Текст книги "Даниил Кайгородов"

Автор книги: Николай Глебов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

ГЛАВА 7

Жизнь на руднике шла своим чередом. Подростки поднимались рано. Кружка воды, кусок ржаного хлеба с луком, и ребята, разбившись на группы по четыре человека, принимались за работу. Грязные, оборванные, исхудалые от непосильной работы, они по выходе из казармы тесно жались друг к другу, не спуская испуганных глаз с пьяного Гурьяна. Пропуская мимо себя ребят, идущих на работу, он то и дело взмахивал плетью.

– Душа из вас вон, чтобы камень был на пожогах. Кто не выполнит, драть буду беспощадно, – грозил он подросткам. И так каждый день. Некоторые из ребят не выносили такой жизни и убегали.

Кругом лежала тайга с каменными громадами гор, узкими темными ущельями, сплошь заросшими густым непроходимым лесом.

…Как-то на рудники пришла мать Данилки – Федосья. Поднялась на выработку и, увидев Гурьяна, сидевшего на пеньке с трубкой в зубах, подошла к нему, низко поклонилась и промолвила:

– Мне бы сыночка повидать, Данилу Кайгородова.

– Убег, стервец, в тайгу, – сплевывая, сказал тот равнодушно.

В широко раскрытых глазах женщины сначала промелькнула растерянность, затем испуг. Она едва слышно спросила:

– Стало быть, не увижу его?

Гурьян поднялся с пенька и, не глядя на женщину, тяжело зашагал к казарме.

Перебирая узелок в руках, Федосья тихо побрела вдоль рудничных ям.

Навстречу ей шел подросток. Она едва узнала Артемку Рогачева, дружка Данилки.

Артемка опасливо посмотрел на широкую спину Гурьяна, который не торопясь шел к казарме, и зашептал:

– Данилка убег в тайгу с башкирином, – оглянувшись, он продолжал: – Гурьян начал пороть Данилку чуть не каждый день, да и работы стал наваливать на него все больше. Позавчера начал опять стегать, а откуда ни возьмись появился башкирин да как пустит в Гурьяна из казарги, так тот взвыл и схватился за глаз. А Данька в суматохе и убежал. Он, тетя Феня, жив. Днем на рудник не показывается, а ночью иногда приходит. Мы с ним хлебом делимся. Все ребята жалеют Даньку. – Помолчав, Артемка продолжал: – Я знаю, где он прячется. Ты иди на сверток, где дороги расходятся, а как только стемнеет, я к тебе прибегу и вместе пойдем к Даньке. Он недалеко.

Женщина вздохнула с облегчением.

– На, поешь.

– Я потом, – поспешно ответил Артемка и, спрятав хлеб за пазуху, полез в яму.

Окинув взглядом рудник и разбросанные по нему в беспорядке выемки, Федосья стала спускаться по северному склону Шуйды. Вот и развилка. Женщина опустилась на траву и стала ждать Артемку. Наступал вечер. Розовый закат, охватив полнеба, начал медленно угасать. Показались звезды. Стало прохладно. До слуха женщины донеслись чьи-то легкие торопливые шаги.

Вскоре Артемка был возле Федосьи. Они молча свернули с перекрестка в глубь леса. В одном месте Артемка настороженно прислушался к чему-то, и Федосье показалось, что недалеко от них между деревьями промелькнуло что-то. Над головой ухнул филин. Женщина инстинктивно ухватилась за Артемку.

– Это, тетя Феня, филин, – успокоил ее подросток, – их здесь много. Мы уже к ним привыкли.

– Господи, страсти-то какие, – Кайгородова перекрестилась. Мысль о сыне больно сжала ее сердце. – Сама вымолю прощение у надзирателя, приму любую муку, только бы выручить Данилку, – решила она и остановилась, прислушиваясь к призывному свисту Артемки.

Через несколько минут на небольшую поляну в сопровождении Ахмеда вышел Данилка. Увидев мать, он стремительно бросился ей навстречу. Федосья с трудом узнала сына.

– Данилушка, сынок, – прижав его голову к груди, женщина плакала, сотрясаясь от тяжелых рыданий. Ахмед стоял, молча опираясь на казаргу. На его красивом, точно выточенном из мрамора, лице промелькнуло страдальческое выражение и тотчас исчезло. Может быть, в этот миг он вспомнил свою мать, которой давно уже не было в живых.

– Мама, как ты не побоялась к нам идти? – уже окрепшим голосом спросил Данилка.

– Спасибо, Артем привел. Почему домой не пошел? – спросила она, успокаиваясь.

– Боюсь приказчика. Поймают, будут пытать, да и тяте за меня влетит.

– Но и в тайге жить боязно.

– Не-ет, – протянул Данилка, – мне с Ахмедом не страшно, – кивнул он головой в сторону охотника.

– Спасибо и тебе за сыночка, – произнесла с чувством женщина.

Ахмед приложил руку к сердцу. Плохо понимая русскую речь, он по интонации голоса чувствовал, что мать Данилки сказала что-то хорошее.

– Пошли к нашему балагану, – предложил Данилка. – Ты с нами пойдешь или обратно? – обратился он к Артемке.

– Мне пора в казарму, – ответил друг.

– Ладно, тебя проводит Ахмед. Пошли.

Мать с сыном направились к шалашу, охотник с Артемкой – к казарме.

– Мама, скоро крутояр. Держись за мое плечо.

Цепляясь одной рукой за кустарник, второй придерживаясь за плечо сына, Федосья осторожно стала спускаться в ущелье. Вот и шалаш. Данилка подбросил хворосту в костер. Яркое пламя осветило исхудавшее лицо сына и усталую фигуру матери.

Рассказывая о своих злоключениях на руднике, Данилка незаметно склонил голову на колени матери и уснул. Федосья долго сидела у огня, думая о горькой судьбе сына.

Вернулся Ахмед, подойдя к потухшему костру, опустился на корточки.

– Малай якши, – кивнул он головой в сторону спящего Данилки. – Шибко якши, – повторил он.

– Домой я его возьму, – сказала тихо Федосья.

– Латна. Надо помогайт, Ахмед зови. Моя здесь будет. Голова кладем – Данилка выручам.

– Спасибо, – женщина слабо улыбнулась. – Может, обойдется без греха.

ГЛАВА 8

Когда взошло солнце, Федосья с Данилкой были уже далеко от Шуйды. Сторонясь людей и дорог, шли тайгой, приближаясь к лесному кордону, где жил Афоня.

Стоял жаркий полдень. Прячась от палящего солнца, они уселись под густую ель. Развязав узелок, Федосья подала сыну хлеб.

– Поешь, поди, проголодался. А лоб перекрестить надо или нет? – спросила она, видя, что сын, не перекрестившись, энергично взялся за краюху.

– Ты с этим Ахмедом совсем бога забыл. Грешно, – наставительно заметила женщина, – он наш заступник.

– А когда меня Гурьян драл, почему бог не заступился? – сдвинув белесые брови, спросил Данилка.

Федосья всплеснула руками.

– Да где ты этому, варнак, научился? – спросила она сердито.

Данилка, не желая больше огорчать мать, замолчал.

– Настоящий мухамет стал. Гляди, скоро и мать с отцом признавать не станешь. Смотри у меня, своевольничать не дам, – погрозила она пальцем.

– Я ведь, мама, просто спросил, – заговорил виновато Данилка. – Бога не забываю, да и Ахмед по вечерам молится своему богу.

– То-то, – вздохнула с облегчением женщина.

Данилка пробормотал что-то себе под нос и растянулся на траве.

Отдохнув, они подошли к дому Афони. На стук вышла Серафима и, прикрикнув на метавшегося на цепи пса, открыла калитку.

– Водицы бы испить, – попросила Федосья.

Хозяйка провела их в просторную избу. Данилка присел на край скамьи и стал водить глазами по стенам, на одной из них висело полотно, на нем были вышиты птицы. Одна из них особенно удивила его. Тело птичье, а голова женская.

– Мам, а мам, что это вышито? – подтолкнул он Федосью.

– Это птица гамаюн, – ответила та.

– А что, она баско поет? – не отставал Данилка.

– Кто услышит ее голос, сейчас же засыпает.

– Вот хорошо-то, – протянул Данилка, – если бы она на рудник прилетела, Гурьян бы уснул, а ребята бы отдохнули. – Данилка первый раз за всю дорогу улыбнулся.

– Смышленый у тебя парнишка-то, – добродушно заметила хозяйка.

– Бог умом не обидел, – отозвалась Федосья.

Афони дома не было, и Серафима была рада поговорить с «живым человеком», как она выразилась. Высокая, полногрудая, с темно-карими глазами красавица была одета, как все кержачки, в кофту из тонкого материала и высококлинный сарафан, опоясанный цветным гарусным поясом, длинные кисти которого спускались почти до пят. Лоб Серафимы до самых бровей закрывал платок, заколотый под мягким округлым подбородком дорогой булавкой. Злые языки утверждали, что эту булавку ей подарил Мясников.

Большой крестовой дом Афони был из двух половин. В одной из них – большая горница и уютная светелка. Освещалась она маленьким оконцем, которое выходило на вымощенный камнем двор. Ровным четырехугольником стояли обнесенные высоким частоколом надворные постройки. Массивные, окованные жестью ворота, крепкая калитка с железными засовами. Все это напоминало крепость.

Немолодой Афоня следил за каждым шагом жены. Серафима сначала побаивалась мужа, а затем, как-то заметив на себе пристальный взгляд Мясникова, стала смелее.

Появление Фатимы в ее доме Серафима считала лишь прихотью богача. И только ждала удобного случая избавиться от своей соперницы.

Показывая Федосье новое платье, купленное Афоней в Катаве, Серафима, услышав стук из светелки, повернула голову к закрытой двери и спросила:

– Что тебе, Фатима? У нас там башкирка живет, – ответила она на недоуменный взгляд Федосьи.

Поговорив с хозяйкой, Федосья стала собираться в путь, но Данилки в горнице не было.

«Куда он девался?» – тревожно подумала она и вместе с хозяйкой вышла за ворота. Но сына и там не было.

«Наверное, ушел вперед», – подумала Федосья и, простившись с Серафимой, торопливо зашагала Ио дороге на Катав.

Тем временем Данилка что есть духу бежал обратно к Ахмеду. Он знал со слов охотника об исчезновении Фатимы. Рассказывая о ней, Ахмед, как мог, поведал юному другу всю историю своей любви к жене тархана.

– Белорецк ходил – нет Фатима. Сатка ходил – нет. Нукуш, Нургуш лазил – нет. Где Фатима, не знам, – Ахмед горестно разводил руками и, опустив голову, долго сидел у костра в тяжелом раздумье.

Данилка жалел друга, но помочь ему ничем не мог.

И вот сейчас, услышав от Серафимы, что Фатима заперта в светелке ее дома, он неслышно выбрался из горницы и, проскочив через калитку, бросился бежать в тайгу к Ахмеду.

Охотника он застал у шалаша в овраге.

– Фатима здесь! – подбегая к нему, радостно крикнул Данилка. – Она на кордоне заперта. У Афони.

Охотник в волнении схватил Данилку за плечо.

– Друк, ты шибко большой друк, – произнес он с чувством, усаживаясь, рядом с подростком. – Ночью тащим Фатима. Мне мало-мало помогайт надо, – заговорил Ахмед уже более спокойно.

Остаток дня наши друзья провели в обсуждении плана освобождения Фатимы.

На тайгу спустились сумерки. Ахмед и Данилка, захватив с собой веревку, сплетенную из свежего лыка, чутко прислушиваясь к вечерней тишине леса, направились к жилью Афони. До темноты скрывались в небольшом ущелье. Когда показались звезды, осторожно стали подходить к дому старовера. Вот и пригоны. Прижимаясь к их стенам, ощупью добрались до амбаров и вновь прислушались. Ни звука.

В большом, мрачном доме Афони огней не видно. Лениво протявкала собака и вновь умолкла. Данилка по знаку охотника влез на крышу ближнего амбара и кошкой пополз по ней. Ахмед настороженно следил за движениями подростка, готовый в любое мгновение оказать ему помощь. Крыша амбара почти вплотную подходила к стене маленькой горенки, где была Фатима. Между окном пленницы и крышей амбара, по которой полз Данилка, было небольшое пространство. Там рос высокий тополь, ветви которого были на одном уровне со скатом. Если ухватиться за них, то можно дотянуться рукой до окна. Все это Данилка заметил днем, когда с матерью проходил через двор Афони.

План освобождения Фатимы был прост, но опасен. Добравшись до тополя, Данилка должен скатиться по крутому скату крыши, на ходу успеть ухватиться за ветви дерева, затем подняться на тополь, передать Фатиме веревку, по которой она должна, поднявшись на крышу, спуститься к Ахмеду.

Прежде чем отправиться на кордон, Ахмед с Данилкой поспорили. Охотник не соглашался подвергать опасности своего друга, но тот убедил его, что ветви тополя не выдержат тяжести Ахмеда, и он может упасть во двор, а там собака. С тяжелым сердцем Ахмед согласился с Данилкой, что тот передаст веревку Фатиме.

– Если она побоится вылезти из окна, тогда как? Меня-то не знает? – Глаза подростка в упор посмотрели на охотника.

– Дай это. – Ахмед вытащил из кармана небольшую монету с едва заметным отверстием и вручил Данилке. – Фатима мне дал.

Данилка спрятал монету и неслышно пополз. Вот и тополь. В темноте его могучие ветви казались огромными лапами какого-то чудовища. Не выпуская веревки из рук, второй конец которой держал стоявший внизу Ахмед, подросток не раздумывая покатился по крутому скату крыши. «Лишь бы успеть ухватиться за сук», – промелькнуло в голове. Вот и ветвь. Несколько мгновений – и он взобрался на дерево и замер. Со двора донеслось тревожное гоготанье гусей. Гремя цепью, сонно гавкнул пес. Затем все стихло.

Держась за толстый сук, висевший над головой, подросток переместился ближе к окну и, нащупав ставень, оттянул засов. В светелке было темно. Побарабанив слегка пальцем по стеклу, подросток стал ждать. В окне обрисовался силуэт женщины.

– Фатима, Фатима, тебя ждет Ахмед, – зашептал Данилка.

Женщина отошла от окна и постояла в раздумье.

– Фатима, открой, вот твоя монета.

Услышав имя Ахмеда, пленница неуверенно раскрыла створки. Данилка вложил ей монету в руки. Фатима стала ощупывать ее. Обмана нет. Это ее монета, которую она подарила Ахмеду.

Торопливо одевшись, пленница приняла веревку и закрепила ее за дверную скобу. Держась за нее, Фатима перебралась с подоконника на дерево и с него на крышу. Данилка последовал за ней. Внизу послышался приглушенный голос Ахмеда.

– Фатима!

Женщина, не выпуская из рук веревки, скатилась по ней в объятия Ахмеда. На дворе залаял пес. В сенках скрипнул засов, и на крыльце с топором в руках показался Афоня.

– Эй, кто там бродит? – бросил он угрожающе в темноту.

Но беглецы были уже далеко.

Рассвет застал их в знакомом ущелье. Днем Ахмед говорил Данилке:

– Мало-мало провожай тебя, потом с Фатимой шагам Зюраткуль. Там будем зимовать. Плохо Катав жить, айда ко мне, казарга делам, тайга вместе бродим.

– Спасибо, Ахмед, я сейчас домой пойду, мама меня и так потеряла. А где тебя искать на Зюраткуле-то?

– Живем берег озера.

– Ладно, – кивнул Данилка. – А провожать меня не надо. Афоня, наверное, хватился Фатимы, рыщет, как волк. Тебе лучше с ней уходить из этих мест. До свидания, Фатима!

Женщина слабо улыбнулась.

Ахмед тревожно посмотрел на нее. События последних дней так потрясли женщину, что она казалась больной.

– Твой якши сказал, уходить надо, – согласился он. – Твоя ждем Зюраткуль, – пожимая руку Данилки, сказал Ахмед. – Моя друк не забудет, – голос охотника дрогнул.

ГЛАВА 9

Исчезновение Фатимы было обнаружено утром, когда Серафима, подоив коров, вошла в ее комнату. Взглянув на пустую кровать и раскрытое окно, она поспешно вернулась в избу.

– Башкирка убежала.

Афоня поднялся с лавки и, молча пошел в горенку. Там было пусто. Лесник подошел к окну повертел кудлатой головой и, обнаружив веревку, потянул к себе.

«Кто-то помог ей бежать», – подумал он. Вышел во двор, пнул от злости вертевшуюся у ног собаку и, захватив бороду в кулак, пробормотал:

– Куда ее лешак унес? Темное дело.

Хмурый вошел обратно в избу.

– Днем у тебя никто не был? – спросил он сурово жену.

– Нет.

Она побоялась сказать мужу о том, что проговорилась о башкирке незнакомой женщине. В душе Серафима была рада бегству Фатимы. Она вспомнила, как приехавший к ней пьяный Мясников неожиданно обхватил ее, пытаясь поцеловать. Серафима тогда ловко вывернулась и убежала в горницу. Повертелась перед зеркалом, поправила смятый сарафан и, заслышав шаги мужа, выжидательно посмотрела на дверь.

– У Буланого на левой ноге подкова хлябает, в кузницу надо съездить. А ты чего раскраснелась? – спросил Афоня, подозрительно поглядев на молодую жену.

– С горшками у печки возилась. Обедать-то будешь? – ласково спросила Серафима.

– Собирай на стол, зови гостя, – угрюмо произнес Афоня и посмотрел исподлобья на жену.

Зайдя к гостю, Серафима закрыла за собой дверь и игриво толкнула в бок лежавшего на лавке Мясникова.

– Вставай, обедать пора.

– Лебедушка, – Мясников вновь сделал попытку обнять Серафиму.

– Тсс… – женщина приложила палец к губам и показала глазами на дверь. – Афанасий пришел. Вот уедет, тогда… – шепнула она ему.

За обедом Афоня говорил мало. Косо поглядывал на жену и, угощая брагой гостя, настороженно ловил каждое слово Мясникова. Иван Семенович, грохая кружкой по столу, бахвалился:

– Захочу, все деревни на Урале работать на себя заставлю. Пятнадцать тысяч мужиков и баб из России пригнал? Пригнал. Подохнут на огневой работе, еще пригоню. Ты на чьей земле живешь? – осоловелые глаза гостя уставились на хозяина.

– Известно, на твоей, – сдержанно ответил Афоня.

– То-то, – Мясников покачнулся на стуле.

– Захочу, все куплю! – стукнул он кулаком по столу.

– Нет, не все, – послышался задорный голос Серафимы.

Афоня заерзал на стуле.

– Нет, не все, – повторила Серафима. – Любовь тебе не купить, – уже вызывающе бросила она Мясникову через стол.

– Пожалуй, твоя правда, – медленно произнес гость и, подперев голову рукой, тяжело вздохнул. – Спойте лучше песню.

Афоня переглянулся с женой и, погладив бороду, запел:

 
Рябинушка раскудрявая,
Ты когда взошла,
Когда выросла…
 

В горнице раздался мягкий грудной голос Серафимы:

 
Я весной взошла,
Летом выросла,
Летом выросла, зимой…
 

– Уважил ты меня, Афоня, проси, что хочешь, – придерживаясь одной рукой за стол, Мясников, шатаясь, подошел к кержаку.

– Ничего не надо, Иван Семенович, – опустив хитрые глаза на пол, ответил лесник. – Все, слава богу, есть.

Вытащив из кармана горсть монет, Мясников со стуком выложил их на стол.

Глаза Афони хищно блеснули.

Одна монета скатилась, кержак наступил на нее ногой.

Губы Серафимы сжались в презрительную улыбку.

Покачиваясь, Мясников обдумывал что-то.

– Неси топор, – неожиданно заявил он хозяину.

– Зачем?

– Дверь ломать будем у башкирки, – Мясников направился к светелке.

Путь ему преградила Серафима.

– Нельзя, Иван Семенович, чужое добро портить.

Взяв Мясникова под руку, усадила его на скамью.

Гость нашарил рукой кружку с недопитой брагой, выпил и, уронив голову на стол, захрапел.

Афоня с помощью жены снял с пьяного Мясникова сапоги и уложил его в постель.

– В кузницу-то поедешь? – убирая посуду со стола, спросила Серафима.

– А ты чо меня провожаешь? – угрюмо ответил Афоня. – С купцом шашни хочешь завести, – лесник недобрым взглядом окинул ладную фигуру жены.

– У купца башкирка есть, – спокойно ответила Серафима, перемывая чашки, – а меня корить нечего. Сам знаешь.

– Узнаешь вашего брата, гляди-кось, – зло усмехнулся Афоня. – Все вы на одну колодку сшиты. Манихвостка[2]2
  Манихвостка – здесь: соблазнительница.


[Закрыть].

Серафима круто повернулась к мужу:

– Ты чо разаркался. – Хлопнув дверью, она вышла.

После ссоры прошло несколько дней. Афоня с женой не разговаривал.

Узнав о бегстве башкирки, Серафима предалась своим честолюбивым мыслям.

«Уехать бы на завод. А здесь живешь, как лисица в норе. К тебе никто и ты ни к кому. Лучше принять славу, чем жить в лесу. Свету белого не видишь. А Мясникову только сказать, купец слоутный, место для Афони на заводе найдет».

Серафима подошла к зеркалу, повернулась к нему боком и гордо откинула голову.

«Ревнует, ну и что ж, не ходи сорок за двадцать», – зло подумала она и занялась хозяйством.

Неожиданно на кордон снова приехал Мясников. Афони дома не было. Накануне рано утром он уехал в Первуху договариваться с мужиками насчет рубки леса. Ворота открыла Серафима, провела Мясникова в горницу и пока его работник распрягал лошадей, налила гостю браги.

– Со счастливым прибытием.

– Где Афоня?

– В деревню уехал, вернется только к вечеру.

Мясников осушил кружку до дна, крякнул, погладил бороду и, посмотрев через окно на двор, нет ли кого постороннего, подошел к хозяйке.

– Налей-ка вторую да сама выпей.

Выпили. И в тот же миг Серафима почувствовала, как сильные руки Мясникова обхватили ее за талию.

– Закрой дверь-то на крючок, шалый, – точно простонала она и замерла в его объятиях.

Вечером Серафима сказала купцу об исчезновении Фатимы. Он только махнул рукой.

– Ну ее к лешакам. Дикая. Убежала и ладно.

В сумерках приехал Афоня. Приветливо поздоровался с богатым гостем и косо посмотрел на жену. Серафима была спокойна, всячески старалась угодить мужу и гостю. Иван Семенович пил мало, он, казалось, весь был занят какой-то думой.

– Вот что, Афанасий, дело у меня к тебе есть. Барочник мне нужен. Переезжай ко мне на юрюзанский завод. Весной и летом будешь железо отправлять на барках по Белой и Каме, зимой лежи на полатях и получай денежки. Кладу я тебе двадцать пять рублей в месяц. Дом в Юрюзани пособлю построить. Ну, там амбары и все прочее. Поправишься – вернешь деньги. Не поправишься – так живи. По рукам, что ли?

Афоня прикинул: триста рублей в год. На барках можно и свой товаришко провезти в Нижний, но для видимости поломался.

– Не знаю, что делать. Дом-то, поди, дорого обойдется. Надо с бабой посоветоваться, – ответил он как бы неохотно.

– А у тебя своей головы нет, что ли? Утре скажешь.

Мясников стал укладываться в постель.

Сидя в избе, Афоня спросил хлопотавшую возле печки Серафиму.

– Слышала, Мясников чо баял?

– Слышала, – равнодушно ответила жена и, ухватив корчагу, стала вытаскивать ее из печки.

– Ну и как? – Афоня испытующе посмотрел на Серафиму.

– Решай сам, мое дело бабье – куда иголка, туда и нитка.

Ответом жены Афоня остался доволен.

«Не шибко рвется на завод», – подумал он. Последние сомнения исчезли.

– Ладно. Поедем в Юрюзань, – прихлопнул он ладонью по столу и вышел посмотреть коней.

Оставшись одна, Серафима удовлетворенно улыбнулась.