Текст книги "Только звезды нейтральны"

Автор книги: Николай Михайловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 35 страниц)

– Они воины, им бояться не полагается.

И тут же добавил:

– Конечно, все люди, все человека, и все испытывают страх, но на то и воля у бойца, чтобы преодолеть этот страх, взять себя в руки.

Мы пошли в столовую. За столиком в уединении сидели два летчика. Один из них был герой дня – истребитель Антонец, летавший утром на прикрытие первой группы торпедоносцев. Он сбил над караваном немецкий самолет. За обедом ему подали стопку водки.

– Это кому? – спросил он.

– Вам. За сбитого фрица, – ответила девушка-официантка.

– А нам? – разочарованно спросили еще два летчика.

– А вам за что? – спросила девушка.

– Мы наблюдали, как фрицы летели в воду.

– Ну и сейчас будете наблюдателями, – бойко отрезала девушка под общий хохот.

Мы обедали быстро, боясь прозевать возвращение Агафонова. Когда мы вернулись на аэродром, уже смеркалось. Небо заволокло тучами, посыпал густой снег. Время полета истекало, и все очень волновались. Но вот наконец послышался нарастающий гул – и из-за леса показались самолеты.

– Агафонов… А вот второй, а вот третий!

Техники кричали и прыгали, как дети.

Они хлопали рукавицами и от избытка радости начали бороться друг с другом. Но все были неприятно изумлены, когда увидели, что последний самолет принес торпеду обратно.

Агафонов сел раньше всех, вышел из кабины и направился к полковнику Кидалинскому с рапортом:

– Задание выполнено. В районе Варде обнаружил и атаковал два транспорта противника водоизмещением десять – двенадцать тысяч тонн. При отходе наблюдал взрывы.

– Хорошо. Где остальные члены экипажа? – спросил полковник.

Штурман и стрелок-радист выдвинулись вперед.

– Что наблюдали? – продолжал полковник.

– – Сперва ужасающий зенитный огонь. Восемь береговых батарей из сопок били залпами. Торпеду сбросили с восьмисот метров и тут же справа заметили немецкий самолет. Он нас не видел и шел своим курсом. А может быть, видел, но боялся подойти.

– А вы, стрелок-радист, что видели?

– Я видел столб воды. Командир сказал: «Смотрите, взрыв». Я сказал: «Нет, это еще не взрыв». Но через минуту-две вырвался большой столб дыма и поднялся к небу. Тогда я сказал: «Вот это действительно взрыв».

К полковнику подошли еще два экипажа.

Последним подошел с виноватым видом командир самолета, вернувшегося с торпедой.

– Разрешите доложить. Механизмы не сработали, нажимал на аварийный рычаг, ничего не вышло.

Полковник, не глядя на него, обратился к инженеру:

– Никого к самолету не подпускать, создать комиссию и немедленно выяснить, в чем дело.

Поздно ночью я возвратился на командный пункт ВВС Северного флота. В небольшом помещении десятки телефонов, микрофонов, динамики. Над картами и схемами склонился майор Некрасов. Он поспешил меня обрадовать:

– За эти два дня потоплено шесть транспортов, два транспорта повреждены, сбито два немецких самолета, потоплен катер и другой катер поврежден.

В момент ударов по транспортам вся масса нашей истребительной авиации была брошена наперехват истребителей противника.

Я встретил командующего ВВС. У него было сердитое лицо. Взглянув строго на меня, он спросил:

– Не собираетесь ли писать о капитане, водившем девятку бомбардировщиков?

Я ответил:

– Собираюсь, – и с восторгом добавил: – Это была геройская работа.

Генерал объяснил, что произошло: К. не выдержал маршрут, стал заходить на конвой не с моря, а со стороны берега, нарвался на огонь зениток и береговой батареи. Летчики пошли на цель, сбросили бомбы и повредили крупный немецкий транспорт. Два самолета загорелись от прямых попаданий, остальные ушли. Один самолет дотянул до Рыбачьего и там совершил посадку. Другой погиб над конвоем.

Мне стало не по себе. Еще несколько минут назад я был убежден, что К. проявил потрясающую волю и мужество: у него убили штурмана, а он все-таки вернулся.

– Я вижу, что для вас это большая неожиданность, – продолжал генерал. – Ну ничего, поживете у нас и научитесь понимать, где истинный героизм.

* * *

На этом моя поездка в авиацию закончилась, но связь с летчиками продолжалась. Григорий Данилович Попович, честно заработав себе отпуск, побывал на Дальнем Востоке, вернулся и продолжал летать. А выкроив свободный денек, появлялся в Полярном у меня дома, рассказывал много интересного о себе и своих товарищах.

Иногда мы вместе отправлялись к летчикам, и каждый день, проведенный в их обществе, приносил новые впечатления, которые отливались в газетные строки. Теперь, перелистывая комплекты «Правды», читая свои корреспонденции, я точно снова вижу картины тех давних дней.

«…Начинало светать… Из конца в конец аэродрома разъезжали бензозаправщики. У одного из самолетов под плоскостями подвешивались фугасные бомбы, к другому осторожно подвозили на тележках продолговатые, отливающие серебристым блеском торпеды.

Техник Липушкин строго и придирчиво осматривает свое хозяйство, а тем временем в землянках собрались летчики во главе с капитаном Поповичем. И вот они отправляются к машинам. Буквально в последний миг оружейники, нырнув под фюзеляж, вынимают из торпеды чеку, и самолеты уходят в воздух».

А дальше уже со слов Григория Даниловича Поповича:

«Море. Они находят караван. Их встречают ураганным огнем, но летчики упрямо идут на цель. Капитан Попович, за ним Киселев, Глушков, Дубинец. У каждого своя цель. Первым атакует ведущий. Торпеда, сброшенная в воду, стремительно мчится к борту транспорта. Теперь очередь за капитаном Киселевым. Он ведет машину низко над свинцовыми волнами. Вот оторвалась и его торпеда. Самолет сразу вырвался вперед сквозь густую завесу зенитного огня, проскальзывает между двумя транспортами, кажется, вырвался на простор, а там барражирует двухместный разведчик – «хейнкель» – охотник за подводными лодками. Несколько точных очередей, и «хейнкель», объятый пламенем, падает в воду…»

Эта корреспонденция появилась вместе с сообщением Совинформбюро: «В Баренцевом море нашей авиацией потоплены три транспорта противника общим водоизмещением 6 тысяч тонн» – и была как бы иллюстрацией этих двух строк.

Нет в живых Героя Советского Союза Поповича: после войны, вернувшись к своей семье на Дальний Восток, он умер своей смертью уже в мирные дни. Нет и его многих боевых товарищей, но их след так же, как след, проложенный Сафоновым, остался, и этой дорогой идут сегодня молодые лейтенанты, капитаны, майоры нашей могучей ракетной авиации.

Мои корреспонденции и очерки той поры носили информационный характер, были зарисовками жизни и боевой работы. Но уже тогда требовались серьезные обобщения боевого опыта, которые были по плечу лишь специалистам, знатокам своего дела. К их числу принадлежал работавший в то время в штабе Северного флота капитан второго ранга Степан Андреевич Валявский. Он был высокообразованным и всесведущим. Замкнутый по натуре, он обычно сторонился корреспондентов. Но если удавалось к нему «прорваться», то можно было узнать много интересного для себя и для газеты.

Получив из редакции задание – организовать большую статью о торпедоносной авиации, я, естественно, направился к нему. Степан Андреевич, как всегда, был занят, загружен и перегружен, но все же удалось его уговорить.

– Хорошо, попробую, – сказал Валявский.

Если в большинстве случаев приходилось помогать, авторам или даже писать за них, то в данном случае все было иначе.

Он мне не звонил, и я ему не напоминал, зная, что, если уж Валявский сказал «попробую», значит, дело будет сделано. И действительно, в один из дней он сообщил, что статья готова. Я немедленно явился в штаб и получил из рук в руки восемь страничек, напечатанных на машинке. Я пробежал их глазами и убедился, что это то самое, что нам нужно. Он объяснял, почему Баренцево море стало ареной борьбы: «…на севере Норвегии и Финляндии нет железных дорог. Пользуясь двумя шоссейными дорогами, фашистское командование не может обеспечить снабжение своей приморской армии… Таким образом, боеспособность немецких войск в огромной степени зависит от морских перевозок. Морем же немцы перевозят различное. сырье для военной промышленности, в частности никелевую руду, имеющую для Германии исключительное значение…»

Он писал, что преимущество самолетов-торпедоносцев перед кораблями в быстроходности: «Часто корабли не успевают догнать или перехватить обнаруженные разведкой караваны или отдельные суда противника, а торпедоносцы могут наблюдать и обнаруживать противника с большого расстояния, сами оставаясь незамеченными». И наконец: «Бомбы поражают обычно надводную часть корабля, и последствия их взрывов не так гибельны, как взрывы торпед, поражающих у корабля его подводную часть».

Но «условия для боевой деятельности торпедоносцев на Севере очень сложны ввиду многих особенностей северного театра, – писал он. – Здесь быстро меняется погода, В ясный, солнечный день внезапно налетают плотные снежные заряды или появляется туман. Резкая разница бывает на совсем смежных участках моря и побережья… Караваны противника идут либо узкими, затрудняющими атаку торпедоносцев фиордами, либо вдоль высоких скалистых берегов – от фиорда к фиорду под прикрытием береговых батарей и авиации».

Нарисовав картину сложных природных и иных условий северного театра, он задает вопрос: что же это за профессия – летчик-торпедоносец? И отвечает так: «Человек, в котором сочетается точный расчет, холодный рассудок и бесстрашие с решительностью, отвагой и горячим порывом любой ценой добиться победы в неравной схватке со своим более мощным по вооружению противником». Он развивает эту тему дальше, иллюстрируя ее примерами из боевой практики. Тут пришлись кстати и факты, накопленные мной за время пребывания в авиации. Появились знакомые имена – Попович, Балашов, Агафонов и другие уже известные мастера торпедных атак.

Капитан второго ранга Валявский впервые развивал тему взаимодействия торпедоносцев с бомбардировщиками, штурмовиками, истребителями. Словом, ценнейший опыт, накопленный воинами Северного флота, был им передан серьезно и вместе с тем живо, занимательно. Его статья буквально через несколько дней появилась на страницах «Правды» и получила в редакции высокую оценку. Этот пример наглядно показывает, что корреспондент, как бы он ни был любознателен, оперативен, не может заменить специалиста, чье слово всегда весомо и авторитетно.

Навстречу конвою…

А у нас в Полярном жизнь шла своим чередом. Ранним утром я проснулся от продолжительного телефонного звонка. Катер уходит на торжество поднятия гвардейского флага на миноносце «Гремящий». Корабль провел десятки конвоев союзников, не раз сбивал немецкие самолеты и удостоен гвардейского звания.

– Наконец и мой корабль гвардейский! – радостно восклицает Николай Николаевич Панов, поэт и прозаик, не раз совершавший походы на «Гремящем» и крепко подружившийся с его командой. В ту пору он, корреспондент газеты «Краснофлотец», был по уши в текучке. Не хватало времени даже выспаться, не то чтобы создавать эпические произведения. Зато после войны он написал прекрасную поэму «Баренцево море», повести «Боцман с «Тумана», «Повесть о двух кораблях», «Колокола громкого боя», роман «Море, корабль и ты», которые любимы моряками и по сей день состоят «на вооружении» нашего флота.

Ночью шел снег, и вершины сопок, недавно очистившиеся от снега, снова оделись в белую шубу. Командир бригады миноносцев, молодой и представительный капитан первого ранга П. Колчин, встречает нас с Пановым на пирсе. В его походке и жестах чувствуется сноровка настоящего моряка. Он сам садится за руль катера-лимузина, дает газ, и катер стремглав вылетает из гавани.

Подходим к борту миноносца. Команда в парадной форме. У офицеров парадные тужурки, белые манжеты, черные галстуки, кортики…

Праздник праздником, а зенитчики стоят у орудий и пулеметов и почти не отрываются от биноклей.

Короткие звонки. Сигнал большого сбора. На палубах строятся краснофлотцы. В торжественной тишине выносят гвардейский флаг. Приняв флаг, командир корабля несет его вдоль всего строя, преклоняет колено, вслед за командиром все моряки преклоняют колено и произносят слова клятвы: «…жизнью своей клянемся никогда не отступать перед врагом, мы готовы принять смерть, но не запятнать честь гвардейцев».

– На гвардейский флаг и гюйс – смирно!

Флаг с оранжево-черной гвардейской лентой взвивается над кораблем.

Торжество продолжается до поздней ночи, а утром «Гремящий» выходит в море провожать английские корабли.

Отлучка из главной базы даже на короткий срок всегда сопряжена с каким-то риском. Что-то там произошло, а ты прохлопал. Вот и на сей раз звоню в Полярный. Мой товарищ, тоже корреспондент, приехавший несколько дней назад из Москвы, еще не знает наших порядков.

– Я слышал четыре выстрела, – сообщает он. – Говорят, лодка пришла!

Я спорю, доказываю – такого еще не бывало, чтобы за один поход было потоплено четыре корабля.

– Скорее всего, взрывают гранит и строят новое убежище, – объясняю ему.

Нет, он настаивает на своем; из других источников сообщают: действительно, вернулась лодка с четырьмя победами.

Я бегу в военный порт и с первым же попутным буксиром прибываю на бригаду подплава. Встречаю журналистов и фоторепортеров. Они свое сделали и посмеиваются надо мной, дескать, проспал все на свете. Что ж, приходится в этом признаться…

Памятуя урок Лунина, первым долгом пытаюсь найти командира лодки С-101 капитана третьего ранга Павла Ильича Егорова. Оказывается, ушел на доклад в штаб флота.

В каюте командира я застал маленького черноглазого штурмана старшего лейтенанта Михаила Чуприкова и других офицеров. Они несколько суток не спали, но встреча с берегом – всегда большая радость, и тут уж не до сна, они полны деятельности – разбирают почту за месяц, чинят обмундирование, пишут письма. Пришел к ним кассир с ведомостью и выдает деньги.

– Ваши заработанные, – обращается он к Чуприкову, вручая пачку купюр.

– Не совсем так, не заработанные, а завоеванные, – смеясь, поправляет его штурман.

Чуприков рассказывает о походе:

– Дул острый норд-вест, когда лодка пришла на позицию и погрузилась. Ветер усиливался. Накатом волны заливало перископ. Всю ночь штормило. Когда лодка всплыла на подзарядку, вахтенных окатывало с головы до ног. Командир осведомлялся: «Ну как, все живы?» – «Живы», – отозвался сигнальщик, стоя по пояс в воде.

Наутро лодка подошла к немецкому берегу, и, как водится, все началось с того, что акустик услышал шумы винтов. Командир решил подвсплыть, увидел в перископ самолет и мачты корабля. Немецкий конвой состоял из трех транспортов и десяти кораблей охранения. Лодка атаковала транспорт, послышались взрывы, а через минут пять вокруг лодки стали рваться глубинные бомбы. Вражеские корабли преследовали нас шесть часов. Мы уже были готовы ко всему: в отсеках разложили аварийный инструмент. Ждали, вот-вот корабль получит пробоину. Но счастливо обошлось… Как только кончилось преследование, мы зарядили торпедные аппараты – и снова на позицию.

Два дня продолжали настойчивый поиск. В этот раз, как назло, был полный штиль, и момент всплытия под перископ был для нас очень опасным. Однако и второй раз по шумам винтов мы нашли вражеские корабли и очутились в самой середине конвоя. Тут случилась беда. Немецкий сторожевой корабль обнаружил нас еще до атаки и ходил переменными курсами, останавливался, должно быть, акустик слушал нас, но бомб на нас не сбрасывали. Командир лодки решил рискнуть, атаковать вслепую. По шуму винтов был выбран корабль, и, не поднимая перископа, только по расчетам, мы выпустили торпеду. Взрыв донесся до отсеков. Лодка пошла прочь. Нас бомбили недолго, мы дали полный ход и скрылись от преследования.

Потом несколько дней мы никого не встречали. Попадались катера и мотоботы. На них не хотелось расходовать торпеды. И вдруг появились два тральщика, пробомбили район. Нетрудно было догадаться – за ними идет конвой. Так оно и есть! Часа через два произошла встреча, нам удалось подойти близко, снова атаковать транспорт. Ну уж тут нам крепко досталось. Весь день гонялись за нами корабли охранения. В лодке было тихо: все замерли и прислушивались к разрывам бомб. Никто не боялся, все верили в умение командира, знали, что он большой мастер маневра, и надеялись, что и в этот раз сумеет уклониться.

Приближалось 22 июня – вторая годовщина начала войны с немцами. Нам хотелось ознаменовать этот день новой победой. Но, как ни старались, ничего не выходило, было пустынно на морских путях. Зато на следующий день, рано утром 23 июня, встретили конвой. Это была самая сложная и неожиданная атака. В тумане мы подошли к берегу, осмотрелись в перископ. Через полтора-два часа туман стал рассеиваться. Мы увидели мотоботы, услышали вдали бомбежку и скоро обнаружили военный корабль. Он объявился внезапно. А за ним, не торопясь, из фиорда вытягивались транспорты. Мы атаковали головной. Это была четвертая по счету атака. Все торпеды израсходовали, в отсеках стало свободно, просторно, хоть танцы устраивай. Но мы втянулись в боевую жизнь и жалели, что нет больше торпед и надо возвращаться домой.

– В тысяча девятьсот сорок третьем году мы совершили три похода, но потопили всего три транспорта. В последнем походе мы наверстали упущенное. Теперь у нас на счету будет семь потопленных кораблей. Как говорится, не было ни гроша, и вдруг алтын. Впрочем, не торопитесь сообщать в газету, посмотрим, как оценит наш поход Военный совет… – предупредил меня Чуприков.

Пока я писал корреспонденцию, вернулся и сам Егоров в добром, радостном настроении. Пока ему засчитали два транспорта, на которые получено подтверждение летчиков, вылетавших на разведку. Гибель еще двух транспортов должны подтвердить наши разведчики в Норвегии.

До окончания этой процедуры Егоров приказал на боевой рубке оставить прежнюю цифру – три. Прочитав мою корреспонденцию перед отправкой в Москву, он сказал строго-настрого: «Пока не будет подтверждения, пожалуйста, об этих двух транспортах – ни слова». Я в точности исполнил его просьбу.

Это все были радостные события, но на войне радость часто сменяется печалью. То весело праздновали на «Гремящем», отмечали победы Егорова, а на другой день боль сжимала наши сердца.

К приходу рейсового буксира на пристани собралась толпа – офицеры, журналисты, артисты Театра Северного флота. Они стоят в суровом молчании, ожидая, пока буксир пришвартуется. Когда все пассажиры сошли на пристань, с буксира выносят носилки, покрытые синим одеялом. Несут тело поэта Ярослава Родионова, погибшего при бомбежке. Четырнадцать немецких самолетов в районе станции Полярный круг налетели на пассажирский поезд: прямым попаданием бомбы в щепы разбит мягкий вагон, сгорел почтовый вагон с письмами и газетами, осколки бомб повредили третий вагон, где ехали артисты Ансамбля песни и пляски Северного флота.

Во время взрыва все упали на пол. Ярославу Родионову осколком оторвало ногу. Ему наложили жгут. Он был в полном сознании, держался мужественно. Когда его выносили из вагона, просил товарищей, чтобы не возились с ним, а сами спрятались в лесу.

После окончания бомбежки его внесли обратно в вагон. Поезд тронулся. У Ярослава усилилась боль. Часа полтора он еще дышал, потом начал хрипеть и скончался на руках у своих друзей.

Тяжело писать об этой потере. Песни поэта о летчиках, подводниках, морской пехоте были очень популярны и звучали повсюду.

В ясный, солнечный вечер мы хороним своего друга. Оркестр играет траурные марши. Несут венки и гроб с телом Ярослава Родионова. Все население – военное и гражданское, от командующего до трехлетних ребятишек – в скорбном молчании идет за гробом.

На пустынном скалистом берегу во время войны возникло маленькое кладбище, напоминающее деревенский погост. Десятка два могил, пять-шесть памятников. Здесь мы последний раз прощаемся с поэтом. Над бухточкой, словно салютуя тому, кто воспевал их, низко проносятся наши истребители. На митинге у могилы выступают представители флота. Трогательную речь произносит друг детства Родионова – драматург Павел Фурманский. Он начинает говорить тихо-тихо и, кажется, вот-вот расплачется. Но голос его крепнет и уже звучит сурово:

– Мы знаем, кто убил Ярослава. Его убили фашисты. И мы всей силой души, всей страстью человеческого сердца будем мстить за нашего друга.

Поэты читают стихи, посвященные памяти товарища. Гремит залп, гроб опускается в могилу, глухо ударяются о дерево мерзлые куски земли. Нет больше Ярослава. Остались его песни, и они долго будут звучать, напоминая о нем…

Бескозырка с ленточкой.

А на ней цветет

Золотыми буквами:

Северный флот.

Кто идет уверенно

Сквозь пургу и лед

С боевым заданием?

– Северный флот.

Кто в беде товарищу

Руку подает?

Кто врагу не нравится?

– Северный флот.

Кто на суше яростно

Бой с врагом ведет?

Кто героев выковал?

– Северный флот.

Кто фашистам на море

Жару поддает?

Кто на дно пускает их?

– Северный флот.

Пусть в огне губительном

Враг не раз прочтет

Эту надпись грозную:

Северный флот!

* * *

Мы давно не встречались с нашим шефом – членом Военного совета Александром Андреевичем Николаевым. В круглосуточной круговерти, не останавливающейся ни на час, он по-прежнему, наряду с командующим, играл едва ли не первую скрипку. Во всяком случае, ни один сколько-нибудь серьезный вопрос не решался без его участия. Но встретиться с ним было всегда очень просто. Если он на месте – двери широко открыты. Вот так однажды я решил попросить разрешения на участие в боевом походе.

– Вы в поход? Зачем? – с удивлением спросил он.

– Для личных впечатлений… – начал я объяснять.

– Хорошо, подумаем, посоветуемся, – неопределенно сказал он и, подумав, добавил: после гибели корреспондента «Красного флота» Мацевича на подводную лодку вас, безусловно, не пошлем. Разве что на тральщике навстречу конвою…

– Хотя бы, – согласился я.

– Хорошо. Ждите ответ.

На этом мы расстались. Я терпеливо ждал, зная одно: Александр Андреевич никогда ничего не забывает, к тому же он господин своего слова. Не забыл он и о нашем разговоре. Позвонил однажды поздно вечером и сказал:

– Завтра быть готовым к походу. Обратитесь к командиру ОВРа Василию Ивановичу Платонову, пойдете на тральщике Дебелова. Указания даны…

Я несказанно обрадовался: Николай Сергеевич Дебелов! Тот самый командир тральщика «Шпиль», что в июльские дни 1941 года на Балтике совершал опасные рейсы с бомбами из Ораниенбаума на остров Эзель для первых ударов по Берлину, а 28 августа сорок первого сквозь минные поля прокладывал путь кораблям эскадры из Таллина в Кронштадт. Затем в ледяной шуге пробивался на Ханко и вскоре как-то таинственно исчез. На вопрос, где Дебелов, начальство коротко отвечало: ушел по спецзаданию. Мы знали: раз сказано по спецзаданию – подробностями интересоваться не следует.

И вот через полтора года мы встретились здесь – на Севере. Из Америки пришли тральщики, так называемые «амики», построенные там по заказу Советского Союза. И когда головной «амик» пришвартовался к пирсу в Полярном, я своим глазам не поверил, увидев на мостике высокую, могучую фигуру всегда горячего, темпераментного Николая Сергеевича.

Встреча была самая дружеская, сначала на корабле, потом у меня дома…

И тут же у Николая Сергеевича начались боевые будни – долгие зимние плавания, поиск и преследование подводных лодок противника, продолжавшиеся иногда час-два, а то и целые сутки – одним словом, «адов труд», требовавший предельного напряжения всех физических и духовных сил. А при проводке союзного конвоя в последний раз произошла почти анекдотическая история, о которой с улыбкой рассказывал мне Николай Сергеевич.

Ночью тральщики пришли в точку рандеву и ждали. Дебелов стоял на мостике, всматриваясь в густую темноту. Наконец из мрака выплывают громады транспортов. Как полагается, командир обменялся с ними условными сигналами. Ему сообщили: конвой состоит из девятнадцати транспортов. Они проплывали на виду у наших кораблей. Дебелов считал: все девятнадцать вымпелов были налицо.

В это время акустики засекают шум винтов подводной лодки. Наших лодок здесь нет и не может быть. Значит, немецкие… На кораблях играют боевую тревогу, начинается атака глубинными бомбами.

Тральщики выполнили свою задачу, и Дебелов выходит в голову колонны, оставляя слева транспорты. И вдруг не обнаруживает одного корабля. Где же он, куда запропастился? Неужели потоплен немецкой лодкой? Волнение охватило командира. Едва наступило утро, Дебелов снова начал считать. Восемнадцать кораблей. Запросил англичан, не знают ли они о судьбе девятнадцатого? Никто ничего не знает…

Тральщики ведут конвой дальше в Белое море. Восемнадцать транспортов входят в гавань, встают на якорь, а девятнадцатого нет как нет.

Дебелов решает идти на поиски пропавшего транспорта. При выходе из гавани пост СНИС сообщает ему, что один транспорт повернул в Иокангу. Дебелов полным ходом туда. Действительно, на якоре стоит крупнотоннажный транспорт. Николай Сергеевич поднимается на борг транспорта и входит в каюту капитана. Его приветливо встречает здоровенный детина с рыжей бородой. Брелок и кольца на пальцах. Тигровая шкура посреди каюты. На стенах – картинки обнаженных женщин…

– Почему вы оторвались от конвоя? – первое, о чем спрашивает Николай Сергеевич.

Капитан смеется:

– Там, где дерутся, мне делать нечего…

– Я беспокоился, что вы не найдете порт назначения. У вас же нет подробных карт нашего побережья…

Капитан громко расхохотался:

– Зачем мне ваши карты? Я эти места наизусть знаю, с закрытыми глазами найду. В девятнадцатом году на остров Мудьюг я первый высадил английские экспедиционные войска. А вы мне о картах толкуете…

– Ах, вот с кем я имею дело?! – произнес Дебелов и поспешил ретироваться…

* * *

В сапогах, шинели, шапке-ушанке, с «лейкой» на груди и рюкзаком за спиной явился я на тральщик и прошел в командирскую каюту. Николаю Сергеевичу было не до меня. Как всегда перед походом, у комдива находятся срочные дела, вызывающие суету и нервозность. Он приказал вестовому Аникину проводить меня в свободную каюту, и я, устраиваясь, смотрел в иллюминатор на противоположный берег Екатерининской бухты – пустынный, с рыжими макушками валунов. Это было время, когда кончилась полярная ночь, светило солнце, а снег уже стаял.

Едва я успел извлечь и разложить свой несложный скарб, как появился и Николай Сергеевич. Осмотрев меня с ног до головы, он с удивлением сказал:

– Здорово же вы поправились! Два дня назад были худощавы, а теперь едва китель сходится.

Пришлось сознаться, что все теплые вещи, какие есть, я напялил на себя.

– Сейчас мы приведем вас в божеский вид, – сказал он, добродушно улыбнувшись.

Вызвал того же Аникина, что-то ему шепнул, и через несколько минут тот принес «канадку» на меху с большим воротником шалью.

Подозревая, что куртка снята с чьих-то плеч и человек лишился своей спецодежды, поначалу я отказывался, доказывая, что одет тепло, выдержу. Тем более мне не стоять вахту на ветру.

– Надевайте, надевайте, – упорно повторил Николай Сергеевич. – Мы не похожи на таллинского интенданта, – добавил он и тут же рассказал, как 27 августа 1941 года, в день ухода наших кораблей из Таллина, к нему явился интендант и предложил принять на тральщик несколько сот полушубков. Дебелов объяснил, что корабль перегружен, а предстоит сложное задание – идти впереди эскадры, прокладывать ей путь. Он попросил пяток полушубков для впередсмотрящего и других моряков внешних постов. «Не беспокойся. Придем в Кронштадт – оформим как инвентарное имущество», – заверил Дебелов, на что интендант ответил: «Нет уж, раз составлен акт на уничтожение, будем уничтожать». И с этим удалился. – Силен был служака, ничего не скажешь, – заключил Николай Сергеевич и протянул мне руку: – До скорой встречи! – Он сошел с корабля, направился в штаб ОВРа на инструктаж командиров кораблей, который предшествовал каждому походу.

Оставшись в каюте, я растянулся на койке и дремал, пока до моего слуха не донеслись прерывистые звонки колокола громкого боя и над головой не протопали матросские башмаки. Я единственный, не расписанный по боевой тревоге, увлекаемый общим порывом, набросил на плечи свое новое одеяние и поднялся на мостик. Вечерело, и это ощущалось даже в преддверии полярного дня: небо хмурилось, низко нависали темные тучи, вершины сопок тоже казались черными, опоясанными внизу белыми лентами.

Николай Сергеевич находился на мостике и отдавал команды. С каждой минутой ширилась полоска земли между кораблем и пирсом. Мы шли по Кольскому заливу, встречая рыболовные траулеры, возвращавшиеся с лова. В кильватер нам следовали еще четыре тральщика.

За кормой остался Кильдин – маленький скалистый островок – живое напоминание о том, что мы расстаемся с последним клочком родной земли. А дальше для моряков всегда неизвестность. Во время войны подавно…

И сразу куда подевалась веселая жизнерадостность – лица комдива и остальных моряков, несущих верхнюю вахту, стали полны серьезности, ибо, кроме корреспондента, все стоят по боевому расписанию и у каждого свои обязанности. Я обратил внимание на парнишку – только так и можно было назвать маленького худощавого юношу с полными губами – старшину сигнальщиков Васю Шурахова. Он стоял, как влитый в палубу, на ветру, закутавшись в меховой воротник, не отрывая от глаз бинокля, лишь медленно поворачивал голову, обозревал море, воздух. Казалось, это был не человек, а хорошо отлаженный прибор для наблюдения. Я познакомился с Васей в канун похода, слушал его рассказы об Америке и с еще большим интересом – воспоминания о родной Балтике, где он прошел, как говорится, огонь и воду. Сражался в Таллине; раненный, эвакуировался на транспорте. Транспорт был потоплен авиацией, и он целую ночь проплавал в море. В Ленинграде, немного подлечившись, в самые критические дни немецкого наступления ушел добровольно на фронт в морскую пехоту и снова вернулся на корабль.

И акустик Кучеренко сидел в крохотной рубке, прослушивая симфонию моря. Он тоже балтиец, знаменитый акустик подводной лодки, в числе немногих моряков удостоен высокой награды – ордена Ленина. Имя Кучеренко долго не сходило со страниц газет, и друзья втайне завидовали ему. Но однажды после трудного и опасного рейса, когда лодку несколько суток подряд преследовали корабли противника, сбросив сотни глубинных бомб, Кучеренко заболел, его признали негодным к службе в подводном флоте и назначили в команду моряков, отправлявшихся на Север.

Я рад был возможности увидеть этих ребят в родной стихии.

Одно дело – знакомство на берегу, в кубрике или кают-компании. Совсем другое – в море, в боевой обстановке. Там люди шире раскрываются и видно, на что они способны. В этом я не раз убеждался во время обороны Таллина и на переходе из Таллина в Кронштадт. Война многому нас научила, и прежде всего тому, что поединок с врагом выдерживают, как правило, люди сильные, ловкие, умелые.