Текст книги "В грозовом небе"

Автор книги: Николай Гунбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

– Можете вести самолет по РПК, – сообщаю я Ивану Карповичу. – До аэродрома осталось километров двести.

– Ничего, дотянем, – отвечает он. – Жаль, что впереди как будто облачность. [127]

Когда до аэродрома оставалось 150 километров, землю, действительно, затянуло облаками. Нам пришлось теперь идти над ними. Бровко доверчиво отнесся к показаниям радиополукомпаса к, несмотря на то, что летим на одном моторе, спокойно ведет самолет, стараясь как можно меньше терять высоты.

Характерное колебание стрелки РПК дает знать, что мы находимся над приводной радиостанцией. К тому же сквозь облака просматривается светлое пятно посадочного прожектора. Докладываю, что под нами аэродром. Бровко резко пускает самолет на снижение и почему-то громко кричит. Я даже опешил от неожиданности.

– Что с вами, товарищ командир?

– Да ничего. Это я уши продуваю. Ты тоже так поступай, а то заболят.

Отвечаю, что привык в таких случаях делать глотательные движения.

Пробив облачность, Бровко мастерски повел самолет на посадку – на одном моторе! – и блестяще приземлил его у самого посадочного «Т».

Несмотря на трудности, которые мы испытали, времени в полете затратили не больше, чем другие, и садились почти вместе, со всеми экипажами полка, выполнявшими в эту ночь боевое задание. Иван Карпович поверил в активный способ полета по радиополукомпасу.

Бровко всегда тяжело переживал, если с кем-нибудь из выполнявших задание случалось несчастье или кто-то не вернулся вовремя на посадку.

Зимой 1943 года наш аэродром был завален снегом. Расчищалась и укатывалась только неширокая взлетная полоса, а по краям ее высились метровые сугробы.

В одну из февральских ночей полк в составе нескольких экипажей отправлялся на боевое задание. Бровко на старте – руководит полетами. Наш экипаж выпускается первым. В середине разбега самолет вдруг начало вести влево: [128] возможно, попало что-то под колесо. Задев левым шасси за высокий сугроб, он развернулся в снегу на девяносто градусов и остановился. Зная, что после нас взлетает экипаж Феодосия Паращенко, спешу дать красную ракету. Но, как назло, происходит осечка. Быстро перезарядив ракетницу, стреляю еще, но… опоздал: очередной самолет, уже набрав скорость, проносится мимо. Слышится треск, удар о землю. И все стихло… Степан побежал вперед, чтобы узнать, в чем дело.

Вот уж и Бровко возле нашего самолета. С тревогой спрашивает:

– Что такое? Что с Паращенко? – И, не дождавшись ответа, бежит дальше.

А произошло следующее. Когда наша ракета взвилась, она осветила взлетавшую машину Паращенко. Летчик как раз убирал шасси и был ослеплен ярким светом – самолет стал терять высоту. Зацепившись за землю, он с подогнутыми винтами скользил по ней, пока не остановился. Экипаж был невредим. Правда, штурмана Павла Власова выбросило в нижний люк, но он успел ухватиться за передний край кабины и так держался до полной остановки самолета. Спасло его еще и то, что был он небольшого роста и под самолетом лежал глубокий, рыхлый снег.

Несмотря на то, что самолет Паращенко лежал «на животе», а наш стоял с подломленным колесом, лицо командира полка сияло. Экипажи живы! Ведь впереди так много работы! Враг все еще был под Москвой.

В лучах прожекторов

Основной противоборствующей силой в дневных боевых вылетах были для нас тогда истребители «Мессершмитт-109» различных модификаций, или «мессеры». От них было наибольшее зло, и борьба с ними велась не на жизнь, а на смерть, по принципу кто – кого. А по ночам немецкие истребители до 1944 года крайне редко «выходили на охоту»: у врага в то время еще не было радиолокаторов, и фашистская истребительная авиация вела боевые действия, главным образом, днем. Однако ночью над важными оперативно-стратегическими объектами неприятеля в 1942 – 1943 годах появилась для нас новая опасность – прожекторы. Они ослепляли экипажи наших бомбардировщиков и одновременно давали точные координаты для стрельбы расчетам зенитных батарей. Как только самолет оказывался [129] в лучах прожекторов, тут же возле него появлялись разрывы зенитных снарядов.

До зимы 1942 года наш экипаж ни разу не встречался с прожекторами. Впервые это произошло в конце февраля, когда мы бомбили железнодорожный узел Орша. Хотя мы знали о существовании прожекторов, их появление было для нас несколько неожиданным.

В том полете с нами были экипажи Паращенко, Петелина, Краснова, Гросула. Мы идем на цель первыми. Ночь темная. Приходится до боли в глазах вглядываться в землю, чтобы точно сбросить бомбы… Цель обнаружена, мы на боевом курсе. Вдруг перед нами возникла световая стена – светили десятки прожекторов. Они появились так внезапно! Что же делать?…

– Отворот вправо! – командую Степану, кратко объясняя задуманный маневр.

Итак, идем мимо Орши. Курс – на запад. Прожекторы, ощерившись, ищут самолет, словно отпугивают нас.

Минут через пять стрелок докладывает, что прожекторы погасли.

– Ну что? Будем разворачиваться, Микола?

– Не сейчас. Минуты через две, чтобы они подумали, будто мы уходим совсем, – отвечаю Степану, засекая время.

Ровно через две минуты разворачиваемся на 180 градусов и идем на цель с запада. Уже вижу Оршу и железнодорожную станцию, а неприятель все еще молчит и не зажигает прожекторы. И только когда цель была на прицеле, прожекторы ожили, но поймать нас им удается лишь после того, как на цель посыпались наши стокилограммовые фугаски. Нас ослепило. В кабине стало светло, как в хорошо освещенной зеркальной комнате. Заговорили вражеские зенитки. То и дело с грохотом рвутся снаряды. Но самолету уже легче, бомболюки закрыты, и мы начинаем набирать высоту.

Но делаем это напрасно. Набирая высоту, мы теряли скорость и из-за этого долго, минут пять, пожалуй, никак не могли выйти из световой зоны, прожекторов и зенитной артиллерии. А в самолете и вокруг него – настоящая иллюминация: прожекторы, вспыхивающие и ухающие разрывы снарядов. Немецкие зенитки стараются сбить нас. Но прямо в самолет им попасть не удается. С большим трудом мы выходим из обширной полосы огня и света. Как удалось это сделать, и самим невдомек. Прожекторы теперь светят в хвост машины. Можно вздохнуть с облегчением [130] – самое страшное осталось позади. Тут же делаем вывод – в лучах прожекторов надо идти, не набирая высоту, а, наоборот, энергично снижаясь и увеличивая при этом скорость с одновременным маневром по курсу. Этот урок мы уже не забудем.

* * *

Зимой и весной 1943 года полк занят в основном объектами в глубине обороны гитлеровской армии. Железнодорожные узлы и аэродромы к западу от нас – наши главные цели.

Поскольку на этом направлении стоит Орел с его крупным железнодорожным узлом и аэродромом, эта цель как бы закрепляется за полком. Мы совершаем туда с десятой вылетов в месяц. Часто эта цель дается нам как запасная, когда на основную выйти почему-либо невозможно. Орловский аэродром тогда широко использовался неприятелем для его бомбардировщиков, бомбивших наши войска и города. Через Орловский железнодорожный узел снабжался всем необходимым восточный фронт врага, поэтому не случайно этот объект был прикрыт сотней прожекторов, большим количеством зенитных батарей. Однако многочисленные наши налеты на эту цель многому нас научили; мы уже хорошо знали ее ПВО и соответствующим образом реагировали.

Один из вылетов на Орловский железнодорожный узел запомнился особенно. На этот раз я, будучи штурманом эскадрильи, лечу с командиром звена. Иваном Гросулом. Он хотя и молодой по возрасту, но опытный, смелый летчик. Воевал Гросул с первого дня войны.

Учитывая большое количество прожекторов и зенитных батарей среднего и крупного калибра, прикрывавших этот объект, высоту мы должны набрать не менее 5000 метров. Однако сделать это нам не пришлось. Когда наш высотомер показывал уже 3000 метров, обнаружилось, что на одном моторе не включается вторая скорость нагнетателя воздуха. Из-за этого мы не могли набрать заданную высоту, и в районе цели она едва достигла 3500 метров. Делать нечего – на этой высоте летим на заданный объект. По небу рыскают прожекторы: ищут самолеты, которые идут на большой высоте. Ждем, что в первую очередь в полосу света попадет наш самолет, но этого не случилось. Километрах в десяти впереди и выше нас следуют два наших бомбардировщика, на которые и раздвоились все шнырявшие до этого в нашем направлении вражеские прожекторы. Мы летим ниже и поэтому оказываемся как бы в лощине, между [131] двух конусов, образованных большим количеством прожекторов, поймавших своими зловещими лучами эти самолеты. Впечатление такое, что мы движемся в глубоком и темном ущелье, впереди которого – наша цель, а справа и слева – огромные световые вершины.

Нам остается только воспользоваться благоприятной ситуацией и поскорее отыскать цель – железнодорожный узел, чтобы сбросить на него свой бомбовый груз. Но, как только бомбы посыпались, два пучка прожекторов сомкнулись уже на нашем самолете. В кабине стало ослепительно светло; нам показалось, что даже значительно светлее, чем это было над Оршей, где мы находились на полторы тысячи метров выше. Сразу же вокруг самолета начали рваться зенитные снаряды. Медлить нельзя. Успеваю сказать Гросулу: «Ваня, маневрируй!» Он как будто ждал этой команды: резко развернувшись влево, бросает самолет вниз. Но прожекторы буквально вцепились в нас и не отпускают. Вокруг – хоровод снарядов, но точно прицелиться по нам враг, видать, не может – самолет непрерывно меняет направление и стремительно снижается.

Вскоре высота уже метров 500. Мы за пределами светового прожекторного поля, они светят только в хвост. Продолжая снижаться, выходим, наконец, и из зоны зенитного огня. А вскоре прожекторы и совсем теряют нас из виду. Теперь вокруг темно, тихо. Уточнив курс на аэродром, снова набираем высоту, так как впереди уже виднеется линия фронта и на высоте, на которой мы оказались после такого маневра, нас легко можно сбить даже пулеметным огнем.

Так, в сложной боевой обстановке, учтя опыт Орши, мы сумели перехитрить врага и, успешно решив поставленную перед нами боевую задачу, благополучно вернуться на свой аэродром. Ну а несколько пробоин на плоскостях и фюзеляже нашего самолета не считаются.

Чтобы выйти победителями, такую тактику борьбы с прожекторами противника пришлось применить и во многих других боевых вылетах на крупные военные и промышленные центры противника.

Штурман Емец

В марте 1943 года в связи с организационными мероприятиями штурман нашего полка Г. Мазитов был назначен штурманом дивизии. На его место пришел штурман эскадрильи 9-го гвардейского полка Александр Емец. [132]

Этот полк был с нашим по соседству, в одной дивизии. При встрече мы называли соседей казаками, а они нас в ответ – саперами. Сейчас уж и не помню, почему появились эти прозвища. Мы знали всех наиболее отличившихся в этом полку летчиков и штурманов: командира полка Юханова, его заместителя, Героя Советского Союза Зайкина, летчиков Юрченко, Репина, Чистова, Парыгина, Косихина, Фомина, Санаева, штурманов Конькова, Каширкина, Кошелева, Бжеленко. Знали боевые успехи соседей, знали и неудачи. Общему знакомству способствовало и то обстоятельство, что часто, особенно во время выполнения оперативных заданий, нам приходилось сидеть с ними на одних аэродромах. При таких встречах происходило, как принято было говорить, братание: братья казаки и братья саперы. Контакты становились теснее и оттого, что некоторые летчики и штурманы 9-го полка по той или иной причине переводились в наш полк. Еще в конце 1942 года к нам пришли летчик Е. Андреенко и штурман А. Доморацкий.

А сейчас вот прибыл оттуда на должность штурмана части Александр Емец. С ним я знаком еще по Дальнему Востоку: там мы служили в одном полку, правда, в разных эскадрильях. Он был известен как деловой, грамотный штурман, много летавший и любивший свое штурманское дело. И поэтому нам, тем, кто знал Александра раньше, известие о назначении его штурманом нашего полка было особенно приятно. Поскольку я в то время был штурманом эскадрильи, Емец стал теперь моим непосредственным начальником по штурманской службе.

Не только мастерским умением летать, но и аккуратностью при подготовке к полету отличался Емец. С его появлением в полку вводится новшество: постановка боевой задачи летному составу оформляется наглядно. Красивый каллиграфический почерк нового штурмана, умение чертить – все помогало делу. Не беда, что не было бумаги и специальной доски – использовалась обратная сторона полетных карт. Александр Емец четко, с изящной легкостью чертил заданный маршрут, схему цели, маневра. У нас же было после этого ясное представление о характере боевой задачи и порядке ее выполнения.

В это же время в полк пришло радостное сообщение: особо отличившиеся при выполнении боевых задач летчики, штурманы, воздушные стрелки, а также техники, механики и мотористы были награждены орденами и медалями Советского Союза. [133]

До этого были учреждены награды фронтовикам – ордена Суворова, Кутузова, Александра Невского, орден Отечественной войны первой и второй степеней. В числе первых награжденных этими орденами были и наши товарищи. Орденом Александра Невского награждены штурман дивизии Г. Мазитов, командир моего самолета С. Харченко… Ордена Отечественной войны были удостоены кроме меня летчики Н. Краснов, И. Гросул, штурман Л. Глушенко, некоторые стрелки-радисты. Этим орденом награжден и новый штурман полка А. Емец. Многие наши техники и воздушные стрелки были удостоены ордена Красной Звезды. [134]

Глава VII. Решающие удары

Возмездие

Наступила весна 1943 года. После Сталинградской и других крупных операций на юге страны полк снова возвращается на свой аэродром и возобновляет удары по объектам глубокого тыла фашистской Германии. На этот раз наша задача – бомбить военно-промышленные и административные центры Восточной Пруссии и вражеские порты на Балтике.

Прошло семь месяцев после того, как части авиации дальнего действия (в июле – сентябре 1942 года) наносили сокрушительные удары по неприятельским городам, по вражеской столице – Берлину. За это время возросло наше военное мастерство, организованнее стали наши действия. Применяются сильные, массированные удары, более эффективное освещение целей и фотоконтроль.

В отличие от прошлого года для выполнения таких полетов привлекаются и экипажи, состоящие из новичков, которые раньше посылались лишь на ближние цели. В первой эскадрилье это молодежные экипажи Гульченко (штурман Вавилин) и Ларина (штурман Дрюк). Они, как и мы, «ветераны», любят и умеют летать. Особенно отличается Николай Вавилин, выпускник челябинского училища. Командиру экипажа Гульченко есть на кого опираться в дальних полетах. В полку знали, что этот самолет всегда пройдет точно по намеченному маршруту, а бомбы, сброшенные Вавилиным, упадут на заданную цель.

Для выполнения боевых заданий на новом аэродроме сосредоточилось около пятнадцати экипажей. Остальные остались на основной базе – отрабатывают учебные полеты, летают на ближние цели. Ими руководит заместитель командира полка, бывший командир нашей эскадрильи подполковник Н. Кичин.

А здесь, у нас, – основные силы. Им в составе других полков авиации дальнего действия предстоит произвести [135] целый ряд бомбовых ударов по объектам глубокого тыла гитлеровской Германии.

Сегодня мы направляемся на Данциг, главный порт и военно-морскую базу фашистов на Восточной Балтике. На этот раз – без подвесных топливных баков. А полет без них на такое расстояние – это уже предельная дальность действия нашего бомбардировщика.

Весна в этот год в центральные районы европейской территории нашей страны пришла рано, и погода давно уже стоит по-летнему теплая. Однако синоптическая обстановка в западной части нашего маршрута не предвещает ничего хорошего – сразу за линией фронта входим в облака, и им как будто конца и края нет. Учитывая погодные условия, да еще то, что полет производится на предельный радиус, все внимание сосредоточиваем на точном выдерживании курса и пилотировании самолета по приборам.

– А помнишь, Степа, как в прошлом году здесь попали в грозу? Едва тогда выбрались, – напоминаю командиру экипажа.

– Апрель не август, теперь совсем другое, – отвечает он.

А кругом темным-темно, только фосфорические стрелки приборов едва светятся в кабине.

– Уже час, как за линией фронта, а все еще не выберемся из этой хмары, – слышу по переговорному устройству голос Харченко.

– Потерпи немного, как будто вверху стали проглядывать звезды.

Действительно, чем ближе к побережью Балтийского моря, тем все чаще просветы между облаками, и сквозь них видно не только звезды, но и землю. По береговой черте Балтийского моря уже можно определить наше местонахождение.

Пристально смотрим вниз. На земле – сплошная темнота: ни огня, ни ориентира. Глаза напряжены до предела. Но во что бы то ни стало именно сейчас надо определить, где мы, находимся: через минуту-другую будет уже поздно – начнется море. Вижу прямо под самолетом едва заметный во тьме характерный мыс Куршской косы – длинного полуострова, который тянется вдоль юго-восточного берега Балтики. Отклонились километров на двадцать к северу. Даю поправку.

Мы над морем. Только звезды видны, но вскоре и они исчезают. Попадаем в густую дымку. Теперь вся надежда на наш компас. Хотя и простой прибор, а направление [136] по нему можно выдержать с большой точностью. Здесь многое зависит от летчика, я Степан старается держать курс градус в градус. Выдерживать направление ночью, без звезд, летчику помогает гироскопический прибор ГП-2 – гирополукомпас. На его показания не влияют ускорения самолета, возникающие в полете.

Но вот снова земля – южный берег Балтийского моря. Вдали засверкали вспышки красных огней. Это знакомые нам разрывы зенитных снарядов крупного калибра. По всем данным, цель совсем рядом. Всматриваемся в очертания еле различимого берега.

– Подходим к цели, – извещаю экипаж и даю команду на доворот самолета влево.

– Внимательно смотреть за воздухом, здесь могут быть морские перехватчики, – предупреждает командир.

Над целью повисли осветительные бомбы. Их сбросили наши экипажи-осветители. Это по ним так сильно били зенитки. Теперь, при освещении, уже стали видны корабли на рейде и пирсы, где тоже стоят суда. Наши бомбы летят туда, на вражеские боевые корабли. Разворачиваясь, в разрывах зенитных снарядов, ложимся на обратный курс.

Теперь весь наш маршрут будет проходить над сушей. Это во многих отношениях лучше, чем над водной поверхностью. Мы, сухопутные летчики, не любим летать над морем. Если что случится с самолетом, – окажешься в холодной воде, где слопают за милую душу акулы. Но при полете над сушей надо быть очень внимательным, иначе незаметно окажешься над бдительно охраняемыми объектами противника. Их обходим стороной. Вот и важный рубеж – линия фронта. На душе становится намного легче: теперь внизу свои, враг остался позади.

Приводная радиостанция на поворотном пункте маршрута помогает выйти на свой аэродром. Садимся тоже в темноте. Позади – семь часов полета над вражеской территорией. Несмотря на то, что на аэродроме темно, техник [137] Шубенко каким-то образом узнает, что сел именно его самолет, и бежит с фонариком, освещая нам путь на знакомую стоянку.

В землянке, которая служит командным пунктом, докладываем начальнику штаба полка о результатах полета, заполняем карточку боевого донесения. Уже на рассвете идем в летную столовую и, конечно, «реализуем» свои сто граммов. Еще одна ночь без сна осталась позади.

Следующие цели – Кенигсберг, снова Данцинг, Тильзит, Инстербург. До конца апреля полк сделал сотни боевых вылетов на важные военные объекты Восточной Пруссии и немецкие порты Балтийского моря. Сброшены тысячи фугасных и зажигательных бомб, сотни пачек листовок.

Войну теперь враг чувствует не только на фронте, но и в своем глубоком тылу. Это ответ на все его злодеяния, заслуженное возмездие. И оно продолжается. Неприятель чувствует это по апрельским ударам наших дальних бомбардировщиков.

Курская дуга

Зима 1943 года, как и предыдущая, для Красной Армии была наступательной. После Сталинградской битвы армия фашистской Германии терпела поражение за поражением. Этот наступательный порыв сказывался, конечно, и на наших боевых действиях, на нашем настроении.

В начале мая мы снова возвращаемся в район основной базы. Теперь наша задача – производить вылеты на коммуникаций противника на Западном и Юго-Западном направлениях. Как позже выяснилось, после крупного, по существу, для них непоправимого, поражения под Сталинградом фашисты готовили наступление на наши войска под Курском, чтобы взять реванш за Сталинград. Наш аэродром расположен как раз на Курском направлении, и полку предстоит участвовать в очень крупной операции – Курской битве.

На картах линия фронта в районе Курска вырисовывалась в виде дуги, вытянутой на запад, в середине хорды которой находился Курск; на концах ее – Белгород и Орел. Сама Курская дуга образовалась в результате стремительного наступления войск Воронежского фронта, освободивших от врага Курск, и линия фронта продвинулась далеко на запад. Однако Орел и Белгород все еще оставались у фашистов, и отсюда они готовились начать окружение наших войск, то есть замкнуть Курскую дугу. Готовя эту операцию, основную, ставку в ней Гитлер делал на свои [138] новые бронированные машины – «тигры» и «пантеры».

Командование Советской Армии своевременно разгадало маневр врага и еще до начала его наступления сделало все, чтобы помешать сосредоточению немецких войск южнее и севернее Курска. Немалую роль здесь сыграла авиация дальнего действия. Наши дальние бомбардировщики, особенно с началом вражеского наступления, с 5 июля 1943 года, непрерывно привлекаются для боевых действий на этом направлении. Объекты наших полетов – железнодорожные узлы, войска противника на поле боя или вблизи его. Главными целями здесь, непосредственно на Курской дуге, стали для нас оперативные резервы противника. На них полк сделал в это время несколько сот боевых вылетов, сбросил на головы гитлеровцев тысячи бомб среднего и крупного калибра.

Места сосредоточения резервов фашистской армии и опорные пункты ее обороны были тщательно прикрыты зенитными средствами, чаще всего – пушками «эрликон». Однако штаб дивизии, ставивший полку боевую задачу, высоту бомбометания дает нам зачастую без учета высоты, на которой стреляют зенитки. Так было и в этом боевом вылете на танковые и мотомеханизированные резервы противника в населенном пункте Томаровка, что севернее Белгорода. Как и в предыдущих вылетах по аналогичным целям, высота полета предписывалась нам в пределах 2800 – 3000 метров.

С нами в полете начальник штаба дивизии полковник Дьяченко. Он рядом со мной, в носу штурманской кабины. К самолетному переговорному устройству он не подсоединен и, поскольку задание выполняется темной ночью, всю информацию о полете получает через меня.

Подходя к линии фронта, где днем и ночью идут ожесточенные бои, набираем высоту 3000 метров и берем боевой курс. Наша цель находится километрах в тридцати от передовой. Она заметна издалека – по интенсивному огню малокалиберной зенитной артиллерии, снопу трассирующих снарядов. Высота, на которой они разрываются, доходит до четырех с лишним тысяч метров. Мы же летим на трехтысячной высоте. Но приказ есть приказ, тем более, что в самолете сидит начальник, издавший его. Летим прямо в сноп разрывов. Вдруг контролирующий оборачивается ко мне и на ухо кричит:

– Для нас высота не обязательна! Можно набрать побольше.

«То– то! -думаю я, передавая приказание старшего командиру [139] корабля. – В следующий раз будут знать, какую высоту назначать…»

Пришлось сделать небольшой маневр, чтобы несколько удлинить боевой путь и набрать недостающие полторы тысячи метров. Эти лишние несколько минут пригодились и нашему проверяющему – он смог подольше понаблюдать за бомбометание экипажей нашего полка по укрепленному району и резервам противника.

Несмотря на то, что многие самолеты летели на меньшей высоте, боевая задача была успешно выполнена, и все экипажи, кроме одного, приземлились на своем аэродроме. Не обошлось и без пробоин.

Не вернулся с боевого задания экипаж Дмитрия Барашева из второй эскадрильи. Его самолет столкнулся в воздухе с Ли-2, летевшим на цель с соседнего аэродрома. Оба самолета вместе с экипажами, упали на землю и сгорели. Погиб любимец полка Герой Советского Союза Дмитрий Иванович Барашев, смелый пилот, командир, умело водивший экипаж на задания в любую погоду, в любое время суток. Вместе с ним погибли и члены его экипажа – штурман самолета, ст. лейтенант Василий Травин, сотни раз глядевший в глаза смерти, стрелок-радист, старшина Подчуфаров, смело защищавший экипаж в воздушных боях с вражескими истребителями. Придя к нам в полк в начале 1942-го, Дмитрий Барашев за полтора года успел сделать около двухсот боевых вылетов. Звания Героя Советского Союза он был удостоен 25 марта 1943 года.

Барашев уже видел ночной старт на аэродроме посадки и через своего радиста докладывал командованию о выполнении боевой задачи и готовности экипажа выполнить повторный вылет. Его жизнь оборвалась внезапно. Уже без Барашева полку предстояло совершить на огненной дуге сотни боевых вылетов, действуя по наступающим и отступающим вражеским наземным войскам, штабам и коммуникациям.

Советские войска вели оборонительные бои на Курской дуге с 5 по 12 июля. За это время враг был измотан и обескровлен. Не помогли ему ни «тигры», ни «пантеры». 12 июля Красная Армия перешла в контрнаступление, которое длилось до 23 августа. На помощь наземным войскам в самые опасные моменты боя вместе с другими родами авиации привлекались полки дальних бомбардировщиков. Они наносили сокрушительные удары по боевым порядкам и резервам противника, пытавшегося сомкнуть кольцо Курской дуги. 5 августа были освобождены Орел и Белгород, [140] 23 августа после упорных боев полностью очищен от врага Харьков.

Победа советских войск на Курской дуге имела огромное военно-политическое значение. Последнее крупное наступление противника на Восточном фронте было окончательно пресечено. За это время наши войска продвинулись на Юго-Западном направлений на 140 километров. Создались благоприятные условия для освобождения левобережной Украины и выхода на Днепр. Но в это время нас перебрасывают на север, для помощи осажденному Ленинграду.

Оборона Ленинграда

Героическая оборона Ленинграда навсегда войдет в славную летопись Великой Отечественной войны.

Захвату Ленинграда – колыбели Великого Октября – гитлеровское командование придавало огромное значение. Оно бросило на Ленинградское направление группу армий «Север» и взаимодействующие с ними соединения группы армий «Центр». В общей сложности здесь было, не считая финских войск, около миллиона солдат и офицеров, более 13 тысяч орудий и минометов, около полутора тысяч танков, более тысячи самолетов.

Ценою огромных потерь врагу удалось подойти к стенам города на Неве и блокировать его. Но благодаря героическим усилиям воинов и горожан ни одному гитлеровскому подразделению, ни одному танку не удалось ворваться в город Ленина.

Тогда Гитлер решает стереть город с лица земли. Начался варварский артиллерийский обстрел Ленинграда. Но ленинградцы не сдались. В январе 1943 года войска Ленинградского и Волховского фронтов прорвали кольцо блокады города. И хотя коридор, пробитый советскими войсками, был неширок – всего 8-11 километров, сухопутная связь Ленинграда со страной была восстановлена. По железнодорожному пути, проложенному в этом узком коридоре, хотя и насквозь простреливаемому гитлеровцами, пошли поезда с продовольствием, топливом, людскими резервами, боевой техникой и боеприпасами. Но враг все еще оставался у стен Ленинграда.

Для помощи наземным войскам, обороняющим Ленинград, Ставка Верховного Главнокомандующего в августе 1943 года привлекает часть сил авиации дальнего действия. [141] В отличие от фронтовых бомбардировщиков, действующих, как правило, на одном фронте, дальние бомбардировщики для решения своих задач по заданию Ставки часто перебрасывались с одного фронта на другой.

Так произошло и летом 1943 года. С Курского направления нас перебазируют на север, на один из аэродромов в районе Калинина. Отсюда мы ведем боевые действия против войск противника и, таким образом, становимся непосредственными участниками обороны Ленинграда.

К этому времени враг вновь, после некоторого перерыва, возобновляет беспощадный артиллерийский обстрел города. Вполне понятно поэтому наше горячее желание как можно скорее помочь населению Ленинграда и войскам, обороняющим его. К общему чувству патриотизма у меня добавляются еще и личные мотивы. Ленинград и Сестрорецк – вторая моя родина. Здесь я вырос и был призван в Красную Армию, в авиацию. В Ленинграде жили мой многочисленные родственники, в том числе мой старший брат Дмитрий, который лежал в то время после ранения в одном из ленинградских госпиталей.

Нам теперь предстоит с воздуха помочь блокированному, находящемуся в тисках гитлеровских войск городу. От этого еще больше увеличивается чувство ответственности за выполнение предстоящих боевых заданий, за весь боевой груз, предназначенный для уничтожения врага, варварски обстреливавшего этот исторический город на Неве.

Аэродром, на котором мы сидим, уже знаком нашему экипажу по вынужденной посадке на него летом 1942 года. Аэродром примыкает непосредственно к Волге, на нем бетонированная взлетно-посадочная полоса, правда, очень поврежденная. Аэродромный городок разрушен фашистами при отступлении в декабре 1941 года, и нас размещают на квартирах в рабочем поселке.

Первая на новом месте боевая задача – разрушить укрепленные вражеские позиции в районе станции Мга. Для детальной ориентировки в районе цели у нас есть карты крупного масштаба. На них мы наносим расположение оборонительных полос и позиций неприятеля на этом участке. Тщательно изучаем обстановку, в которой вот-вот окажемся.

Полку приказано произвести бомбовый удар по второй и третьей вражеским траншеям, где расположены резервы рот и батальонов. Удар предполагается осуществить таким образом: за 3-5 минут до бомбометания цель будет освещена специально выделенными для этого самолетами. Точный [142] выход на нее произведем с помощью приводной радиостанции и светомаяков, которые будут размещены на нашем маршруте До цели.

Исходя из расположения немецких войск, блокировавших Ленинград, заход на цель предполагается сделать со стороны Ладожского озера. Это удобно тем, что для выхода на цель кроме средств земного обеспечения самолетовождения можно применить детальную ориентировку, использовав для этого береговую черту самого большого в Европе озера.