Текст книги "Белый шаман"
Автор книги: Николай Шундик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 38 страниц)
– Сколько суток меня не было дома?
– Сегодня пошли четвертые…
– Уезжай. Я не закончил мое пребывание на тропе волнения. Я попросил бы у тебя трубку… но нельзя…
– Ты болен. Ты можешь умереть.
– Пусть будет так.
– А Кэргына? Она все эти четверо суток не спит, не ест…
– Да, да, Кэргына. Она мне снилась. Звала во сне. И Кайти во сне говорила: береги дочь…
– Тогда поехали.
Пойгин долго смотрел на снежную тундру. Как все изменилось. Зима. Первая зима его жизни. Мороз. Бесчисленные снежные заструги нацелены в сторону гор. Ветер с моря, как тончайшим оселком, которым Пойгин точит бритву, выточил закрайки козырьков каждого заструга: дотронься пальцем – и потечет кровь. Бесчисленные искры мерцают на снежной равнине, рассыпанные низким угрюмо-сумрачным солнцем.
– Я задушил къочатко, – сказал Пойгин, оглядываясь так, будто надеялся увидеть поверженного умку.
Тильмытиль развязал нерпичий мешок, достал термос, налил в железную кружку чаю…
– Согрейся.
Пойгин некоторое время раздумывал, принять ли кружку, потом осторожно обхватил ее оголенными руками.
– Я задушил къочатко, – повторил он.
И, опять почувствовав безотчетное волнение, выплеснул чай на снег, бросил кружку под ноги, закричал:
– Уезжай! Я еще не задушил къочатко.
Тильмытиль поднял кружку, опять наполнил чаем.
– Тебе надо помнить о дочери.
Несколько дней Пойгин пролежал в постели. Кэргына неотлучно была подле него. Врачи нашли истощение и воспаление легких. Пришлось Пойгину лечь в больницу. Из больницы он вышел через месяц. Похудевший, с наголо стриженной головой, он угрюмо молчал, неподвижно глядя в одну точку. К нему приходили люди по артельным делам, он слушал их с отстраненным видом, вяло махал рукой:
– Поступайте как хотите…
Кэргына замечала, что отца время от времени охватывало безотчетное волнение, и тогда он раздражался, начинал браниться. Ругал лентяев, требовал к себе Ятчоля:
– Пусть явится мне на глаза, я с ним поговорю. Громким голосом поговорю!
Но Ятчоль так и не появился. И совсем пришла в смятение Кэргына, когда заметила, что отец стал пить. Пьяный, он садился посреди комнаты и долго пел, раскачиваясь: «О-го-го, го-о-о-о-го-го-го-о-о». Однажды вытащил бубен, долго оглаживал и снова спрятал, так ни разу и не ударив в него.
К своему изумлению, Кэргына обнаружила, что спирт отцу приносит Мэмэль. Однажды застала ее сидящей на полу рядом с отцом. Убирая с лица распустившиеся волосы, она пьяно улыбалась и говорила:
– Я похитила твой амулет. Он у меня. Давно похитила.
Пойгин не слушал, о чем она говорит, по-прежнему пел надсаженным голосом. Кэргына с отвращением смотрела на Мэмэль. Заплакав, крикнула ей:
– Уходи! Разве ты не видишь, что у него от горя помрачился рассудок?
Мэмэль пьяно смеялась, шарила рукой, чтобы найти кружку со спиртом, опрокинула ее. Спирт, источая резкий ядовитый запах, растекался по полу.
И тогда Кэргына схватила недопитую бутылку спирта, замахнулась на Мэмэль:
– Уходи!
Мэмэль прикрыла голову руками, в страхе отшатнулась. А Пойгин словно находился где-то далеко-далеко, не видел, что происходит рядом, тянул заунывно: «О-о-о-го-го-го. О-о-го-го-го-о-о-о».
Кэргына принялась поднимать Мэмэль на ноги и выталкивать ее из дома.
– Уходи! Мать не любила тебя. Она терпеть тебя не могла. Не приходи больше никогда!
– Я похитила амулет… давно похитила, – твердила Мэмэль, безотчетно повинуясь Кэргыне.
Когда Мэмэль была выдворена, Пойгин на какое-то время вернулся в дом из своего далека, глянул на дочь осмысленным взглядом.
– Мне приснилось… ты сказала Мэмэль… что мать не любила ее.
– Да, она ее ненавидела!
– А еще приснилось, что Мэмэль похитила мой амулет…
– Она рассудок твой похищает!
Пойгин долго тер руками лоб.
– Надо завести волка. Да, да, я буду приручать волка.
– Делай что хочешь, только не пей. – Кэргына опять замахнулась бутылкой. – Вот выйду на улицу и разобью бутылку о лед!
– Я сам… сам разобью. Помоги встать. Разобью… Только чтобы не видели люди.
– Оденься. Опять заболеешь.
– Я разобью бутылку… и заведу волка. Волк не любит пьяных. Волк не любит крикливых. Волк не любит суетливых. Волк любит… таких, каким был мой дед. Пойдем. Помоги мне…
Кэргына увела отца за дом, где торчали из снега валуны морского берега.
– Бей об этот камень.
Пойгин покрутил в руках бутылку, понюхал ее и вдруг, едва не упав, ударил о камень.
– Все. Не пускай ко мне Мэмэль. Кайти ненавидела ее. Не пускай. Летом я поймаю волчонка. Только бы поскорее дожить до лета. Волк поможет мне…
5
Сложные были у Пойгина отношения с волками: он знал, как опасны они, когда нападают на оленей, иногда режут их куда больше, чем могут съесть. И, конечно же, Пойгина обуревала ярость, когда он видел такое. Но чаще добычей волка становился все-таки олень обессиленный, больной, что можно было простить.
В тайны волчьего бытия Пойгина посвятил его дед. Уже тогда его, мальчишку, поразило многое в жизни волчьей стаи. Однажды он был потрясен, услышав, как волк скулил, сострадая своему раненому собрату. Волчий плач доносился по ветру в горный распадок, где затаились Пойгин с дедом. «Плачет, – скупо объяснил дед. – Когда плачет, у него вот такой голос. Запоминай».
Дед научил Пойгина подкрадываться к волчьему логову, к стае. Это очень непросто – подкрасться к волку так, чтобы можно было разглядеть, каков он, когда никого не боится. Главное у волка слух, меньше он чует носом и еще меньше надеется на свое зрение.
Несколько раз за долгую жизнь Пойгин видел, как волки проводят свой кричмин – праздник. На кричмин собираются несколько семей. Здесь и матерые, и молодые. Как ни странно, поначалу игривую возню начинают матерые. Хватают друг друга за загривок, валяются, повизгивают, добродушно урчат. Двухлетки и однолетки сидят чуть в стороне, с почтением наблюдая за возней матерых. Но вот успокоились матерые. Молодые начинают сдержанно подступаться к ним. Выражая почтение и покорность, они припадают к земле, вытягивают шеи перед зубами матерых. И даже тогда, когда чувствуют, что матерый проявил благосклонность, по-прежнему остаются сдержанными.
Зато какую неудержимую возню затевают молодые, когда матерые дают им на то свое благосклонное разрешение! Однако отчаянная потасовка никогда не доходит до драки, как это часто случается у собак. Да и взрослые волки дерутся только за самку, и здесь уже уступок не бывает. Только тогда, когда один из соперников признает себя побежденным и откровенно подставляет шею под страшные клыки победителя, – только тогда битва прекращается. Победитель великодушно дарует побежденному жизнь – пусть только уходит прочь от самки.
На кричмине волки чаще всего состязаются в прыжках в высоту. Пойгин с восхищением следил за этими состязаниями. Разбежится один и вдруг, будто стрела из лука, летит вверх. За ним второй, третий. Пойгин знал, как необходим волку такой прыжок. За короткое мгновение, когда волк поднимается круто вверх, он многое успевает разглядеть вокруг.
Случается, что именно на кричмине двухлетки, трехлетки окончательно выбирают подругу и уходят из стаи. Но не по первому знакомству, нет. Сватаются чаще всего в однолетнем возрасте и еще год или два выказывают друг другу свою нежность и преданность. И уж как они стараются показаться друг другу ловкими, быстрыми, чистоплотными!
Волк, который не сумел отстоять в смертельном поединке подругу, не прочь стать нянькой счастливой пары, которая обзавелась детьми. Он будет так же заботлив к волчатам, как и родители. Волк и волчица могут усыновить или удочерить сирот, и ничем они не будут отличаться в семье от родных волчат.
Уважал Пойгин волка и за его чистоплотность: у логова никогда не найдешь отбросов, не то что у лисицы или песца, где у норы вперемешку с пометом можно увидеть и остатки крыльев птиц, и кости животных, и оленью шерсть.
Своего волчонка Пойгин выловил в начале июня. К этому времени выводки начинают подавать голос в утреннюю и вечернюю зори. Малы еще, но голоса налаживают, приспосабливают друг к другу, чтобы не просто кричать, а именно выть. Пойгин умел подражать голосам всех зверей, ну а волчьему вою подражал в совершенстве. Таким уж уродился волк – не может не откликнуться на вой, часто не подозревая, что его выманивает человек. Да, случается, что бедой оборачивается для волка его безотчетное желание во что бы то ни стало откликнуться на вой собрата. К своему изумлению, он обнаруживает, что собрат оказывается двуногим, да еще способным посылать громовую огненную смерть с далекого расстояния.
Знал Пойгин и о другой странной особенности этого зверя. Волк, тот самый волк, который так заботлив и нежен к своим детям, никогда не защищает их от человека и даже от собак. С обреченным видом бродят волк и волчица невдалеке от логова, обнаруженного человеком, слышат, как волчата грызутся с собаками, и не могут ринуться на защиту выводка, только поднимают изредка морду и оповещают вселенную тоскливым воем, как тяжко им расставаться с детьми. Изумляло Пойгина и то, что волк убегает от собаки, если она преследует его. Но стоит собаке струсить и побежать от волка, он тут же настигнет ее, и не будет ей пощады. Мчится волк наперерез собаке, если она гонится за лисицей, песцом или зайцем; но если пес осмелится побежать за волком, тот уходит со всех ног. «И что же вы за странный такой народ, совсем непонятный», – размышлял Пойгин, вглядываясь в волчью жизнь.
Своего волчонка Пойгин сунул в мешок без особого труда, схватив его за загривок. Хотел перестрелять всех остальных (а их в логове оставалось еще пятеро), но рука дрогнула. Ему казалось, что пойманный волчонок не может не запомнить, кто погубил его братьев и сестер, и, конечно же, ни за что после этого не покорится человеку. Где-то неподалеку завывали мать и отец, обреченно дожидаясь страшного исхода. Собак с Пойгином не было. Он взвалил мешок с волчонком на спину, спустился к реке и поплыл к морю на легкой байдаре из моржовых шкур. Волчонок возился в мешке, скулил, а Пойгин его уговаривал: «Потерпи маленько, успокойся. Ты же сам видел, я не тронул твоих братьев и сестер. Мать и отца тоже пощадил. Нам надо с тобой поладить».
Пока волчонок был мал, ладить с ним Пойгину было нетрудно. Он прежде всего приучил к нему собак. Детская доверчивость волчонка постепенно смирила собак с его присутствием, хотя поначалу их очень раздражал столь им знакомый ненавистный волчий дух. До второго месяца доверчив был волчонок и к человеку. С любопытством принюхивался к нему, играл, мягко покусывал руку. Но потом все чаще и чаще волчонка, который уже носил кличку Линьлинь, начинала одолевать неясная тоска. Он метался по собачнику, сооруженному из досок и брезента, рыл по углам мерзлую землю, порой принимался завывать, отчего шерсть на собаках становилась дыбом. Начал Линьлинь скалиться на собак, игры с ними его уже не забавляли. Но не столько озлоблялся Линьлинь, сколько впадал в обидчивость. Иногда он забивался в угол собачника и застывал в неподвижности. И такая обида светилась в его глазах, такая тоска, что Пойгин невольно приговаривал: «Ну, что ты, будто человек, плакать собрался. Ну, покажи волчьи клыки своим обидчикам, и они не посмеют трогать тебя».
Однако Линьлинь оставался волком и собачью грызню презирал. Однажды он с таким остервенением начал царапать землю задними лапами, что Пойгин замер от изумления: он вспомнил, как говорил ему дед, что волки таким образом выражают свое презрение. «Это диво просто, какой ты гордец! Ну, ну, я отделю тебя от этих презренных собак, сделаю для тебя перегородку».
Наступила пора, когда Пойгин начал брать волка на охоту и даже впрягать в нарту.
Ох, как обиделся волк, когда на него надели ошейник и повели на поводке. Упираясь лапами в землю, он пятился назад, вертел головой и, казалось, готов был удушиться, только бы не идти вслед за человеком на привязи. Пойгин был терпелив. Он уговаривал волка спокойно, вполголоса, не позволяя своей руке быть нервной и резкой. Отпускал поводок, предлагал волку мясо. Тот с тоскливым недоумением смотрел на человека, как бы спрашивая: кто ты все-таки и кем мне доводишься? И Пойгин объяснял, разговаривая с волком, будто с больным человеком, которого надо было излечить говорениями: «Я знаю, в тебе просыпается волчья душа, тебе надоело быть собакой. Да ты и не был собакой. Не обижайся на них, что поделаешь, если им до тебя далеко. Ты лучше стань их вожаком. Да, я знаю, ты можешь стать их вожаком и моим верным помощником. Ну, ну, я не буду дергать поводок. Иди, иди ко мне сам. Я угощу тебя кусочком свежей нерпы. Ну, ну, иди ближе, не бойся меня. Ты же слышишь, какой у меня доброжелательный, ровный и тихий голос. Излечись от тоски, посмотри на солнце, послушай, как шумит море, и порадуйся тому, что мы оба с тобой в этом мире пребываем».
Волк настораживал то одно, то второе ухо, будто бы пытался понять, о чем говорил человек, и, успокоенный его ровным и тихим голосом, подходил ближе, аккуратно брал зубами кусочек мяса с его руки, не спеша съедал. Постепенно у него стала возникать потребность слушать ровную, словно ручей журчащую человеческую речь. И когда человек появлялся перед ним вновь, он настораживал уши и как бы спрашивал взглядом: «Ну, о чем еще мы поговорим сегодня?» Пойгин привязывал поводок к поясу, пятился, показывая кусочек мяса, и уговаривал: «Ну, пойдем, пойдем на волю. Тебе же надоело сидеть взаперти. Пойдем, я покажу тебе солнце, землю, небо, море. Я покажу тебе тропы, по которым ходят твои сородичи. Только уж ты оставайся со мной. Сам понимаешь, волки бывают очень виноватыми перед человеком. Майна-Воопка сказал, что вчера твои сородичи зарезали семнадцать оленей. Ну, зачем так много? А съели двух, не больше. Придется тебе выходить на тропу волнения, чтобы искупить их вину. Пойдем, я поведу тебя по этой тропе. Что поделаешь, мне тоже судьбой предопределено выходить порой на тропу волнения. Вот и получается, что мы с тобой одной судьбы».
Пришло время, когда волк стал трусить рядом с человеком, как бы не замечая, что он на поводке. Потом не очень удивился, когда на него надели упряжь и пристегнули к потягу нарты. Это было похоже все на тот же поводок, возмущение и страх перед которым постепенно пропали, только теперь пришлось бежать не рядом с человеком, а рядом с собаками. Правда, Пойгин поначалу и постромки для Линьлиня сделал куда длиннее, чем для собак: пусть волк пока чувствует себя как на поводке.
Иногда Пойгин приводил Линьлиня в дом, просил Кэргыну разговаривать вполголоса, не делать резких движений. Волк внимательно оглядывал человеческое логово, все обнюхивал, какая-то неведомая сила влекла его в темные углы, в закоулки под кроватями, под столом. К негодованию Кэргыны, волк царапал в углах пол, даже пытался грызть его, но она молчала, не желая обидеть отца. Однако чувство ревности к волку у нее росло, и она однажды спросила:
– Кто тебе дороже – я или волк?
Пойгин медленно перевел взгляд на дочь, не в силах отрешиться от тяжких дум и вникнуть в ее вопрос. Когда понял, о чем она спросила, печально вздохнул, привлек дочь к себе. Волк, казалось, с любопытством смотрел, как матерый человек обходится со своим детенышем.
– Почему ты задаешь такой глупый вопрос?
– Ты забыл обо всем… даже обо мне… ты помнишь только о своем волке.
– Волк помог мне.
– Как?
– Это могла бы объяснить только твоя мать, если бы видела, что со мной было.
– Я видела.
– Ты видела многое, но не все. Ты не смогла увидеть, чем помог мне волк.
Кэргына застегнула пуговицы на рубахе отца и тихо сказала:
– Может, и я догадываюсь, как он тебе помог. Ты меня прости за глупый вопрос. Я не буду больше ревновать тебя к волку. Он изгнал твою вспыльчивость, ты стал меньше поддаваться тоске…
– Ну вот, видишь, ты, оказывается, все понимаешь…
Кэргына сама за собой замечала, что, когда волк был в доме, она даже ходила иначе – спокойнее, ровнее. И с отцом разговаривала так, чтобы волк не настораживал с подозрением ухо.
Однажды в дом вошел Ятчоль и по своему обыкновению еще с порога закричал:
– Приехал Тагро… председатель райисполкома!
Пойгин предостерегающе вскинул палец, показал глазами на волка. Ятчоль на цыпочках прошел в комнату, осторожно присел на стул, сказал на сей раз шепотом:
– Я боюсь твоего волка. Он взглядом своим всю душу мне продырявил.
Волк слегка зарычал, не спуская с Ятчоля внимательных глаз.
– Вот видишь? Люди удивляются твоей дружбе с волком. Всю артель, говорят, на волка променял.
Линьлинь опять зарычал.
– Что ему надо? – спросил Ятчоль, до хрипоты понижая голос.
– Чтобы ты не врал. Кроме тебя, никто таких слов не говорит.
– Известно ли тебе, что все собаки Тынупа стали худеть от страха перед твоим волком? Нарты не могут тянуть, совсем отощали.
– А ты сам не отощал?
– У меня вся душа в дырках. Пойду к врачу, пусть просветит. Будет вечественное доказательство.
– Для чего?
– Чтобы сняли тебя с председателей.
– Я сам себя сниму.
– Как?! – вскричал Ятчоль, изумленный заявлением Пойгина. Линьлинь шагнул к нему, зарычал. – Выгони его прочь, поговорить не дает по-человечески.
– Мне он помогает говорить по-человечески. Иначе бы я уже с тобой так поговорил, что ты головой дверь открыл бы.
– Дрался бы?
– Нет, просто вытолкал бы тебя вон, чтобы ты оставил меня в покое.
– Хорошо. Очень хорошо. Я это запомню.
– Ты всю жизнь запоминаешь, какой я, и никак запомнить не можешь.
– Собаки от твоего волка худеют. Я заявлю вопрос. Никакой план мы на таких дохлых собаках не выполним. Волка надо убить.
Увидев, как изменилось лицо Пойгина, Ятчоль на всякий случай отодвинулся от него вместе со стулом. Волк опять зарычал. Ятчоль хотел было погрозить ему пальцем, но вовремя одумался, спрятал руку в карман.
– Ну, так когда ты уйдешь с председателей?
– Зачем тебе знать?
– Может, я сам хочу стать председателем. Если бы в Тынупе не было тебя, то председателем был бы я. Это даже каждому ребенку ясно. Так что ты и здесь тропу мою пересек.
Пойгин вдруг рассмеялся. Линьлинь слегка повернул голову, внимательно заглядывая в глаза хозяина, потом вытянул лапы, положил на них морду.
– Ты почему смеешься?
– Да, наверное, не только я смеюсь. Вон, кажется, и Линьлинь едва сдерживает смех. Ну какой же ты председатель? Всю артель пропьешь.
– Ты сам пил! – со страхом глянув на волка, Ятчоль перешел на жесты, изображая, как пил Пойгин. – С моей женой пил. Я вопрос заявлю. Большой вопрос. В район напишу.
– Там твои письма давно никто не читает.
– Я у председателя райисполкома спрошу. Писал-то я ему. Где твоя дочь? Почему спряталась? Почему не угощает чаем?
– Ты слишком громко сопишь, когда чай пьешь. Волк этого не любит. Услышит, как сопишь, еще разорвет в куски…
Взбешенный Ятчоль резко поднялся. Вскочил и волк. Ятчоль протянул руку, сделал такое движение, будто хотел погладить Линьлиня, сказал, медленно приседая:
– Ну, ну, успокойся. А то ты еще снимешь с меня штаны. Для твоего же хозяина будет плохое вечест-венное доказательство. На улице мороз, сам понимаешь, как без штанов… Я думаю, ты мне разрешишь закурить…
Пойгин долго молчал, с любовью глядя на волка. И только после того, как Ятчоль закурил, повернулся к нему.
– Ну вот видишь, ты и заговорил по-человечески. Я бы этого волка сделал воспитателем для таких, как ты.
– Может, ты его сделаешь председателем вместо себя?
– Председателем будет Тильмытиль.
Ятчоль от изумления поперхнулся трубкой.
– Тильмытиль?! Этот мальчишка?!
– Он настоящий мужчина. Иные старики перед ним мальчишки.
– Ты про кого?
– Про тебя, конечно.
– Ну, если бы не этот проклятый волк! Я бы все окна повыбивал в твоем доме за такие оскорбления! Я заявлю вопрос! Тильмытиль не будет председателем. Слишком молод еще.
– Вот это и хорошо, что молод. Плох тот старик, который не выводит на свою тропу молодого. Тильмытиль давно идет по моей тропе. Теперь я вижу, что он может идти дальше меня.
– Подержи своего волка, мне надо идти. Не хочу я твоего чаю.
– Тебя никто и не угощает.
– Да, да, я это чувствую. В этом доме уже живет не чукча. Чукча давно бы меня напоил чаем.
– Ты только тогда и помнишь, что родился чукчей, когда пьешь чай. Однако этого для чукчи маловато.
Из своей комнаты вышла Кэргына.
– Твой отец выжил из ума! – зло сказал Ятчоль. – Пойду заявлять большой вопрос. Уведи в другую комнату вашего проклятого волка. Он мне всю душу взглядом своим издырявил.
– Мой отец не может выжить из ума, – со сдержанным негодованием сказала Кэргына. – Чтобы такие слова говорить, надо не иметь своего ума…
– О, да ты тоже огрызаешься, как волчонок! И за что только тебя любит Мэмэль.
Кэргына с изумленным видом ткнула себя пальцем в грудь:
– Меня любит Мэмэль?
– Только о тебе и говорит. Слезы утирает и приговаривает: «Мне бы такую дочь…»
В дом вошел Тильмытиль и сказал, что Пойгина просит прийти в правление артели председатель райисполкома.
– Ага! Дождался! – вскричал Ятчоль.
Волк в один прыжок оказался рядом с крикливым человеком. Глухо зарычав, уставился на него пристальным взглядом.
– Тебе надо надеть чистую рубаху, – посоветовала Кэргына. И, увидев, что отец заколебался, мягко добавила: – Так сказала бы тебе мама.
– Да, да, так сказала бы Кайти. Спасибо, я надену чистую рубаху.
Пойгин и Кэргына ушли в соседнюю комнату. А Тильмытиль вдруг тихо рассмеялся, наблюдая, как Ятчоль, казалось, даже дышать перестал под взглядом волка.
