Текст книги "В грозовом небе"

Автор книги: Николай Гунбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

Наш аэродром в то время был весьма удобным местом, откуда можно было наносить фланговые бомбовые удары и осуществлять штурмовые действия по наступающим войскам врага, продвигающимся к Туле по этой важной магистрали страны. Такое расположение аэродрома давало возможность даже за короткий осенний день совершить не менее двух боевых вылетов.

В этом полете у экипажа задание: бомбовый удар и штурмовой налет на колонны неприятеля на участка Чернь – ст. Горбачево. Протяженность участка – 25 километров. [52] По картам крупного масштаба уточняем характер местности в районе цели. Местность, по существу, ровная, с небольшими подъемами и спусками; дорога обсажена деревьями, что способствует скрытому подходу к ней на малой высоте.

В полет кроме нас идут уже обстрелянные в предыдущих боевых вылетах в этом районе экипажи И. Гросула, Ф. Паращенко, Ю. Петелина, Н. Краснова, А. Никифорова, Н. Жугана и другие. Всего восемь экипажей. Не так уж много, но и они могут немало сделать, чтобы задержать на этом участке шоссе наступающих фашистов. Их замысел понятен: хотят взять Тулу или обойти ее стороной. Для этого подтягивают к ней все имеющиеся там войска. Им уже мерещится Москва. Взять ее приказывает фюрер.

А у нас задача одна – не допустить к Туле движущиеся моторизованные войска, изрядно потрепать их, сделать небоеспособными.

На каждом из наших самолетов подвешено по десять осколочно-фугасных стокилограммовых бомб (ОФАБ-100), в пулеметах – две тысячи патронов. Эти «гостинцы» предназначены для вражеских солдат, пришедших на нашу землю. Все советские люди своим неустанным трудом на заводах, на полях помогают фронту, приближают победу. Готовясь в полет, мы не забываем, что должны бить врага днем и ночью. И мы бьем его.

– Бомбы подвешены, пулеметы заряжены, – докладывает техник по вооружению. – Замедление на взрывателях – три секунды.

Это значит, что с момента падения бомбы на землю до ее взрыва пройдет три секунды, а мы за это короткое время уйдем от того места на триста-четыреста метров вперед, и осколки самолет не заденут. Но вражеским солдатам уйти от взрыва не удастся: не такие они прыткие. Их настигнет заслуженная кара. [53]

Впереди нас идет на взлет самолет Ивана Гросула. Иван без труда отрывает его от уже замерзшего грунта. Теперь стало взлетать значительно легче, чем раньше, по раскисшему от осенних дождей летному полю. Сейчас в воздухе мелькают уже снежинки. По приметам, зима ожидается ранняя и снежная. Посмотрим, как будут чувствовать себя в этих условиях гитлеровские молодчики. Невольно вспоминается история – зима 1812 года и участь наполеоновской армии.

Набирая высоту, подходим к облакам. Они низкие – нижняя кромка на высоте сто пятьдесят – двести метров.

Не входя в облачность, идем на высоте сто пятьдесят – двести метров. Когда до цели остается пятьдесят-шестьдесят километров, снижаемся до предела. Линия фронта в этом районе – сама дорога с прилегающей к ней местностью, то есть, по существу, наша цель. И вот уже идем на бреющем, чуть ниже деревьев, обозначающих шоссе.

Населенный пункт Чернь слева. С боевым разворотом, набирая высоту, выскакиваем на магистраль, запруженную тяжелыми машинами, затянутыми брезентом. Разглядывать их некогда. Нажимаю боевую кнопку. Осколочно-фугасные бомбы, кувыркаясь, сыплются на землю. Воздушные стрелки помогают пулеметной стрельбой.

Это только начало. Не теряя времени, перемещаюсь в нос кабины, к своему пулемету. Стрелок-радист Владимир Черноок, не переставая стрелять, докладывает, что все бомбы взорвались. Мы это слышим, но не отвечаем ему: некогда – идет стрельба из всех самолетных огневых точек. Под нами – враг, и патронов жалеть не надо.

Заходим с юго-запада – в хвост наступающему неприятелю. Наши пули – наполовину трассирующие, и под низкой сплошной облачностью хорошо видно, как их огненные пунктиры впиваются в брезентовые крыши семи– и десятитонных машин. Фашисты шарахаются к обочинам дороги. Все кругом горит.

Перед станцией Горбачево шоссе круто поворачивает вправо. Это наш последний этап. Пока нет гитлеровцев, делаем доворот и мы. Над врагом разворачиваться опасно – подставляем ему в таком случае большую площадь самолета.

На последнем этапе видим лишь отдельные автомашины вперемежку с мотоциклами. Стрельбу продолжаем в стремительном полете. Несемся, едва не зацепляя врага винтами моторов. Под треск наших пулеметов командиру веселее вести самолет. [54]

– Патронов не жалеть, – еще раз повторяет он. – Сейчас уйдем в облака.

– У меня патроны кончились, – докладываю экипажу.

– Черноок, бей с левого борта, доворачиваю специально для тебя, – слышен голос командира.

Жаль, что патроны кончились. С моего носового стрелять было куда удобнее. Теперь хвостовой воздушный стрелок Савенко бьет из своего ШКАСа прямо по капотам моторов и водительским кабинам врагов. Чернооку же с турельного удобнее стрелять по обочинам.

Тут на обочине появились вражеские танки. Пулеметами их не возьмешь. Отворачиваем вправо. Из фашистских танков стреляют по нам, но пули проскакивают мимо. Едва успевая снизиться, скрываемся за деревьями. Трассы фашистских пулеметов остаются выше нас.

– Кажется, слишком мы увлеклись – могли и сбить, – говорю я, когда уже взяли обратный курс.

– В следующий раз надо брать бомбы и против танков, тогда и они не будут страшны, – отвечают мне.

На аэродром возвращаемся с черными от пороховой копоти, как у трубочистов, лицами. Встречающий нас техник самолета иронизирует:

– Товарищ штурман, вы что, за гитлеровцами по дымоходным трубам гонялись?

– Если залезут, выгоним и оттуда, – парирую я. – А умыться успеем? Давай готовь скорее самолет. Там, на дороге, дел предстоит еще много.

И самолет немедленно готовится к повторному вылету. Через час-полтора снова старт. И так каждый день. Мы защищаем Москву.

Удар по ставке Гитлера

В середине ноября, когда фашистские войска прилагали все силы для захвата Москвы, наш полк должен был бомбить ставку Гитлера, которая находилась в то время в районе Варшавы в специальном железнодорожном составе. Как потом выяснилось, к выполнению этого боевого задания кроме нас были привлечены силы и других полков дальнебомбардировочной авиации. Гитлеру и его приспешникам надо было дать понять, что Москва не только не сдается, но и наступает. Так мы тогда думали, так оно, наверно, и было.

По инженерным и нашим, штурманским, расчетам, горючего хотя и было достаточно, чтобы долететь до цели и [55] обратно, но, что называется, в обрез, а масла для моторов, судя по его расходу в предыдущих полетах, не хватало. И мы заранее предполагали, что садиться, по всей вероятности, придется не долетев до своего аэродрома. Не зря поэтому единственный раз за время всей войны фронтовые сто граммов выдали экипажам в запечатанной бутылке прямо на борт самолета.

В ответственном полете участвовали и экипажи Юрия Петелина, Ивана Гросула, Феодосия Паращенко, командира эскадрильи Трофима Тихого.

* * *

Для нашего экипажа этот полет был неудачным – после взлета отказал один из моторов, и мы сели вынужденно. Остальные экипажи долетели до цели и вместе с экипажами других полков наделали в ставке бесноватого фюрера большой переполох. Враг, в то время, когда его армия находилась на подступах к Москве, такого смелого налета не ожидал и поэтому в панике большого противодействия нашим самолетам оказать не смог.

Вот что рассказал об этом непростом боевом вылете штурман из нашего звена, старший лейтенант Василий Сенатор.

После взлета для экономии горючего и масла решаем с Паращенко производить весь полет на большой высоте – около шести-семи тысяч метров. Но к линии фронта, которая проходила тогда несколько восточнее Орла, едва успеваем набрать пять тысяч. Еще светло, но темнота уже приближается. Внизу, судя по извилистым конденсационным. следам, барражируют вражеские истребители. Но мы подходим к облачности, и она очень кстати. Вошли в облака, чувствуем себя в относительной безопасности. Однако облачность скоро кончилась, и это дало возможность по земным ориентирам сделать детальную ориентировку. Идем севернее Брянска, над центром партизанского края. Хорошо, что внизу свои. Ориентируемся в основном по рекам; они здесь еще не успели замерзнуть. Особенно хорошо виден Днепр. За ним – Пинские болота, тоже партизанский край. Туда неприятель даже носа не кажет.

Через четыре часа мы у границы Польши. До цели – около двадцати минут полета. К Варшаве подходим на высоте семь тысяч метров. Ночь безоблачная, но и безлунная. На земле просматриваются лишь реки, и то только прямо под нами. Разворачиваясь, выходим на Вислу. В стороне видна Варшава. Она довольно ярко, не по военному времени, [56] освещена. Фашистские главари уверены, конечно, в своей недосягаемости и живут там, как в мирное время. Освещенность польской столицы помогает нам ориентироваться. По конфигурации реки находим железнодорожную станцию, где в тупике стоит состав фюрера, и серия бомб накрывает цель. Начала бить фашистская зенитная артиллерия, но поздно – задание мы выполнили. По всей станции рвутся бомбы – это «работают» другие наши экипажи. А главарь успел, наверное, скрыться. Но пусть знает, что возмездие его рано или поздно настигнет.

Берем обратный курс. Теперь одна забота – дотянуть до своей территории. Но не зря Федю Паращенко считают лучшим летчиком в полку. Он умело пилотирует бомбардировщик, строго следит за режимом полета и работой моторов. Вот и линия фронта, а бензина у нас остается только на полчаса. Но все же есть надежда добраться до своего аэродрома. Запрашиваем пеленг, уточняем курс. Чуть-чуть уклонились на юг – снесло северным ветром. Сколько осталось масла, не знаем – масломера на самолете нет. О количестве масла судим по его температуре: чем меньше масла, тем выше температура. А она начинает расти. Но до аэродрома еще десять минут. Снижаемся. Через восемь часов общего полета Паращенко просто чудом приводит самолет на аэродром и с ходу сажает. Уже полночь.

Наутро весь полк радостно приветствует экипаж. Спрашивают Феодосия, как удалось ему выполнить такое ответственное задание и вернуться домой.

– На самолюбии долетел, – как всегда, с улыбкой отвечает Федя.

– Уметь надо, – добавляет стрелок-радист. – Пусть знают враги, на что способен экипаж Паращенко.

– А бутылка, которую дали вам в полет, видать, не пригодилась?

– Бутылка пошла вместе с бомбами – лишний синяк фюреру, – весело отвечает за всех командир.

Уже десять утра, а о Гросуле и Петелине нет никаких вестей. Только к вечеру узнали, что Иван Гросул посадил свой самолет в поле, западнее Воронежа, – не хватило масла. Пришлось сажать его на «живот»; хорошо, что на своей территории.

Юры все еще нет. Переживаем. Экипаж вернулся в полк только через несколько дней. Рассказал, что на обратном пути, когда до линии фронта оставался только час пути, стали сильно нагреваться и давать перебои моторы. Тянули [57] до последнего километра. Вот высота уже двести метров. Принимают решение садиться на территории, вероятно, занятой врагом.

Когда сели на «живот», самолет от перегрева моторов и от резкого удара о землю загорелся. Экипаж успел выскочить. Невдалеке оказался лес. Едва успели добежать до него, как увидели на фоне пылающего самолета силуэты гитлеровцев. Нужно было срочно уходить на восток, к своим.

Шли, не отдыхая, всю ночь и утром встретились со своими. В тот же день Юрий и его экипаж – Чичерин, Дмитриенко и Хицко – дошли до ближайшей железнодорожной станции, сели на первый попутный поезд, стараясь побыстрее добраться до своей части.

Экипажам полка предстояли тяжелые бои. Враг был силен и отчаянно рвался на восток, где ему все еще мерещилась Москва.

Вскоре самолет Гросула поставили на шасси, установили на нем новые винты взамен погнутых. Словом, был готов к полету. Фашисты наступали как раз на этом направлении, и, чтобы самолет не захватили, нужно было срочно перегнать его в другой район, куда перед этим должен перебазироваться и весь полк. Перегонку самолета поручили нашему экипажу.

Самолет Гросула стоял на запорошенном снегом поле. Старший техник доложил, что самолет в полной исправности, заправлен маслом, но… без единой капли горючего. Мы знали, где его достать. Доставку бензина поручили мне. Для этого, по специальному документу, оформленному в полку, надо было получить бензин в Воронеже и доставить его на автомашине к самолету. Приехав в Воронеж и получив разрешение командира авиационной бригады на отпуск бензина, спешим на склад ГСМ. Но спешили, оказывается, зря. Кладовщик в отъезде и будет только часа через три, то есть после обеда. Чтобы скоротать время, решили с шофером пройтись по городу. Здесь начинался мой фронтовой путь. Но Воронеж выглядел совсем не таким, каким я видел его пять месяцев назад. Теперь это фронтовой город, и, естественно, его жителям не до того, чтобы со всей строгостью следить за чистотой и порядком на улицах, как это было раньше. К тому же зима наступила рано и неубранный снег лежал сугробами.

К назначенному времени приходим на склад. Старшина-кладовщик отпустил нам четыре бочки горючего и, помедлив, спросил: [58]

– А больше вам ничего не нужно?

Переминаясь с ноги на ногу, мы дали ему понять, что там, в поле, под самолетом, мерзнут люди.

– Несите посуду, – сказал понятливый старшина.

Через минуту алюминиевая фляжка была наполнена чем нужно.

Теперь надо скорее возвращаться к самолету: темнеет в эти ноябрьские дни рано, к тому же разыгралась метель.

От Воронежа до места стоянки самолета было километров тридцать, а добираться пришлось часа три. Дорогу во многих местах перемело, машина буксовала, и я должен был часто ее толкать. Уже в темноте прибыли на место, отведенное для ночлега. Нас давно ждали. Ждали с хорошим ужином. А узнав, что съездили мы не зря, обрадовались вдвойне.

Рано утром самолет заправили бензином. Нужно было срочно взлетать, так как обстановка на фронте довольно неясная. Несмотря на явно нелетную погоду, взлетаем и берем курс на новый аэродром, где теперь стоит наш полк. На этот аэродром нам садиться придется впервые.

Под низкими облаками выходим на город. Высота – метров двадцать, выше нельзя – облака и дымка. По-над крышами домов делаем круг, зорко всматриваясь в окраины. В одном месте на заснеженном поле замечаем черное посадочное «Т» и приземляемся.

С аэродрома едем в отведенное для нас общежитие и по пути осматриваем город. В центре его – высокая, метров под пятьдесят, колокольня. И сразу представилась опасность, которая была рядом с нами полчаса назад. Отклонись мы при плохой видимости чуть в сторону, и нам бы этой церковью теперь не любоваться. Это было для нас хорошим уроком. В дальнейшем, когда предстояло садиться на незнакомом аэродроме, прежде всего мы узнавали, какие препятствия есть в районе посадки.

И снова боевая работа. Завтра на этом же самолете мы должны в числе других экипажей оказать помощь наземным войскам, защищающим столицу.

Канал имени Москвы

Несмотря на ожесточенные бои, которые вели наши наземные войска и авиация, обстановка под Москвой оставалась сложной, а во второй половине ноября стала даже критической. С севера враг подошел к столице на визуальную [59] видимость. Цель его – окружить Москву. Однако войска, оборонявшие ее, намертво встали на подступах к городу, и все попытки фашистов прорваться туда были тщетными. Обороняющие Москву контрударами наносили врагу непоправимый ущерб.

Оборона наших войск к северу от столицы в это время проходила в ряде мест – это мы сами не раз наблюдали с воздуха – по замерзшему каналу имени Москвы. К югу от Москвы вражеские моторизованные войска, получив отпор в районе Тулы, заняли Елец, находящийся не так далеко от места нашего базирования. Поэтому полку и пришлось переместиться на восток. Обстановка к северу от столицы заставила нас, несмотря на очень сложные погодные условия, вести интенсивные боевые действия, чтобы остановить врага.

* * *

Непогода вынуждает нас выходить на цель только на предельно малой высоте. И если учесть, что в Подмосковье водоемы уже были скованы льдом, а земля покрыта снегом, то можно представить себе сложность пилотирования. При полетах на больших и средних высотах в этих условиях летчик переходит на пилотирование самолета по приборам, а на бреющем полете – у нас же преобладал именно он – сделать этого нельзя, так как малейшая неточность при выдерживании высоты в этом случае приведет к столкновению самолета с землей.

В один из дней конца ноября нас посылают бомбить скопление мотопехоты и танков противника на юго-западной окраине населенного пункта Ново-Завидовское. Заход на цель – со стороны Волжского водохранилища. Выполняют это задание пять одиночных экипажей – больше самолетов в полку нет.

Как и в другие дни, весь полет проходит под низкими облаками; временами вынуждены идти над самыми кронами хвойных деревьев, «сдувая» с них снег и иней.

На бреющем полете пересекаем линию фронта – канал имени Москвы. Хорошо видим стоящих насмерть наших мужественных солдат – они на льду канала и в окопах перед ним. Видим, как подбадривает их наш стремительный полет, как они обрадованно машут шапками, высоко подбрасывают их. Невольно хотелось крикнуть им:

– Вперед, братцы! Отстоим Москву!

А за каналом только что закончился бой. На свежем снегу видны его трагические следы: тела убитых, черные воронки, пятна крови, подбитая техника. На такой скорости нам трудно понять, где лежат наши, где – неприятель. [60]

Но по тому, что враг остался на западном берегу канала, понимаем, что наши выстояли.

Заданная цель впереди. Там вражеские танки и мотопехота. Скоро они могут прийти сюда. Спешим. Однако в районе западнее Конакова внезапно оказываемся над замерзшим и запорошенным снегом огромным водоемом и сразу попадаем будто в молоко. В подобных бы случаях срочно набирать высоту и уходить в облака. Но нам надо искать цель. Выход один: не теряя ни метра высоты, доворачивать к берегу – там есть хотя бы небольшие темные пятна, за которые можно зацепиться взглядом и таким образом выйти из этого пагубного молочного царства. Ситуация сложилась критическая, но опять же спасло высокое летное мастерство командира.

– Степан, берег слева, – помогаю я ему.

– Вижу, вижу, – отвечает он, доворачивая самолет к берегу.

С малым креном, «блинчиком», как у нас говорили, он сумел развернуть самолет на сушу, где снежные белые тона перемежались с темными пятнами.

И когда зрительно зацепились за землю, на сердце сразу отлегло. Стараемся уже не выпускать ее из виду, так как предстоит выполнить самое главное – найти цель. С помощью визуальной ориентировки выходим прямо на [61] поселок Ново-Завидовское. Проносимся над главной улицей, чуть не по крышам домов. Все мелькает перед глазами, но это не мешает нам видеть, как в страхе шарахаются в сторону фашисты. Но сейчас не до них, надо найти танки. И вскоре я их увидел – стоят замаскированные навесом для сельскохозяйственной техники, стоят и около него. Их можно отличить от тракторов только с малой высоты. На этой высоте мы как раз и выполняем полет. Нажатие боевой кнопки – и бомбы сыплются вниз. Наши фугасные и бронебойные «гостинцы» накрывают вражеские танки и автомашины.

Срочно взмываем вверх и входим в облака. Медлить с этим нельзя, так как если на прежней высоте, да еще при плохой видимости, встретится вдруг какая-нибудь вышка, антенна или иное высотное сооружение, то не успеть от него отвернуть. И будут все вытекающие отсюда печальные последствия. Ну, а облака – это наша стихия; в трудные минуты они не раз спасали нас от многих неприятностей. Харченко отлично водит самолет по приборам; набрав приличную высоту – метров триста, берем курс на свой аэродром. Там нас ждет встреча с боевыми товарищами, выполнявшими то же задание. Хочется поскорей увидеться со всеми, поделиться свежими впечатлениями об этом трудном боевом вылете. Мы свое задание выполнили успешно: вражеская танковая рота к каналу не пройдет. [62]

Глава IV. Мы наступаем

На митинге

В начале декабря 1941 года на фронте под Москвой произошел коренной перелом. В результате героического сопротивления советских войск враг здесь был остановлен и обескровлен. Согласно сводке Совинформбюро, только за двадцать дней боев – с 16 ноября по 5 декабря – немецко-фашистские захватчики потеряли на этом направлении до 155 тысяч человек убитыми и ранеными, около 800 танков, до 300 орудий и до 1500 самолетов. Стало ясно, что наступательные возможности неприятеля исчерпаны. Советские войска, не дав гитлеровцам закрепиться, 5-6 декабря перешли в решительное наступление и в течение месяца отбросили противника на 100-200 километров от занимаемых им рубежей. Днем и ночью мы вылетаем туда, где на земле идет ожесточенная битва.

Ранним утром 7 декабря, перед очередной постановкой боевой задачи, командир полка И. К. Бровко вышел к нашему строю особенно радостным и сообщил о том, что за истекшие двое суток наши войска после тяжелых оборонительных боев перешли в решительное наступление, в результате которого многие вражеские дивизии разгромлены и отброшены от Москвы. Это была наша первая большая победа в этой трудной войне. Радостно было и оттого, что в этой битве посильную помощь наземным войскам оказывали мы, экипажи 98-го дальнебомбардировочного авиационного полка.

Тут же, перед строем, выступили комиссар полка Н. Г. Тарасенко, летчики, штурманы, радисты боевых экипажей. Командир звена 3-й эскадрильи Николай Жуган призвал экипажи умело выполнять боевые задания, полнее использовать возможности самолета и его вооружения в борьбе с коварным и пока еще сильным врагом.

– Каждую бомбу – на врага, – так закончил свою короткую речь штурман звена нашей эскадрильи Леонтий Глущенко. [63]

От имени технического состава говорил техник 1-й эскадрильи Смирнов, заверивший командование, что технический состав использует все свои знания, энергию для оперативной подготовки самолетов к боевым вылетам. Он призвал техников самолетов, оружейников, прибористов не жалеть времени для подготовки материальной части, в любое время дня и ночи быть готовыми к выпуску самолетов на боевые задания.

Митинг завершился выступлением батальонного комиссара Н. Г. Тарасенко; он убедительно доказал авантюрность политики Гитлера, предсказал неминуемую гибель фашизма.

Спустя несколько часов мы уже северо-западнее нашей столицы и через минуту-другую сбросим бомбы на отступающего, но все еще отчаянно сопротивляющего врага.

Разгром неприятеля под Москвой

В отличие от прежних, летних и осенних, зимние фашистские войска выглядят уже по-иному: нет больше тех стройных длинных колонн, которые прошедшим летом и осенью двигались на восток и северо-восток по магистральным дорогам в районах Житомира и Орла, Тулы и Гжатска. И двигались, как правило, открыто, нагло. Теперь иное дело. И пусть геббельсовская пропаганда крикливо утверждает, что немецкая армия не отступает, а организованно отводит свои войска на зимние квартиры, нам с воздуха воочию виден этот «организованный» бег. По нашим наблюдениям, отступление фашистов на запад было довольно хаотичным. Теперь они двигались по извилистым проселочным дорогам разрозненными, потрепанными колоннами.

Несмотря на в общем-то нелетную погоду в первой половине декабря 1941 года, наш 98-й полк все это время при малейшем улучшении погоды наносил бомбардировочно-штурмовые удары по отступающим войскам противника и его технике в районах Рузы, Наро-Фоминска, Малоярославца. В этих вылетах каждому экипажу, как правило, указывался лишь район действия – участок в радиусе пятьдесят – шестьдесят километров, где необходимо было искать отступающие фашистские войска и бомбить их.

Теперь делать это нам стало сподручнее: удар производим, заходя с хвоста колонны, и тем самым снижаем возможности противника к противодействию. К тому же на [64] фоне заснеженных проселочных дорог неприятель стал просматриваться значительно лучше, чем в летние или осенние дни.

Приказ на вылет нередко ждем непосредственно в кабинах или под плоскостями самолета. Тут же, на стоянке, и технический состав, готовый немедленно запустить моторы и помочь экипажу при выруливании.

Телефонной, а тем более радиосвязи со стоянками самолетов тогда еще не было. Уточняли боевую задачу командир или офицеры штаба полка непосредственно у самолетов. Техник обычно первым замечал бегущего к самолету полкового начальника и сразу же докладывал нам:

– Товарищ командир, кажись, Перемот{3} с боевой задачей к нам бежит…

– Экипаж, приготовиться к вылету! – заметив это и сам, командовал Харченко.

Все, кроме штурмана, немедленно занимали места в самолете, надевали парашюты, летчик с техником готовили к запуску моторы. Штурман с картой ждал уточнения боевой задачи возле самолета. Перемот, отчертив на карте район расположения вражеской колонны, спешил уже к другому самолету.

Быстро забравшись по стремянке в кабину, по переговорному устройству объясняю командиру экипажа и воздушным стрелкам, что мы должны делать, где линия фронта (все это мне объяснил Перемот). К этому времени моторы уже прогреты, самолет и экипаж готовы к выруливанию и взлету. На прокладку маршрута нет времени – сделаем ее уже в полете. На все это уходит буквально две-три минуты, иначе нельзя – цель подвижная.

Взлетаем при низкой облачности. Такой же ожидается она и по всему маршруту. Линию фронта пересекаем на [65] малой, а точнее, на предельно малой высоте. Перед районом нашей цели, находящейся в пятидесяти, а иногда и более километрах от линии фронта, для лучшего обзора местности и прицеливания набираем 50-100-метровую высоту и начинаем искать вражескую колонну.

– Степан, доверни вправо. Впереди на дороге – колонна автомашин, – докладываю я.

– Вижу, доворачивзю и снижаюсь. Бери их в перекрестье по дальности, а по боковому справлюсь сам, – тут же отвечает он, направляя самолет вдоль колонны.

Цель в перекрестье. Нажимаю кнопку и быстро перемешаюсь к носовому пулемету. Одновременно командую стрелкам:

– Палить из всех точек!

После атаки этой колонны находим новую цель и атакуем ее оставшимися боеприпасами.

А вот еще на проселочной дороге замечена цель – смешанная колонна гитлеровцев.

– Приготовиться к атаке, – предупреждаю Черноока и Савенко и первым нажимаю на гашетку пулемета. Мы на бреющем, и гитлеровцы не успевают разбежаться в придорожные кусты и канавы. Получили то, что заслужили.

Обратный полет, как всегда, выполняется в облаках. Летим по приборам. Это труднее, но зато спокойнее. Здесь, в этом облачном царстве, можно, что называется, отдышаться и подвести некоторые итоги боя, учесть недостатки, чтобы не допустить их в других полетах. Но все равно каждый новый полет отличается от прежнего. И должен отличаться, так как шаблон на войне к хорошему не приводит. Но во всех вылетах помним одно: каждой бомбой, каждой пулеметной очередью причинить противнику как можно больше ущерба.

Однажды произошел случай, о котором до сих пор не могу спокойно вспоминать. Дело было так. После того, как были сброшены бомбы, мы стали искать новую цель, чтобы атаковать из стрелкового оружия. Летим на малой высоте. Смотрю по сторонам. Справа движется большая колонна: в пешем строю – люди, сзади – несколько повозок. По переговорному устройству даю экипажу команду:

– Вправо – сорок, приготовиться к стрельбе…

Сам уже сижу у пулемета… Но вдруг вижу то, от чего прошибает холодный пот: в колонне не вражеские солдаты с оружием, а женщины с лопатами. Дав команду летчику на разворот, кричу:

– Стрельбу не начинать! [66]

Попутно объясняю, в чем дело. Разворачиваемся прямо над колонной. Конвоиры ведут русских женщин, очевидно расчищать дороги. Один конвоир немного отстал.

– Черноок, справа – враг. Чесани-ка его, голубчика, – даю указание стрелку.

– Готов, товарищ штурман. Это ему не женщин охранять. Мой ШКАС бьет наверняка.

– Молодец, – говорю ему. – Но больше патронов не тратить, будем искать цель поважнее.

Вскоре на дороге показалась колонна из десятка длинных автомашин, а по бокам – две танкетки для охраны.

– Степан, пониже, а то они нас из танков могут снять…

Начинаю стрелять. Наш самолет дрожит – строчат все три пулемета. Трассирующие пули насквозь пронизывают тяжелые вражеские грузовики. Но боеприпасы кончаются. Чуть не касаясь винтами самолета автомашин противника, уходим за дорожные посадки. Это наше возмездие.

Дорогобужский мост

Поздней осенью и зимой 1941/42 г. основной железной дорогой, которую гитлеровцы использовали для обеспечения всем необходимым своих войск, находящихся в то время под Москвой, была двухколейная железная дорога Смоленск – Вязьма. Несколько севернее города Дорогобуж она пересекала Днепр. Из-за особо важного значения дороги мост через реку в этом районе всегда находился под воздействием ударов нашей авиации, в том числе и дальнебомбардировочной. Нашему полку не раз поручалась эта цель. Но сколько раз мы ее ни бомбили, – мост оставался целым. Стоял как заколдованный. К тому же он был основательно прикрыт зенитной артиллерией и зенитными пулеметами, а в условиях осенней непогоды бомбить его приходилось только с малой высоты.

Живучесть железнодорожных мостов вообще и дорогобужского в частности объяснялась прежде всего их большой прочностью, а также ферменной их конструкцией и малыми размерами. Даже когда бомбы попадали прямо в мост, они пролетали сквозь мостовые фермы и рвались только на дне реки. Мгновенного же взрыва бомб нельзя было производить по той причине, что наш полет проходил на малой высоте и взрыватели устанавливались на замедленное действие, так как в противном случае самолет мог быть поражен разрывами собственных бомб. К тому [67] же мост был двойным: состоял как бы из двух мостов, отстоящих друг от друга метров на двадцать – тридцать, и если выводился из строя один, то другой оставался невредим.

Основным же препятствием к успешному бомбометанию по мосту были многочисленные пулеметные огневые точки, расставленные неприятелем по обоим берегам реки. Поэтому при каждом вылете на эту цель экипажи всегда обстреливались, возвращались на аэродром с пробоинами. А мост все оставался целым. В течение недели два наших экипажа не вернулись с этой заколдованной цели.

Не вернулся и экипаж Николая Подлозного. В полку долго ждали его возвращения, но так и не дождались. В этом экипаже был наш общий друг, ленинградец, старший лейтенант Владислав Троянов, весельчак и душа всего полка. До сих пор вспоминается всегда жизнерадостное, с умной усмешкой лицо. Тонкий юмор Славы постоянно вызывал улыбки, смех товарищей. Настоящий Василий Теркин. С той разницей, что тот, в поэме, остался на фронте жив, а наш Владислав геройски погиб, защищая Москву.