таком случае я беру на себя это обязательство и уверен – через два-три дня комбинат будет иметь еще один производственный корпус.
– По рукам, – сказал, поднимаясь, вдохновленный новой идеей Иван Иванович Крылышкин.
– Первая пара сапог руководителю нашего нового предприятия Ивану Ивановичу, – прощаясь, произнес Добин и степенно покинул кабинет. Минуту спустя он уже посмеивался над краснощеким Крылышкиным и рассказывал своим друзьям на берегу, насколько всё просто устроилось.
– Ну, теперь колесо завертится, – весело подытожил Добин.
Оно, действительно, завертелось. И еще как! В тот же день, возвращаясь из комбината, компаньоны заарендовали у железнодорожников производственное помещение – старый заброшенный бревенчатый барак в восемнадцати километрах от основного предприятия. А на следующий день, как черные птицы, все разлетелись в разные стороны. Добин умчался в Вилов за оборудованием, Краюхин – к приятелю в Курск за сажей, Обдиркин – в Киев, в Укрглавснаб за каучуком. Унусов же остался хозяйничать в бараке. Здесь уже орудовали топорами и пилами несколько плотников, подошли и каменщики. На скорую руку выкладывались печи, сколачивались верстаки, на холодный цементный пол настилалась деревянная решетка.
– Теснота, товарищи, теснота, надо бы еще и красный уголок иметь, комнату отдыха, – сокрушенно повторял Унусов и сам посмеивался над тем, о чем говорил.
И вернулись черные птицы, как по расписанию, ровно через неделю. В один и тот же день с трех разных сторон подошли железнодорожные вагоны и остановились у платформы для разгрузки.
«Райпромкомбинат, цех резиновой обуви» – выделялись на каждом вагоне крупные надписи мелом.
– Ну, как? – довольно потирая руки, спросил Добин прибывшего к столь торжественному событию, как разгрузка первых вагонов, Унусова.
– Твоя изюминка, Давид, уже действует. Да, фейерверки должны получиться почище роджеровских…
Унусов не ошибался. Уже через две недели стены барака дрожали от гула появившихся в нем машин. Старые, покрытые многолетней ржавчиной, извлеченные со складов негодного оборудования вальцы для рыхления сырой резины, точно такие же смесительные вальцы, окутанный паром бак автоклава, тяжелый чан клееварки – всё было приведено в действие. В задней части барака за низкой дощатой перегородкой чернели завалы курской сажи. Она словно дымилась, подымалась и расползалась по помещению. Стены, машины, прямоугольники окон, электрические лампы, бросавшие скупые полосы желтого света, лица людей – всё было в густых черных налетах. Справа у верстаков едва виднелись наклонившиеся темные фигуры работниц. Они возились с разборными алюминиевыми колодками, то отнимали ступни от голенищ, то снова прикладывали их, по нескольку раз переворачивали у себя на коленях эти алюминиевые ноги, пытаясь наклеить на них снятые со смесительных вальцов листы сырой резины.
– Ну как, товарищ мастер? – весело спросил начальник цеха Давид Моисеевич Добин. Он только приехал из промкомбината, от Крылышкина. Там с нетерпением ждали первой пары сапог.
– О-кей! – отвечал Азим Унусов, возившийся в черном кожаном переднике у парившего автоклава. – Пойдем, Давид, она уже готова и ожидает тебя…
Оба прошли в глубь цеха и скрылись в маленькой полутемной каморке, получившей официальное название кладовой готовой продукции. Здесь за столом кладовщика восседал маленький с черными усиками Обдиркин, а рядом с ним вертел пару резиновых сапог в руках представитель технического контроля – тучный Краюхин.
– Поздравляю, Давид Моисеевич, поздравляю с первенцем. Только сняли с колодок, еще тепленькие…
Краюхин передал «первенца» ответственному руководителю цеха.
– По всем нормам технического контроля, не подкопаешься…
Добин долго вертел в руках то один, то другой сапог, выворачивал наизнанку голенища, царапал подкладку длинными заостренными ногтями, а трое остальных с любопытством следили за глазами своего идейного вдохновителя. Постучав, наконец, пальцами по подошвам, он поставил сапоги на стол, отошел к стенке…
– А блеска, коллеги, мало. Блеска совсем что-то не видно. Очень тускло. Так не пойдет. Мы должны давать с вами продукцию блестящую, сверкающую, в глаза чтоб бросалась…
– Блеск, Давид, не требует большого мастерства. Чуть клея, еще меньше лака, и самого черта заставим так блестеть, как нам только захочется, – и Унусов торжественно потряс сапогами, высоко подняв их над головой.
– Вот это, Азим, деловой разговор. Наводи блеск и поедем к начальству, нас уже ждут, – заключил Добин, обхватив приятеля за плечи.
4. Анонимное письмо
Из арендованного у железнодорожников барака к тому времени вышла уже не одна пара сапог. Теперь сюда зачастили машины с той же курской сажей, с каучуком и бумажными мешками, наполненными серой, препаратами цинка, банками с вазелином и лаками, а уходили с готовой продукцией, плотно затянутой при любой погоде брезентами. Дела, по-видимому, шли успешно. Старый барак стал тесноват. Рядом с ним плотники сооружали еще одно помещение.
В один из тех дней, когда компаньоны решительно расширяли свое предприятие, к начальнику отдела по борьбе с расхитителями социалистической собственности полковнику Матвеенко принесли письмо в белом конверте. Оно не имело ни обратного адреса, ни подписи автора. Матвеенко только вернулся после тяжелой ночной операции, чувствовал себя разбитым и собирался немедленно ехать отдыхать.
«Посмотрю вечером», – решил он, взглянув на конверт, и поднялся из-за стола. Но руки сами, казалось, уже сделали свое дело. Конверт был вскрыт. В нем оказался мелко исписанный листок из школьной тетради в линейку и три сторублевых бумажки. Матвеенко с любопытством смотрел то на деньги, то на письмо. За свою многолетнюю практику он не раз получал анонимные письма самого различного содержания, а вот чтобы поступали анонимные деньги, – такого еще не было.
– Посмотрим, что всё это значит, – сказал Матвеенко и заглянул в листок.
«Дорогие товарищи, не знаю к кому попадет мое письмо, но наверное в правильные руки, – говорилось в письме. – Вы можете удивиться – что это за деньги? А именно они и заставили меня обратиться к вам. Деньги эти принес мне вчера начальник нашего цеха резиновой обуви и сказал, что 300 рублей – премия за хорошую работу. – «Какая премия, а где приказ?» спросил я. – «Дурак, какой тебе еще нужен приказ, раз сам начальник вручает. Дают – бери».
Деньги он оставил на верстаке и ушел. Я долго не мог положить их в карман. Потом решил – лучше всего отправить их к вам. Скажу вам еще, что у нас тут часто раздают деньги и делают еще много другого непонятного. Поэтому приезжайте к нам. Наш цех находится далеко – около железнодорожной станции Сортировка, в деревянном бараке. Его издали увидите по саже…»
Матвеенко еще раз перечел письмо и почувствовал себя вдруг так, точно окунулся в прозрачный чистый источник. Заложив руки за спину, он медленно заходил по кабинету.
«Какая хорошая душа – автор этого письма, только почему он сам не приехал? Побоялся?»
Матвеенко вызвал майора Саенко.
– Никита Иванович, что это за предприятие – цех резиновой обуви? – спросил он, когда в кабинете появился высокий светловолосый майор. – Да вы садитесь, не стойте…
Саенко собрал складки на высоком лбу, но припомнить ничего не мог.
– Ну, хорошо, возьмите это послание и познакомьтесь с ним. Деньги тоже сохраните. Разыщите этот самый цех и установите за ним негласное наблюдение. Займитесь этим даже сегодня…
Потребовались довольно продолжительные и настойчивые телефонные звонки для того, чтобы, наконец, навести нужную справку, где находится цех резиновой обуви и кому он принадлежит. Саенко тут же, в своем кабинете, переоделся в серый костюм, набросил на плечи плащ, сунул в карман старенький, немало уже послуживший «ФЭД» и вызвал машину.
Мартовский день клонился к вечеру, когда машина майора, исколесив по далекой окраине километров двадцать, вынырнула из глухого переулка и почти уперлась в дощатый забор, за которым темнели стены бревенчатого барака.
Оставив машину в переулке, Саенко пошел вдоль забора. Вскоре увидел широко раскрытые ворота. Перед глазами оказался просторный, основательно захламленный двор. Повсюду валялись дырявые бумажные мешки, горы старого тряпья. Справа выделялись черные насыпи сажи. Несколько работниц с завязанными по глаза лицами бросали сажу лопатами на металлическую сетку, подымая клубы мелкой едкой пыли. Слева горел костер. Над ним дымился огромный чан. Оттуда тянуло запахом горелых копыт и рогов.
«Клей, наверное, варят, ну, и кухня же!» – подумал Саенко и покачал головой.
В этот момент к воротам подкатило такси – шоколадного цвета «ЗИЛ». Пропела звучная сирена. Из цеха вышли трое: высокий холеный человек в коричневом костюме, обрюзгший толстяк с выпученными глазами и маленький подвижной человечек с черными усиками. Они о чем-то оживленно говорили между собой. Шофер такси приветствовал их, как старых знакомых, и лихо умчал в город.
Вот и всё, что увидел майор в свой первый приезд. Зато на следующий день ему больше повезло. Приехал он ранним утром. Оставив машину в том же переулке, Саенко снова занял позицию в стороне от ворот.
– Опять такси и опять «ЗИЛ», – заметил он, когда спустя несколько минут к воротам подкатила на этот раз светло-бежевая машина. Из нее вышли двое – уже знакомые майору толстяк и маленький с черными усиками. Через полчаса появился еще один «ЗИЛ», доставивший, как казалось Саенко, главного руководителя. Тот торопливо прошел в барак, и вскоре оттуда появились тачки, груженные обувью. Из глубины двора подъехала трехтонка, и сапоги навалом полетели в кузов. Когда погрузка была закончена, шофер и работницы набросили сверху брезент, тщательно расправив его края. Из цеха вышел толстяк, что-то сказал шоферу и сел в кабину.
«На базу, а может быть, и в другое место», – подумал майор и заторопился к своей машине.
Грузовик прибыл на Центральный рынок. Огромная рыночная площадь была забита всевозможными магазинами, киосками, ларьками, заполнена толпами покупателей. Саенко ожидал, что трехтонка остановится у какого-либо из больших обувных магазинов. Но она их объехала стороной, забралась в гущу дощатых ларечков, выкрашенных в одинаковый зеленый цвет. Толстяк неторопливо вышел из кабины и остановился у будочки. В ее оконном проеме свисали на суровой нитке рекламные парусиновые тапочки, мужские подвязки и, наверное, самого большого из существующих размеров голубое женское трико. Щуплый, костлявый продавец с посиневшим лицом сиротливо выглядывал из окна и скучал в ожидании покупателей. Неожиданно он засуетился.
– Сто берешь? – услышал Саенко, поспешивший за толстяком.
– Как же, как же, Борис Иванович.
Борис Иванович приподнял свою пухлую руку, и трехтонка подошла еще ближе. Быстро отсчитав сто пар сапог, он передал их продавцу.
Сбежались люди, вокруг ларечка уже образовалась очередь. Раздались нетерпеливые голоса:
– Отпускай поскорее!
– Вот это дело! А сколько их там? Эй, куда лезешь без очереди!
– Вам бы спокойнее вести себя надо, видите, человек товар принимает, – подписывая какие-то бумаги, хрипел Краюхин. Он не видел, как в руках Саенко несколько раз щелкнул «ФЭД». Шепнув что-то продавцу, Краюхин направился в такой же ларечек, затерявшийся еще дальше в глубине рынка.
Пять раз подъезжал грузовик к различным зеленым ларечкам, и повсюду майор отщелкивал аппаратом нужное ему количество снимков. Профессиональное чувство говорило ему: снимай – пригодится.
Прошло десять дней. У Саенко скопились уже множество снимков – этих негласных, но красноречивых и неопровержимых свидетелей. Теперь он знал и в лицо и по именам всех компаньонов, знал не только их настоящее, но и прошлое. Придя на доклад к полковнику, Саенко веером разложил перед ним на столе три десятка фотографий.
– Вот это – один из способов реализаций продукции, – говорил он, указывая на снимки, сделанные на Центральном рынке.
– А вот это так называемое культурное обслуживание сельских торговых точек в Знаменском районе соседней области, – видите, товарищ полковник? – товар доставляется даже на место собственным транспортом.
– Вы и туда выезжали?
– Так точно. – Свой доклад Саенко продолжал иллюстрировать новыми фотодокументами.
– Этот самый Добин вид имеет довольно привлекательный, – заметил Матвеенко, рассматривая новую фотографию.
– Еще более привлекательна его биография, товарищ полковник. В своем сочинении для отдела кадров промкомбината он пишет, что работал в органах МВД ответственным сотрудником. При проверке оказалось, что в органах МВД он действительно работал, но как заключенный. В течение трех лет отбывал наказание.
– Что с ним произошло?
– В годы войны был снабженцем в одной из воинских частей. Как специалист своего дела получил на три дня командировку в Москву. За эти три дня он успел скупить двенадцать тысяч гребешков и заработал на них пять тысяч рублей. Так что талант…
– А кто эта пышная дама в такой роскошной, если не ошибаюсь, шубе из выдры?
– Нам, наверное, с ней придется тоже немало повозиться. Это Тамара Власовна Ворошкова – любовница Добина. А вот вам и жена Краюхина – как видите, с претензиями…
– И тоже в шубе…
Затем Саенко показал полковнику увеличенный фотоснимок с краткой надписью: «Разгрузка спального гарнитура по улице Листовой у дома № 18». Несколько рабочих снимали с машины удобные кровати с инкрустированными спинками, затянутое полотнищем трюмо, а рядом стояли владельцы этого приобретения: самодовольный Краюхин в расстегнутом пиджаке, его голубоглазая жена и две дочери.
– Двадцать четыре тысячи рублей государственная цена…
– А производственный план это прибыльное предприятие выполняет? – спросил Матвеенко, отодвинув в сторону фотографии.
– С лихвой. Комбинат ежемесячно выплачивает этим жуликам изрядные премии.
– Значит, всё идет за счет каких-то махинаций с сырьем? Что ж, ожидать, по-видимому, больше нечего. Завтра же надо всех четырех задержать и провести ревизию. Только думаю, что вам надо дать кого-либо в помощь. Может быть, попросить прокурора, пусть пришлет толкового товарища – не возражаете? – Матвеенко снял трубку и позвонил.
– Так говоришь, Холодкова? Умница? Находчивый? Спасибо, Владимир Степанович. Тогда, пожалуйста, пусть завтра к девяти утра будет у меня.
– А теперь, Никита Иванович, отправляйтесь отдыхать, – продолжал полковник, протягивая руку Саенко. – Постой, постой, Никита Иванович, что с тобой? – вдруг спохватился Матвеенко, всматриваясь в лицо майора. А тот весь дрожал, как в лихорадке. Его ввалившиеся глаза слезились, на лбу каплями проступал пот. – Так ты ведь болен!
– Простыл немного в этой поездке в Знаменский район. Потом вдобавок машина еще застряла, бездорожье, пришлось пешком месить распутицу…
«Как же я не заметил и держал тебя здесь столько времени», – выговаривал себе Матвеенко. Он вызвал машину, отдал распоряжение:
– Майора Саенко домой и сразу же за врачом, потом мне доложите, – сказал он появившемуся шоферу.
* * *
На следующее утро, ровно в девять, в кабинете полковника Матвеенко появился совсем еще молодой на вид человек с высоким выпуклым лбом и копной мягких каштановых волос. Глаза у него были светлые, ясные, казалось, еще ни в чем не искушенные.
