Текст книги "Воспоминания. Том 1"

Автор книги: Николай Жевахов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 41 страниц)

Глава Х. Тезоименитство Наследника Цесаревича

В соборе, по случаю Тезоименитства Наследника Цесаревича, впускали по билетам. Я этого не знал и билета не имел; но его заменил мой придворный мундир, – благодаря которому меня пропустили беспрепятственно. Богослужение еще не начиналось, но храм уже был переполнен.

По левую сторону от входа, вдоль стены, стояли гражданские власти города и чины судебного ведомства; по правую – должностные лица Ставки, впереди которых было отведено особое место для свиты Государя.

Увидев меня, Е.И. Махароблидзе быстро подбежал ко мне и указал мне место среди лиц Государевой свиты. Священника Яковлева он провел в алтарь к протопресвитеру. Я увидел подле себя великих князей Георгия Михайловича и Дмитрия Павловича, министра Двора графа В.Б. Фредерикса, Дворцового коменданта генерала В.Н. Воейкова, графа А.Н. Граббе и др. Впереди всех прочих стоял генерал М.В. Алексеев, а за ним генерал Пустовойтенко. Проявляя большую распорядительность, Е.И. Махароблидзе носился по собору, подбегая то к одному сановнику, то к другому, указывал места, устанавливал порядок.

Я искал глазами чудотворный образ Матери Божией.

На прежнем месте его не было.

Улучив момент, я спросил Е.И. Махароблидзе, куда поставили образ.

"А вот здесь, – ответил он, – вчера еще успели сделать подставку"...

Действительно, пройдя несколько шагов к средине храма, я увидел икону: она была установлена на подставку и подвинута вправо, к южным дверям иконостаса, однако, все же, стояла сбоку, на значительном расстоянии от средины храма, и не привлекала ничьего внимания. Можно было подумать, что этот образ, ничем не отличаясь от прочих икон, расставленных в храме, принадлежал собору и давно уже стоит на том месте...

Оглянувшись случайно, я заметил, среди стоявших по левой стороне собора чинов судебного ведомства, одного из своих бывших товарищей по Киевской 2-ой гимназии, где я учился до перехода своего в Коллегию П.Галагана... Теснимый со всех сторон, он стоял в густой толпе и через головы окружавших жадно рассматривал меня с ног до головы и ловил каждое движение, желая обратить на себя мое внимание...

Когда-то он был одним из первых учеников моего класса и очень возносился своими отметками, а теперь – членом Могилевского Окружного Суда и... являл собою типичную фигуру провинциального судебного чина...

"Колесо фортуны..., – подумал я. – Еще не кончился твой бег... Сегодня я наверху, а завтра будет, может быть, он... Кто же из нас очутится наверху, когда колесо перешагнет порог, отделяющий небо и землю, и навеки остановится!.."

"Заступись за нас, Матерь Божия, когда Господь будет судить нас на Страшном Суде Своем... Нужно будет подойти к нему, после службы" – пронеслось в моем сознании...

Вдруг все стихло. Настала торжественная минута. Осеняя себя крестным знамением, Государь медленно входил в собор. За Государем шел Наследник... Сотни глаз следили за Их движениями, точно в первый раз видели Царя...

Началась литургия, какую совершал протопресвитер Шавельский, в сослужении с прочим духовенством, в том числе и со священником Яковлевым... Не прошло и получаса, как литургия кончилась, и на середину храма вышел архиепископ Константин для молебна о здравии Августейшаго Именинника. Я не сводил глаз с Государя и мысленно спрашивал себя, знает ли Государь о прибытии святынь в Ставку, или еще не знает, и передал ли протопресвитер Шавельский Его Величеству содержание моей утренней беседы с ним, или скрыл ее от Государя.

"Вчера, за всенощной, чудотворный образ Богоматери был поставлен протопресвитером на пол, в углу у правого клироса, – говорил я себе, – и Государь мог и не заметить его... Но сегодня образ уже установлен на подставку и несколько выдвинут вперед. Если Государь подойдет к образу и приложится к нему, значит – протопресвитер сообщил Государю о святыне; а если не приложится и пройдет мимо, значит – ничего не сообщал"... И я, с напряженным вниманием, следил за каждым движением Государя и боялся пропустить момент.

Молебен кончился. Раздалось Царское многолетие. Стоя на амвоне у Царских врат, архиепископ Константин, держа обеими руками крест, благословлял во все стороны стоящих в храме. Государь и Наследник подошли к кресту и, медленно сойдя с амвона, направились к выходу, даже не взглянув на чудотворный образ Богоматери...

Так же, как и вчера, Е.И. Махароблидзе бежал впереди и быстро распахнул боковые двери храма. Государь уехал.

Провожая глазами Государя, я мысленно спрашивал себя: "Зачем протопресвитер так горько обидел Государя и Наследника; зачем не сказал, что чудотворный образ Матери Божией, точно по особому произволению Божию, прибыл в Ставку ко дню Ангела Цесаревича? Разве Государь мог бы пройти мимо этой великой святыни, если знал, что она находится в храме, если бы знал, с какою целью она прибыла в Ставку, если бы знал о всех обстоятельствах, вызвавших мою командировку... Бедный Царь!.. Все пресмыкаются, раболепствуют; но именно самые ближайшие к Царю люди, более других взысканные Царскими милостями, оказываются самыми недостойными этих милостей, наибольшими изменниками и предателями... Везде ложь, везде лицемерие, предательство и измена"...

И предо мною воскресали картины Харьковского крестного хода, те слезы и молитвы, с какими провожали святую икону, шествовавшую в Ставку во исполнение повеления Матери Божией для спасения России.

Вслед за Государем, стали покидать собор и лица Свиты Его Величества. Я улучил момент и, подойдя к Дворцовому Коменданту, сказал ему:

"Еще вчера я прибыл сюда по повелению Ея Величества; а между тем никак не могу добиться ни аудиенции у Его Величества, ни, хотя бы, доклада Государю о прибытии привезенных мною святынь в Ставку. Государь и до сих пор не знает об этом"...

"Обратитесь к протопресвитеру", – лаконически ответил генерал В.Н. Воейков.

"Еще вчера обращался, но протопресвитер, по-видимому, ни о чем не докладывал Его Величеству", – ответил я.

"Вы, верно, получите приглашение к Высочайшему завтраку: тогда сами обо всем расскажете"...

"Но кто же передаст мне такое приглашение, когда никому неизвестно о моем приезде?" – спросил я, недоумевая...

"Пришлют в гостиницу", – ответил мне на ходу генерал Воейков и скрылся в толпе.

Я был до крайности раздосадован. Все куда-то спешили, ни у кого не было времени, и никто ничего не знал.

Идти снова к протопресвитеру, после моей утренней беседы с ним, я не мог себя заставить; идти в гостиницу наводить справки о приглашении к Высочайшему завтраку, в то время, когда никто не знал, в какой гостинице остановился, было также бессмысленно... Я решил дождаться выхода из храма священника Яковлева и затем вместе с ним поехать к архиепископу Константину и просить помощи Владыки... До завтрака оставалось еще больше часу и я надеялся, что архиепископ будет приглашен к Высочайшему столу и тогда обо всем подробно расскажет Его Величеству. У выхода собора меня ждал мой бывший товарищ по гимназии. Я перебросился с ним несколькими любезными словами, подивились мы оба, что с того времени прошло почти 30 лет, незаметно промелькнувших, и разошлись в разные стороны, оставляя на память взаимные приветы.

Через десять минут священник Яковлев и я входили в покои архиепископа Могилевского.

Глава XI. Архиепископ Константин

Архиепископа Константина я знал давно и нередко встречался с ним в Петербурге. Это был один из немногих Преосвященных с университетским образованием, принявший иночество по убеждению, что сразу сказывалось в каждом его движении, и что особенно влекло меня к нему.

По этим движениям я почти безошибочно определял настроение Преосвященных, с коими встречался.

Те из них, для которых иночество было лишь фундаментом их духовной карьеры, как-то очень быстро распоясывались, когда достигали предельных ступеней: переставали следить за своей внутренней жизнью, смешивались с настроениями окружавших их лиц и особенно внимательно следили за правилами и требованиями светского обихода. Наоборот, те, кто в иночестве видел наилучший способ возношения души к Богу, путь к нравственному усовершенствованию и очищению, те, не обращая внимания на мирские обычаи и условности, относились к себе с удвоенным вниманием и вкладывали в каждое свое слово и действие мысль о той ответственности, какую они взяли на себя, давая иноческие обеты Богу.

И, чем ближе к закату склонялась их жизнь, тем строже они были к себе, тем сосредоточеннее и внимательнее они относились к своему иноческому долгу, тем больше сказывалась пройденная ими иноческая школа.

Архиепископ Константин принадлежал к числу последних... В его движениях сказывались не только приемы хорошо воспитанного человека, но и эта школа, наложившая на него отпечаток работы над собою, нежной приветливости и благодушия; а умные глаза его говорили, что все на свете суета, напрасны все тревоги и огорчения, и ничего этого не нужно... Владыка только что вернулся из собора и, направляясь в столовую пить чай, пригласил и нас с собою.

Я подробно рассказал о цели своего приезда в Ставку, об отношении протопресвитера Шавельского и, в заключение, выразив сожаление, что не предуведомил заблаговременно Владыку о своем приезде, убеждал Преосвященного в точности выполнить повеление Святителя Иоасафа и подробно донести обо всем Его Величеству.

"Если бы и предуведомили, то я бы, все равно, ничего не мог сделать, – ответил мне упавшим голосом Владыка. – Мы забываем даже, что находимся в Ставке; занимаемся нашими обычными епархиальными делами; Государя видим редко... Позовут к Царю – идем; а нет – сами не смеем являться... Таков, уже заведенный здесь порядок. Шавельский – здесь все... Он безотлучно при Государе, и завтракает, и обедает, и вечера там проводит; а я и мой викарий – мы в стороне, разве только в высокоторжественные дни увидим Государя в соборе, или к завтраку, иной раз, позовут... Вот и сегодня – Тезоименитство Наследника Цесаревича, а я не знаю, буду ли приглашен к Высочайшему завтраку или обеду"...

"Неужели Вы не получили приглашения? Кто же расскажет Царю о прибывших в Ставку святынях!" – с отчаянием в голосе спросил я архиепископа. "Не знаю", – с грустью ответил Владыка.

"Владыка, это совершенно невозможно, – сказал я. – Вы должны видеть Государя, если не за завтраком, то после завтрака, среди дня, когда хотите, но поехать к Царю Вы обязаны; это Ваш архипастырский долг; иначе Вы прогневаете Святителя Иоасафа... Государь должен знать все, о чем я рассказал Вам сейчас... Кроме Вас никто не расскажет об этом Государю. Протопресвитер этого не сделает; меня к Царю не пускают; дворцовый комендант посылает меня к о. Шавельскому; а о. Шавельский даже слышать не хочет об иконах и говорит, что ему некогда заниматься пустяками. Что же будет?! Я боюсь за Россию... Такое отношение к повелению Святителя Иоасафа не может кончиться добром"...

Архиепископ глубоко вздохнул и, безнадежно махнув рукой, сказал мне с любовью: "И понимаю Вас, и сочувствую Вам, и тревоги сердца Вашего разделяю, но таковы уже здесь порядки, и я бессилен изменить их"...

Я понял, что означали эти слова... Архиепископ Константин и его викарий, Преосвященный Варлаам, епископ Гомельский, не только не играли никакой роли в Ставке, но и находились под гнетом всесильного протопресвитера Шавельского, крайне недружелюбно относившегося к монашеству вообще... Во избежание трений, они оба сторонились от Г.И. Шавельского, как сторонились от него и все прочие епископы, не скрывавшие, притом, неприязни к нему...

При всем том, я ответил архиепископу:

"Нужно было бы начинать очень издалека, чтобы объяснить ту отчужденность между Царем и епископатом, какая существует теперь... Раньше было не так... Раньше ближайшими советниками Царя были служители Церкви, и епископы шли к Царю, в минуту государственной опасности, или накануне важных решений, не ожидая, подобно мирянам, аудиенций... Да и не подобает архипастырям ставить себя, в отношении к Царю, в положение своих пасомых. Неужели Вы думаете, что Государь, который так глубоко религиозен и так тяготится требованиями придворного этикета, удивился бы, если бы Вы, помимо о. Шавельского, или кого-либо иного, приехали бы к Государю, сославшись на крайне важное, срочное, не терпящее отлагательства, дело, и затем рассказали бы обо всем, что от меня услышали?.. Государь был бы не только благодарен Вам, но и несомненно выразил бы Свое неудовольствие протопресвитеру Шавельскому, который скрыл от Царя об этом... Ведь вопрос идет о спасении всей России"...

Не знаю, что ответил бы мне архиепископ, если бы в тот момент не раздался в передней звонок. Откуда-то выбежавший служка побежал открывать дверь... В столовую вошел протопресвитер Шавельский и, молча поздоровавшись со всеми, сел за стол. Я посмотрел на Владыку... На лице его отражались не то робость, не то смущение.

Старушка, мать архиепископа, с которою Владыка жил, засуетилась и, предложив протопресвитеру стакан чаю, поднесла его о. Шавельскому. Он был неприятен, сосредоточен, неприветлив и угрюм. Присутствие священника Яковлева, видимо, стесняло его. Наскоро выпив стакан чаю, о. Шавельский быстро встал из-за стола и вышел в следующую комнату. За ним последовал архиепископ... Я остался в столовой, будучи уверен, что Владыка использует приезд протопресвитера и поддержит мое ходатайство о докладе Государю по поводу прибывших в Ставку святынь.

Но почти в тот же момент Владыка позвал меня и, входя в приемный зал, я услышал, как протопресвитер сказал архиепископу:

"Торопитесь, ибо до завтрака осталось десять минут"...

Архиепископ засуетился и быстро вышел в соседнюю комнату.

"Вы тоже приглашены к Высочайшему завтраку", – сказал о. Шавельский, обращаясь ко мне.

"А священник Яковлев?" – спросил я.

"Неудобно, знаете... сельский священник", – ответил протопресвитер.

Я вспыхнул. Возражать было бесполезно; однако я сказал о. Шавельскому: "Бедный батюшка! Он так надеялся, что увидит Государя, и будет так обижен"...

В дверях показался архиепископ в ленте и при звездах и, вместе с протопресвитером, быстро направился к выходу.

Я вернулся в столовую проститься с матушкой и священником Яковлевым. О. Александр растерянно посмотрел на меня: мне было до боли жаль его. За эти несколько дней одинаковых ощущений и переживаний, я так сроднился с ним, так полюбил его...

Быстро спустившись с лестницы, я еще застал у подъезда Владыку с протопресвитером... Они никак не могли поместиться в узкой пролетке, запряженной в одну лошадь... Было очевидно, что для меня не могло быть места, и я торопливо направился к губернаторскому дому пешком, боясь опоздать к завтраку.

Обида, нанесенная о. Шавельским достойнейшему пастырю церкви, глубокой болью отзывалась во мне...

"Сколько преступлений совершается именем Царя, – думал я. – Разве Матерь Божия не заступится за о. Александра, разве такое унижение Ее верного служителя не новый грех, допущенный о. Шавельским? Здесь нет ни князя, ни сельского священника: здесь только слуги, выполняющие повеление Святителя Иоасафа... И, среди них, настоятель того храма, где пребывает чудотворный образ Матери Божией – слуга больший... Какая слепота духовная и, наряду с нею, какая гордыня зазнавшегося человека!.. Чем же все это кончится!" – думал я.

"А это приглашение к Высочайшему завтраку?.. Если бы протопресвитер не встретил меня, случайно, за десять минут до завтрака, у архиепископа, то каким образом я бы мог попасть на этот завтрак?!. Не мог, ведь, он передавать мне приглашение на завтрак без ведома Государя, или лиц, протопресвитер знал, что я включен в этот список на сегодняшний день... Но тогда, почему же он не сообщил мне об этом ни за утренней беседою, ни в соборе, после окончания богослужения?.. Разве он знал, что я пойду к архиепископу, и он застанет меня у Владыки?.. Ясно мне, что Сама Матерь Божия хочет, чтобы я лично передал Государю повеление Святителя Иоасафа... и я это сделаю", – так думал я, подходя к губернаторскому дому.

В передней толпились приглашенные к завтраку и затем поднимались на второй этаж. Я последовал за ними.

Глава XII. Высочайший завтрак

В небольшом приемном зале губернаторского дома, примыкавшем с одной стороны к кабинету Государя, а с другой – к столовой, собрались уже все приглашенные к завтраку, в числе не более 15 человек. Здесь были министр Двора, граф В.Б. Фредерикс, генералы Алексеев, Воейков, князь Долгорукий, Пустовойтенко, один генерал с польской фамилией, о котором в Петербурге говорили, как об изменнике и предателе, флигель-адъютант полковник Мордвинов, Могилевский губернатор Пильц, вице-губернатор князь Друцкой-Сокольнинский и еще несколько неизвестных мне лиц...

Все были в походной форме, при орденах, и только один англичанин, которого называли то репортером какой-то английской газеты, то агентом английской миссии при Ставке, был одет более чем запросто, в мягкой серой рубахе, с огромнейшим цветным галстуком, покрывавшим даже ремневый пояс, коим он был сильно перетянут... Так одеваются обыкновенно играющие в футбол или теннис.

Все стояли полукругом, против дверей кабинета Государя, причем левое крыло полукруга примыкало к дверям столовой, а правое касалось противоположной стены и упиралось почти в самую дверь кабинета Его Величества. Я стоял в конце правого крыла... В зале царило гробовое молчание. Переговаривались шепотом, и только один протопресвитер Шавельский, точно умышленно желая подчеркнуть свои исключительные привилегии, старался держать себя не только свободно, но и развязно, переходя от одного сановника к другому и заводя громкий разговор, какой, однако, ни с кем не завязывался... С напряженным вниманием все смотрели на дверь Царского кабинета, какая должна была ежеминутно раскрыться...

Томительное ожидание длилось недолго. В дверях показались Государь и Наследник. Подойдя к моему соседу, Государь молча протянул ему руку, затем приблизился ко мне...

По выражению глаз Государя я угадал, что Государь узнал меня...

Приветливо протянув Свою руку, Государь пристально посмотрел на меня и так же молча подошел к следующему. За Государем шел Наследник, повторяя каждое движение Отца, и, очаровательно улыбаясь, протянул мне свою маленькую руку.

Я не знал, на кого смотреть: на Государя ли и Его характерные движения, в коих сказывалось столько породы и царственного благородства, или на Наследника, Который был в праздничном настроении и с трудом удерживался, чтобы не рассмеяться, и Который Своим появлением как-то сразу изменил атмосферу сдержанности, царившую в зале, после чего все почувствовали себя увереннее и свободнее.

Молча обойдя всех стоявших в зале, Его Величество проследовал в столовую. Это была небольшая, продолговатая комната; за столом могло поместиться не более 20 человек. Здесь уже находились великие князья Георгий Михайлович и Дмитрий Павлович. Государь подошел к закусочному столику, где на первом месте красовалась мать всех закусок – селедка, и где, кроме нее кажется, ничего не было больше.

Вслед за Государем, стали занимать места и остальные. По правую руку Государя сидел генерал Алексеев; за ним великий князь Дмитрий Павлович, архиепископ Константин, какой-то неизвестный мне генерал и протопресвитер Шавельский.

По левую руку – Наследник Цесаревич, затем великий князь Георгий Михайлович, рядом с ним незнакомый мне генерал, подле которого было мое место, а дальше – вице-адмирала Карцева и еще каких-то военных.

Против Государя сидели министр Двора, граф В.Б. Фредерикс, генералы Воейков, князь Долгорукий, Пустовойтенко и др...

Все сидели молча, изредка, вполголоса переговариваясь с соседями. Только Государь оживленно беседовал с генералом Алексеевым, причем от моего взора не укрылось то исключительное расположение, какое Государь питал к Своему Начальнику Штаба, и которым генерал Алексеев впоследствии так бессовестно злоупотребил.

Я увидел генерала Алексеева впервые только в Ставке, а раньше не знал его: на меня он произвел вполне отрицательное впечатление. Его блуждающие, маленькие глаза, смотревшие исподлобья, бегали по сторонам и всегда чего-то искали, точно высматривали что-либо. Я не понимал, почему он был окружен таким всеобщим поклонением... Может быть, он и был ценным для Ставки человеком; но его внешность, так же как и внешность генерала Рузского, не располагала к нему и не вызывала доверия, тем больше симпатии. Оба эти генерала казались мне людьми себе на уме, и в движениях их не замечалось благородства, того неуловимого нечто, что отличает искренних и простосердечных людей...

Внимательно следя за беседою Государя с генералом Алексеевым, я сопоставлял мягкие, полные изысканной учтивости, движения Государя с резкими, угловатыми движениями Алексеева, возмущаясь тем, как мог генерал Алексеев, сделавшийся генерал-адъютантом Государя, не усвоить себе обычных требований воспитанности и не знать того, что отвечать собеседнику, имея во рту непережеванную еще пищу, считается, при всяких условиях, неприличным...

Свободнее всех держал Себя за столом Наследник. Он искренне, по-детски веселился и шалил, и Государь не раз останавливал Его. Сидевший же рядом с Наследником великий князь Георгий Михайлович только и делал, что укрощал безудержную веселость Цесаревича...

Завтрак был очень скромный и короткий... Под конец подали шампанское. Тостов не было, но Наследник, перемигиваясь с сидевшими за столом, приглашал выпить за Его здоровье и делал это так уморительно, все время оглядываясь на Государя, что мы все любовались Им.

Что за прелестный ребенок был Он! Сколько непосредственности и искренности, сколько безграничной ласковости и приветливости сказывалось в каждом Его движении... Не было в Нем ничего деланного, ничего привитого приемами этикета...

Я разговаривал все время со своим соседом, вице-адмиралом Карцевым, с которым, менее чем через полтора года, встретился при исключительно трагической обстановке, в министерском павильоне Государственной Думы, куда в первый же день революции 1917 года были заключены, арестованные Временным Правительством, министры и другие сановники...

В припадке острого помешательства, вице-адмирал Карцов пронзил себя тогда насквозь штыком, выхваченным им у караульного солдата, и ответным выстрелом часового едва не был убит...

Вскоре был подан кофе, каждому на отдельном изящном серебряном приборе. Государь закурил папиросу, после чего стали курить и другие. Завтрак кончился.

Встав из-за стола, Государь перекрестился и затем вышел в зал.

За Государем вышли все остальные и в прежнем порядке выстроились полукругом против двери кабинета Его Величества.

Мое место оказалось на этот раз в середине полукруга, против Государя, стоявшего в центре, у стены...

Глаза Государя и мои встретились, и Его Величество, с приветливой улыбкой, подходил ко мне...

Я сделал несколько шагов навстречу...

Глаза всех стоявших в зале устремились на меня...

Я чувствовал на себе взор протопресвитера Шавельского, следившего за каждым моим движением.