Текст книги "В степях Зауралья. Книга 2"

Автор книги: Николай Глебов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

«Нина… – глаза Словцова стали влажны от слез. Подошел к тюремному окну и долго смотрел на яркую полоску света. – Нина, родная, где ты?»… – Чувствуя, как тяжелые спазмы вновь давят горло, Виктор закрыл лицо руками.

«Минутная слабость… пройдет… – шептал он и выпрямился. – Мы будем жить! Бороться за новый, солнечный мир!»

В морозный день февраля Виктора вызвали в контрразведку. Проходя по тюремному коридору, он крикнул в волчок камеры Новгородцева:

– Прощай, Михаил. Привет товарищам!

Сильный рывок конвоира оторвал его от волчка. Михаил отчаянно забарабанил в дверь.

– Товарищ Словцов! – донеслось до Виктора. – Това… – последние слова были заглушены яростной руганью надзирателей, сбежавшихся на шум, поднятый Новгородцевым. Михаил понял, что слышит последний раз голос Виктора.

Словцова повели на допрос.

После ряда формальностей следователь контрразведки, щеголеватый офицер, спросил:

– Я вижу, что вы интеллигентный человек… что может быть у вас общего с большевиками?

– Это мое дело, – сухо ответил Виктор.

Помолчав, офицер продолжал:

– Мы дадим вам возможность искупить вину. Допустим, вы поступите добровольцем в нашу армию, мы направляем вас в офицерскую школу, и перед вами открывается блестящее будущее.

– Благодарю вас, – усмехнулся Виктор, – свои политические убеждения я не меняю.

– Подумайте, я дам вам достаточный срок для размышлений. Кстати, может быть, вы припомните имена челябинских коммунистов. Мы знаем, что одно время вы были в аппарате губкома РКП(б).

– Нет, для роли провокатора я не гожусь, – с достоинством ответил Словцов.

– Как бы вам не пришлось об этом пожалеть! – следователь нажал кнопку звонка.

– Отведите в камеру номер три, – приказал он появившемуся в дверях егерю, показывая взглядом на Виктора.

Втолкнув Словцова с помощью второго егеря в каменный мешок, часовой закрыл тяжелую железную дверь на засов. Виктор сделал попытку встать во весь рост, но низкий свод камеры как бы давил его книзу.

Сидеть можно было, только упираясь лбом в дверь. Словцов в отчаянии забарабанил кулаками о железо. В коридоре попрежнему слышались мерные шаги часового. Через час ослабевший Виктор впал в полузабытье.

Утром загремел засов, и Словцов вывалился через открытую дверь лицом на пол. Так продолжалось дня два. Виктору казалось, что он начинает сходить с ума. На третий день его поместили в обычную камеру.

Глава 20

В середине зимы 1918 года Нина Дробышева, приехавшая в Зауралье по заданию подпольного комитета, была арестована колчаковской разведкой. Под усиленным конвоем ее, избитую, отправили в Челябинск, бросили в одиночную камеру сырого подвала контрразведки.

Стоял полдень. Через маленькое оконце камеры пробивался скупой луч солнца, он осветил лежавшую на полу узницу, и медленно пополз по ослизлой стене одиночки.

Девушка очнулась и, сделав попытку подняться, закусила губу от боли, по телу пробежала мелкая дрожь. В подвале было сыро и холодно. Дотянувшись рукой до стены, она с трудом приподнялась на колени и ползком добралась до железной кровати. Уткнувшись лицом в грязный тюфяк, закрыла глаза.

…Над городом опускалась ночь. В коридоре слышались мерные шаги часового и порой скрип засова. Что-то холодное, противное, быстро перебирая лапками, пробежало по груди девушки и скрылось под кроватью.

«Крысы!» – она в страхе подобрала ноги и прислонилась спиной к стене.

На полу камеры с писком метались крысы, они прыгали на кровать и вновь скрывались. Нина поспешно закрыла ноги тюфяком и, съежившись, села в углу.

Это была новая пытка контрразведчиков. Они надеялись, что Дробышева начнет колотить в дверь, просить пощады. Но в камере было тихо, и встревоженный часовой припал к волчку.

Заключенная сидела в углу, подперев голову рукой. Ее глаза, устремленные в темноту, лихорадочно блестели.

Крысы продолжали возню. Загремел засов, и яркий свет фонаря осветил камеру.

– Дробышева, выходите! – Дежурный контрразведки пропустил вперед себя девушку и, вынув из кобуры наган, направил-дуло в спину заключенной.

Поднявшись этажом выше, он указал на дверь начальника контрразведки Госпинаса.

Перешагнув порог, ослепленная ярким светом ламп, девушка зажмурилась, но снова открыв глаза, в ужасе прижалась к косяку: на полу, недалеко от дивана, лежал Виктор. Одежда на нем была порвана, спина была исполосована нагайками. Правый глаз, под которым виднелся огромный синяк, был закрыт.

На диване сидел следователь контрразведки Гирш. Рядом с ним лежала окровавленная нагайка с прилипшим к ней пучком человеческих волос.

У стола, заложив по привычке руки за спину, стоял Госпинас. Зеленый свет абажура падал на его испитое, с глубокими впадинами глаз лицо, напоминавшее маску мертвеца.

Госпинас уставил немигающие глаза на девушку и, кивнув головой в сторону лежавшего Словцова, спросил:

– Узнаете?

Нина не ответила.

– Чистая работа? Как вам нравится наш гранд-отель? – Глаза Госпинаса прищурились. – Правда, там есть маленькое неудобство – крысы, но, к сожалению, они сегодня, сыты и, видимо, вас беспокоили мало?

– Что вы хотите от меня? – вяло спросила Дробышева.

– Пардон, несколько минут терпения, – глаза Госпинаса сузились, как у кошки. – Поручик Гирш, – повернулся он к сидевшему на диване офицеру, – вы невежливы, предложите даме место.

Гирш вскочил, кривляясь, шаркнул ногой.

– Бон суар, мадемуазель. Комман ву репозе-ву?[5]5
  Добрый вечер, девушка, как отдыхали?


[Закрыть] – спросил он по-французски и, хлопнув нагайкой по голенищу сапога, улыбнулся.

Не ответив, Нина тихо опустилась на колени перед Виктором, поправила его волосы и долго смотрела на измученное лицо.

– Трогательная идиллия, – прошипел Госпинас и крикнул свирепо: – Стать к дверям! Вы не в партийном комитете!

Девушка бережно опустила голову Словцова на пол. Лежавший сделал слабое движение рукой и открыл здоровый глаз.

– Начнем, господа, – обратился Госпинас к офицерам.

Те подошли ближе к столу.

– Я последний раз спрашиваю, Словцов, намерены вы изменить свои взгляды и итти добровольцем в армию? – слегка барабаня пальцами по столу, спросил Госпинас.

– Нет, – послышался ответ.

– Намерены вы сказать имена челябинских коммунистов?

– Нет.

– Так. А вы, Дробышева? Все еще упорствуете?

– Место типографии я не скажу, своих товарищей не выдам, – твердо произнесла Нина.

– Что ж, придется к вам обоим применять один метод развязывания языка… Раздеть большевичку! – крикнул Госпинас офицерам. – Яхонтов, держать Словцова! Гирш, за работу.

Госпинас рванул Нину от Виктора, вцепился в ворот кофточки. Нина услышала треск ткани и, оттолкнувшись, прикрыла руками грудь. Гирш взмахнул нагайкой.

– Словцов, имена коммунистов, и Дробышева будет на свободе!

Защищая лицо от ударов, девушка крикнула:

– Виктор!

Словцов бился в руках державших его офицеров. Казалось непонятным, откуда бралась сила у этого хрупкого на вид человека. Наконец ему удалось вырваться, и он бросился на Гирша.

Началась свалка. Разъяренные контрразведчики били Виктора чем попало. Госпинас спокойно курил, наблюдая происходящее.

– Дробышева, скажите адрес типографии, и Словцова мы оставим, – бросил он резко девушке.

– Нина! – в голосе Виктора послышалось приказание.

– Нина! – еще раз крикнул он и упал. Голос товарища придал девушке силы.

– Мерзавцы! Вы думаете побоями сломить наш дух, нашу веру в победу коммунизма, так знайте, – голос Нины зазвенел, как натянутая струна, – ваша гибель неизбежна!

Глава 21

Весной 1919 года Виктора Словцова, Нину Дробышеву и значительную часть арестованных челябинских коммунистов отправили в Уфимскую тюрьму, где в то время находился военно-полевой суд.

Поезд с заключенными шел до Уфы трое суток. Ночью стояли на глухих разъездах, дожидаясь рассвета. В темноте ехать было небезопасно, тем более, что контрразведка получила сообщение о готовящемся на поезд нападении миньярских рабочих. Мимо мятежного завода проехали с бешеной скоростью. В паровозной будке сидели вооруженные до зубов два колчаковских офицера и следили за каждым движением машиниста. Усилена была и охрана вагонов. Толстые железные решетки на окнах, часовые у дверей, в проходах, в тамбуре, офицерский контроль лишали заключенных возможности побега.

В Уфе арестованных принял конвой из казаков.

Дробышеву, как важную преступницу, поместили в одиночку, рядом с карцером. В углу – железная кровать, над ней, почти под самым потолком, виднелось маленькое оконце, через которое пробивался в камеру слабый свет.

Нина опустилась на койку и задумалась. Вспомнилась записка неизвестного коммуниста, найденная еще в Зауральской тюрьме: «…Я знаю, я верю – старый строй рушится, обломками убивая нас. Но нас много, все новые и новые силы идут под Красное знамя»… – прошептала Нина вслух слова убитого и выпрямилась.

Долго стояла у окна, через которое был виден небольшой кусок неба, окрашенный в мягкие вечерние тона. Солнце бросило прощальные лучи на землю и скрылось. Камера погрузилась в полумрак.

Скрипнул засов. Вошла надзирательница с куском хлеба и миской тюремной баланды из смеси картофельной шелухи с гнилой, капустой. Нина пожевала твердый, как камень, маленький кусочек хлеба и улеглась. Ночью ее вызвали в контрразведку. Переступив порог комнаты, девушка в изумлении посмотрела на сидевшего за столом следователя.

– А, землячка! – на холеном лице контрразведчика появилось нечто похожее на улыбку. – Не узнаете?

– Нет… – отрицательно покачала головой девушка и подумала горько: «Значит я и теперь нахожусь в ведении челябинской контрразведки».

– Гирш Иван. Мы встречались с вами у Госпинаса. По-моему, вы не должны забыть! – заметил следователь с сарказмом. – Правда, там пришлось прибегнуть к маленькой экзекуции, но здесь, я надеюсь, мы договоримся, как порядочные люди…

– Странное у вас представление о порядочности, – усмехнулась Нина. – Бить беззащитную девушку, бить до потери сознания только лишь за то, что она не разделяет ваших взглядов, это вы считаете порядочностью?

– А вы как бы назвали? – сохраняя напускное спокойствие, спросил Гирш.

– Подлостью! – четко ответила Нина.

– Молчать! – поднявшись со стула, следователь грохнул кулаком по столу. – Вы забываете, что находитесь в моих руках! Прошу отвечать на вопросы, – усевшись на стул, Гирш подвинул к себе лист бумаги.

– Имя, отчество, фамилия?

– Нина Михайловна Дробышева.

– Возраст?

– Двадцать шесть лет.

– Партийная принадлежность?

– Член Российской Коммунистической партии большевиков.

– Какие должности занимали при Советской власти?

– Ответственный секретарь Челябинского горсовета.

– Партийные поручения.

– Не скажу.

Гирш удивленно посмотрел на Дробышеву:

– Я вас последний раз спрашиваю: будете отвечать или нет?

– Нет.

Исписав лист бумаги, контрразведчик подвинул его Дробышевой:

– Распишитесь.

Девушка внимательно прочитала протокол и положила его обратно перед следователем.

– Я не торгую интересами народа. Вы хотите меня купить, обещая свободу, купить ценой крови моих товарищей по борьбе, так знайте, – Нина возвысила голос: – этому никогда не бывать!

– Но тогда вас ждет смерть!

– Да! – И, как бы отдаваясь своим мыслям, поникнув головой, девушка заговорила тихо:

– Я знаю, скоро смерть. Я знаю, что на земле будет иная, радостная жизнь и что солнце будет освещать вершины Урала, зальет светом просторы Сибири… Тьма уйдет, я глубоко верю, что будущее поколение не забудет наших страданий… Я иду на смерть честным человеком. И вам меня не сломить!

– Очевидно, я вас вызываю последний раз, – сказал Гирш. Поднимаясь из-за стола, кивнул надзирателю:

– Отведите заключенную в камеру.

Глава 22

Утро застало Нину стоящей у окна. Через решетку в камеру лилась теплая волна воздуха.

Среди старого бурьяна пробивалась молодая зелень. Ласково светило майское солнце, заливая сверкающим теплом улицы, дома, широкую реку, затон и поля.

«Наверное, там в Зауралье цветут подснежники. Но не для меня пришла весна. Не согреть ей сердце. Нет…»

– Будь вы прокляты, убийцы! – Нина с силой сжала виски и отошла от окна.

Через два дня ее снова вызвали на допрос. Вместо Гирша за столом сидел какой-то важный военный с обрюзгшим лицом.

– Дробышева? – перелистывая лежавшее перед ним «Дело», спросил он.

– Да.

Он поднял на заключенную водянистые глаза.

– Виктора Словцова знаете?

– Да.

– Вот его показание, – колчаковец подвинул к себе другую папку, вынул протокол. Читал он долго и нудно, перевирая фамилии челябинских и зауральских коммунистов, адреса явочных квартир. В протоколе было зафиксировано, что поскольку контрразведке удалось напасть на след подпольной типографии большевиков в Зауральске, то он, Словцов, признает выдвинутые обвинения против него, Нины Дробышевой и других коммунистов. Закончив чтение, офицер спросил:

– К показанию Словцова ничего не можете добавить?

– Могу.

На лице контрразведчика показалась вежливая улыбка.

– Все это наглая и вместе с тем неумная провокация со стороны господ из контрразведки!

Не ожидавший такого ответа, офицер поднялся со стула и, отбросив его пинком, заорал:

– Вы забываетесь! Вы забыли, где вы! Вы знаете, с кем разговариваете?!

– Не знаю и знать не хочу! – ответила спокойно Нина.

– Если вы не знаете начальника особого отдела при штабе генерала Ханжина, то вы его сейчас узнаете! Эй! – вбежал дежурный офицер. – Всыпать шомполов! Перекрестить нагайками! – показывая на девушку, завопил он в исступлении.

Нина пришла в себя через несколько часов. Провела рукой по слипшимся от крови волосам и, сделав попытку перевернуться на бок, застонала.

Выздоравливала она медленно. Болело тело. Долго не могла смыть затвердецшие сгустки крови в волосах. Еще резче выступили скулы и лихорадочно блестели глаза.

Однажды на рассвете она услышала далекий отзвук орудийного выстрела. Откинула одеяло и прислушалась. По тюремному коридору торопливо протопали несколько пар ног.

Канонада продолжалась недолго.

Несмотря на слабость, Нина ухватилась за железные прутья решетки и подтянулась к окну. За стенами тюрьмы, на дороге, тарахтели тачанки, гулко раздавались шаги солдат.

– Красная Армия возле Уфы! Скоро, скоро час освобождения! – Радостное чувство охватило все существо девушки. Опустившись на пол, Нина с надеждой стала смотреть в окно на приближающийся рассвет. Неожиданно в камере вспыхнул свет, послышался скрип засова. В дверь просунулась чубатая голова казака.

– В коридор!

Тяжелое предчувствие охватило Нину. Полная тревоги, она вышла из камеры.

Заключенные, подгоняемые казаками, торопливо шли к выходу из здания. Во дворе тюрьмы раздался первый залп. Нине стало все ясно.

Двор тюрьмы был набит каппелевцами и казаками. Показались Виктор Словцов и другие коммунисты, арестованные в Челябинске и Зауральске.

Нина крепко пожала товарищам руки и, встав между Виктором и челябинским коммунистом, кузнецом Лепешковым, молча выслушала приговор.

Его читал молодой офицер, выпущенный недавно из школы прапорщиков. Руки его дрожали.

«…Суд постановил подсудимую Нину Дробышеву на основании 152 статьи уложения о наказаниях и приказа начальника штаба верховного главнокомандующего от 4 февраля девятнадцатого года за № 11 лишить всех прав состояния и подвергнуть смертной казни через расстрел».

Ни один мускул не дрогнул на лице Нины. Только крепче сжалась рука, державшая Виктора, и суровая складка легла на лбу.

Так же торопливо был прочитан приговор и остальным.

Заключенные встали спиной к тюремной стене.

– Приготовиться! – пропел тонким фальцетом офицер.

Десятка два казаков вскинули винтовки.

– Да здравствует пролетарская революция! – прозвенел голос Словцова.

– Да здравствует коммунизм! – страстно крикнула Нина.

– Вз-во-од! – послышалась команда офицера. – Пли!

Первым упал Виктор. Уткнувшись лицом в землю и, зажав судорожно в кулаке траву, затих.

После второго залпа Нина покачнулась и, подхваченная Лепешковым, крикнула:

– Подлые убийцы! Старый мир рухнет – коммунизм будет жить вечно!

Заглушая ее голос, офицер яростно завопил:

– Вз-во-од, пли!

На раненого Лепешкова с шашками накинулись казаки. Кузнец, шатаясь, поднялся во весь огромный рост и, вытянув руки вперед, с залитыми кровью глазами, сделал несколько шагов в рухнул.

Все было кончено.

Глава 23

…Снег шел несколько дней подряд. Начались бураны. Челябинск потонул в сугробах. На улицах были видны лишь редкие прохожие. Извозчики отсиживались на постоялых дворах, целыми днями играли «в подкидного». На станции застряли поезда. Крестьяне, согнанные из соседних деревень на очистку железнодорожных путей, работали неохотно.

Затем ударили морозы, сковали толстым слоем льда реку, загнали в теплые избы людей, одели в пушистый куржак леса.

В один из таких дней из города: по направлению Копейска вышла девушка, одетая в овчинный полушубок, пеструю шаль, из-под которой выбивалась небольшая прядь волос. Поправив ее на ходу, девушка внимательно стала вглядываться в старый завьюженный след саней, который, обогнув березовую рощу, терялся на снежной равнине.

Началась поземка. Колючий снег с легким шуршанием катился по затвердевшему за ночь насту, дымил на высоких сугробах и легкими вихрями кружился по опушке редких лесов. Ветер усиливался. Девушка глубже спрятала озябшие руки в полушубок. Это была Христина.

Еще весной, после того, как чехи заняли Марамыш, она благополучно доехала до Челябинска и остановилась на квартире у дальней родственницы в Заречье.

Город был наводнен чехами и белогвардейцами. Отдохнув с дороги, Христина начала осторожно наводить справки об оставшихся на свободе коммунистах.

Лето прошло в напряженной и опасной работе. Шпики шныряли повсюду. Подпольный комитет поручил Христине заведовать отделом Красного Креста. Девушка раза два выезжала на Куричью дачу, в отряд Русакова для оказания денежной помощи семьям партизан. Через нее была установлена связь с рабочими Златоуста и Миньяра. Сейчас она шла в Копейск по заданию укома.

Над равниной медленно плыли тяжелые тучи. Повалил снег.

Девушка прибавила шагу. Согретая быстрой ходьбой, она не чувствовала холода и, поглядывая с опаской на тучи, старалась лишь не сбиться с дороги.

«Только бы добраться до построек! Должно, будет буран», – подумала она и поспешно выбралась на дорогу.

Обогнув рощу, девушка заметила стог сена. От него к Копейску вел свежий след.

Часа через полтора она стучалась в дверь маленького домика шахтера Ошуркова.

Сам хозяин был в партизанском отряде. Девушку встретила хозяйка, еще молодая женщина, но уже состарившаяся от нужды и непосильной работы.

Вечером Христина вместе с женой Ошуркова направилась к партизанским семьям.

В семье шахтера Андрея Бойко было девять сыновей; трое из них сражались против Колчака, четвертый томился в белогвардейском застенке. Малыши жались друг к другу на широкой кровати, где лежали лохмотья одежды. Христина, окинув взглядом пустые промерзшие стены избушки, вздохнула. Из-под кровати вылез тощий поросенок, почесался о деревянную ножку ее и, хрюкая, поплелся в закуток к пустому корытцу.

Вскоре в избу вошли другие женщины. Девушка начала рассказывать о наступлений Красной Армии и разложении в рядах белых частей.

– Скоро придут освободители, и наши страдания кончатся!

– Скорей бы, – вздохнула одна из шахтерок. – Так намучились, так намучились, что и сказать трудно!

– Скоро! – решительно тряхнула головой Христина. – Потерпите немножко. Колчак подыхает, но он еще силен. Нужно бороться, не давать угля белогвардейцам! – Открыв полевую сумку и достав из нее деньги, бумагу и карандаш, девушка продолжала: – Подпольный Комитет посылает вам свою пролетарскую помощь. Мы будем оказывать вам поддержку по мере возможности. Сегодня в районном Комитете партии выберем одного товарища, которому и поручим это дело.

Ночью Христина передала директиву укома копейским подпольщикам.

– Снижайте добычу угля. Если не будет угля, паровозные топки заглохнут, тогда воинские эшелоны колчаковцев застрянут на станциях. Не получая подкрепления, беляки быстрее начнут откатываться обратно, мы скорее их добьем! Нужно устраивать забастовки, ни одной тонны угля на-гора!

На второй день девушка направилась в обратный путь.

Буран утих. Выйдя за околицу, Христина на миг зажмурила глаза от ярко блестевшего снега, который миллиардами изумрудов сверкал под лучами солнца. На душе было хорошо. Радовали бодрые выступления горняков, твердо веривших в близкую победу над Колчаком.

Пройдя километра два, Христина заметила небольшую группу всадников, ехавших ей навстречу. Растянувшись цепочкой, они двигались неторопливо, видимо, боясь сбиться с дороги.

«Казаки!» – девушка поспешно расстегнула пуговицы полушубка и, вынув полевую сумку с бумагами, быстро втоптала в снег.

Казачий разъезд приближался. Переминаясь с ноги на ногу, девушка стояла на сумке, ожидая, когда проедут всадники.

– Что, красавица, холодно, может тебя погреть? – весело крикнул молодой казак.

– Погрей ее нагайкой! – хмуро буркнул в бороду второй и сердито посмотрел на Христину: – Куда идешь?

– В город, на базар.

– Какой тебе базар – в такое бездорожье?

– Трогай коня, Евсеевич, – крикнул задний, напирая на лошадь бородатого казака. – И так запаздываем! – не дожидаясь, когда тот возьмется за повод, стегнул лошадь бородача нагайкой.

Всадники проехали.

Пропустив последнего конника, Христина вышла на дорогу, оглянулась и, видя, что казачий разъезд скрылся за березовым колком, разгребла снег, нашарила сумку, спрятала ее под полушубок.

* * *

Домой Христина вернулась поздно. Старая тетка, у которой она жила, открыла дверь и сказала торопливо:

– Какой-то человек целый день возле окна ходил. Не сыщик ли?

Девушка торопливо прошла в комнату, зажгла лампу, прислонилась спиной к теплой печке и, грея озябшие руки, ответила:

– Спи спокойно, тетя.

Старушка вздохнула.

– Боюсь за тебя. Как бы не арестовали… – помолчав, добавила: – Бумаги-то спрятала бы подальше. Нерове́н час, придут с обыском, тогда как?

– Я сейчас об этом думаю, – сказала Христина и, приподняв с помощью хозяйки одну из половиц, сунула прокламации в отверстие. Доска легла на свое место.

Христине не спалось. Подошла к маленькому столику, откинула тяжелую косу с плеча, взяла в руки фотографию Андрея и поднесла к свету.

Долго смотрела на дорогое лицо и, вздохнув, поставила фотографию на место. Жив ли? Девушка поникла головой. Огонек в лампе затрепетал, мигнул последний раз и погас. Сумрак ночи окутал комнату и одинокую фигуру девушки, неподвижно сидевшую на стуле.

Утром, чуть свет, Христина достала прокламации из тайника. Сунула под меховой жакет и, простившись с тетей, вышла на улицу. Огляделась. Никого.

Через час, купив билет на пригородный поезд, вышла на перрон.

Там толпились мешочники, прошла дама с носильщиком, проковылял, опираясь на палку, старичок в форменной фуражке с полинялым околышем, из ресторана вышла группа пьяных каппелевцев. Один из них, задев Христину плечом, нагло уставился на нее.

Христина вошла в тамбур. В вагоне сидеть не хотелось: там было накурено, пахло сырой одеждой, портянками, как обычно в общих вагонах.

Выглянув еще раз на перрон, девушка вздохнула с облегчением. Каппелевцев не было. У вокзала толпилась группа солдат. На их усталых, бледных лицах лежала печать безразличия ко всему, что их окружало. До отхода поезда оставалось минуты три. Христина снова вышла на перрон, посмотрела по сторонам, подошла к широкой доске расписания поездов и, вынув какую-то бумагу, сделала вид, что сличает запись. Раздался звук паровозного гудка. Обронив недалеко от солдат лист, Христина вернулась в вагон. Поезд набирал скорость.

Вскоре один из солдат поднял оброненный Христиной лист бумаги посмотрел и, кинув быстрый взгляд на опустевший перрон, произнес чуть слышно:

– Прокламация.

– А ну-ко, читай, – окружив его плотным кольцом, солдату придвинулись ближе.

«Солдаты и казаки!

Доколе вы будете воевать?! Доколе вы будете разорять Россию? Доколе вы будете мучить себя и равных себе рабочих и крестьян? Подумайте: во всей необъятной России властвуют рабочие и крестьяне. Они не хотят отдавать свою землю помещикам, свои фабрики капиталистам, они не хотят быть рабами царских офицеров и генералов.

..Мы воюем с помещиками, капиталистами, с царскими генералами и офицерами, со всеми теми, кто сотни лет держал русский народ в рабстве.

Руку, товарищи – солдаты и казаки!

От вас зависит ваше счастье и счастье русского народа!

Мы ждем вас к себе, как друзей, как истинных сынов страдающего народа.

Урало-Сибирское бюро Российской Коммунистической партии».

Солдаты молча переглянулись. Разговаривать о политике на вокзале было опасно. Заскорузлыми пальцами чтец аккуратно сложил листовку вчетверо и, положив ее на выступ здания, отошел к товарищам.

Белый лист бумаги со жгучими словами правды скатился с выступа и, гонимый легким ветерком, покатился по асфальту перрона, прижался к рельсам. Там его нашел смазчик, прочитал первые строки и поспешно сунул в карман.

В ту ночь листовки были найдены и на пригородных станциях.

На одном из разъездов Христина пересела в поезд, идущий обратно в Челябинск.

Невдалеке маячили огни вокзала, за ним был виден тусклый свет уличных фонарей, ведущих в город.

Девушка вышла из вагона и юркнула под грузовой состав.

На путях никого не было. Лишь в конце поезда стоял, завернувшись в огромный тулуп часовой и, видимо, дремал.

Одна за другой потухали звезды, в предутреннем рассвете медленно таял Млечный путь.

Потянуло холодком.

Христина стояла неподвижно, не выпуская из рук узелок. Ее беспокоил вчерашний шпик.

«Куда итти? К кому? Домой нельзя: там установлена слежка. На старую конспиративную квартиру? Опасно».

Через час она постучала в дверь квартиры одной из знакомых по гимназии. Женщина вышла и, узнав Христину, смутилась.

– Милая, я бы рада тебя принять, но… – хозяйка повертела головой по сторонам безлюдной улицы, – пойми, дорогая.

– Хорошо, я поняла, – перебила ее Христина.

Она побрела в Заречье, где жила тетка. Остановилась на перекрестке, прислонившись к забору, долго смотрела на знакомый дом. Из трубы его поднимался дым и, гонимый ветром, плыл к Миассу.

«Тетя, наверное, на кухне, обнять бы старушку и молча, без слов, посидеть у огонька, погреть озябшие руки».

Христина подула в кулак, слегка постучала носками стоптанных ботинок и пошла дальше.

По застывшим тротуарам катился колючий снег, набиваясь в ботинки. Резкий холодный ветер стучал оторванным листом железной крыши соседнего дома, буйными вихрями кружился по улицам и злобно метал снег в стены, окна и в одиноко стоявшую у забора девушку.

Поднималась утренняя заря. Христина, зябко кутаясь в меховой жакет, зашагала к рабочей слободке. Усталая, опустилась на первую попавшуюся скамейку возле ворот одного из домиков и задремала.

Мороз крепчал. Во дворе загремел цепью пес и, почуяв незнакомого человека, хрипло залаял. Стукнула дверь, из домика вышел немолодой хозяин, судя по одежде, рабочий и, прикрикнув на собаку, открыл калитку.

Христина приподняла отяжелевшую голову и вновь опустила ее на узелок, лежавший на коленях.

– Ты что, не здешняя? Замерзнешь ведь. Проходи-ка лучше в избу, – сказал он приветливо.

Девушка поднялась со скамейки и пошла вслед за хозяином.