Текст книги "Только звезды нейтральны"

Автор книги: Николай Михайловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 35 страниц)

Объяснение Таланова, вместе с тем, что говорилось в докладе Доронина, прозвучало вполне логично и убедительно. Начинали рассеиваться сомнения, казалось, что мичман Дубовик стал жертвой обмана либо налицо явно тенденциозное отношение к Таланову…

Максимов молча сидел за столом президиума и то привычке что-то рисовал на листе бумаги, делая вид, будто ничто другое его не занимает. Теперь он поднялся и обратил к Таланову свой взгляд:

– Позвольте вас спросить… Таланов насторожился.

– Я хочу услышать от вас, кто все-таки выявил и устранил неполадки?

Таланов повернулся к Максимову, не замечая всех остальных.

– Трудно сказать, товарищ адмирал. Коллективными усилиями… Там были Голубев, Кормушенко, я… Еще позвали Зобина.

– Может быть, товарищ Зобин и поможет нам внести ясность, – предложил Максимов.

Худой, тщедушный капитан третьего ранга нехотя поднялся, вышел вперед и неторопливо начал объяснять:

– Да, я был. вызван… К сожалению, мы все ничего не могли сделать без лейтенанта Кормушенко. Мне кажется, только он и знает по-настоящему эту технику. Во всяком случае, довольно быстро нашел причину аварии и все исправил своими руками.

– Ах вот как! – с удивленным видом произнес Максимов.

Таланов недовольно замотал головой:

– Не совсем точно, товарищ адмирал.

– Что ж, по-вашему, я врать буду?! – с досадой отозвался Зобин.

Объявили десятиминутный перерыв. Моряки по одному выходили на свежий воздух, курили, спорили. Никто к Таланову не подошел. Он удалился в глубину коридора и стоял там, прислонившись к окну.

Прошло смятение. Улеглись душевные страсти. Партийное собрание продолжалось.

Офицер Зобин, поначалу нехотя отвечавший на вопросы, казавшийся спокойным, даже безразличным, теперь снова поднял руку и настойчиво попросил разрешения сказать всего несколько слов.

– Для меня ясно, – произнес он, негодуя, – товарищ Таланов присвоил чужой труд, чужую славу. Такой поступок позорит честь старшего офицера и коммуниста…

Он хотел продолжить, но понял, что все с ним солидарны, и зашагал прочь.

Доронин снова взял слово и признался в том, что слишком доверял Таланову, был о нем более высокого мнения, после похода настаивал на награждении его ценным подарком, а вот – попал в такое незавидное положение.

Тут с места ему подали реплику:

– Не делай добра – не получишь зла!

Невзначай брошенная фраза вызвала у Доронина желание ответить.

– Нет, я с вами не согласен, – заявил он. – У нас одна семья, и при всей требовательности, продиктованной нашей строгой службой и нашим первейшим Долгом перед Родиной, мы вместе с тем должны Считать законом дружбу и по-хорошему, по-доброму относиться друг к другу.

– Правильно! – послышались голоса.

И Максимов присоединился, кивнул в знак согласия.

Таланов все это время сидел безучастно, скрестив руки на груди, не поднимая головы. И лишь услышав, что будет выступать Максимов, бросил взгляд вперед и напрягся. Все разом отступили от него, и виделись только седая голова, два острых глаза и крупная адмиральская звезда, отливавшая золотом на погонах.

– Сперва я дам справку, – сказал Максимов, вынул из кармана и развернул какую-то бумагу. – Мне сейчас принесли документ, который представит для вас некоторый интерес. Позвольте огласить…

И он начал читать акт, составленный бригадой специалистов, вызванных с завода. После похода они осмотрели, проверили аппаратуру в штурманской части и пришли к такому выводу: «Узел П-3 штурманского комплекса вышел из строя по причине несовершенства конструкции, а также дефектов, допущенных в процессе монтажа. Следует отметить работу инженерного состава подводной лодки, сумевшего в море выявить и своими силами устранить дефекты, обеспечив решение боевой задачи. В дальнейшем необходимо проверить узел П-3 в лабораторных условиях и принять меры к его дальнейшему конструктивному усовершенствованию…»

– Оно понятно, – просто, буднично рассуждал Максимов, точно он был не на трибуне, а сидел с Дорониным в каюте на диване. – На то и испытания боевой техники в море, плавании, чтобы выявить все конструктивные недостатки. И Москва не сразу строилась…

Он остановился, перевел дух…

– Меня интересует другая, совсем не техническая, я бы сказал, этическая сторона дела. Как мог товарищ Таланов представить себя героем дня? Почему не дрогнула рука, когда он получал именные часы от командующего флотом? Ведь мог же сказать: извините, мне не положено, это сделал мой подчиненный, ему и награда. Не-е-ет… Не таков Таланов!

Неожиданно для всех Максимов вдруг смягчился:

– Сам по себе проступок не ахти какой… Не служебное преступление! А все же мы его осуждаем. Почему? Да потому, что негоже так поступать офицеру и коммунисту – эти два понятия у нас неразделимы, – веско заметил он и обратился к Таланову: – Почему у вас так получается?

Лицо Таланова окаменело, и только судорожно двигались пальцы рук.

Максимов смолк, чего-то ожидая среди снова наступившей тишины, и через минуту-две продолжал:

– Потому что за красивыми фразами, которыми вы способны многих обольщать, скрывается честолюбие, корысть, желание легко прожить за чужой счет. Справедливо говорили тут, вы присвоили чужой труд, получили награду и, решив спрятать концы в воду, дошли до того, что просите списать Кормушенко на берег. Надеетесь, придет другой, такой же самый, вы его запряжете и поедете дальше?! Нет, мы вам этого не позволим! Служите честно и своим трудом добывайте себе славу.

…После собрания Доронин с виноватым видом подошел к Максимову и, получив разрешение, сел с ним в машину. По дороге в городок, оба усталые, долго молчали, потом Доронин, испытывая неловкость, спросил:

– Теперь как быть с Талановым, товарищ адмирал?

– Никак! Сегодня мы все сказали ему в глаза. Я Думаю, он понял. Очередное воинское звание нужно задержать, и пусть служит дальше…

– Прикажете наложить взыскание?

– Не торопитесь. Без взысканий воспитывайте в людях честность и сознание воинского долга. Все мы не ангелы, живет в нас добро и зло. Одно поддерживать, другое убивать – наша с вами забота…

Доронин больше ни о чем не спрашивал. Когда машина остановилась у дома Максимова, Доронин вышел, попрощался и продолжал путь…

13

Порой кажется, что время движется куда быстрее часовой стрелки. Уйдя поутру в Североморск, Максимов успел наведаться в техотдел флота, заехал к редактору флотской газеты, вручил давно обещанную статью и точно, минута в минуту, был на приеме у командующего флотом. До ночи еще далеко, а он – дома. Торпедный катер выручает. Не успеешь оглянуться – ты у себя в Энской. В пути он думал: застанет ли Доронина, – и, сойдя на пирс, приказал немедленно его разыскать, а тот и в самом деле уже собрался в городок, стоял на автобусной остановке и ждал машину. Максимов встретил его добродушной шуткой:

– Что, под конвоем привели?

– Почти. Я было домой собрался…

– Скоро придется забыть о доме. Сюда перекочуем, Иван Петрович. Всерьез и надолго.

– Будет приказано – перекочуем, – невозмутимо ответил Доронин.

Максимову не терпелось поделиться новостями, но прежде спросил о Таланове.

– Ходит молчаливый, переживает… – сказал Доронин.

– Что и требовалось доказать… Продраили за дело. Будет помнить. Эх, воспитание, воспитание… Начинается оно с колыбели – и до самой гробовой доски…

Доронину хотелось поскорее узнать, что в Североморске, по какому поводу вызывали командира соединения, и он робко заговорил:

– Как ваша поездка, товарищ адмирал? Максимов сразу оживился.

– Больше не буду таить, – сказал он и по привычке положил руку на плечо Доронину. – Все решено! Пойдем с вами на полюс! Задача нам поставлена, прямо скажу… Даже не одна – две задачи. Ракетная стрельба с полюса…

Доронин кивал понимающе.

– А дальше вот какая загвоздка. Вторая половина задачи совсем для нас с вами непривычна. Нам поручают установить на полюсе автоматическую метеостанцию.

– Но этим же занимается полярная авиация, – заметил Доронин.

– И авиация, и флот. Вы представляете – тысячи километров ледяной пустыни… Сколько таких станций требуется, чтобы иметь полную картину погоды в Арктике и на всем протяжении Северного морского пути?! Вы скажете, на то есть дрейфующие станции. Правда, есть. Но это стоит не дешево… А риск? А человеческие жизни?! Если треснула льдина – можете представить, во что обходятся спасательные работы. Автоматическая метеостанция – разумная штука. Установили ее – и никаких забот… Стоит она целый год, по нескольку раз в сутки передает сведения насчет силы ветра, влажности и прочее такое… Треснет льдина, погибнет аппаратура – тоже беда невелика…

– Так что же, к нам прикомандируют метеорологов?

– В том-то и дело, что нет! Все надо выполнить своими силами.

Доронин провел ладонью по лицу. Редко он бывал так озадачен.

– А у меня есть еще одна коварная мыслишка… – с таинственным видом сообщил Максимов. – Хотелось бы заснять старт ракеты и кинопленку приложить к отчетным документам. Есть у нас кинолюбители?

– Как же! Лейтенант Кормушенко.

– Кормушенко? – удивился Максимов.

– Заправский кинолюбитель, со своими фильмами. Если хотите, можно посмотреть.

– Ну что ж, предположим, Кормушенко. Да что же мы с вами стоим… Прошу, садитесь, в ногах правды нет. – И первым сел в кресло. – Вам понятна суть?

– Так точно! Значит, придется высаживать людей на лед?

– Придется. Ледовый десант. Готовьте трех человек наверняка и резерв на всякий случай.

– Товарищ адмирал, сколько времени им придется пробыть на льду?

Максимов задумался.

– Трудно сказать. Задание рассчитано на несколько часов. Но кто знает… Обстоятельства… Во всяком случае, будут приняты все меры безопасности. Получим специальное снаряжение, средства связи. Авиаразведка даст полную картину этого района. Случись что, – Максимов повернулся к карте, висевшей во всю стену, и указал на маленький кружочек, – здесь поблизости наша дрейфующая станция с вертолетами. Они будут в готовности.

…Часы показывали за полночь. В каюте Максимова горел свет и не умолкали голоса. Двое советовались, обсуждали, что предстоит сделать, и, казалось, перед ними вставал тот, теперь уже недалекий, день.

14

Геннадий, по заданию Таланова, писал отчет о походе. Позвонил телефон, он взял трубку и узнал голос командира корабля.

– Есть!

Отложив в сторону бумагу, поднялся, надел пилотку и быстро зашагал через отсеки.

После похода командир ни разу с ним не говорил. Виделись часто. На корабле иначе невозможно. Всякий раз Доронин проходил мимо и, казалось Геннадию, делал вид, что не замечает его. Лейтенант думал, что всему виной история, приключившаяся в походе. Не без опаски шел он в центральный пост. Но командир встретил его просто, усадил на диванчик и сел рядом:

– Послушайте, штурман, вы как-то хвастались своим кинолюбительством. Какие фильмы вы могли бы показать личному составу?

Все передумал Геннадий, только в голову не приходило, что его невинное занятие может представить интерес.

– Будни училища… Московский Кремль… Путешествие в Крым…

– Они у вас в каком состоянии?

– Могу показать.

– Так вот, бывают кинофестивали международные, всесоюзные, городские, районные… Мы устроим корабельный фестиваль, – весело сказал Доронин.

* * *

Через несколько дней Геннадий привез на корабль катушки с фильмами и проекционный аппарат.

Была суббота. Личный состав освобождался после обеда. С утра разнеслась весть – будут показывать любительские фильмы, и нашлось много желающих посмотреть творчество лейтенанта Кормушенко.

В Ленинскую комнату береговой базы моряки набились битком.

Геннадий повесил экран, установил проекционный аппарат, подвел шнур и все время смотрел на пол, беспокоился: вдруг кто-нибудь ногой заденет за шнур – и прервется демонстрация.

Заправил пленку в аппарат и ждал. Осталось погасить свет и пустить механизм. В это время с шумом и грохотом внесли несколько кресел.

– Для кого? – поинтересовался Геннадий.

– Командование прибудет, – сообщил старшина и тут же исчез.

Вскоре открылась дверь, послышался голос все того же старшины: «Смирно!» – и Геннадий увидел контрадмирала Максимова, начальника штаба Южанина, командира корабля и еще нескольких старших офицеров. Они прошли вперед, заняв приготовленные места. Геннадий с опаской смотрел на их спины, Его разбирала досада: хотя бы за сутки сказали – будет начальство, он бы прежде сам просмотрел фильмы, перемонтировал, а теперь – хочешь не хочешь – показывай все подряд, и, возможно, позора не избежать…

Максимов дал сигнал начинать.

Нажата кнопка, зарокотал моторчик, на экране поплыли здания, замелькали обычные картины жизни училища: лекции, занятия в кабинетах, библиотека, музей истории подводного плавания. Ничего примечательного. И лишь когда появился курсант в обнимку с девушкой, среди зрителей началось движение…

Временами на экране вообще ничего нельзя было разобрать, и какой-то матрос, под общий смех, воскликнул: «Египетские ночи».

Другие фильмы – о Кремле и путешествии в Крым – оказались куда интереснее, особенно для тех, кто не видел этих мест.

Следя за медленно вращающимися катушками проекционного аппарата, Геннадий не упускал из вида спины Максимова, командира корабля и остальных офицеров и думал об одном: нравится или нет? Ничего было не понять: они как будто приросли к креслам, сидели неподвижно.

Все сошло благополучно, неудачных кадров в фильмах оказалось меньше, чем думал Геннадий, да и лента ни разу не оборвалась. Когда окончился сеанс и вспыхнул свет, раздались аплодисменты. Геннадий услышал первую похвалу от Пчелки:

– Товарищ лейтенант, поздравляю! Здорово! – сказал мичман, протянув ему руку.

Моряки окружили Геннадия, занятого перемоткой лент. Максимов и командир корабля выходили молча, о чем-то переговариваясь. На Геннадия, с его хозяйством, даже не обратили внимания.

Он сложил аппарат в футляр, упаковал фильмы и в одиночестве побрел к автобусу.

* * *

Вера сразу заметила, что он расстроен:

– Ну как прошел твой фестиваль? Геннадий махнул рукой:

– Кажется, начальству не понравилось. Черт дернул меня заикнуться о своем доморощенном кино…

– Они тебе сообщили, что не понравилось, или это твоя догадка?

– Нет, я так думаю.

– Опять ты со своей мнительностью… Думал, сразу после сеанса тебе начнут расточать комплименты?!

– Не комплименты. Хоть бы сказали что-нибудь, а то прошли мимо – ноль внимания, фунт презрения. Ясно, не понравилось…

– Ничего не известно. А если даже не понравилось, тебе за это голову не снесут.

– Ты права, Мышонок, – Геннадий с благодарностью глянул ей в глаза, начал успокаиваться и только тут заметил, что Танюша давно подстерегает момент, когда отец поужинает и они начнут играть. – Вот мы сейчас будем раскладывать кубики. Правда, доченька?

Таня подняла голову и захлопала в ладоши: составлять из кубиков кошек, собак и особенно жирафа было для нее самым большим удовольствием.

* * *

В понедельник Геннадий явился на службу и услышал по радиотрансляции:

– Лейтенанта Кормушенко к командиру корабля. Вошел в каюту. Командир отложил в сторону карты и жестом пригласил садиться.

Потом он озабоченно потер лоб и, пристально взглянув на Геннадия, предупредил: все, что он узнает сейчас, пока должно остаться в тайне. И начал рассказывать о большом походе, намеченном на ближайшее время.

– Я не могу назвать район, куда мы пойдем. Одно скажу: пойдем далеко. Будем плавать подо льдами.

И на лед должны высадиться. Вот тут-то и предстоит вам работа.

– Снимать придется? – догадался Геннадий.

– Не только. Если вас высадят на лед, не растеряетесь?

Он посмотрел Геннадию в глаза. Геннадий пожал плечами.

– Наверное, нет. Смотря, что там нужно делать? – спросил он нетерпеливо, ожидая подробностей.

Доронин встал, прошелся по каюте раз-другой и остановился перед Геннадием, высокий, лобастый, провел ладонью по голове и неторопливо, почти слово в слово, повторил то, что узнал от Максимова насчет установки автоматической метеостанции и киносъемки.

– Вам все придется выполнять своими силами, – заключил он. – Установить станцию и произвести съемку старта ракеты…

– С моим любительским киноаппаратом может ничего не получиться, – засомневался Геннадий.

– Наивный вы человек! Дадут аппаратуру, какая вам и не снилась… Кроме того, вам будут приданы еще два человека из рядового или старшинского состава. Подумайте сами, кто, на ваш взгляд, необходим. Я доложу адмиралу, он рассмотрит предложение и решит. Имейте в виду, пока никому ни слова… – повторил он.

Геннадий вышел из каюты и направился в штурманскую рубку. Появилась масса вопросов, и прежде всего хотелось понять: почему решили ему дать такое поручение? Ведь есть на корабле другие офицеры, более заслуженные, опытные? А кого же взять с собой? Пчелка бы подошел!… Только разве его отпустят? Впрочем, имеется же у него помощник, дублер. А вторым надо конечно же взять Голубева!… Есть у него какая-то отягощенность в характере, в поступках, в мыслях. Но в то же время верный, преданный паренек.

15

На улицах появились афиши. Впервые в бухту Энскую приезжал симфонический оркестр Ленинградской областной филармонии. Обычно концерты устраивались в Мурманске, Североморске. А жители далеких баз довольствовались телевизионными передачами.

Кормушенки тоже взяли билеты, но пришли с опозданием. На цыпочках прокрались к своим местам. Вера быстро глянула вокруг: не хотелось, чтобы знакомые заметили их вынужденное, но очень уж «немузыкальное» опоздание. Тотчас же она вгляделась в первый ряд, обычные места Максимовых пустовали.

– Гена, почему Максимовых нет?

Геннадий сразу же насупился: «Ну, hchoi пять минут до похода, адмирал не счел возможным уйти с корабля, а лейтенант слушает симфонии…»

В антракте Вера спросила:

– Ты что, чем обеспокоен?

Он отмахнулся:

– Да нет, это музыка…

А сам не мог оторваться от самотерзания! «Легкомысленный простофиля. Без году неделя на флоте, в канун такого похода… Развлекается! Концерты слушает…»

Правда, совесть его чиста. Не настаивал, не отпрашивался, просто сообщил командиру корабля: «Жена купила билеты на концерт. Как быть?» – и услышал в ответ: «Раз билеты есть – идите». Очевидно, Доронин считал, что Геннадию нужна какая-то разрядка. В последние недели ему крепко досталось: службу нес наравне со всеми, а по вечерам вместе с Пчелкой и Голубевым они по чертежам изучали устройство метеостанции, сидели над книгами о технике киносъемки, а кроме того, возились с аппаратами, присланными из Москвы, делали пробные съемки, после проявления смотрели кадры, разбирали ошибки… Ведь придется снимать двумя аппаратами – обычным способом и так называемой рапидной съемкой, позволяющей увидеть на экране движение в замедленном темпе.

Никогда прежде Геннадий не ощущал такой тревоги и озабоченности: все время находишься во власти одной идеи и даже во сне шагаешь с друзьями по снежному полю…

В антракте вышли в фойе. Геннадий озабоченно вглядывался в публику, хотелось встретить кого-нибудь из сослуживцев. Увы, он оказался в одиночестве. Кругом – посторонние люди.

Ему стало еще горше, решительным жестом он взял Веру за руку:

– Пошли домой?

– Что ты! Во втором отделении самое интересное. Геннадий рассердился:

– А мне надо на корабль.

Вера в таких случаях не перечила.

Геннадий проводил ее до самого дома. У парадной остановились. Он держал Верину руку, и в эту минуту она показалась ему даже не мышкой, а трогательным боязливым воробышком, вопросительно глядящим на него и готовым по первому зову лететь с ним куда угодно. Хотелось смотреть и смотреть на нее. Но надо идти… Уж так устроена жизнь военного человека, что «надо» все время оказывается превыше всего остального.

Он коснулся губами холодной щеки.

– Прощай, Мышонок. Может, еще успею забежать.

– Не прощай, а до свидания, – поправила она и крепко прижалась к его груди.

* * *

В тот день Анна Дмитриевна попросила начальника базового клуба оставить для них места, но когда она сообщила о концерте Михаилу Александровичу, он только хмыкнул в трубку: «Соблазнительно! Постараюсь освободиться. Но за успех поручиться не могу…» Анна Дмитриевна прождала его весь вечер, а у Максимова даже не было минуты сказать ей, что работы по горло и даже выше, пусть пригласит на концерт кого-нибудь из знакомых.

Несколько дней назад в Энскую вошел специальный корабль с двумя длинными ящиками на борту, замаскированными брезентом, и под усиленной охраной. Вскрыли ящики и блестящие металлические сигары осторожно погрузили в контейнеры подводного атомохода. Никто, кроме Максимова и Доронина, не должен знать всех деталей похода.

Максимов находился в том приподнятом состоянии, какое нередко бывает у людей всех возрастов и профессий в канун больших событий. Так чувствует себя студент перед экзаменом; конструктор, день и ночь несущий вахту у испытательного стенда изобретенной им машины; композитор, когда впервые со сцены исполняется его новая симфония. Дирижер еще только взмахнул палочкой, а творец музыки предельно возбужден: радость и тревога будоражат его сердце.

Было уже поздно, когда все наконец разошлись. Максимов, оставшись один, снял трубку и позвонил Анне Дмитриевне. Обрадовался ее голосу, повеселел, точно сбросил с себя многодневную усталость.

– Не сердись, Анечка, честное слово, хотел составить тебе компанию, а тут началась такая музыка – никакого концерта не надо. Завтра опять полундра… Ты уж не обижайся, скорее всего, не смогу вырваться.

Как ни была Анна Дмитриевна привычна к таким положениям, как ни сроднилась и с внезапными отлучками мужа, и с задержками до глубокой ночи (а то и до следующего дня) в штабе или на кораблях, с вечными неожиданностями, со всегдашними секретами, все-таки она оставалась самой обычной женщиной…

Получив очередной нагоняй, контр-адмирал только тряхнул головой. Да-с, ничего не попишешь! Можно любой из женщин навязать самые разумные «мужские рефлексы», но истребить женский, безусловный, до конца, видимо, никогда не удастся. Он осторожно положил трубку и долго ходил по каюте. Что тут скажешь? И в самом деле, быть женой военного, да еще моряка – не так-то сладко…

По привычке военных лет контр-адмирал усталость заглушал крепким горячим чаем из термоса, который всегда стоял на маленьком столике в готовности номер один.

Он налил чаю и не спеша отпивал глоток за глотком. Хотелось отключиться от всего, чем занимался целый день. Но мысли и душевные силы были по-прежнему сосредоточены на предстоящем походе, которым жили на базе все – от командира соединения до кладовщиков продчасти.

16

…Странное и даже удивительное ощущение владело Максимовым. Просыпаясь, он лежал на узеньком кожаном диване, и кругом была совсем другая жизнь, чем та, к которой он привык изо дня в день: никто не звонил по телефону. Южанин не протягивал бумаг на подпись, не вызывали на совещание в Североморск. Тот мир остался где-то далеко-далеко…

Вокруг стояла томительная тишина. А ведь Максимов всегда любил походы, заполненные тяжелым морским трудом. Именно о таком труде военных лет часто вспоминалось ему.

И теперь, в часы затишья, под шорох воды, обтекавшей лодку, он снова думал о прожитом, вспоминал тех, кто ходил с ним в далекие опасные плавания. Вспоминал тепло, душевно своих старых друзей. Исключение составляли немногие. Разве что Зайцев. Есть у них с Талановым что-то общее…

Кто остался навсегда светлой личностью – так это Вася, Василий Шувалов, бедовый малый, по-собачьи преданный Максимову. Как кончилась война, демобилизовался и исчез с горизонта, а все хотелось узнать, где он, что из него вышло.

Не мог знать Максимов, что в эту самую пору, пока он в море, там, дома, в один из дней раздался звонок – и на пороге перед глазами удивленной Анны Дмитриевны выросла крупная фигура мужика в пыжиковой шапке, в дубленке с таким же пыжиковым воротником. Он стоял в нерешительности, и на широком добродушном лице застыла загадочная улыбка.

– Можно повидать товарища адмирала? – робко спросил он и тут же поспешил уточнить: – Максимова Михаила Александровича…

– Его нет, а вы кто будете? – спросила Анна Дмитриевна.

– Вы меня, конечно, не знаете…

Анна Дмитриевна смущенно развела руками и вынуждена была сознаться:

– К сожалению…

– В таком случае разрешите представиться, – он вытянулся по-военному и козырнул: – Василий Шувалов!

«Шувалов! Шувалов!» – повторяла про себя Анна Дмитриевна. В памяти мгновенно вспыхнули рассказы Максимова об Отечественной войне, и припомнился Василий Шувалов, который служил на корабле Максимова сигнальщиком.

– Вася, Василий… Как вас по отчеству, извините, забыла? – спросила растерянная Анна Дмитриевна. – Сколько раз мы с мужем о вас говорили и все хотели узнать – куда вы пропали?

– Страна наша велика, и запросто можно потеряться. А я забрался на самый край света. – И шутливым тоном добавил: – Подальше от знакомых. Разоблачиться позволите?

– Да-да, пожалуйста.

Он разделся, прошел в столовую и уселся в кресло. Анна Дмитриевна, рассматривая его широкое лицо, изрезанное морщинами, и редкие седые волосы на голове, подумала о том, что годы дают себя знать. Вася Шувалов! Верный друг и телохранитель Максимова! Бедовый старшина, о котором в войну сложилась поговорка: «В огне не горит, в воде не тонет». А вот уже и к нему старость подбирается…

– Так где же мой командир? – спросил Шувалов.

– В море.

– И надолго?

– Кто знает. Вы плавали и сами знаете…

– Точно! – подхватил он. – В войну мы, бывало, ходили встречать конвои. Уходим, скажем, на трое суток, а нарвемся на «волчью стаю», и давай ее гонять, пока хоть одну немецкую лодку не потопим…

– Где же вы теперь живете и какими судьбами попали в наши края? – расспрашивала она, сожалея в душе, что нет мужа. Как бы он порадовался этой встрече! Какой приятный для него случай повидать человека, который навсегда остался в памяти.

– Живу за тридевять земель, в тридевятом царстве, – пробасил Шувалов. – Честное слово, настоящее царство природы. Впрочем, мать-природу мы маленько побеспокоили, тряхнули старую грешную землю, вытягиваем из нее золото, алмазы. Теперь догадались, откуда я к вам пожаловал?

– Из Якутии, что ли?

– Точно так. Алмазный город строим. Город под куполом. Вы понимаете, что это за штука?

Анна Дмитриевна смотрела широко раскрытыми глазами, а он продолжал:

– У вас, северян, морозы пятнадцать – двадцать градусов – редкость. А у нас шестьдесят не в диковинку. Ютимся пока в старых деревянных домишках. Пройдет годика три – не хуже москвичей заживем. Вы даже не поверите, без пальто по улице ходить будем, в открытом бассейне купаться.

Анна Дмитриевна еще больше удивилась:

– Как же это так?

– Вот смотрите! – Шувалов достал из кармана блокнот и начал рисовать. – Весь город будет заключен под стеклянным колпаком. Вот в таком виде!

– Позвольте. Откуда же тепло возьмется?

– Все предусмотрено. Строится мощный гидроэнергетический каскад. Энергии хватит с избытком. Э, да что говорить, построим – тогда узнаете…

– А вы что там делаете?

– Волею божьей, заместитель начальника Госстроя Якутской республики.

– Когда же вы успели, Василий?! – удивилась она.

– Двадцать годков – не двадцать деньков! Было время уму-разуму набраться. В сорок девятом строительный институт кончил. Подумал: черт не брат, махну-ка в Якутию. Дальше наших мест нет земли. Только в океан можно податься… С маленького начинал, прорабом на стройке. Потом выше, выше по лесенке… Ну, да что особенного? В наше время люди не слепые, работу надо показать – и тебя оценят.

– Семьей небось обзавелись?

– Как же! Жинка геолог. Меня окрестила осатанелым ударником, а сама месяцами бродяжничает по тайге, алмазы ищет. Двое ребят, один в третьем, другой в будущем году школу кончает. Не вижу, как ребята растут. Честное слово, не вижу. Ухожу рано, прихожу к ночи. С ними бабушка воюет. А мы с жинкой договорились: есть силы – и надо штурмовать вовсю. Уйдем на пенсию тогда и заживем в свое удовольствие. А пока работы невпроворот. Летал сейчас в Москву, насчет сметных ассигнований. На обратном пути решил обязательно с командиром своим свидеться. Ей-ей, мне легче завернуть к вам, чем письмо написать. По совести скажу, во как осточертела всякая писанина. Жаль, не повезло увидать комдива, – вздохнул он и посмотрел на часы: – Я ведь ждать не могу, у меня там работа…

Анна Дмитриевна спохватилась: вроде соловья баснями не кормят, а в доме, как на грех, бутылки вина нет. Она хотела сбегать в магазин, Шувалов замахал руками:

– Какое там вино! У меня строгая диета, – отозвался он и, порывшись в кармане, достал алюминиевый футлярчик с таблетками валидола.

– Такой молодой – и уже сердце?!

– Ничего не попишешь, износ материальной части.

Все же Анна Дмитриевна поставила чай, выложила из холодильника все съедобное.

Шувалов сидел, подперев голову, не спеша отпивал чай и слушал рассказ Анны Дмитриевны о Максимове, сыне; как все трое были разлучены во время войны, встретились почти чужими и с какими трудностями налаживалась жизнь.

Потом стали вспоминать, с кем в войну Максимову служить довелось.

Взглянув на часы, Шувалов решительно встал:

– Мне пора!

– Оставайтесь, переночуете. У нас чужие люди останавливаются, а уж для старого друга всегда место найдется.

– Нет, спасибо. До ночи только-только дотопаю в аэропорт Мурмаши. Самолетом в Архангельск и оттуда прямым рейсом домой. Представляете, какая морока?!

Уже одетый, держа в руке чемодан, Василий наказывал:

– Михаилу Александровичу большой привет. Скажите, помню флотскую школу, многим ему обязан. Теперь знаю, где вы проживаете, и, будет случай, опять заверну. У меня ведь допуск в запретные места, так что в любое время могу появиться…

Когда за ним закрылась дверь, Анна Дмитриевна вернулась в столовую. Ей приятно было увидеть Василия. Хотя она его раньше не знала, но была полна симпатии к нему, вероятно, потому, что часто и всегда добрым словом его вспоминал Максимов.

17

Адмирал неторопливо, но без медлительности – как каждый день – вставал, одевался и, наливая из своего неизменного термоса крепкий «морской» чай, думал о наступающем дне. Вспоминал разговор накануне похода с главнокомандующим Военно-Морским Флотом, его заботливые напутственные слова и напоминания, запечатлевшиеся в памяти Максимова: «Учтите, по ту сторону океана вовсю рекламируют «подледную стратегию». Я перед отъездом к вам читал в американском журнале статью военного обозревателя. Он, видите ли, называет Северный полюс стратегическим центром третьей мировой войны. Опасается, как бы мы там не устроили свои военные базы. Ну, базы мы создавать там не собираемся, а чувствовать себя полными хозяевами нам и сам бог велел».

Еще с далекой поры учебы в Военно-морской академии Максимова все больше занимала мысль об океане. Не только Северном Ледовитом, что постоянно на карте перед глазами. Мысли его простирались дальше и дальше, он думал о Мировом океане.