Текст книги "Белый шаман"
Автор книги: Николай Шундик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 38 страниц)
Понимая, что шаман пришел с вызовом, Журавлев внутри кипел, но виду не подавал – не надо торопиться с ответом, за ним наблюдают десятки пар донельзя внимательных глаз, очень внимательных: а ну, ну покажи, каков ты в полете, Кэтчанро! Подмигнув Тагро, мол, не теряйся, Журавлев завел патефон, и палатку заполнила русская народная песня «Степь да степь кругом». Многоголосый хор здесь, на краю света, звучал особенно проникновенно и скорбно: в степи замерзал человек. И в каком еще месте, как не в снежной тундре, где свирепствует лютый мороз, не понять всю скорбь этой печальной вести? Тагро до этого уже несколько раз переводил смысл песни гостям Красной яранги, и они искренне переживали печальную весть, которую, оказывается, можно сообщать и песней. Мужчины слушали внешне совершенно бесстрастно, женщины откровенно горестно.
Но вот Кэтчанро сменил магический круг на железной коробке, и зазвучала иная песня, которую называли «Конная Буденного». Смысл этой песни тут тоже все уже знали. Мчатся лавиной быстроногие существа, похожие на безрогих оленей, – кони называются. Мчатся с храпом, высекая искры из-под копыт. На конях сидят бесстрашные наездники с большими ножами – сабли называются. Мчатся наездники, саблями размахивают, и у каждого на лбу красная звезда, в которую они верят, как верит каждый чукча в незыблемость Элькэп-енэр. Мчатся наездники и поют о том, что они готовы смести с земли всех богатых, всех, кто похож по своей сути на Рырку. Мчатся всадники и сообщают поющей вестью, что они за Выльпу, за всех тех, кто сейчас с ним доказывает, что пастухам можно обойтись и без хозяина, что они сами себе хозяева, что они способны жить одной дружной семьей. Вот каков удивительный смысл поющей вести. Так ее объяснял Тагро. Так ее объяснял Кэтчанро.
Выльпа слушал поющую весть и постепенно успокаивался: много, очень много каких-то невидимых благожелательных ваиргит, добрых духов стремительно мчатся ему на помощь, чтобы он мог противостоять нежданному гостю – черному шаману. Они бесстрашны и сокрушительны, эти ваиргит, и у каждого красная звезда на лбу, а потому они имеют незыблемость самой Элькэп-енэр. Вот такую же устойчивость должен иметь он, Выльпа. Но как это трудно – обрести подобную незыблемость! Для него ли, для Выльпы, это?
Вапыскат лишь изредка поглядывал на поющий ящик и, когда он умолк, медленно и настороженно, будто перед ним было чудовище, поднялся на ноги, сделал резкое движение руками, как бы что-то не просто отталкивая, а всем своим существом отвергая.
– Я слышал голос железного Ивмэнтуна! – воскликнул он. Внимательно оглядел притихших людей, остановил ненавидящий взгляд на Выльпе. – Ты вор!
Выльпа сначала съежился, потом болезненно улыбнулся, не смея поднять лицо на шамана. И когда тот повторил, что он вор, наконец поднял глаза и тихо сказал:
– Я разрешу отрубить мою руку, если ты докажешь, что я украл хоть горсть снега у чужого очага.
– Ты украл оленей Рырки!
Журавлев чувствовал, что наступает тот миг, когда сама судьба посылает ему схватку с настоящим шаманом, с настоящим врагом. Но как начать эту схватку?
– Ты украл оленей у Рырки! – уже громко повторил Вапыскат. – Железный Ивмэнтун пометил их невидимым тавром. Вам, кто приходит сюда слушать его голос, он помутит рассудок. Быть страшной беде! Я сказал все!
Расталкивая людей, черный шаман вышел из Красной яранги. За ним поднялось несколько стариков. Поднялся и Кукэну, уже несколько дней гостивший в Красной яранге, сказал со злой усмешкой:
– Одна ноздря у Вапыската… по-моему, правая… громко свистит, когда он пьет чай. Идите, кто хочет, и слушайте, как свистит его ноздря. А я хочу послушать железный ящик.
Чавчыват рассмеялись. Кое-кто из стариков опять вернулся в Красную ярангу.
А Журавлев ненавидел себя: он прозевал схватку с шаманом, он оказался совсем не таким, каким видел себя в мечтах.
– Эх, Тагро, опростоволосились мы с тобой, – с горечью сказал он. – Шаман черт знает что наговорил, а мы как в рот воды набрали.
– Еще успеем поспорить с ним, – попытался Тагро успокоить друга.
Журавлев встал, показал на Выльпу, громко воскликнул:
– Черный шаман оскорбил честного человека. Я попросил бы кого-нибудь из вас догнать его и сказать ему, что Кэтчанро и Тагро приглашают его на спор.
– Я, я верну его! – с готовностью согласился Ку-кэну.
Но старик вскоре вернулся ни с чем.
– Уехал шаман. Только снежная пыль несется ему вослед. Удирает от железного Ивмэнтуна. – Кукэну ласково погладил поющий ящик. – Я не боюсь этой коробки, особенно когда она поет женским голосом. – С таинственным видом, чуть прикрыв рукой рот, он добавил: – Даже о своей старухе Екки тогда забываю. Не передайте ей мои слова. Иначе сдерет с моей головы кожу. Волосы, как видите, давно уже повыдирала.
Смеялись люди, и снова звучал патефон, а потом и Кэтчанро и Тагро говорили о том, что наступают великие перемены и этому не помешает никакой шаман. И были они по своему возбуждению сами похожи на шаманов, только не на черных, а на белых, потому что говорения их звучали вполне внятно. О, это и в самом деле не простые слова, это неслыханные говорения; и до чего же здесь стало бы глухо и тоскливо, если бы Кэтчанро и Тагро вдруг собрали свою палатку и уехали. Однако именно к этому попытался кто-то их принудить.
Вышли однажды утром из Красной яранги Кэтчанро и Тагро и увидели, что над ее входом висят на нитке из оленьих жил череп какого-то зверька и две гильзы от винчестеровских патронов, в которые были всунуты когти зверя. Журавлев присвистнул, разглядывая все это, и сказал:
– Похоже, что нам послали черную метку… Есть такая книга о пиратах. Нам явно угрожают.
Тагро вытащил коготь из гильзы, понюхал ее.
– Да, это предупреждение, – согласился он, вглядываясь в следы возле палатки. – Нам посылают вызов.
И заспешило сердце у Журавлева: вот и начинается жизнь боевая! Сорвав с головы малахай, он хотел подкинуть его по-мальчишески, но вовремя остепенил себя: все это не так и весело, да и Тагро может счесть, что друг его оказался легкомысленным человеком.
Журавлев нахлобучил малахай, лихо пристукнул себя по макушке.
– Держись, Тагро, не дрейфь! Мы сумеем достойно ответить куркулям!
Гости Красной яранги долго разглядывали череп евражки и гильзы с когтями волка, хмурились, сокрушенно качали головами.
– Это значит, что вам предложено отсюда уйти, – угрюмо сказал Выльпа. Вскинул на Кэтчанро запавшие воспаленные глаза, перевел взгляд на Тагро, тихо спросил: – Уйдете?
– Ни за что! – клятвенно воскликнул Кэтчанро.
– Ни за что! – в тон ему повторил Тагро. Выльпа облегченно вздохнул.
Через несколько суток, в лунную ночь, кто-то несколько раз выстрелил по палатке. Журавлев зажег свечу. Заметались по настывшему пологу тени: Журавлев и Тагро быстро оделись. У них не было никакого оружия, и они плохо себе представляли, что им делать. Бежать из палатки в чью-нибудь ярангу? Или не выходить вовсе? Раздалось еще несколько выстрелов. И Журавлев принял самое невероятное решение.
– Если нас хотят убить… то убьют и в палатке. Если решили попугать, то не убьют, даже если мы выйдем наружу. Мы выйдем!
Губы его немножко подрагивали, а глаза светились отчаянной решимостью.
– Пусть найдет суеверный страх… на того, кто стреляет. А если и погибать, так с музыкой.
И Тагро заразился отчаянной решимостью Журавлева. Они вышли под лунный свет, и крикнул Тагро;
– Эй, кто там стреляет! Если ты хоть ранишь нас… завтра придет возмездие.
– Придет возмездие! – повторил и Журавлев, потрясая над головой кулаками.
Они стояли на виду всего подлунного мира, эти два парня, русский и чукча, широко расставив ноги. Длинные синие тени далеко пролегли за их спинами по снегу, мерцающему зелеными искрами. И тот, кто смотрел на них – скорее всего из-за камней ближайшей горы, – мог легко поразить каждого выстрелом. Но пока в них не стреляли. Вот если бы побежали они в паническом страхе, тогда, возможно, и не утерпела бы рука затаившегося, нажала бы гашетку винчестера: так собака не может не укусить того, кто бежит от нее прочь.
Стремительно мчалась луна сквозь легкие облака, словно спешила повнимательнее разглядеть, что там такое случилось, в чем суть странного поединка? Зябко подрагивали в морозной небесной мгле колючие звезды. Лаяли встревоженные собаки. Из яранг один за другим выходили мужчины с карабинами. Вышел и Кукэну, ночевавший в яранге Выльпы. Вскинув винчестер, он выстрелил и крикнул:
– Я слышу, Вапыскат, как свистит твоя правая ноздря! Я угадал тебя…
– Я тоже думаю, что это Вапыскат, – сказал Журавлев, чувствуя, как по телу пробежала дрожь от озноба и возбуждения. – Я вытряхну из него подлую душонку!
Мужчины вскинули карабины и дружно выстрелили вверх. Задыхались от лая собаки. В ярангах плакали дети. Лучи колючих звезд словно ломались, не выдержав мороза, на котором все становилось таким хрупким. Луна летела сквозь белесые облака, спеша увидеть, что происходит в одном из уголков ее холодного таинственного мира, зло перекипающего зелеными искрами.
Еще несколько ночей подряд кто-то дырявил выстрелами верхушку палатки, расстреливал красный флаг над нею. Журавлев и Тагро не покидали ярангу. И по-прежнему приходили к ним люди, слушали патефон, слушали речи Тагро и Кэтчанро. И это, конечно, был поединок с тем, кто стрелял по ночам. А может, стрелял не один человек? По следам пока ничего не понять: те, кто стрелял, были очень осторожны.
Журавлев не сомневался, что стрелял Вапыскат.
– Надо связать и увезти шелудивого на берег, – предлагал он Тагро.
– А если это не он? – осторожно спросил Тагро.
– Он! Кому же быть еще.
– Я лучше тебя знаю тундру, – уже решительней возразил Тагро. – Тут может появиться и новый Аляек…
Журавлев досадливо махал рукой и отворачивался. Настроение у него было дурным, мучила зубная боль. Было ему и голодно и холодно. Сухари и галеты кончились, приходилось питаться одним мясом. Тагро это в привычку, а Журавлев без хлеба не мог. Но главное– невыносимо болел зуб. И Кукэну предложил ему надежный способ избавиться от мучений. Старик захватил больной зуб Кэтчанро ниткой из оленьих жил, второй конец привязал к палке, стоявшей торчком.
– Теперь толкни палку ногой, сколько есть у тебя силы.
Журавлев закрыл глаза, чувствуя, что даже на морозе лицо его покрывается липкой испариной. «Была не была!» – воскликнул он мысленно и толкнул палку ногой. Вырванный больной зуб окрасил снег кровью. Выплюнув кровь, Журавлев поднял зуб и промычал:
– Это будет мой амулет.
Смеялся стеснительно Тагро, боясь обидеть друга. Журавлев грозил ему кулаком с шутливой свирепостью. Смеялись чавчыват, проникаясь к Кэтчанро все большей симпатией и уважением.
В тот же день нежданно-негаданно приехал в Красную ярангу Медведев. Два русских человека обнялись и долго хлопали друг друга по спинам, выколачивая обильный иней из кухлянок.
– О, да у тебя закурчавилась борода! – воскликнул Артем Петрович, разглядывая похудевшее лицо Журавлева. – И кажется, тоже рыжая.
– Нет, русая.
– Ну, ну, вижу, что русая. – Медведев обнял и Тагро. – Ну, как вы тут поживаете?
– Весело живем! Жрать нечего, зубы болят, по палатке какой-то мерзавец каждую ночь стреляет. – Журавлев показал на верхушку палатки. – И флаг наш тоже прострелен. Революция есть революция! Она не может быть без простреленного флага.
Медведев с крайне озадаченным видом осмотрел палатку, вгляделся в флаг.
– Да-а-а, действительно живете весело… Что это ты как-то странно разговариваешь?
– Он часа два назад сам себе зуб вырвал, – не без восхищения сказал Тагро. – Теперь у него есть талисман. И еще вот такой появился у нас талисман. – Нырнул в палатку, тут же вернулся, показывая череп евраж-ки и две гильзы с волчьими когтями, связанными ниткой из оленьих жил. – Вот что повесили нам перед входом в палатку.
Медведев долго разглядывал связку из черепа зверька и гильз винчестера.
– И кто же вам преподносит такие подарочки?
– Вапыскат! – без малейшего сомнения воскликнул Журавлев. – Это он… больше некому.
– Может, он, может, и не он, – возразил Тагро.
– Ну что ж, сухарей и галет я вам привез предостаточно. Идемте пить чай. И там уж попытаемся кое в чем разобраться.
Медведев принялся распаковывать свою нарту.
Вечером, после того как гости Красной яранги разошлись, Артем Петрович с Журавлевым и Тагро забрались в полог, вскипятив на примусе чаю и сварив горшок гречневой каши, обильно сдобренной нутряным оленьим жиром.
Журавлев уплетал кашу, порой, правда, болезненно морщась, прикладывал руку к щеке.
– Я предлагаю связать этого часоточного мужичонку и увезти на берег! – набив кашей рот, едва смог выговорить Журавлев. – До чего же приятна обыкновенная христианская пища! Шевелись, шевелись, Тагро, а то не успеешь оглянуться, как я зачищу дно кастрюли!
– Ешь, ешь, – великодушно подбадривал друга Тагро, – ты же соскучился по русской пище. А я чукча, для меня лучше мяса оленя нет ничего в мире, в котором мы пребываем.
– Вапыската надо скрутить! – твердил свое Журавлев.
Медведев медленно и увесисто погрозил ему пальцем:
– У тебя есть доказательства?
– Интуиция подсказывает.
Медведев поправил фитиль свечи.
– О Пойгине, насколько мне помнится, твоя интуиция тоже кое-что говорила. Да ведь наврала интуиция…
– Может, и не очень наврала. Поживем, посмотрим.
– Так пора кое-что уже и увидеть бы.
– Пойгин, конечно, это не Вапыскат. Откровенный враг, и все. Этот, можно сказать, готовенький, в чистом виде. Впрочем, как хотите, пусть он нас перестреляет, как куропаток…
– Может, вам выехать на берег? А сюда приедут те, кому полагается расследовать подобные дела?
– Нет уж, извините, дорогой Артем Петрович! – Журавлев протестующе взмахнул рукой. Свеча замигала, едва не потухла. – Извините. Лично я такого удовольствия какой-то здешней сволочи не доставлю. Уехать – это значит сдаться.
– Я тоже ни за что не уеду! – сказал Тагро, и по виду его было заметно, что он более чем тверд в своем решении. С шуткой добавил: – Мы тут еще не всех обучили играть в шахматы, не говоря уже о грамоте. Кэтчанро, правда, старается, но вот, к примеру, Вапыскат еще не знает ни одной буквы.
– Это ты Кэтчанро? – с мягкой и грустной улыбкой спросил Артем Петрович.
– Да, так меня здесь назвали.
– Красиво звучит. Кэт-чан-ро! Значит, на берег ехать отказываетесь. Что ж, ничего другого я от вас не ждал. – Медведев улегся на шкуры, вытянул затекшие ноги, тихо промолвил, как бы начиная стихотворную строчку: – Эх, Кэтчанро, Кэтчанро… между прочим, на берегу тоже разворачиваются горячие дела. Возникает артель. И, судя по всему… первым председателем быть Пойгину.
5
В Тынуп уполномоченным по организации артели приехал Величко. Пока Медведев был в тундре, Величко остановился у Чугунова, который уже больше года заведовал Тынупской факторией.
– Кто, по-вашему, тут пользуется необходимым авторитетом для председателя? – спросил озабоченно Величко. – Учтите, такого человека должны уважать и охотники и оленеводы.
– Пойгин! Только Пойгин! – без малейшего сомнения сказал Чугунов.
– Шамана председателем? – Величко постучал себя кулаком по голове. – Надо же порекомендовать такое…
Чугунова этот жест обидел. Он упрямо угнул голову, подтянул один торбас, потом второй – так, что затрещали камусы, кинул косой взгляд на гостя, несколько разморенного теплом и обедом.
– Не вздумай, Игорь Семенович, этак вот стучать себя по башке, когда то же самое тебе выскажет Медведев.
Величко обезоруживающе улыбнулся.
– Ну ладно, усач, не лезь в бутылку. Ты по-чукотски калякать научился? Сможем ли мы с тобой потолковать с людьми в ярангах? Собрание провести?
Степан Степанович запустил пятерню в тяжелую густую шевелюру насколько мог, пригладил ее.
– Калякаю я с чукчами, понимаешь, с пятого на десятое. Лучше дождемся Медведева. Или жену его попросим… переводчицей…
Величко расстегнул меховую жилетку, осмотрел ком-пату Чугунова с насмешливым неудовольствием и сказал, слегка перекосив бровь:
– Ну и берлога же у тебя, усач. Спать-то где я у тебя буду?
– Спи на кровати, а у меня есть спальный мешок. В нем можно не только на полу, но и в снегу.
– Может, мне к Надежде Сергеевне перекочевать? Наверное, уж найдется на культбазе уголок? Медведев-то как… не слишком ревнив? Кстати, у меня с учителями свои профессиональные разговоры…
Чугунов долго смотрел прямо в глаза Величко. И когда тот, несмотря на всю свою вельможность и непринужденность, все-таки отвел взгляд, сказал, тяжело упираясь могучими руками в колени:
– Ты, конечно, ничего двусмысленного не сказал. Но я предупреждаю… это семейство – для меня святое. Я, понимаешь ли, слишком хорошо знаю, что такое неверная жена.
– Ну куда, куда тебя повело, усач?! Давай лучше еще по глотку пропустим. Перемерз я до мозга костей в этой бесконечной дороге.
– От глотка не откажусь, но предупреждаю…
Чокнувшись железными кружками, мужчины отхлебнули спирту, поморщились. Величко покрутил головой, поддел на кончик ножа кусок жареного мяса, долго и сосредоточенно прожевывал его.
– Спирт и женщина… это два смертельных врага у полярника, – наконец изрек он, разглядывая собеседника слегка затуманенным взглядом. – Вернее… тоска по женщине. На полярных станциях такие, брат, возникают драмы… ревность полярным медведем ревет там, где оказалась женщина в коллективе. У вас как тут в этом смысле?
– У нас тут в этом смысле, понимаешь ли, никакого медвежьего рева… Так что ни драм, ни комедий…
– Ну, положим, ты сам, усач, развеселая комедия. Не обижайся. Для Надежды Сергеевны ты, конечно, просто не совсем отесанный, хотя и добродушный мужик…
– Ну да, да, конечно, конечно! – с дурашливым видом подхватил Степан Степанович. – Вот если бы тут жил такой, понимаешь ли, обструганный, и не просто шерхебелем, а рубаночком, фуганочком… то уж тут устоять было б немыслимо.
Лицо Величко вдруг стало жестким. Закурив папиросу, он сказал трезво и твердо:
– Ну ладно, поболтали, и хватит. Давайте о деле. – Разогнав небрежным жестом дым от папиросы, добавил:– Я знаю, Медведев, возможно, и назовет меня… Фомкой деревянным, но Пойгин не та кандидатура, за которую я лично могу ручаться головой.
– А может, понимаешь ли, важнее то, как на него смотря: здешние чукчи? Уверен… большинство здесь будет за него горой.
– Вот этого и нельзя допустить. Мало ли что они могут сказать при их нынешнем политическом кругозоре… По мне, уж лучше остановиться на Ятчоле.
– На Ятчоле?!
– Да, именно на Ятчоле. Он как-то уже пообтерся, кое в чем поднаторел… С ним можно о чем-то уже говорить, его можно убедить… А Пойгин дремуч, как белый медведь.
Степан Степанович слегка отстранился от гостя, как бы почувствовав необходимость разглядеть его издали:
– Нет, Игорь Семенович, уж кто не пройдет, так это Ятчоль. У меня, понимаешь ли, тоже партийный билет в кармане. Да я запрягу собак и через три дня буду у секретаря райкома. Не говоря уж о Медведеве! Он тебе такое устроит, что ты со своим Ятчолем взвоешь…
Величко плеснул спирту в кружку, выпил один и снова принялся вяло жевать мясо. Напоминание о секретаре райкома было для него не из самых приятных: этот человек не слишком высоко ценил его. «Пора покидать эту проклятую Арктику, – с тоскою думал Величко, – Надо к солнышку пробиваться, поскорее к солнышку. Озябла душа. Все чаще и чаще отогреваешь ее спиртом. А это… это конец. Это гибель». Величко с трудом остепенил себя, чтобы не глотнуть еще спирту. Устало зевнув, попросил с видом страдальческим и даже беспомощным:
– Разреши, Степан Степанович, уснуть с дороги. Пока одолевал эти бесконечные ледяные километры… кажется, все внутри превратилось в вечную мерзлоту.
– Ну, ну, поспи. Я пойду в факторию.
Поспав несколько часов, Величко побрился и долго сидел неподвижно, раздумывая, какую позицию ему занимать. В районе ему было сказано вполне определенно: никакого диктата при выборе колхозного вожака. Если единого мнения нет – умело направить ход событий, чтобы не произошло ошибки. Конечно, в райсовете, в райкоме партии, где знали людей на местах, шел разговор и о Пойгине. Кое-кого очень смущало то, что его считают шаманом.
Величко тихо рассмеялся, внимательно разглядывая в зеркало кое-как побритое лицо. «Ничего себе… шамана в колхозные вожаки. Ну и артисты. Нет уж, я с ума еще не сошел».
Одевшись, Величко направился в факторию с решительным видом. Она была битком набита народом. Поставив два фанерных ящика один на другой, Чугунов почти во весь рост возвышался над прилавком.
– Да тише вы, ради бога! – призывал он, протянув руки, будто дирижер. Выпалил несколько чукотских слов, которых Величко не понял. – Кто вам сказал, что председателем будет Ятчоль? Это чушь собачья. Я знаю, кого вы хотите в председатели…
– Ты почему навязываешь людям свою волю? – строго спросил Величко. – Ты знаешь, что тебе за это скажут в районе? Трибуну-то какую себе соорудил! Ты бы еще на прилавок с ногами взгромоздился.
Чукчи все, как один, повернулись к русскому очочу, что-то строго выговаривавшему Чугунову.
– Что, что он говорит? Он, кажется, ругает Степана. Чугунов с конфузливым видом слез с ящиков и сказал, обращаясь к чукчам:
– Вы пришли сюда торговать. Так я понимаю или не так?
– Пойгин!
– Пусть будет Пойгин!
– Мы хотим председателем Пойгина!
– Что они тут толкуют об этом Пойгине? – спросил Величко,пробиваясь к прилавку.
– Насколько я понимаю, они требуют, чтобы председателем был Пойгин.
– У вас тут фактория или клуб? Почему занимаетесь не своим делом?
Степан Степанович несколько раз помахал рукой сверху вниз, как бы осаживая Величко.
– Поубавь, поубавь, товарищ Величко, своего начальнического пылу. Я горжусь, понимаешь ли, что моя фактория – это не только шило и мыло, дробь да ситчик, да еще каросин. У меня, товарищ Величко, миссия…
– Тоже мне миссионер.
– Ты мне этим словечком мозги не мути. У меня революционная миссия. Со мной сам секретарь крайкома…
– Слышал, слышал, ты уже передо мной не один раз хвастался…
Величко достал пачку «Беломора», широко улыбаясь, протянул ее чукчам.
– Закуривайте, друзья!
Десятки рук потянулись к пачке, через несколько минут она была уже пуста.
– Пойгин есть? – громко спросил Величко. И повторил по-чукотски: – Пойгин варкин?
Чукчи зашумели, показывая в сторону моря.
– Пойгин на охоте, – пояснил Чугунов. – Этот мужик не из лежебок. Я не знаю, когда он и спит.
– Ятчоль варкин? – так же громко спросил Величко.
И люди, как-то вдруг странно умолкли, если и переговаривались, то вполголоса, поглядывая на русского очо-ча настороженно, а кое-кто даже с явным отчуждением.
– Этот спит, – пренебрежительно сказал Степан Степанович. – Этот, поди, уже и бражки налакался.
Величко облокотился о прилавок, внимательно оглядел чукчей из-под полуопущенных век, как бы прикидывая, с какой стороны к ним подступиться, тихо сказал:
– Ну-ну, это мы все проверим и учтем. Пьяниц в руководстве, разумеется, не потерпим.
Сказал и подумал: «Что я о них знаю? Не лучше ли дождаться Медведева? Скорей бы он приехал. К тому же и секретарь райкома с ним душа в душу… Ну а если им нужен Пойгин… пусть будет Пойгин, какое мне до этого дело?»
Но зот в сознании Величко всплыла совсем другая мысль, которую он уже не один раз прогонял: нельзя опускать руки, пора показывать свой характер. Да, это рискованно, очень рискованно, однако есть немало шансов доказать, что он кое-что значит, он все-таки личность, независимая личность, со своими взглядами, со своей манерой гражданского поведения. Теперь уже ясно, что с первым секретарем райкома партии у него отношения не наладятся. Сергеев не скрывает своей неприязни к нему. Зато Медведев у секретаря в чести. А не просчитается ли товарищ Сергеев с его политикой, которая вряд ли чем-нибудь отличается от политики Медведева? И дело не только в злополучном Пойгине. Дело в принципе! Сергеев сейчас находится в серьезном конфликте с работниками Дальстроя. Однако с этой организацией шутки плохи, все-таки она ни много ни мало находится в подчинении самого Наркомата внутренних дел. А секретарь райкома как раз и обвиняет кое-кого из работников Дальстроя в том, что они, как ему кажется, не всегда проявляют должную чуткость к местному населению. Но если чуткостью именовать благоволение к таким типам, как Пойгин, – далеко можно зайти. Кто поручится, что Сергеев в своем споре не проиграет? И что скажут ему, Игорю Семеновичу Величко, если в результате его ответственной командировки председателем артели выберут шамана? После этого может такой шум подняться, что свет не мил станет. Нет, шалишь, он не пойдет на поводу у Медведева. Тут можно, в конце концов, дать бой и самому секретарю райкома, поскольку дело касается принципов.
Облокотившись о прилавок, Величко жадно затягивался папиросой.
– Ну вот что, Степан Степанович, закрывай свою лавочку, – словно бы и шутливо, но в то же время и с вызовом сказал Величко. – Вечером, в семь часов, проведем собрание. Может, не совсем собрание, скорее беседу, потому что я не знаю, кого же все-таки избирать председателем артели.
– Давайте дождемся Медведева. Он тут самый авторитетный человек. Он всех и все знает, зря не посоветует.
– А райком? Райисполком? Это тебе не авторитет? Или тут вотчина Медведева? Может, и ты в князьки метишь?
Ошеломленный Чугунов долго молчал, усмехаясь зло п в то же время конфузливо, как бы очень стыдясь того, что увидел уполномоченного района с такой неблаговидной стороны. Наконец сказал:
– Ну-у-у, знаешь, всякое от тебя ждал, а вот про такое, понимаешь ли, и подумать не мог…
– А ты подумай, подумай. Иногда нелишне. И митинги в этом универмаге прекрати. Лучше занимайся своим непосредственным делом. Пропагандист из тебя липовый, дров наломать можешь…
– Нет, шалишь, братец! Я на самый край света для чего сюда прибыл, а? Для шила и мыла? Дудки! Я здешним людям душу свою отдаю. Я правду про нашу жизнь рассказываю! Я им веру свою…
Чугунов медленно подступался к Величко, удивительно яркий и великолепный в своем гневе и обиде, так что Величко даже заулыбался, испытывая искреннее чувство симпатии к этому человеку. Чукчи попритихли, изумленно разглядывая русских, стараясь понять, что произошло между ними. Величко по-дружески дотронулся до плеча Степана Степановича и сказал с покровительственным добродушием:
– Ну, ну, успокойся. Да пойми, в конце концов, я же для твоей пользы. Здесь все так дьявольски сложно. Сам не заметишь, как в беду попадешь.
– Не боюсь я никакой беды!
– Не ерепенься. Вы тут явно поотстали, попритупи-ли восприятие, не улавливаете остроты момента…
– Улавливаем! Все, что нужно, улавливаем!
– Ну, ну, как знаешь. – Величко раскрыл портсигар, протянул Чугунову, терпеливо дождался, когда тот возьмет папиросу, – Ну вот, так-то оно лучше. Береги нервы. Мы еще с тобой вечером «пульку» сгоняем, если Надежда Сергеевна поддержит. Как она… в преферансе что-нибудь смыслит? На Севере многие бабы и это освоили…
– Она тебе не баба, а женщина… Слава богу, ничего такого не освоила. Как была, так и осталась женщиной…
