Текст книги "Даниил Кайгородов"

Автор книги: Николай Глебов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

ГЛАВА 13

Года через два после смерти старшего Твердышева умер его брат Яков. Мясников оказался единственным хозяином восьми заводов, богатейших рудников и лесных угодий.

Соперничать с ним по выплавке чугуна и меди мог лишь Акинфий Демидов. Но тот обосновался на среднем Урале и попыток вытеснить Мясникова с южной гряды Каменного пояса не делал. Хозяин соседнего Саткинского и Златоустовского заводов Василий Мосолов не мог быть соперником, так как принадлежавшие ему рудники по сравнению с огромными залежами на Шуйде и Иркускане были невелики.

Мясников не мог выехать в Симбирск на похороны Якова. И он послал нарочного с наказом жене, чтоб после смерти шурина дом и амбары передала мужу дочери Аграфены – Петру Сергеевичу Дурасову. Сам Иван Семенович в Симбирск не торопился.

Как-то ранней весной в половодье головная барка, что шла с хозяйским железом в Нижний, наскочила на камень и утонула. Несколько человек погибло, в том числе и Афоня. Говорили, что дело тут темное. Будто бы в суматохе Афоню стукнул кистенем какой-то злодей и, бросившись с барки, поплыл к берегу. Болтали про Сеньку, которого видели накануне у причала. Пришлось отправить скитскому старцу Евлампию два воза муки и кое-что из живности на помин души раба божьего Афанасия.

Оставшись без мужа, Серафима решила окончательно прибрать к рукам стареющего Мясникова. Таиться от людей не стала.

– Хочу вольной птицей быть, – говорила она своей соседке, попадье, которая сидела у нее в гостях. Мать Феоктиста да и сама Серафима любили пображничать и разница в вере им не мешала.

– Пускай поп Василий машет кадилом в церкви, – говорила Феоктиста хозяйке, – а мы здесь платочками помашем, – и, опустив с круглых плеч кашемировую шаль, продолжала:

– Ты бы шепнула хозяину насчет моего попа, – гостья подвинулась ближе к Серафиме. – Церковь надо покрасить, а немец денег не дает, – пожаловалась она на Мейера.

– Не послушает Иван Семенович меня, – Серафима отвела лукавые глаза от раскрасневшейся Феоктисты.

– Ой, да не говори ты, – попадья игриво подтолкнула ее плечом, – захочешь, все будет по-твоему. Велишь, и немец полетит. И то прошлый раз отец Василий говорит мне: за нашу соседку я бы камилавку отдал да набедренник[3]3
  Набедренник – знак награды священнослужителю.


[Закрыть] в придачу. Скоро ли, говорит, ты мать Феоктиста умрешь? А я умирать не собираюсь и тебе попа Василия не отдам.

Феоктиста подвинула к себе стаканчик с брагой. Серафима улыбнулась задорно.

– На кой он мне ляд. Что я, моложе не найду, что ли?

– Даня, – крикнула она в соседнюю комнату, – принеси-ка нам соленой капусты.

Сидевший у окна Данилка взял со стола блюдо и вышел в сени.

– Послушный парнишка, – кивнула головой вслед Данилке Серафима, – что ни заставишь – все сделает, – продолжала она. – Управится со скотом – за книгу берется. Неофит его учит.

– А ты его к моему попу пошли. Поп-то у меня мирские книги читает, может, Данилка кое-чему у него поучится, – посоветовала Феоктиста.

– Пускай ходит – не жалко, – согласилась Серафима и, помедлив, добавила: – Платой не обижу.

Приятельницы перевели разговор на другие темы. К концу зимы Данилка уже бойко читал псалтырь и знал все четыре правила арифметики.

Знал Данилка и раскольничье письмо. Однажды Серафима подала ему толстую в кожаном переплете книгу и попросила почитать.

Данилка читал бойко.

Серафима просветленными глазами посмотрела на Юношу.

– Пока я жива, Даня, учись, может, в люди выйдешь, – сказала она проникновенно.

Как-то раз Мясников застал Данилку за чтением.

– Он что у тебя, грамотей? – кивнув головой на смутившегося Данилку, спросил Мясников Серафиму.

Та улыбнулась:

– Ученый.

– Ишь ты, ученый, – протянул удивленно гость. – Ты отдай-ка его лучше мне. Пошлю учиться. Сначала в Симбирск, потом отправлю за границу. Хватит нам на привозных-то выезжать. Надо своих людей учить для заводов и рудников.

– Нет, Иван Семенович, ты меня не уговаривай. Не отпущу парнишку, – решительно заявила Серафима. Ей не по себе стало от мысли, что Данилка уедет. Она и сама не заметила, как привязалась к нему, как он стал ей родным.

Мясников махнул рукой:

– Ладно, посмотрим, а пока пусть будет по-твоему. Собирай-ка на стол, умаялся за дорогу.

Однако судьба Данилки сложилась не так, как хотела Серафима. По дороге на завод лошадь Мясникова провалилась передней ногой в барсучью нору. От резкого толчка седок вылетел из седла и ударился о пенек.

В Юрюзань его привезли к Серафиме углежоги. Рука Мясникова распухла. Вызванный с завода лекарь обнаружил перелом, нужно было срочно отправить больного в город.

– Поеду до Уфы, а там, может, в Симбирск, – заявил Мясников Серафиме.

– Надолго? – спросила встревоженная женщина.

– Не знаю, – ответил тот, поморщившись от боли.

Чувство жалости охватило Серафиму.

– Я поеду с тобой, Иван Семенович. Незачем мне больше оставаться в Юрюзани.

– Об этом и я хотел тебе сказать, – помолчав, добавил: – Едва ли вернусь на заводы, – произнес он тихо. – Рука-то рукой, да вот сердце болеть стало. Боюсь только одного, как помру, налетят мои беспутные зятьки на заводы, порушат то, что сколачивал годами и тебя, как коршуны, заклюют.

Здоровой рукой Мясников привлек Серафиму к себе. Женщина медленно отвела его руку и прошлась по комнате. Она чувствовала двойственность своего положения в Юрюзани. Уедет Иван Семенович, каждый будет тыкать на нее пальцем – любовница Мясникова. Уйти разве в скиты? Нет, рано еще хоронить себя. Да и Данилку жалко. От Неофита помощи мало: сам подневольный. Серафима несколько раз прошлась по комнате.

Мясников, не спуская с нее глаз, ждал, что она скажет.

– Поеду, – Серафима подошла к кровати, где лежал больной Мясников. – Возьму с собой Данилку, пускай учится. Провались эта Юрюзань в тартарары, поеду с тобой хоть на край света, – произнесла она с чувством.

Сборы заняли у Серафимы два дня. Накануне отъезда она побывала в своей родной деревне, уговорила Никиту переехать с семейством в ее дом. Данилка простился с Неофитом и Марфой.

– Не забывай отца с матерью, да и нас хотя бы изредка вспоминай, – сказала ему на прощанье Марфа и, прослезившись, поцеловала племянника. Взволнован был и Неофит.

– Поезжай с богом, учись – человеком будешь.

На третий день Данилка вместе с Серафимой выехали из Юрюзани в Катав. Узнав, что сын уезжает в дальний Симбирск, мать поплакала и, благословив его, вместе с отцом поклонились Серафиме.

– Спасибо за твою заботу о Данилушке.

Наконец наши спутники прибыли в Уфу. Там их ждал уже Мясников. Закончив в уездном присутствии свои дела, он вместе с Серафимой и Данилкой через несколько дней утомительного пути оказался в Симбирске.

ГЛАВА 14

Серафима с Данилкой остановились на монастырском подворье. Мясников определил Данилку к отставному шахтмейстеру Шульцу, у которого учились дети крепостных, вывезенных Мясниковым с Южного Урала. Изучали латынь, горное дело и выплавку чугуна. Смышленый Данилка легко усваивал науку, и через год по совету Шульца Иван Семенович направил за границу наиболее способных учеников, в том числе и Данилку.

В жизни Серафимы произошло важное событие. Умер Мясников. Перед смертью он оставил духовное завещание, по которому все заводы, рудники и леса перешли в собственность его четырех замужних дочерей.

Не забыта была и Серафима.

На имя своего душеприказчика купца Логинова Мясников составил отдельное завещание, которое гласило:

«Вдове погибшего барочника Афанасия Первухина – Серафиме Степановне Первухиной – оставить на вечное пользование дом с надворными постройками в Симбирске и в Юрюзани. И если оная вдова пожелает выехать в Юрюзань, не считать ее в приписных списках крестьян и освободить от всякой повинности и притеснений.

По возвращении из-за границы ученика горного дела Данилку Кайгородова определить главным рудознатцем на поиски медных и железных руд на Южном Урале, о чем и упомянуто в моем прямом завещании дочерям».

На похоронах Ивана Семеновича Серафима шла в толпе. Когда все ушли с кладбища, она подошла к могиле, опустилась на колени и долго смотрела на маленький холмик, под которым навеки был скрыт человек, так много изменивший в ее жизни. Любила ли она его? Нет. Она пошла на грех в отместку старому мужу за погубленную молодость, из желания вырваться на волю. А настоящей любви так и не было. Да придет ли она? Ведь уже скоро тридцать лет. Тяжело вздохнув, Серафима пришла домой и занялась хозяйством. На второй день после похорон приехал Логинов, тучный, страдающий одышкой, старик. Увидев незнакомого человека, Серафима нерешительно спросила:

– Вам кого?

– Тебя, красавица, решил попроведать. Правда, как говорят, незваный гость хуже татарина, но, может, обижаться не будешь, если я посижу у тебя с полчасика, – заговорил Логинов и не спеша прошел в передний угол комнаты.

Серафима подала старику стул.

– Мм-да, – промычал тот неопределенно, – пути господни неисповедимы. – Логинов обтер клетчатым платком лысину и продолжал: – Сегодня человек жив, хлопочет о чем-то, а потом кувырк, и нет человека. Ничего ему не надо. Отправился в мир, где несть ни печали, ни воздыхания, а жизнь вечная. Одна живешь в доме-то? – неожиданно спросил он.

– Со старушкой, – ответила неохотно Серафима.

– Я не об этом, – махнул рукой гость, – родственники у тебя есть?

– Живут в Юрюзани.

– Значит, ты одна хозяйка дому? Оно и говорится, не дай бог вдоветь да гореть. – Логинов пытливо осмотрел комнату.

«Что ему нужно от меня? Ходит вокруг да около», – подумала с неприязнью Серафима о старике.

И, точно угадывая ее мысли, Логинов неторопливо вытащил из кармана сложенную бумагу и произнес с оттенком торжественности:

– Покойный Иван Семенович завещание оставил на твое имя. Письмо разумеешь?

– Нет.

– Ну, так слушай. – Одев очки на мясистый нос, Логинов стал читать последнюю волю Мясникова. Серафима перекрестилась на висевший в углу старообрядческий восьмиугольный крест.

– Не забыл перед смертью меня. Да и Даню вспомнил, – ее глаза стали влажны. – Дождаться бы только Данилушку из заморских стран, – молитвенно прошептала она.

Логинов молча спрятал завещание.

– Душеприказчиком меня Иван Семенович назначил. Перед смертью говорил, чтоб обязательно побывал у тебя. Бумагу-то мы завтра оформим, а сейчас, может, найдешь чем-нибудь попотчевать старика.

– Посиди, самовар поставлю, хотя сама чай не пью, – Серафима поднялась с места.

– Кишки им полоскать и я не люблю, – отозвался Логинов. – Может, кроме чая найдешь что-нибудь?

Серафима подала гостю большой ковш браги.

– Вот это дело. – Гость перекрестился и, не отрываясь, выпил до дня. Обтер усы и молодцевато крякнул.

– Живой о живом и думает. Гляжу я на тебя, – продолжал он уже весело, – какая краса вдовой осталась. Хочешь, я тебе женишка найду? Не стар, не молод, не холост, не женат, а одной ногой в могиле стоит.

Серафима слабо улыбнулась.

– Не собираюсь я в замуж выходить. Не к чему, – ответила она сдержанно, – на Урал поеду.

– Тэ-кс. А дом-то продавать будешь? – спросил Логинов деловито.

– Найдется хороший покупатель, продам.

– Тэ-кс, – что-то обдумывая, вновь протянул гость.

– Вот что. Покупать мне самому не с руки, потому душеприказчик, а подошлю к тебе человека. Ценой не обижу, – берясь за картуз, сказал он Серафиме и, сделав несколько неуверенных шагов по комнате, остановился перед хозяйкой.

– Ты бы лучше не уезжала из Симбирска. Здесь тебе спокойнее. Слышал я, что новый-то хозяин Юрюзанского завода Петр Сергеевич Дурасов – человек с большими причудами. К нашему делу не прилежный. Так себе, балаболка с кокардой.

– А мне он что? – Серафима передернула плечами. – Я не крепостная, вольная.

– Ну смотри, тебе виднее, а скажу одно: бесшабашные зятьки попали покойному Ивану Семеновичу. Как бы там все прахом не пошло, – старик взялся за дверную скобу. – Завтра я заеду за тобой, копию с завещания надо снять, да и печать приложить. До свидания.

Логинов вышел. Оставаться одной в Симбирске Серафиме было тяжело. Тянуло домой. «Но поживется ли в Юрюзани? Станут притеснять – уеду в Первуху. Вот только бы дождаться Данилушку. Сколько ему лет? Наверное, уже двадцатый пошел. Года через два вернется…» Какое-то странное чувство томило женщину. Только сейчас поняла: тянет ее к Данилушке, любит она его. Серафима в смятении опустилась перед распятием и страстно зашептала:

– Господи, прости меня грешную, недостойную рабу твою. Помоги совладать с собой.

Долгим тоскующим взглядом смотрела на потемневший лик Христа, но он был холоден и равнодушен.

Через несколько дней Логинов выгодно купил дом Серафимы. Сборы в Юрюзань были недолги. Она выехала из Симбирска с попутными возчиками и недели через три была в Юрюзани. Брат Никита встретил ее с радостью.

– Наконец-то дождался. Думал, совсем уж не приедешь. Да и мне в деревню пора. Староста поедом ест. Ты ведь знаешь, что мы приписные. Надо руду на завод возить, приказчик кричит: что здесь прохлаждаешься? Плетью грозил. Урок на руду дали такой, что на двух лошадях не скоро управишься, а у меня одна, – пожаловался он сестре.

– Возьми мою лошадь, – предложила Серафима. – Она мне не нужна. Привезти корму или дров – найму кого-нибудь.

Никита помедлил с ответом.

– Без коня и тебе плохо.

– Обойдусь. – Серафима махнула рукой и ласково посмотрела на брата. Как и все первушане, Никита был кряжист и на вид суров. В отличие от сестры был он медлителен и тяжкодум. Носил стеганый жилет, из-под которого виднелась цветная ситцевая рубаха с косым воротом. Стриженную под кружок голову покрывал войлочной шляпой. На ногах лапти с онучами, заправленными в домотканые холщовые штаны. Типичный таежник, Никита не водил знакомства с острыми на язык юрюзанцами и сторонился их. Бесхитростный в житейских делах, он до тонкости знал лес, его тайны и, уходя далеко в тайгу, безошибочно определял по известным ему лишь одному приметам обратный путь в свою деревню.

ГЛАВА 15

Зима в Юрюзани прошла для Серафимы спокойно. Правда, не было вестей от Данилушки, но она знала из разговора с Мейером, что учится он где-то в Германии и должен вернуться не раньше осени будущего года. В конце мая на завод приехал новый хозяин – Петр Сергеевич Дурасов. Получив богатое наследство, он бросил службу и вышел в отставку в чине секунд-майора. Это был высокий, с военной выправкой мужчина с нафабренными усами, пышными баками на помятом лице, с бесцветными навыкат глазами, носивший мундир нараспашку и тесные рейтузы, плотно облегавшие худые, жилистые ноги, обутые в тяжелые ботфорты. Аграфена Ивановна вышла за него замуж наперекор родительской воле.

– Мот и картежник, – узнав о новом зяте, заявил Мясников присмиревшей жене, которая, по словам Ивана Семеновича, «проворонила» Груню.

– Дурасов из хорошей дворянской семьи, – робко заметила та.

– Хошь, я тебя завтра графиней сделаю. Были бы деньги. А этот стрекулист на богатое приданое позарился. Ему Груня нипочем. А ты, квашня, что смотрела? Щелкнул шпорами офицерик, поцеловал тебе ручку и раскисла. Тьфу! – плюнул в сердцах Мясников. – Кабы знал, в скиты бы ее отправил. Но снявши голову, по волосам не плачут. Зови Аграфену в воскресенье с мужем, – закончил Иван Семенович и вышел.

Дурасов после женитьбы быстро охладел к Аграфене Ивановне и зачастил к своим друзьям по полковой службе. Встречи обычно заканчивались диким кутежом где-нибудь за Волгой. Через несколько дней, опухший от пьянства, он тайком пробирался в свою комнату, валился на диван и приказывал коротко Фролке:

– Елею!

Слуга, подставив стул, взбирался на него и тянулся к иконостасу, перед которым на медных цепочках висели три елейницы в виде парящих голубей. В спинки птиц были искусно вмонтированы чашечки для елея. Масло Дурасов давно уже вылил и наполнил их крепкой настойкой. Решился он на эту операцию по простой причине: ключи от буфета хранились у Аграфены Ивановны, а она предусмотрительно прятала их подальше.

– Итак, начнем евхаристию[4]4
  Евхаристия – таинство причащения.


[Закрыть], – принимая елейницу из рук Фролки, произносил он торжественно.

– Ты не забыл, дурья голова, припев?

– Никак нет-с, – угодливо отвечал малый.

Хозяин начинал:

 
Монахи святые,
Все жиром залитые,
Настойки пьют густые.
 

Фролка подхватывал:

 
Опьянительно, опьянительно,
Опья-ни-тель-но…
 

Выпив, Дурасов тыкал пальцем на вторую елейницу.

– Изыми, – изрекал он.

 
Когда, себе радея,
Я выпью Ерофея,
Читаю от Матфея.
 

Набрав в легкие воздуха, Фролка выводил:

 
Вразумительно, вразумительно,
Вразу-ми-тельно…
 

– Третью! – командовал хозяин.

 
И сам-то наш владыка
Подчас не вяжет лыка,
Напьюсь я, горемыка…
 

Фролка с увлечением заканчивал:

 
Положительно, положительно,
Поло-жи-тель-но…
 

Елейница ставилась на место. Вдрызг пьяный Дурасов ложился на диван, Фролка стягивал обувь со своего господина и на цыпочках выходил из комнаты.

На утро Петр Сергеевич уже бодро входил, в комнату жены.

– Вот что, Груня, – стараясь говорить как можно мягче, обращался он к ней. – Завтра я уезжаю на заводы. Надо же мне посмотреть, что там делается.

Аграфена Ивановна вздыхала.

– Что ж, съезди, посмотри. Хозяйский глаз нужен везде. Только долго там не живи. К осени домой возвращайся. Скучно мне без тебя. Сысоича-то возьмешь? – спрашивала она озабоченно.

– Придется взять. В заводском деле, как ты знаешь, я новичок, а Сысоич пуд соли съел на этом.

Сысоич, о котором шла речь, был когда-то правой рукой покойного Мясникова. Старый приказчик до тонкости знал все заводское хозяйство. После смерти Мясникова он остался у Аграфены Ивановны и пользовался ее неограниченным доверием. Вот и сейчас, узнав, что муж едет на заводы, она долго совещалась с Сысоичем и на прощанье сказала:

– Поглядывай за моим-то. Как бы не закуролесил.

– Ходу не дам. Споткнется, поправлю, поставлю опять на место, будь спокойна, – промолвил старик.

– На тебя вся надежда, Сысоич. Дай бог тебе здоровья. Поезжай.

В Юрюзань приехали ночью. В доме Мейера засуетились. Гостю отвели лучшие комнаты. Сысоича поместили во флигеле, где жил приказчик. Весть о приезде нового хозяина быстро облетела заводской поселок.

Утром возле управительского дома собралась большая толпа. В ней были и баты из соседних деревень, приехавшие на завод с углем. Стояли они обособленно, перебрасываясь короткими фразами.

Барин еще спал. В открытом окне, положив лапы на подоконник, лежал дурасовский сеттер Игрек, равнодушно смотревший на толпу.

– Ребята, гли-кось, хозяин в окне, – раздался чей-то молодой насмешливый голос.

– Где? Где? Да ведь это собака, – разочарованно произнес второй парень.

– А какая разница? Лаяться, поди, оба умеют.

– Будет вам бухтеть, зубомои! – прикрикнул на ребят какой-то старик в кожаном фартуке, видимо, кузнец. – Вот услышит уставщик, волком взвоете.

Толпа прибывала. Пришли, закончив работу, коробщики, чугунщики и шуровщики. Явились и кричники.

Сысоич с самого раннего утра был в заводской конторе. Перебегая от стола к столу, он совал свой длинный с прожилками нос в канцелярские бумаги. Мейер вызвал к себе уставщика и дал строгий наказ – убрать мусор с заводского двора, начистить все до блеска и выдать рабочим новые рукавицы и фартуки. Густаву Адольфовичу новый хозяин особенно пришелся по душе после того, как Дурасов галантно раскланялся с его супругой и, пристукнув молодцевато каблуками, поцеловал ей руку.

– О! Это господин, – приподняв указательный палец, Мейер с важным видом покружил им в воздухе, – Он имеет великолепный сеттер. О! Это хозяин.

Фролка чистил сапоги, ожесточенно работая щетками.

– Послушай, – Мейер дотронулся до плеча слуги. – Что по утрам кушает твой хозяин, кофе он любит?

Фролка поставил сапоги в угол, посмотрел на них критическим взглядом и, видимо, довольный своей работой, хмыкнул:

– Что кушает твой хозяин? – повторил Мейер.

– А когда как придется, – бойко ответил Фролка. – Пьет кофе, когда чай, а с похмелья стакан водки и будь здоров.

Густав Адольфович вернулся к жене.

– Приготовь кофе и чай, не забудь закуски и бутылку шнапса, – распорядился он.

Завтрак прошел оживленно, Петр Сергеевич после двух-трех рюмок, не стесняясь хозяйки, принялся рассказывать сальные анекдоты. Густав Адольфович в угоду гостю похохатывал.

– Когда вы будете осматривать завод? – пользуясь временной передышкой, осторожно спросил он гостя.

– Успею, – Дурасов махнул небрежно рукой и, подойдя к окну, полюбопытствовал: – А что это народ собрался?

– Ждут вашего выхода, – ответил с усмешкой Мейер.

– Что я, архиерей, что ли? Что им от меня нужно?

Густав Адольфович пожал плечами.

– Скажите им, – Дурасов кивнул головой на площадь, – что разговаривать с ними я не намерен. Пошлите за Сысоичем, – распорядился он.

Старик явился скоро.

– Чем могу служить?

– Выйди к рабочим, поговори с ними, если будут жалобы, пускай подают в письменной форме в контору.

Мейер с довольным видом потер руки.

– Петр Сергеевич, порядок ломать не надо. Не нами он установлен, не нам его и отменять, – заметил Сысоич.

Дурасов поморщился. Но, вспомнив, какое влияние имеет Сысоич на Аграфену Ивановну, которой он в душе побаивался, спросил неохотно:

– О чем я буду говорить? Ведь они меня не поймут. К тому же я не подготовил речь. Хорошо, скажи им, что хозяин сейчас занят и будет разговаривать только после молебна, – решил он.

Сысоич вышел на крыльцо управительского дома.

– Православные! – махнул он картузом. И когда гул в толпе стих, Сысоич продолжал: – Наш хозяин хотел бы сначала помолиться о спасении ваших душ, а потом поговорить о нуждах.

– Спасала коза капусту, одни только кочерыжки остались, – звонко выкрикнул кто-то, – а нам не кочерыжки, а хлеб нужо́н.

Сысоич пошарил острыми глазами по толпе, разыскивая смельчака. Лица людей были хмуры. В их молчании старый доверенный уловил скрытую неприязнь.

– Насчет хлеба, мужики, не тужите. Будет.

– Не сули в год, давай поскорее в рот!

– Дома нечего лопать, – послышались голоса.

Толпа подвинулась ближе к крыльцу.

«Как бы не сгребли», – подумал с опаской Сысоич и юркнул за дверь. Пошумев, отдельные группы работных людей направились к церкви.