Текст книги "Только звезды нейтральны"

Автор книги: Николай Михайловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 35 страниц)

Не будь напряженности во всем мире, советские люди давно бы проникли в его глубины и нашли бы там сказочные блага. Пищу. Топливо – сколько нефти! Минералы! Химическое сырье…

Интерес Максимова к океанографии был хорошо известен всем близким и сослуживцам, часто в разговорах за столом принимал участие Юра, и ему незаметно передалась отцовская страсть. Недаром, окончив школу, сын пошел не куда-нибудь, а в кораблестроительный институт – он мечтал о кораблях будущего…

О, если бы человеку было дано две жизни! Тогда, возможно, вторую жизнь Максимов посвятил бы изучению богатств Мирового океана: он часто старался представить то, возможно и не близкое, время, когда во всех странах мира победит коммунизм, люди будут без. страха жить на этой многострадальной планете, отдавая силы науке, знаниям, творчеству.

А пока в мире идет борьба, счастье созидания выпадает на долю далеко не всех. Ты – созидаешь, а мне приходятся нести вахту, охраняя твое созидание, и тебя самого, и всю твою землю. На то и советский военный флот, и ракеты, и этот поход, да и вся жизнь Максимова.

* * *

… Пошел седьмой день с тех пор, как команда подводного атомохода распрощалась с огнями последнего маяка. В подводном положении корабль изредка показывал глазок перископа. И всякий раз перед взором вахтенного офицера расстилался пустынный океан: белые гребни катились бесконечной чередой до самого горизонта.

Становилось сумрачно: небо было в серых тучах, и казалось, что они своими краями задевают гребни волн. А теперь и этого не видно – наверху крепкий ледяной потолок. И странное, даже неприятное чувство охватывает при мысли, что корабль закупорен в толще воды под ледяной броней.

Максимов вышел из каюты и увидел в центральном посту Доронина, который с утра обошел все отсеки и боевые посты и теперь сидел перед экраном гидролокатора. Глаза его щурились и неотрывно следили за бесконечной серой полосой, которая то светлела, то темнела…

Он доложил, что все нормально, никаких происшествий, корабль идет на заданной глубине; до пункта назначения осталось тридцать миль. Максимов прошел дальше, в штурманскую рубку.

Таланов рывком поднялся и застыл в напряженной позе. Максимов как ни в чем не бывало, точно не было этого разговора, резкого, нелицеприятного, на партийном собрании, подошел к столу, взглянул на карту: да, восемьдесят девятая параллель осталась позади. Линия, начертанная автопрокладчиком, взбиралась на самую «макушку» Земли, где переплетаются невидимые меридианы, образуя густой плотный пучок – Северный полюс.

– Каков потолок? – обратился он к Таланову.

– Лед толщиной три метра.

Максимов молча направился к двери.

Таланов опустился на стул.

Дернул же его черт ко всем своим превратностям уже после собрания, в канун похода, прийти к командиру корабля и возражать против назначения Корму-шенко во главе ледовой группы! Доказывал, что он не может остаться без младшего штурмана.

Скоро Максимов вернулся в центральный пост и остановился у экрана гидроакустического комплекса: целей не было, акустик время от времени докладывал: «Горизонт чист!» Наступил час смены вахт. Из отсеков потянулись матросы, старшины: стараясь не нарушить порядок, бесшумно занимали свои места. Вместе с новой сменой в центральном посту появились и трое десантников с санками, палаткой, ящиками с аппаратурой, продуктами и другим снаряжением.

Завидев Максимова, Геннадий вытянулся и отрапортовал:

– Товарищ адмирал! Ледовая группа к высадке готова. Командир группы лейтенант Кормушенко…

Максимов взглянул с симпатией на бледное худощавое лицо лейтенанта с тонкой полоской усов и резко выдававшимися скулами, тронул сумку с кинокамерой, висевшую у того через плечо:

– Пленки хватит?

– Шесть запасных кассет, товарищ адмирал.

– После выстрела снимайте сколько влезет. Слышите?! Вот их непременно запечатлейте, – показал он на спутников Геннадия. – Получится исторический фильм. Это вам не Крым. На полюс так просто не доберешься…

Все трое улыбнулись. Они стояли руки по швам, одинаково неуклюжая полярная одежда стерла различие между ними. Геннадий мало чем отличался теперь от широкоплечего мичмана Пчелки и маленького старшины штурманских электриков Голубева с походной рацией за плечами. Плотные серые свитера, стеганые брюки и меховые унты. Все – как один.

– Ну что, товарищ мичман, «еще одно последнее сказанье…»? Говорят, вы были в колхозе пчеловодом, наверно, вам никогда не снилось такие ульи ставить на полюсе? – улыбнулся Максимов, показывая на ящики с приборами и металлические треноги, на которых предстоит смонтировать метеостанцию.

– Кажу честно, не думав, товарищ адмирал.

– Теперь вы будете универсальным пчеловодом: и на земле, и на полюсе…

– Туточки, я бачив, все пчелы белые, особо когда снижний заряд налетит, бисова сила, – отшутился мичман.

Послышался доклад из штурманской рубки: «До места осталось пятьдесят кабельтовых». Стрелка часов бежала по кругу, время приближалось к полудню.

Там, в родных краях, радисты уже настраивались на волну подводного атомохода: откуда им знать, что лодка в зеленой толще океана не может найти полынью!

Всю аппаратуру – высокочувствительные телевизионные камеры, эхоледомеры, перископы – направили на поиск этого долгожданного «окна». Максимов не отходил от телевизионной установки. Он пристально всматривался в экран. Рядом с ним, в таком же нетерпеливом ожидании, стоял Доронин.

Двенадцать. Время вышло! А на телевизионном экране беспросветная темнота, перья эхоледомера не сходятся. Максимов явно нервничает. Заложив руки за спину, измеряет шагами небольшое пространство центрального поста. Глянул на Доронина и усмехнулся:

– Что-то нам не светит, командир.

– Морозно, товарищ адмирал. Возможно, к нашему приходу затянуло «окошки».

– Не может быть. Одни затянуло, другие откроются… Он собирался еще что-то сказать, но послышался голос вахтенного на эхоледомере:

– Полынья!

Быстро отдавались команды. Стрелка глубиномера отклонилась. Командир слегка приподнял перископ. Поочередно с Максимовым они жадно припадали к окулярам, но тут же наступало разочарование: перед глазами чернела все та же подледная вода. Значит, полынья осталась где-то позади…

Новые команды. Атомоход ложился на обратный курс, шел самым малым. И вдруг, застопорив ход, командир посмотрел в перископ и, заметив слабый изумрудно-зеленоватый отблеск, сообщил: «Кажется, нашли!»

Он не ошибся: над атомоходом появилось разводье, оно полностью открывалось в поле зрения перископа.

– Товарищи! Будем всплывать на полюсе! – объявил Максимов, его взгляд задержался на десантниках, готовых к высадке.

Доронин и все остальные, находившиеся в центральном посту, стояли в сосредоточенном молчании, следя за стрелкой глубиномера…

Насос откачивал воду из уравнительной цистерны. Лодка медленно всплывала. На глубине десяти метров Доронин поднял перископ, осмотрел полынью и скомандовал:

– Продуть среднюю!

Всплывали осторожно. Открылся люк, первыми вышли на мостик Максимов и Доронин. Морозный ветер ударил в лицо. Трудно было дышать, не хватало воздуха. Вокруг хмуро, пасмурно, неприглядно. Максимов видел глыбы торосистого льда самой причудливой формы и думал о коварстве ветра на полюсе: сейчас он безобидно резвится над поверхностью льда, а может превратиться в жестокий ураган.

Лодка оказалась в центре полыньи, малым ходом подошли к краю поля. Радисты передали радиограмму в штаб флота, а матросы рулевой команды спустили трап.

– Итак, – в последний раз напомнил Максимов, обращаясь к троим десантникам, – вы сходите на лед и двигаетесь заданным курсом… В точке «а» Кормушенко и Голубев устанавливают аппаратуру и готовятся к съемке, а вы, мичман, обследуете крепость и толщину льда. Если трещин нет, начните устанавливать метеоаппаратуру. Все время держите с нами связь по УКВ. На случай, если станция выйдет из строя или будут другие неполадки, у вас есть про запас ракеты. Насчет условных сигналов мы договорились. Пришли в заданную точку – немедленно докладываете о готовности и ждете сигнала. Увидев красную ракету, знайте, что на корабле объявлена боевая тревога и мы готовимся к старту… Что же еще? – Максимов на минуту задумался. – Если что-нибудь непредвиденное произойдет, нервничать не надо. Вам будет обеспечена помощь. Вопросы есть?

– Все ясно, товарищ адмирал! – отозвался Геннадий.

– Ясно, – подтвердили его спутники.

– Ну а коли ясно, ступайте! Счастливого пути! – он обнял всех по очереди и проводил до трапа.

Двое саней, нагруженных аппаратурой, продуктами, палаткой, спустили на лед. В одни впряглись Геннадий с Голубевым, другие волочил за собой мичман Пчелка.

Удаляясь, они несколько раз поворачивались к кораблю и размахивали руками; постепенно их фигурки превратились в маленькие черные точки, хорошо заметные на ослепительной белизне снега.

Резкий встречный ветер, который моряки зло называют «мордотык», крутился низко, над самым льдом, бросал в лицо острые снежные иголки. Пороша заметала следы трех моряков, пробивавшихся в неведомую даль.

Порой они почти исчезали среди этой беспрерывной пляски снежного вихря, а когда ветер стихал – их фигурки снова чернели на льду. Теперь они шли, не замедляя шага, не оглядываясь.

Максимову, глядевшему им вслед, почему-то опять вспомнились военные годы. Вот так же наши корабли ходили на Новую Землю, и моряки отправлялись по льду к мысу Желания, чтобы доставить маленькому гарнизону боеприпасы и продовольствие. Не хотелось уходить с мостика. Казалось, пока он тут стоит и наблюдает – все хорошо. А спустись он в центральный пост – может случиться всякое…

Снизу послышался голос радиста:

– Прошу разрешения на мостик, товарищ адмирал. Вам радиограмма из штаба флота.

– Добро! – отозвался Максимов.

Матрос протянул листки. Максимов прочитал их, вернул обратно и, взглянув на часы, сказал себе: «Пора!»

18

…Сигнал тревоги заставил всех быстро спуститься вниз. Максимов смотрел на приборы, и ему ясно представилось огромное необозримое пространство, тишина льдов, среди которых, подобно плавнику косатки, выступает маленькая одинокая точка – рубка подводного атомохода. И виделись Максимову трое, шагающие по снежной целине с санками на буксире все дальше и дальше от корабля.

До пуска оставалось совсем немного. Длинные гладкие ракеты с плавниками и хвостом, напоминавшие китов-детенышей, покоились в контейнерах.

Доронин сосредоточенно следил за пультом ракетного комплекса. Вспыхнул сигнал готовности. Теперь достаточно было нажать красную кнопку на пульте управления, чтобы ракета вырвалась из недр лодки и унеслась в заоблачную высь.

– Товарищ адмирал, ракета к пуску готова! – доложил он.

Казалось, секундная стрелка корабельных часов мчалась быстрее обычного.

По тишине, настороженности, установившейся в центральном посту, можно было понять – решительный миг приближается…

Вот уже стрелка прошла последний круг. Доронин взглянул на Максимова, тот кивнул. Рука командира протянулась к заветной кнопке…

Максимов остро чувствовал всю значительность происходящего. В сознании запечатлелось: «Товсь! Старт!» И ответный сигнал: – «Команда исполнена!» Взревели стартовые двигатели. Содрогнулся корпус, какая-то дьявольская сила закипела в чреве корабля. Толчок. В следующий миг ракета отделилась от корабля и поплыла в небо.

Множество глаз следили за ней по приборам.

– Товарищ адмирал! Ракета идет точно по курсу, – доложили по трансляции.

И потом ежеминутно доносились эти слова: «Точно по курсу! Точно по курсу!…» Скоро, скоро, скоро…

– Товарищ адмирал!… С берегового КП доносят – цель поражена!

Вот этого и ждал Максимов! Он мысленно представил полигон – клочок земли, обозначенный на карте ничтожно малым квадратом, и огромную воронку на месте взрыва. И тут же подумал о тех троих, оставшихся на льду.

Прозвучал сигнал отбоя тревоги, рубочный люк открылся. Максимов вышел наверх и увидел вокруг корабля почерневший снег. Яростно бился ветер, и снежинки непрерывно кружили в воздухе. Максимов навел бинокль. Десантников не видно. И вообще трудно было различить, летел ли снег или он поднимался с ледяного поля, крутил вихрь, и было похоже – близится ураган.

Пурга неслась к кораблю, засыпала снегом. Все находившиеся на мостике распустили тесемки ушанок, еще плотнее нахлобучили их на лбы.

Да, надвигался ураган. Это можно было заметить по сгустившимся облакам, висевшим низко над льдами, и по шквалистым порывам ветра.

Сквозь вой пурги слышался какой-то тяжелый скрип, Максимов посмотрел вниз: большие и маленькие льдины, заполнявшие полынью и до сих пор находившиеся в ленивом дрейфе, теперь, словно набравшись силы, приходили в движение, обступали корабль, жались к его бортам.

Ветер бесновался, поднимая в воздух белесую массу снежной пыли. Она слепила глаза. Максимов не пытался смотреть в бинокль. Где уж там увидеть, что делается вдали, куда ушли трое! Не различить даже зеленоватых торосов где-то совсем рядом, в таинственном сумраке.

Максимов и Доронин знали: в это время года на полюсе всегда неспокойно. И все же картина внезапно разразившейся пурги смутила их.

Ветер крепчал, превращаясь в бешеный шквал, меняя направление. Среди густого снега на какой-то миг блеснул просвет, и Максимов увидел, как с нескольких сторон на корабль наступают плавучие ледяные горы, сокрушая на своем пути мелкие льдины.

– Всем вниз! – крикнул Максимов.

Люди скатывались по отвесному трапу в центральный пост. Сигнал «срочного погружения» перекрывал все остальные шумы.

Последняя радиограмма, переданная десантникам, гласила: «Началось сжатие льда. Иду на погружение».

Максимов и командир спускались последними, у них над головой захлопнулся рубочный люк. Корабль, разворотив образовавшееся вокруг ледяное поле, быстро уходил на глубину.

19

Долюшка женская! Адмиральская ты жена или жена мичмана, лейтенанта, а заботы одни и те же… Дом и все связанное с ним на твоих плечах… И оттого что Максимов находился в плавании, Анна Дмитриевна не чувствовала себя свободной, все равно приходилось крутиться по хозяйству. Разве что не требовалось к определенному часу приготовить завтрак, обед, ужин, смотреть на часы в ожидании мужа. С книгой в руках она могла лишний час проваляться в постели. Читала она, смотрела телевизор, готовила или занималась стиркой – из головы не выходила одна тревожная мысль: как он там, все ли в порядке?

Этот единственный день мог быть совершенно свободным от общественных и домашних дел. Но в ранний час в доме Максимовых раздался телефонный звонок. Верочка сообщила: в магазине дают яблоки – и спрашивала, взять ли на долю Максимовых?

Анна Дмитриевна сказала, что сама придет: ей, кроме яблок, надо сделать еще кое-какие покупки. Оделась и скоро встретилась с Верой у входа в гастроном.

Пока Вера стояла в очереди за яблоками, Анна Дмитриевна занялась остальными покупками и теперь не спеша рассматривала витрину кондитерского отдела. К ней подошла жена начальника штаба Южанина и тихо спросила:

– Насчет наших слышали?

– Нет. А что именно?

– Лейтенант Кормушенко остался на полюсе с двумя моряками, – прошептала на ухо женщина. – Бурая был. Лодка пошла на погружение, а они застряли на льду…

Анна Дмитриевна побледнела:

– Откуда вы знаете?

– Радио с моря получили. Только это – между нами, – строго наказала она и исчезла.

Анна Дмитриевна стояла ошеломленная, даже и понимая, что с ней происходит… «Мерзкая баба!…» Сколько Максимов ни вел борьбу с «сарафанным радио», как ни наказывал отдельных болтунов среди офицерского состава, они были неистребимы, и через них жены иногда узнавали то, что никому из гражданских лиц не положено знать.

Кто– то тронул ошеломленную Анну Дмитриевну за плечо. Она оглянулась и увидела Верочку: из-под белого пухового платка смотрели улыбающиеся глаза. Она подняла сумку, наполненную яблоками, и сказала:

– Все в порядке. Пошли! – Взяла Анну Дмитриевну под руку, и они направились к выходу. – Давайте я донесу ваши яблоки, – настаивала Вера. Она остановилась под фонарем и, пристально взглянув на Анну Дмитриевну, заметила бледность лица. – Что с вами? Вам плохо? – испуганно спросила она.

– Немного нездоровится. Не обращай внимания, со мной бывает: не выспишься – и голова побаливает…

– Тем более, давайте доведу вас до дому, отдохнете, и все как рукой снимет.

Вера попыталась насильно отобрать авоськи, нагруженные всякой снедью.

– Знаешь, Верочка, – неожиданно сказала Анна Дмитриевна. – Мне домой что-то не хочется. Я бы Танюшку повидала.

Вера обрадовалась.

– Ох как хорошо! Идемте, посидим, чайку выпьем… Они поднялись на второй этаж и открыли дверь. Таня бросилась им навстречу:

– Тетя Аня, скоро папа привезет мне большого-пребольшого медвежонка.

– А где твой папа?

– На Севере, в гостях у белых медвежат.

Таня показывала своих кукол, потом с трудом уложили ее спать.

…За окном выла вьюга, а в комнате было тепло, уютно. В полумраке сидели две женщины, такие разные по возрасту, внешности, характеру. Одна – седая, с усталым лицом, сдержанная, замкнутая. Другая – круглолицая, розовощекая, наивно-простодушная, с открытым доверчивым сердцем. Эти две женщины, совсем непохожие одна на другую, сейчас не чувствовали между собой разницы. И это понятно: они были связаны морем и одной судьбой.

Анну Дмитриевну слегка лихорадило, она попросила шерстяной платок, накинула на плечи и сидела на тахте, поджав под себя ноги, собравшись в комочек. Она не решалась заговорить первой. И только когда Вера приласкалась к ней, положив голову на плечо, не выдержала, мягко сказала:

– Ой, Верочка, сколько таких походов на моей памяти, и все обходилось хорошо. Уж такая дурная наша бабья натура. Муж в море, по горло в работе, ему некогда вспомнить о семье, а нам все страхи мерещатся, сидим на бережку и разными мыслями терзаемся.

– Вы думаете, ничего не случится?

– Ничего, – твердо сказала Анна Дмитриевна и погладила ее шелковистые волосы.

В сумраке Вера не могла видеть лица Анны Дмитриевны, но ощущала близость своей старшей подруги и верила ей больше, чем себе самой.

20

– Тооо…варищ лейтенант… Тоо…варищ лейтенант… Тооо…варищ…

Человек шел сквозь пургу, припадая на ушибленную ногу. Снег слепил, забивался внутрь мехового капюшона. Он брел, тяжело передвигая ноги, останавливаясь, поворачивался то в одну, то в другую сторону и, натужив горло, по-прежнему звал:

– Тооо…варищ лейтенант…

Еще час назад он был не один, а вместе с друзьями, видел огненную шапку, вспыхнувшую над кораблем, и металлическую сигару, что вынырнула из пламени и несколько секунд почти неподвижно висела в воздухе, прежде чем устремиться ввысь. Запомнилась фигура лейтенанта Кормушенко, он в этот момент прильнул глазом к видоискателю кинокамеры.

«Было это или нет? – думал сейчас Пчелка, не выпуская из рук бура. – И как все быстро произошло!»

Одно знал: вины его тут нет и быть не может. Едва ракета скрылась в небе, он, не дожидаясь товарищей, осмотрел участок: лед блестел, как на катке, и трещин не было заметно. На глаз наметил четыре точки, в которых надо сделать лунки, и начал сверлить первый шурф. Сколько раз практиковались там, дома! Наверное, десятка три лунок высверлил вот этим же самым буром. И метеостанцию не раз собирали и устанавливали, как бы всерьез и надолго. Все получалось хорошо. А тут паковый лед не поддавался. Сверлящее приспособление с острым, как у стекла, изломом отскакивало. Кормушенко и Голубев уже шли к нему. Их разделяло сто пятьдесят – двести метров. Лейтенант тащил одни сани, Голубев – другие. И вдруг все скрылось в снежной пелене.

Пчелка оказался один среди ледяной пустыни.

Первые несколько минут он продолжал бурить, хотя не видел ни бура, ни шурфа. Снежные ядра бомбили лицо. И тут вдруг бур сорвался на ногу. Сразу Пчелка не ощутил боли, должно быть, спасла меховая прокладка унтов. Только выпрямившись в рост и сделав несколько шагов в сторону, он почувствовал, что правая нога вроде совсем чужая, одеревеневшая. Тут вовсе ослепило снегом, и он пошел, зная только одно: нужно найти своих.

Выбиваясь из последних сил, он звал Голубева и Кормушенко. Кричал, широко открывая рот, но вой ветра заглушал звук его голоса.

Мичману казалось, что, если он остановится, буран обязательно прижмет ко льду, и это представлялось самым страшным. Он шел прихрамывая, стараясь не думать о больной ноге, и не выпускал тяжелого механизма. Онемевшие от мороза руки отекали, хотелось им дать отдых. Но тут же он начинал думать о том, что шурф еще не готов, достаточно отпустить бур на минуту – его занесет снегом и похоронит среди пустыни. А без него все дело пропало. Приборы-то не потерялись, они принайтовлены к санкам, друзья, наверное, прикрыли их своими телами. А брось бур – и тогда хоть зубами грызи лед. Нет, такое невозможно.

И как ни тяжело было, он двигался со своей ношей, то держа ее под мышкой, то крепко прижимая к груди.

Растирая рукавицей лицо, он снимал наледь. Бесполезно! Через несколько минут опять на щеках и бровях нарастала снежная маска.

Пчелке становилось жутко. Ему не хотелось быть трусом даже перед самим собой, а вместе с тем он понимал: такое путешествие может быть бесконечно долгим и неизвестно чем закончится… «Терпение и выдержка, – говорил он себе. – Иначе их не найду и сам погибну». И тут же подумал: чего испугался? Снежного заряда? Так ведь он частый гость и в бухте Энской. Налетит среди бела дня, сыплет снег, град бьет больно в лицо. Прошло несколько минут – и его как не бывало! Может, и здесь такое?… Только дольше и плотнее эти заряды… Он стыдился самого "себя. Ему не хотелось выглядеть жалким, никчемным. А между тем ему было тяжко. Ох как тяжко. Бур казался теперь совсем непосильной ношей. Пчелка тащил его на плече. Плечо ныло, резало, нестерпимо болело, и Пчелка остановился, воткнул бур в снег и оперся на него руками. Силы его убывали, но мысль о том, что задание не выполнено и где-то поблизости лежит на санках автоматическая метеостанция, не выходила из головы, заставляла крепиться, и после минутной передышки мичман двинулся дальше.

Сколько он шел – трудно сказать. Только вдруг снег начал редеть, блеснули просветы, ветер промчался куда-то вперед, унося с собой белые вихри. Протерев глаза, Пчелка наконец увидел необозримое белое поле, залитое солнцем, висевшим низко-низко над горизонтом. Лучи его ослепили, не давали возможности открыть глаза. Это было похоже на чудо: из мрака вырваться на солнечный простор. Правда, при всем обилии света совсем не ощущалось тепла. Казалось, будто сверхмощный прожектор заливает снежную целину. Стоит ему погаснуть, как опять наступит снежное затмение. Пчелка вспомнил о защитных очках.

По приказанию Максимова их вложили каждому моряку в карманчик, скрытый под меховой подкладкой. Было приказано на солнце без очков не ходить. Можно получить ожог глаз, а то и хуже – заболеть снежной слепотой. Первый раз без опасения положив к ногам бур, Пчелка надел очки и изумился при виде неба, раскинувшегося широким голубым шатром над белой пустыней: в пейзаж точно рукой художника были вписаны призрачные ледяные сопки с голубоватыми вершинами. Мороз основательно пощипывал нос и щеки. К тому же боль в ноге становилась все ощутимее, хотелось снять меховой сапог и посмотреть, что там случилось, но удерживала боязнь обморозиться.

Мичман осматривался по сторонам, прислушивался. Кругом была такая напряженная, даже устрашающая, тишина, будто на всем пространстве в несколько тысяч квадратных километров Северного полюса осталась одна-единственная живая душа – это он, Пчелка, мичман Дубовик. Он поднял над головой ракетницу, и тишину ледяной пустыни прорезал выстрел. Когда вдалеке послышался ответный выстрел, Пчелка принял его за эхо. Но скоро в небо взвилась зеленая ракета, и теперь Пчелка не сомневался – нашлись его друзья. Рука с ракетницей опять взметнулась над головой, и палец несколько раз нажал на курок. В небе опять прочертили след ответные зеленые огоньки. Сразу позабылись все невзгоды: ушибленная нога, мороз… Он увидел там, вдали, черные точки, явно двигавшиеся к нему. Явления рефракции, так характерные для этих мест, искажали перспективу, и Пчелка не мог определить, как далеко от него товарищи. Он взвалил на плечо бур и, прихрамывая, зашагал им навстречу.

Многое в жизни приходит и забывается, а вот минуты, когда бежали к нему друзья и как все трое, встретившись, обнялись, а потом с гиканьем и счастливыми возгласами устроили общую свалку, – такое останется в памяти навсегда…

Лейтенант Кормушенко, растирая щеки, сказал:

– Ну, мичман, мы остались одни…

Пчелка смотрел вопросительно, думая – что это значит?

– Началось сжатие льдов, и корабль погрузился, – сообщил Кормушенко. – Но у нас нет оснований отчаиваться. Василий, включи-ка станцию, может, кто откликнется. А мы будем выполнять задание.

Продрогший, съежившийся Голубев, должно быть, так и не снимал наушников: на груди по-прежнему висел маленький микрофон. Сейчас он снова повторял:

– Я «кит пятнадцать»… Я «кит пятнадцать»… Никто не отвечал.

Пчелке захотелось рассеять тяжелые мысли, собиравшиеся как тучи перед грозой.

– Куда ж вы подавались, товарищ лейтенант? Я тильки лунку начав рубать, глянув, а вин след простыв… – с забавной гримасой на лице рассказывал он.

– Мы с Василием взялись за руки и не отходили от саней, – объяснял Кормушенко, продолжая растирать снегом обмороженную щеку. – А вот вы-то как, мичман?

– Усе ничего. Тильки нога, хвороба ее возьми, под бур подвернулась, – сообщил Пчелка, показывая на ушибленную ногу. Теперь он сбросил меховой сапог, снял носок, и все увидели черноту, выступавшую на голени.

– Давай-ка я тебе помассирую, враз пройдет, – предложил Голубев. Но едва он дотронулся до больного места, как Пчелка вздрогнул и отстранил его руку:

– Ладно. Потерплю.

Он осторожно натянул меховой сапог.

– Товарищ лейтенант, никто не отвечает, – произнес Голубев, снова и снова включая рацию. Его черные глазки умоляюще смотрели на Кормушенко. – Может, дадим СОС?!

Кормушенко выпрямился и строго глянул на него:

– На войне люди попадали в окружение врагов, без снарядов, патронов. Голодные, ремни ели, и то не теряли надежды. Ты же сам стоял под дулами немецких автоматов, а тут нюни распустил…

Голубев смутился, отвел глаза в сторону.

– Давай поихали, дело не ждет, – сердито проговорил Пчелка.

Все трое снова зашагали по снежной целине, под ослепительно яркими лучами полярного солнца. Они не нашли той площадки, которую Пчелка выбрал для установки метеостанции. Ее замело снегом, и они пришли к выводу, что поиски займут слишком много времени. Лучше все начать сначала. Благо есть лопаты. В нескольких местах разгребли снег. Проверили – трещин нет. Пчелка опять взялся за бур, начал сверлить лед. Чем глубже уходило острие, тем больше надо было усилий… Одному не справиться. Геннадий и Голубев помогали. Не терять зря ни минуты. Надо побыстрее установить станцию, чтобы проверить ее работу. Геннадий очертил квадрат, взял в руки кирку, ударил по льду с силой, наотмашь – раз, другой, третий… Скоро утомился. Снял шапку, вытер потный лоб и глянул на Голубева. Тот совсем съежился, изморозь выросла на бровях и ресницах.

– Ишь как тебя разрисовало. Небось закоченел? На-ка, враз согреешься, – Геннадий передал ему кирку и подошел к Пчелке, склонившемуся над буром. Завидев лейтенанта, тот распрямился и виновато проговорил:

– Никак до воды не добраться, бисова сила.

– Отставить! – скомандовал Геннадий. – Шурфик есть – и хорошо. Остальное сделает за нас взрывчатка.

Сняв с санок мешочек с толом и бикфордов шнур, он подошел к лунке и принялся забивать пробуренное отверстие, а когда все было готово, крикнул предостерегающе:

– Ребята, подальше…

Все трое поспешили в сторону, волоча за собой санки с приборами.

Синий огонек полз по шнуру к лунке, и очень скоро впереди грохнуло. Было похоже, будто в воздух летели обломки упругого толстого стекла.

Теперь все трое бросились обратно к лунке и увидели уже не шурфик, а небольшой колодец, по краям которого валялись осколки льда, а в глубине зияла неведомая пустота.

Геннадий опустил тут измерительную рейку с зацепом, а вытащив обратно, торжественно провозгласил:

– Вода! – И, посмотрев на деления, добавил: – Ого, два метра шестьдесят сантиметров. Что надо! Блок питания войдет тютелька в тютельку.

Геннадий сделал запись в книжке, спрятал ее в меховой карман и тут заметил, что Голубев, побледнев, опустился на снег, Геннадий тронул его за плечо:

– Что с тобой, Василий?

– Не знаю, озноб по всему телу…

Старшине неловко было сознаться в своей слабости.

– Не робей. Сейчас получишь хорошее лекарства. Геннадий достал фляжку, налил спирт в пластмассовый стаканчик и протянул:

– На, выпей. И вам, мичман, – добавил он, протягивая второй стакан.

Щеки Голубева разрумянились, улыбка чуть тронула его губы.

– Хорошо… Максимум удовольствия… – с блаженным видом произнес он, сбросив варежки и растирая руки. – Теперь и поработать впору. Разрешите включить рацию, еще попробую…

Геннадий кивнул. Сам он вместе с Пчелкой размечал боковые отверстия для треножника и мачты, на которую будут крепиться приборы метеостанции.

Солнце продолжало светить. Белые торосы отбрасывали длинные синеватые тени. Низко над самым льдом гулял ветер. Пчелке становилась жарко, и он расстегнулся, собираясь сбросить куртку, но тут послышался суровый окрик лейтенанта:

– Мичман! Вы в своем уме?

– Ничего, товарищ лейтенант, ничого, – смущенно откликнулся Пчелка, торопливо застегивая «молнию».

Работа спорилась, и она приглушила все тревожные мысли. Монтировали приборы на опорной мачте. Морозец пощипывал лицо, прихватывал концы пальцев. Геннадий и его друзья часто снимали рукавицы, растирали руки и продолжали действовать. Вспомнив, что давно во рту ничего не было, наспех перекусили бутербродами, запивая их горячим какао из термоса. И снова принялись за дело…

Мела поземка. Острые, как иглы, снежинки ударяли Геннадию в лицо, мешая разглядеть высоту ртутного столба. Он нагнулся, став спиной к ветру, и записал показания приборов, хотя книжечка намокла и паста карандаша расплывалась. Подняв голову и глянув вдаль, Геннадий заметил грозовые облака – кумулюсы, собиравшиеся на горизонте, и тревога охватила его: надо предупредить товарищей, не исключено, что опять разразится снежный буран…

21

С той минуты, как корабль исчез под толстой ледяной броней, весь экипаж волновался за своих товарищей, оставшихся там, среди белой пустыни, в лютой беснующейся пурге. На этот случай все было предусмотрено: связь, вертолеты дрейфующей станции. Наконец, сами десантники имеют и палатку, и солидный запас продовольствия. А все же тревога не оставляла моряков…