Текст книги "Воспоминания. Том 1"

Автор книги: Николай Жевахов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 41 страниц)

Глава VIII. В офицерском собрании

Помещение, куда мы вошли, напоминало собою, как по виду, так и по настроению находившихся в нем лиц, курзал, клуб, или офицерское собрание в провинциальном городе, затерявшемся где-то в захолустье.

Из передней дверь вела в продолговатую комнату, где были расставлены небольшие квадратные столы, покрытые белой скатертью, с приготовленными уже для ужина приборами, предназначенные для штабных служащих. Далее, в глубине, поперек комнаты, стоял длинный стол для высших чинов. Там были места генерала Алексеева и его приближенных. Лакеи, с салфетками в руках, бегали между столиками, расставляя бутылки с вином. Налево от передней находилась небольших размеров квадратная комната, в углу которой стояло пианино, а посреди – круглый стол, с разложенными на нем, в беспорядке, разорванными журналами и газетами...

Сюда собирались после завтрака и обеда, и эта комната являлась чем-то вроде гостиной и курительной.

Мы вошли в нее... Здесь уже находились незнакомые нам лица и несколько священников, прибывших с фронта и вновь назначенных. Между этими лицами шла оживленная беседа: они весело разговаривали, балагурили и громко смеялись. Мало-помалу, один за другим, они переходили в столовую и занимали места за столиками, продолжая начатый разговор и бросая на ходу недокуренные папиросы на пол... Скоро столовая наполнилась вошедшими... Каждый спешил занять свободный столик... Ни священник Яковлев, ни я не знали, были ли места нумерованы, и садились ли каждый на свое место, или же выбирал любое, оставшееся свободным; и потому мы стояли в нерешительности, не зная, куда нам идти, и искали глазами свободное место...

В этот момент вошел, вернее, вбежал, в столовую, необычайно быстрою походкою, ни на кого не глядя, с опущенными вниз глазами, точно стесняясь присутствовавших, генерал Алексеев и, обратясь ко мне, сказал: "Не хотите ли к нам, за общий стол?" – и, не дождавшись моего ответа, так же быстро прошел к своему месту. Не желая оставлять священника Яковлева среди совершенно ему незнакомых людей и не зная, относилось ли приглашение также и к о. Александру, я оставался в нерешительности до тех пор, пока нас не заметили мои знакомые, сидевшие за маленьким столиком, и пригласили к себе.

Заняв место, я стал искать глазами протопресвитера Шавельского, но нигде не находил его.

В столовой царил тот характерный шум, какой наблюдается в ресторанах, когда обедают одновременно десятки лиц, и лязг посуды, ножей и вилок чередуясь с хлопаньем вытаскиваемых из бутылок пробок, смешивается с гулом разных голосов... Я не выносил этого шума, и он всегда мне был противен... По этой причине я никогда не принимал приглашения на званые обеды, ибо не понимал, как можно делать из обеда занятие и просиживать часами за обеденным столом...

Наблюдая эту картину, это настроение тех людей, которые находились, казалось, у самого порога бездны и своими усилиями сдерживали натиск врага, стремившегося свергнуть в эту бездну всю Россию, я делал невольные параллели между тылом и фронтом, между Могилевом и Ставкою, между этим Офицерским Собранием и тем, что находилось за его порогом...

И чем глубже я всматривался в эти параллели, тем понятнее были мне речи моих собеседников, тем мрачнее казались перспективы, тем безнадежнее положение... Не оживление и веселье окружающих вызывало у меня мрачные мысли и рождало уныние; даже не слепая уверенность в победе, какая, как психологический фактор, была ценной, смущала меня... Все это имело свое объяснение, отражало физическую потребность рассеяться, отдохнуть от напряженной работы и было мне понятно... Но я не мог понять того, каким образом все эти самоуверенные и самонадеянные люди связывали свою уверенность в победе только со стратегическими соображениями и не постигали того, что воля Божия может обесценить все эти соображения, опрокинуть все человеческие расчеты и что нужно считаться с этой волей и служить ей. Не понимал я и того, как могло согласоваться настроение людей, бывших в Офицерском Собрании, с тем настроением, какое царило не только повсеместно в России и за порогом этого Собрания, когда в том же Могилеве нельзя было встретить ни одного человека, на лице которого не отражались бы безысходное горе и глубокая скорбь, когда отовсюду только и слышались жалобы на чрезмерную работу в Ставке, от которой люди сбивались с ног, когда даже для молитвы к Богу не хватало времени и всенощная длилась только двадцать минут...

Странным казалось мне и то, что эти же самые люди, по выходе из Офицерского Собрания, точно сговорившись, надевали на себя маску уныния и принимали озабоченный вид, и я спрашивал себя, где же истинное отражение действительного положения на фронте: там ли, в столовой Офицерского Собрания, где весело смеялись и рассказывались анекдоты, или здесь, на улице, где люди шли с поникшей головою...

"Верно, Вы даже не предполагали, что увидите здесь такое оживление, спокойствие и хладнокровие", – сказал мне один из моих бывших сослуживцев по Государственной Канцелярии.

"Да, не предполагал, – ответил я, – и не только оживление и хладнокровие, но я вижу здесь такое веселье, какого давно уже не замечал даже в столице. Точно Вы не в Ставке, вблизи фронта, точно и войны нет никакой"...

"Браво, браво, князь", – чуть не захлопал в ладоши мой собеседник. "Это оттого, что ни в ком из нас нет ни малейшего сомнения в исходе войны; что все, начиная от генерала и кончая солдатом, скованы уверенностью в самой блестящей победе... Вдребезги разнесем Тевтонию"...

"Да на чем же Вы строите такую уверенность?" – спросил я удивленно... "Как на чем?! На всем!" Я вопросительно посмотрел на собеседника. "Это все Петербург наводит на всех панику, – продолжал он, – если бы Вы знали, как отравляет нас этот вечно ноющий тыл, эти бабьи страхи... Когда вы вернетесь в Петербург, то расскажите всем, что Вы здесь видели... Скажите, что мы здесь чуть только не танцуем"...

"Вам виднее, – ответил я, – но у меня лично такой уверенности нет. Я понимаю, что прифронтовой службе полезно питать преувеличенные надежды, чтобы своим настроением вдохновлять фронт, но"...

"Нет, нет, – перебил меня собеседник, – мы искренне исповедуем свою уверенность: Германия будет побеждена, она должна быть побеждена!"

"Может быть и будет, – ответил я, – но в том, что она должна быть побеждена, я сомневаюсь, ибо одинаково невыгодно как России уничтожать Германию, так и Германии Россию"...

"Ну да: Вы известный германофил", – ответил мой бывший сослуживец. "Нет, не потому; а потому, что, кроме воли двух враждующих сторон, из которых каждая, естественно, хочет остаться победительницею, есть еще третья воля, наиболее беспристрастная... Одни называют эту волю – волей Божией, а другие – законом исторической необходимости. Война с Германией есть безумие с обеих сторон. Каждая из этих сторон воюет, в сущности говоря, против самой себя... Победа или поражение Германии будет победою или поражением России, Господь не допустит такой явной бессмыслицы, и война кончится вничью"...

Мой собеседник рассмеялся и, наклонившись ко мне, шепотом сказал мне:

"Вы знаете, если бы кто-нибудь услышал Ваши слова, то Вас бы повесили".

"Действительно, ради этого не стоило бы приезжать к Вам в Ставку", – ответил я, улыбаясь...

"А союзные обязательства, а это постоянное стремление Германии колонизировать Россию, ее наглый тон, с каким она диктовала нам свои требования, наконец ее отношение к Сербии, поведение в Бельгии, разве Вы все это забыли? Давно было пора обуздать эту вечную угрозу европейскому миру"...

"Нет, не забыл, – ответил я, – но эти причины, оправдывающие войну, растворяются в одной, запрещающей нашу войну с Германией. А Вы забыли, спрошу и я Вас, в свою очередь, что Россия и Германия являются единственными в Европе монархиями, но не по имени, а по структуре и существу, единственным оплотом монархического начала, единственным барьером, сдерживающим натиск революции... Рисуете ли Вы себе те результаты, какие сделаются неизбежными в том случае, если Россия победит Германию, а Германия выведет из строя Россию? Придет Англия и превратит Россию в колонию, как сделала с Египтом. Меня еще в гимназии, когда я был в 3-м классе, учили, что Англия является хищным ястребом, живущим чужой добычей; что знаменитый Британский Музей состоит только из награбленных сокровищ других народов... Потому-то я и являюсь германофилом, что отдаю себе ясный отчет в той исторической роли, какую играла Англия по отношению к России. Германия не могла играть такой гнусной роли хотя бы потому, что для нее невыгоден разгром России; а для Англии это выгодно... И Франция, и Англия одинаково боятся могущества как России, так и Германии, и тем больше – взаимной дружбы последних; поэтому к разрыву между нами и немцами были направлены все их усилия... А мы, как всегда, опростоволосились... Попались на удочку этих интриг и немцы"...

"Вот Вы и скажите об этом генералу Алексееву: смотрите, он еще сидит за столом; спешите, а то он сейчас выбежит отсюда", – сказал мой собеседник, сдерживаясь от смеха.

"Княже, княже, видно, что Вы только что из Питера прибыть изволили... Ведь Петербург бредит о мире, разве мы этого не знаем... Но что же получится?! Повторится история Японской войны, когда Петербург вырвал победу из рук Линевича, а Витте подписал позорный мир в Портсмуте"...

Упоминание о графе С.Ю. Витте заставило меня вспомнить один из эпизодов прошлого года, когда русские, застигнутые войной, не могли возвращаться домой через Германию, а устремлялись в Италию, чтобы из Бриндизи ехать в Константинополь, а оттуда в Одессу. Среди этих русских, заехавших сначала в Бари, где я в то время находился, занятый постройкою Святителю Николаю, а затем собравшихся на пароходе в Бриндизи, были граф С.Ю. Витте, С.С. Манухин, бывший тогда вице-председателем Государственного Совета, светлейший князь П.П. Волконский, княгиня М.Барятинская, граф А.Тышкевич, В.Малама и др... Все до крайности возмущались зверствами немцев и на все лады обсуждали случай с г-жою Туган-Барановской, которую немцы выбросили из вагона на полотно железной дороги, и где она, израненная, скончалась в страшных мучениях...

"Этого быть не может... Это клевета на немцев!" – закричал граф С.Ю. Витте.

"Война с немцами бессмысленна... Уничтожить Германию, как мечтают юнкера, невозможно... Это не лампа, какую можно бросить на пол, и она разобьется... Народ, с вековою культурою, впитавший в свою толщу наиболее высокие начала, не может погибнуть... Достояние культуры принадлежит всем, а не отдельным народам, и нельзя безнаказанно посягать на него"...

Я вспомнил, какие горячие возражения последовали тогда со стороны спутников графа, охваченных общим негодованием против немцев и проникнутых симпатиями к Англии. Возражая им, граф, в свою очередь, горячился и сказал:

"Да поймите же, что нам невыгоден разгром Германии, если бы он даже удался. Результатом этого разгрома будет революция сначала в Германии, а затем у нас".

И сказав эти слова, граф С.Ю. Витте расплакался, как ребенок. Я вспомнил об этом эпизоде и рассказал о нем своему собеседнику.

"Что же, – ответил он, – революция в Германии возможна; но что она будет в России, это уж Витте перехватил через край"...

"Все Вы здесь дети Сазоновской школы, – сказал я, – все Вы англоманы; но в вопросах широкой политики нужно принимать во внимание не личные симпатии к нации, а политические выгоды; а в том и сказывалось роковое значение нашей дипломатии, что она всегда забывала эту истину. Вот Вы сказали, что Германия всегда являлась угрозою европейскому миру... А я скажу Вам, что, если бы между Россией и Германией существовала подлинная дружба, то никакая война в Европе не была бы возможна... Потому-то Германия и бряцала оружием, что не была уверена в нас, что мы бросались то в объятия Франции, то в объятия Англии, и естественно, что Германия боялась нашего союза с ее врагами. Есть кто-то третий, кому выгодна гибель и Германии, и России"...

"Книга Нилуса", – перебил меня мой собеседник и закатился смехом. Он смеялся таким заразительным смехом, что я только и мог сказать ему:

"Да перестаньте же, на нас все смотрят"...

Но он не унимался и, трепля меня за рукав, сказал мне деланно серьезным тоном:

"Знаете, князь: Вы действительно приехали в самый раз... Тащите сюда скорее всю Ставку; смотрите, там еще все сидят за столом; скажите им: "Поворачивайте оглобли... Повоевали с Германией, и будет с вас: а теперь кидайтесь на Англию, а затем на Францию, чтобы всем досталось понемножку; а то, что же, в самом деле, наседаете на одну Германию и рвете ее на клочья"...

"Где же тут справедливость!.. Ах, как досадно, что Вы не привезли с собою Нилуса... И что бы было взять его с собою!.. Если приедете в другой раз, непременно привезите его с собою... Хорошо?.."

"Хорошо", – ответил я, любуясь жизнерадостностью моего собеседника. "Держите его, держите!" – полушепотом закричал он, указывая на генерала Алексеева, сорвавшегося со своего места и почти выбегавшего из столовой.

"Ах, досада какая, упустили... А теперь не догонишь его и с гончими’’...

Обед кончился. Шумно раздвигались стулья, и столовая быстро опустела.

Беседовавший с каким-то незнакомым мне священником, о. Александр подошел ко мне, и я стал прощаться с моим собеседником.

"Не забудьте же Нилуса", – сказал он, делая серьезную мину и крепко пожимая мою руку.

В крайне подавленном состоянии духа возвращался я, вместе со священником Яковлевым, в гостиницу...

Я был уверен, что, заранее предуведомленный о моем приезде в Ставку, протопресвитер Шавельский сделает все нужные распоряжения к достойной встрече святынь; но вот первый день моего пребывания в Ставке уже кончился, а о моем приезде никто даже не знал, и появление мое в Офицерском Собрании явилось для всех неожиданным.

Прибыв с вокзала прямо в Собор ко всенощной, я услышал от генерала Воейкова, в ответ на мою просьбу доложить Его Величеству о миссии, возложенной на меня Государынею, что вопрос касается не коменданта, а протопресвитера... Но протопресвитер, немедленно после окончания всенощной, куда-то скрылся, и я не мог найти его. Меня направили в Офицерское Собрание; но и там его не оказались... Сказали, что протопресвитер, вероятно, обедает с Государем... Все это нервировало меня... Но особенно угнетало меня то, что священник Яковлев, смиренный сельский пастырь, был свидетелем той картины, какую видел в Офицерском Собрании и какая так поразила его; и я понимал, почему он так глубоко вздыхал и отмалчивался...

Мы молча простились с ним, и каждый ушел в свой номер. Я решил отправиться к протопресвитеру Шавельскому завтра, рано утром, до начала литургии, в его канцелярию, какая помещалась в Штабе.

Глава IX. Протопресвитер Г.И. Шавельский

Я шел по улицам, разукрашенным, по случаю Тезоименитства Наследника Цесаревича, флагами... Было только 8 часов утра... Встречных было мало... Прошло несколько минут, прежде чем я нашел канцелярию протопресвитера. В первой комнате сидел за столом Е.И. Махароблидзе... Он был правой рукою всесильного протопресвитера, и в его движениях сказывалась уверенность человека, довольного своим положением. Протопресвитер находился в смежной комнате. Я прошел к нему...

"Вот видите, как мы живем здесь, – сказал мне Г.И. Шавельский, указывая рукою на стоявшую в углу кровать, – вот и все наше убранство... Здесь моя квартира, здесь и канцелярия".

Не желая терять времени, я перешел непосредственно к тому, что меня угнетало, и сказал протопресвитеру:

"Никогда бы я не подумал, что Вы окажете такой прием чудотворному образу Божией Матери, пред которым сам Святитель Иоасаф коленопреклонно молился, со слезами... Я был уверен, что Вы встретите святыню еще более торжественно, чем ее встречали в Харькове и по пути следования в Ставку, когда даже на маленьких станциях, ночью, духовенство и народ, с хоругвями и свечами в руках, ждали прибытия поезда, чтобы приложиться к иконе, и служились непрерывно молебны о ниспослании победы на фронте... Мне казалось, что Вы встретите Царицу Небесную на вокзале крестным ходом с Царем во главе, пройдете с вокзала в Собор, отслужите пред Нею молебен и поставите икону на подобающее святыне место; а увидел я только одного Е.И. Махароблидзе, с брезентовым автомобилем, на котором разъезжают солдаты"...

"Какие там крестные ходы! – запальчиво ответил Г.Шавельский, – это архиепископу Антонию делать нечего; он и устраивает крестные ходы, да всенощные служит по пяти часов: а нам здесь некогда. По горло заняты"...

Я обомлел от этих слов; однако, не допуская еще такого издевательства над религиозным чувством, я спокойно сказал о. Шавельскому:

"Позвольте, здесь, верно, какое-то недоразумение... Вы должно быть не знаете, что я командирован в Ставку по повелению Ея Величества, и того, чем вызвана моя командировка... И что, по возвращении в Петербург, я должен буду представить Государыне доклад о своей поездке".

Г.И. Шавельский промолчал... Рассказав о докладе полковника О., о бывших ему дважды явлениях Святителя Иоасафа, о таком же явлении старцу в селе Песках, я добавил:

"Совершенно не подобает мне утверждать пастыря Церкви в вере; однако же я думаю, что Вы берете на себя великую ответственность, не выполняя повеления Святителя Иоасафа... Если бы я был даже неверующим, то и тогда одновременное явление Святителя в разных местах двум разным лицам – одному – живущему в месте пребывания святой иконы, в селе Песках, а другому – находящемуся на фронте, и переданное им одинаковое повеление Божие, поколебало бы мое неверие... Святитель приказал не только привезти святые иконы в Ставку и здесь их оставить, а повелел обойти с ними фронт и предупредить, что такова воля Матери Божией, и что только при этом условии Господь помилует Россию; а вы не встретили святыни на вокзале и не предуведомили Царя"...

"Да разве мыслимо носить эту икону по фронту! – возразил протопресвитер. – В ней пуда два весу... Пришлось бы заказывать специальные носилки...

А откуда же людей взять... Мы перегружены здесь работой, с ног валимся. Все это Ваша мистика; это Петербург ничего не делает, ему и снятся сны; а нам некогда толковать их, некогда заниматься пустяками", – говорил о. Шавельский, все более раздражаясь.

"Так неужели же Вы дерзаете вовсе не исполнить повеления Святителя? – спросил я изумленно, – если Вы берете на себя эту смелость, тогда отслужите хотя бы, всенародный молебен, с коленопреклонением, здесь на площади, в присутствии Государя", – сказал я протопресвитеру.

"Некогда! С утра до ночи люди в Штабе, за работою", – отрезал он. Я откланялся.

Через полчаса этот человек пошел в собор служить обедню. Никакое горе, никакое несчастье, казалось, не могло нанести мне большего удара, чем эти слова, этот тон, это глумление над верою, со стороны того, кто являлся духовным пастырем армии и флота...

"Да ведь этот один человек погубит всю Россию, – думал я, возвращаясь в гостиницу... – Бедный Царь, бедная Россия"...

Мне знаком был этот тип людей, и психология о. Шавельского меня не удивляла... Случайные сановники редко привыкают к своему положению настолько, чтобы не иметь нужды подчеркивать его, и часто делают это такими способами, какие только выдают их скромное прошлое. Не заносчивость и самоуверенность о. Шавельского, граничившая с невоспитанностью, шокировали меня, а удивляло меня то искусство, с которым этот маловерующий и ловкий человек мог войти в доверие к столь глубоко религиозному и мистически настроенному Государю и пользоваться чрезвычайным расположением как Его Величества, так и Государыни Императрицы.

Православие для него – мистика... Какая же религия не мистична... Тогда это не религия, а философия...

Священник Яковлев с нетерпением ожидал моего возвращения и бросился мне навстречу с расспросами...

Как, однако, ни было велико мое негодование, я, все же, смягчил свое впечатление от беседы с протопресвитером: мне было жалко смиренного сельского пастыря; мне не хотелось обнажать пред ним картину действительности и показывать те черные пятна, какими эта картина была покрыта...

Но мудрый батюшка и без моей помощи многое видел. От его взора не укрылось то, чего он не ожидал увидеть, и, как бы отвечая на невысказанные мною мысли, о. Александр часто повторял:

"Ох, будет горе, будет... сами люди накликают его... Вот искушение... Сама Матерь Божия протягивает им Свои Пречистые руки, а люди того не замечают... Теперь и злодеи, по селам, каются, ибо видят карающую Десницу Божию; смиряются, проникаются страхом Божиим; а тут сам протопресвитер не боится Бога"...

Раздался благовест... Мы направились к собору.