Текст книги "Даниил Кайгородов"

Автор книги: Николай Глебов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

ГЛАВА 10

Данилка лежал на холме, с которого хорошо был виден Катавский завод. Ему хотелось сейчас же спуститься и бежать. Отцовский дом был так близко… Но голос благоразумия взял верх, и Данилка решил дождаться темноты.

Как только сумрак окутал завод, подросток, чутко прислушиваясь, стал пробираться задами к своей избе. На стук вышла мать; узнав сына, торопливо впустила его в избу.

– Слава богу, наконец-то. Куда ты от Афони-то утек? – спросила она с укоризной. – Как сквозь землю провалился, – продолжала она. – Пришлось идти одной. Давай поешь, – заботливо сказала она и стала собирать на стол.

– А тятя где? – оглядывая избу, спросил Данилка.

– На работе, – вытаскивая горшок с горячими щами, ответила мать.

Беглец уселся за стол.

– Опять лоб не крестишь, чистый мухамет стал, – проворчала она и, нарезав хлеба, подвинула тарелку сыну. Усевшись рядом с ним, подперла подбородок рукой и с нежностью стала смотреть на сына.

Насытившись, Данилка подробно рассказал об Ахмеде и Фатиме.

– Да ведь ты мог упасть с крыши-то, а тут бы тебя собака сцапала. Давай ложись спать, – заботливо сказала мать, видя, что сына одолевает дремота.

Данилка так крепко уснул, что не слышал, как пришел отец.

В то время, когда Данилка спал, отец с матерью решали его судьбу.

– В Катаве ему оставаться нельзя. Увидят и опять пошлют на рудник, а там могут забить насмерть, – говорил отец.

– Что делать? – Федосья вопросительно посмотрела на мужа.

– Пускай поживет пока дома, а потом отправим в Юрюзань к Неофиту. Детей-то у них нет, они прошлым летом звали Данилку к себе.

Неофит был мужем старшей сестры Федосьи, Марфы, он работал на Юрюзанском заводе магазинером.

– И то правда, – обрадованно заговорила мать, – Марфа-то с охотой возьмет Данилку. Уберегет, а Неофитушка всегда был добрый к нему. Проживет денька два-три дома и отведу к сестре, – продолжала она. – Спокойнее там будет.

– Вставай, сынок, – видя, что Данилка поднял голову с подушки, сказала мать.

– Тятя пришел, – радостная улыбка озарила лицо Данилки.

– Ну, рассказывай, как бросил мать в тайге? – с суровой лаской заметил отец и привлек сына к себе.

Данилке пришлось повторить свой рассказ.

– Ладно, – выслушав сына, отец кивнул головой на стол, – садись, пей молоко. На улицу пока не показывайся. Понял? А я отдохну, – усталой походкой он направился к голбчику.

Первый день для Данилки прошел незаметно. Правда, ему хотелось повидать знакомых ребят, которые еще остались на заводе, но, помня наказ отца, за ворота не выходил. Так прошло два дня. На третьи сутки он отправился с матерью в Юрюзань. Вышли они рано утром. До окраины поселка их провожал отец. Крепко поцеловал сына и сказал на прощанье:

– Слушайся Марфу и Неофита, – оглядываясь, он понуро побрел обратно к заводу.

Данилка с матерью шли больше окольными путями, сторонясь проезжих дорог. На второй день в сумерках добрались до завода.

Марфа Матвеевна приняла их приветливо:

– Пускай живет Данилко у нас. Веселее будет. С приказчиком-то Неофит ладит. Парня сохраним.

– Давненько у нас не были, а мы уже с Марфой к вам собирались. Ишь, как вытянулся, – похлопал Неофит по плечу Данилку. – Настоящий парень стал.

– Парень-то парень, да приходится прятать его.

Федосья подробно рассказала Неофиту о Данилке.

– Значит, ты как колобок: от волка ушел, от лисы ушел, а от медведя мы как-нибудь убережем. – Неофит зажал в кулак свою бороденку и лукаво посмотрел на племянника. Данилке от слов Неофита стало на душе как-то теплее, не так пугала разлука с родителями.

ГЛАВА 11

Осенью Афоня с Серафимой перебрались в Юрюзань. Афоня построил дом на пригорке, недалеко от завода. Ждали на новоселье Ивана Семеновича, который должен был вернуться из Сатки. Юрюзанским заводом управлял в то время Густав Адольфович Мейер, немолодой немец, прибывший когда-то в Россию из Саксонии. Литейное дело знал назубок. Отчеты Мейер отсылал аккуратно, плавка чугуна шла своим чередом, и завод в Юрюзани работал бесперебойно. Мясников был доволен своим управляющим и в Юрюзань заглядывал редко.

К приезду Мясникова Густав Адольфович всегда тщательно готовился. И вот теперь, получив донесение, что хозяин выехал из Сатки, он заволновался. Как на грех осенним паводком прорвало плотину, и вода ушла. Завод не работал вторые сутки. Но прежде всего нужно было подобающе принять высокого гостя. Заводская просвирня Перфильевна, славившаяся в Юрюзани лучшей стряпухой, хлопотала часами у плиты, сбился с ног и Неофит, доставляя продукты к господскому столу. Густав Адольфович целыми днями находился на заводе, где работные люди приводили в порядок литейную. Подмели двор и ближайшие улицы. На дорогу, по которой должен был проехать Мясников, был выслан верховой с наказом, как только появится мясниковская тройка, гнать обратно на завод. Пономарю и всему духовенству быть наготове – при въезде хозяина бить в колокола малые и большие.

Наступал вечер. Солнце медленно уходило за горы. Тихо, не шелохнувшись, стоят могучие лиственницы. Ярко одеты в пурпур молодые осины. Постепенно теряют золотистые одежды редкие в тех краях березняки. Осенняя печаль лежит на всем. Поникли к холодной земле запоздалые цветы. Не видно ярко-зеленых буйных трав, и не так уже шумно звенят ручьи в тесных междугорьях. Сумрачно в ельнике, тоскливо человеку в густом пихтаче, сильно желание выбраться на простор полян. Дозорный беспокойно вглядывался вдоль широкой просеки, не покажется ли мясниковская тройка? Вот до его слуха долетел звон бубенцов, и, подхлестнув лошадь, он помчался к заводу.

– Едет! Едет! – размахивая плетью, дозорный остановил коня у церковной ограды и подал знак звонарю. Над Юрюзанью раздался переливчатый звон колоколов. Бешеная тройка пронеслась по церковной площади, и, сделав круг, кучер лихо остановил коней у ограды. К изумлению присутствующих, из тарантаса вылез Сенька и, блеснув на растерянного попа наглыми глазами, глупо ухмыльнулся.

– Мое вам почтеньице. Хозяина-то проглядели.

– А где же он? – поп отступил от Сеньки на паперть.

Дьячок последовал за ним.

– Иван Семенович у вас на плотине с обеда робит, а мне велел приехать к вечеру. Куда бы лошадей поставить? – деловито спросил Сенька.

Поп яростно замахал на звонаря, но тот уже наигрывал на колоколах что-то веселое.

– Да замолчи ты там, чтоб тебя трафа взяла! – крикнул он звонарю.

– А ты, варнак, ослеп, что ли? – накинулся поп на дозорного. – Не видел, что вместо хозяина чумазый едет!

Узнав, что Иван Семенович давно уже в Юрюзани и находится на плотине, изумленный Мейер всплеснул руками:

– Майн гот! Мой бог, утифительный человек!

Поспешно спустился с крыльца и мелкой рысцой, придерживая шляпу, побежал к плотине. Работа там шла полным ходом. Одни тащили тяжелые бревна на плечах, другие тесали сваи, иные везли на лошадях камень.

Среди людской сутолоки Мейер увидел Мясникова. Одетый в просторную косоворотку, плисовые шаровары, заправленные в добротные яловые сапоги, он распоряжался, зорко следя за рабочими.

– Нажимай, ребята. Справитесь к ночи, ведро водки поставлю, не справитесь – хлебайте воду, – и, увидев Мейера, пошел ему навстречу.

– Провинился я перед тобой, Густав Адольфович, все было некогда показаться тебе, – подавая грязную руку, улыбнулся Мясников.

Мейер, почувствовав на своих пальцах липкую грязь, украдкой вытер их о фалды своего длинного сюртука.

– Прошу в дом, – Мейер шаркнул ногой.

– Хорошо, хорошо, Густав Адольфович, обязательно буду. Вот только с плотиной дай закончить.

Пожав плечами, управитель ушел. К вечеру промоина была заделана.

– Ну вот, Пахомыч, – говорил Мясников плотинному, подавая ему водки, – слава богу, управились. Теперь и погулять можно.

Помолчав, Иван Семенович продолжал:

– Надо бы тебя батогами отхлестать за то, что проглядел осенний паводок, да уж ладно, первая вина прощается. – Пейте, ребята, – повернулся он к юрюзанцам. – Где Неофитко? – Мясников стал искать глазами магазинера.

– Здесь я, – Неофит вынырнул из толпы.

– Бери кружку, становись за хозяина, угощай народ и себя не забывай.

– Насчет этого не оплошаю. Мимо рта не пронесу. – Неофит принял кружку от Мясникова и скомандовал: – Подходи, православные!

Иван Семенович не спеша отправился к новому дому Афони. Завидев Мясникова, Афоня вышел вместе с женой на крыльцо и, держа в руках блюдо с хлебом-солью, низко поклонился гостю. Иван Семенович положил на поднос деньги и перевел глаза на Серафиму. Одетая в нарядный сарафан, в сафьяновых сапожках, в бархатной шашмуре на голове она была особенно хороша.

– Милости просим, – услышал он ее певучий голос и вместе с хозяевами вошел в дом.

У Афони Мясников пробыл недолго.

– Пойду к управителю на званый обед, – сказал Иван Семенович хозяину. – А новоселье мы отпразднуем, – уже весело заявил он. – Начнем завтра с утра, – и стал спускаться с крыльца.

В доме Мейера собралась вся заводская знать. С вожделением поглядывая на богато убранный стол с целой батареей бутылок, гости перекидывались редкими фразами. Унылая фигура Мейера наводила на гостей тоску, и они оживились только при входе слуги, сообщившего:

– Иван Семенович идут сюда.

Пухлая жена Мейера Эмма Францевна засуетилась: несколько раз поправляла прическу перед зеркалом, придирчивым взглядом окидывала стол, и когда в передней послышался голос Мясникова, она, изобразив радостную улыбку, поплыла ему навстречу. Гости почтительно поднялись с мест.

После двух-трех рюмок завязался оживленный разговор. Наконец послышался голос Мейера:

– Прошу, господа, к столу.

Гости чинно уселись.

– Вот что, дорогой мой, – обращаясь к хозяину, начал неторопливо Мясников, – слышал я, что плантовал ты заделать промоину за два дня. А мужики, гляди-кось, за один вечер наладили. Значит, с народом надо жить умеючи: где кнутом, а где и пряником. Вот так-то.

Иван Семенович самодовольно погладил бороду.

– Рюсский мужик загадочный натур, – осторожно заметил Мейер.

– Нет, Густав Адольфович, плохо ты знаешь русского человека, – Мясников выпил и взялся за поросенка. – Народ если захочет, гору своротить может.

Сидевшие за столом кричники одобрительно зашептались. Мейер услужливо налил гостю рюмку.

– Вот к слову, перегнал я несколько деревень на Урал. Как их привязать к заводам? Стройте дома, да не такие, как в России, курные избы, крытые соломой, а из кондового леса. Благо, его здесь немало. Правда, земля у нас холодная, но в огороде можно все растить. Теперь скажи мужику: поезжай обратно в Россию – не поедет.

– Поехали бы, да там ему не легче, – послышался чей-то спокойный голос.

Вилка, которую держал Мясников с куском поросенка, повисла в воздухе. Густав Адольфович поперхнулся рыбой и, вытащив поспешно платок, усиленно закашлял. Говор умолк, и взоры присутствующих обратились на сидевшего невозмутимо в углу стола пьяного Неофита.

– Как ты сказал, смерд? – Мясников грозно посмотрел на смельчака.

– Веселого мужику и там мало, – повторил Неофит.

– Значит, у меня плохо живется? – приближаясь на нетвердых ногах к Неофиту, спросил Мясников. И не получив ответа, четко произнес: – За такие речи на цепь посадить мало. Понял!

Тяжелая рука Мясникова опустилась на плечи Неофита. В комнате наступила гнетущая тишина. Продолжая раскачиваться, Иван Семенович угрюмо сказал:

– Твое счастье, что правду в глаза мне сказал. Мало у меня таких людей, как ты. На, выпей, – заявил он неожиданно, затем налил полный стакан вина и подал его Неофиту.

Среди присутствующих вырвался вздох облегчения.

Гроза миновала. Задвигались стулья, оживленнее зазвучали голоса и, обрадованный подобной развязкой, Мейер подал знак музыкантам. В самый разгар веселья Мясников вышел на веранду. Точно сбрасывая с плеч какую-то невидимую тяжесть, Мясников крикнул:

– Сенька!

Из комнаты выбежал подручный Мясникова.

– Плясовую.

Тряхнув кудлатой головой, подбоченившись, Сенька, притопывая ногами, прошелся по веранде.

 
…Вдоль по ярмарке купчик идет,
По Макарьевской удала голова.
 

Начал он речитативом и, неожиданно грохнув коваными сапогами об пол, закружился в бешеной пляске.

 
Ой! Жги, жги, говори,
Опоясочка шелковая!
 

– Гуляй, ребята! Жарь вовсю! – дико завопил Мясников и, сбросив кафтан, пустился в пляс. За ним, выделывая коленца, волчком завертелся Неофит.

Веселье продолжалось до рассвета.

ГЛАВА 12

Заводские дела задержали Ивана Семеновича на Южном Урале до глубокой осени. Мясников все время был на колесах. И каждый раз путь его лежал через Юрюзань. Афоня в начале зимы по приказу Мясникова уехал надолго к углежогам. Дома оставалась одна Серафима. За последние два месяца она превратилась в заводскую щеголиху. Сбросила с себя косоклинный сарафан, уродовавший ее стройную фигуру, и носила платья с воланами, исчезла и темная шашмура. Ходила больше с открытой головой, как бы выставляя напоказ свои пышные косы, сложенные высокой короной.

Глядя на новые платья жены, Афоня хмурился и однажды, не выдержав, заметил сурово:

– Нарядилась, как немка. Страмота смотреть.

– А ты не смотри, – охорашиваясь перед зеркалом, ответила небрежно жена. – Не в лесу ведь живем. Люди у нас бывают. Что я, деревенщиной должна ходить?

– Серафима! – в голосе Афони прозвучала нотка угрозы. – Ты у меня не балуй. Узнаю, худо будет.

– Не стращай, не пугливая, – Серафима круто повернулась к мужу. – Хватит, пожила затворницей, – и, хлопнув сердито дверью, вышла.

Оставшись один, Афоня долго сидел в тяжелом раздумье. «Что-то Мясников повадился, к добру ли?» Утром Афоня сказал жене:

– С неделю в тайге пробуду. Ты за домом гляди.

– Ладно.

Помолчав, Афоня продолжал:

– Если тут без меня Семенович приедет, прими как следует.

– Приму, – чуть заметная усмешка промелькнула на губах Серафимы.

– Ну, я поехал.

Афоня потянул коня за повод и вышел с ним за ворота. Серафима взяла ведро и направилась к колодцу.

Занятая своими мыслями, машинально взялась за крюк колодезного журавля, стараясь зацепить им ведро. Но крюк, несмотря на все ее усилия, не поддавался.

– Тетенька, дайте я сниму, – услышала она за спиной молодой голос и, оглянувшись, увидела стоявшего с ведрами Данилку.

– О-о, да я тебя знаю, – ласково сказала она подростку. – Ведь ты из Катава? Помнишь, был у нас на кордоне с матерью?

Первая мысль Данилки была – бросить ведра и убежать.

– Что молчишь? – спросила она, видя, что подросток смущенно топчется на месте и не отвечает на ее вопрос.

– Не бойся, приказчику не скажу.

Видя добрую улыбку на лице женщины, Данилка осмелел.

– Я здесь у дяди Неофита живу.

– Ты что, с рудников убежал? – спросила Серафима.

Данилка невольно отступил от Серафимы. Чего доброго, эта тетка еще схватит за руку и поведет к приказчику. Все тогда пропало. Но глаза женщины по-прежнему смотрели на него доброжелательно.

– Скажи своему дяде, чтоб зашел ко мне. Ты знаешь, где я живу?

– Не-ет, – протянул Данилка.

– Видишь большой дом на пригорке?

– Ага. Дайте ваши ведра донесу, я ведь сильный, – предложил он и, зацепив наполненные ведра коромыслом, подобрался под него.

– А свои куда денешь?

– Не помешают.

Захватив свободной рукой пустые ведра, Данилка зашагал к дому Афони. Поднялся на крыльцо и опустил ведра.

– Заходи в дом.

Подросток не без опаски последовал за ней.

«Закроет и будешь сидеть, как зайчонок», – подумал он, с тревогой переступая порог.

– Как тебя звать? – выливая воду в кадку, спросила Серафима.

– Данилка.

– Садись, на поешь, – подавая ему шаньгу, более тепло сказала хозяйка.

– Меня ждут с водой. Я пойду.

Серафима улыбнулась.

– Скажи дяде, чтоб зашел ко мне.

– Ладно.

Данилка вышел из дома и, взяв свои ведра, направился к колодцу.

Увидев племянника, Марфа заворчала:

– Где тебя лешак носил столько времени? Самовар надо ставить, а воды нет.

Данилка рассказал Марфе о встрече с Серафимой.

– Зачем ей Неофит понадобился, не знаю, – задумчиво промолвила Марфа. – Похоже, о тебе разговор будет. Надо же было столкнуться с ней. Как бы беды какой не приключилось.

Опасения Марфы рассеялись с приходом мужа.

– Видел только что жену Афанасия-барочника. Просила Данилку к себе в услужение. Говорит, что Афанасий все время в разъездах, и одной ей в доме неловко, и со скотиной управляться тяжело. Афанасий – мужик прижимистый, – продолжал Неофит, – скоро на него не угодишь, ни в жисть бы Данилку не отдал, да соседи все с расспросами пристают, чей у вас парнишка, да откуда. Как бы не донеслось до управителя, упаси бог. Ты за Серафиму держись, – обратился Неофит к молчавшему племяннику – В доме она хозяйка! Может, через нее в люди выйдешь. Сам Мясников к ним заезжает. Только на глаза ему не лезь.

Данилке не хотелось уходить от родных, но страх, что соседи могут донести на него управителю, заставил его искать более надежное убежище.

В тот вечер неожиданно вернулся от углежогов Афоня.

Энергичный стук заставил Серафиму насторожиться, подойдя к двери, она спросила:

– Кто там?

– Открой, это я, – послышался голос Афони. Войдя в спальню жены, он подозрительно осмотрелся.

– Что так скоро?

– Нужно было, – ответил сумрачно муж и, кряхтя, стал стаскивать с себя сапоги.

– Боюсь я, Афоня, одна оставаться, – догадываясь о причине внезапного приезда мужа, заговорила спокойно Серафима, – когда тебя нет, не с кем словом перемолвиться, – жаловалась она. – Да и со скотом управляться тяжело.

– Возьми работницу, – сумрачно ответил Афоня и неприязненно посмотрел на жену. – На кордоне когда жили, скота не меньше было, однако управлялась.

– То в лесу, то на заводе. Там кроме сорок да ворон ничего не видишь, затворницей жила, пора бы и вздохнуть посвободнее. Ладно, нашелся добрый человек, вытащил нас из леса, – намекнула она на Мясникова.

– С этим добрым человеком надо нож держать за пазухой, – зло усмехнулся Афоня.

Серафима метнула на мужа яростный взгляд и тут же потупила глаза.

– Сегодня я договорилась с нашим магазинером. У него есть племянник, без дела слоняется. Думаю, взять его к себе? – Серафима выжидательно посмотрела на мужа.

– Что ж, я не супорствую, – после некоторого размышления ответил Афоня.

На следующее утро Данилка вместе с Неофитом пришел к Афоне.

– Ну вот и работника к вам привел, – здороваясь с хозяином, весело сказал Неофит и подтолкнул племянника, прошептав на ухо: – Кланяйся!

Подросток отвесил поясной поклон.

– Жидковат маленько парень, – осматривая Данилку, произнес Афоня.

– Порода такая. Зато на работе крутой, – похвалил Неофит родственника.

Договорились скоро. С Покрова до Пасхи пять рублей деньгами, харч и обутки. Данилка прикинул в уме. Приходилось около рубля в месяц. «Помощь тяте», – подумал он.

Когда Неофит ушел, Данилке стало как-то тоскливо на душе, он молча сел к окну. Вечерние тени легли на вымощенный камнем двор Афони, и от этого богатые постройки раскольника казались еще сумрачнее.

– Садись ужинать, – пригласила Серафима. – Вот твоя чашка и ложка, – ставя на стол посуду, продолжала она. – Если захочешь пить, возьми кружку, а кадка с водой в сенках стоит. Чай мы не пьем.

Данилка был целыми днями занят по хозяйству, даже сходить к Неофиту не удавалось. Серафима при муже относилась к Данилке неласково и отдыха не давала. Но как только Афоня уезжал, отношение хозяйки резко изменялось.

– Иди поешь горячих ватрушек, – однажды позвала она его к себе. – Хватит работать.

За столом спросила ласково:

– Поди, не глянется тебе жить у нас?

– А куда я больше пойду, – доедая ватрушку, ответил Данилка. – В Катав нельзя, у Неофита боязно. Буду жить у вас, пока не прогоните.

– Зачем тебя гнать? Живи, – помолчав, Серафима подвинулась ближе к Данилке. – Сегодня у меня будет гость. Прими его коня, а сам покарауль у ворот. Если увидишь, что хозяин едет, сейчас же ко мне. Понял?

Данилка утвердительно кивнул головой и вышел за ворота. Через час показался всадник. Волевое энергичное лицо с красивой бородкой, важная осанка и одежда приезжего выдавали в нем знатного гостя; бросив взгляд на сидевшего у ворот Данилку, он спросил:

– Афанасий дома?

– Нет, уехал к углежогам.

– А ты что, ихний работник?

– Ага.

– Прими лошадь, расседлывать не надо, – сказал отрывисто приезжий и, поднявшись на крыльцо, толкнул дверь.

Прошло часа два. Из состояния полудремоты Данилку вывел голос Серафимы:

– Даня, подведи коня к крыльцу, – в голосе женщины послышалась незнакомая парню нотка. Вскоре показался гость, поправив висевший с боку кистень, он ловко вскочил в седло.

Вскоре фигура всадника слилась с окружающей темнотой.

Данилка вошел в дом.

– Афанасию ничего не сказывай, – заявила Серафима подростку и, загадочно улыбнувшись, направилась в свою горенку.

В ту ночь Данилка долго ворочался на жесткой постели. Беспокоила мысль о ночном госте. А вдруг Афанасий узнает? Тогда не только хозяйке, но и ему несдобровать.