Текст книги "В степях Зауралья. Книга 2"

Автор книги: Николай Глебов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

Глава 27

Весной Лупан простудился и слег в постель. К севу совсем расхворался. Надсадно кашлял, с трудом поднимался с кровати. Со знакомым казаком он послал в Марамыш наказ:

– Передать Устинье, что хотя скончался Евграф, ее старики за дочь считают и ждут к себе в гости.

Получив нерадостную весть, Устинья стала собираться в Звериноголовскую.

При выезде из города Устинью задержал патруль. После тщательного обыска и расспросов ее пропустили на Звериноголовский тракт.

Приехала в станицу на второй день. Обрадованные старики не знали, чем и угостить дорогую гостью. Вечером Устинья сходила на братскую могилу, где был похоронен Евграф, поплакала.

Оглядела горенку, в которой жила когда-то, и, вздохнув, подошла к окну. С улицы был слышен крик игравших в бабки казачат. Мычание коров, возвращавшихся с выгона, и скрип арбы с сеном. Багровое солнце медленно уходило за увал. Тени исчезли, и вскоре маленькие домишки низовских казаков потонули в темноте ночи.

Устинья вышла за ворота, прислонилась к забору. Грустную тишину степной ночи прорезал чей-то поющий голос.

 
…Напрасно казачка его молодая
На утро и вечер глядит,
Ждет, поджидает с восточного края,
Откуда ее казак прилетит…
 

«Мой Евграф уже не прилетит! – вздохнула Устинья. – Что мне осталось в жизни?..» – прошептала она. Ее мысли улетели к Русакову. «Григорий Иванович, Гриша…» – и, точно боясь, как бы кто не подслушал, оглянулась. В вышине неба тихо мерцали звезды, где-то далеко, за увалом, выплывал круторогий месяц.

Недели через две, закончив работу в огороде и взяв в попутчики старика Черноскутова, она насыпала несколько мешков с зерном и выехала на водяную мельницу, которая стояла где-то под Усть-Уйской. Но весенним половодьем сорвало мост через Тобол. Устинья с Черноскутовым повернули лошадей на паровую мельницу Фирсова.

– Должно, завозно там, – высказал свое опасение старик. – С неделю, пожалуй, жить придется. Чем будем питаться? – спросил он попутчицу и, скосив глаза на ее узелок с хлебом, почесал рыжую бороду.

– Проживем как-нибудь, – махнула рукой Устинья и, соскочив поспешно с телеги, взялась за тяж, помогая коню вытаскивать воз из грязи.

Приехали к мельнице не скоро. Слабосильная лошадь Устиньи с трудом тащила тяжелый воз, часто останавливалась.

Овса у Лупана не было с зимы. Поднявшись первым на косогор, с которого хорошо была видна мельница, Черноскутов покачал головой.

В степи возле построек, точно огромный цыганский табор, виднелись телеги помольцев с поднятыми вверх оглоблями. Из огромной железной трубы густыми клубами валил дым и, расстилаясь черным облаком, висел над рекой. Мерно рокотал паровик. Зоркие глаза Черноскутова заметили среди сновавших казаков в форменных фуражках войлочные шляпы мужиков и меховые шапки казахов.

– Народу собралась тьма! – кивнул он в сторону мельницы подошедшей Устинье. – Со всех сторон понаехали. Хоть обратно заворачивай.

– Тянулись такую даль с возами и вернуться домой без муки – тоже не дело, поедем, – заявила Устинья и отошла к своей лошади.

К мельничным весам из-за людской давки пробраться было трудно. Перешагивая через мешки, Черноскутов и Устинья остановились недалеко от хозяйского амбара, куда ссыпался гарнцевый сбор.

На широкой поляне против мельницы расположились группами помольцы. Слышался шумный говор донковцев и других мужиков, приехавших из сел и деревень Марамышского уезда. Казаки сидели обособленно, бросая недружелюбные взгляды на остальных. Устинья заметила в их кругу Силу Ведерникова. Поодаль, поджав под себя ноги, о чем-то оживленно беседовали казахи. По отдельным выкрикам, возбужденным лицам мужиков чувствовалось, что в воздухе пахнет дракой. Вскоре пришел весовщик, угрюмый, нескладный парень.

– Казакам будем молоть в первую очередь, мужикам во вторую, а киргизам после всех, – объявил он.

– Что это за порядки? – раздался голос из толпы мужиков. – Кто раньше записался на очередь, тому и молоть, – продолжал тот же голос.

– Я ничего не знаю, – махнул рукой весовщик. – Так хозяин велел. Казаки, подходи! – парень брякнул коромыслом весов и стал подготовлять гири.

Первым шагнул к весам Сила Ведерников. Ему перегородил дорогу здоровенный мужик из Сосновки.

– Ты когда приехал? – спросил он:

– Вчера.

– А я уже третий день живу на мельнице! Подождешь, не велик барин, – сурово бросил сосновец.

– А ты свои порядки не устанавливай, на это есть хозяин! – Сила сделал попытку отстранить мужика, но тот стоял, точно вкопанный.

– Не лезь, тебе говорю, – сказал он угрюмо и сдвинул густые брови, – моя очередь!

– Отойди, мякинник, – Ведерников двинул мужика плечом. Мужики подвинулись к товарищу и зашумели:

– Его очередь! За ним должен молоть Умар. Эй, Умарко, подойди сюда!

Из группы казахов выделился пожилой помолец.

– За кем твоя очередь?

– Вот за этим, – показал он рукой на мужика. – За мной – Баит. Где такой порядок? Аул ехал давно, теперь опять ждать?

Очередь надо!

Толпа прибывала. Возле весов образовалась давка. Дед Черноскутов скрылся в толпе. Устинья взобралась на предамбарье, отсюда хорошо была видна поляна, запруженная народом.

Весовщик вскоре исчез. Толпа продолжала шуметь.

– Теперь не царское время!

– Нагаечники!

Ведерников разъяренно выкрикнул:

– Совдепщики!

Стоявший рядом сосновский мужик рванул его от весов.

– Ребята, бей кошомников! – гаркнул он. Послышался треск досок ближнего забора, ругань. Кто-то отчаянно засвистел.

Какая-то внутренняя сила подняла Устинью. Заглушая шум свалки, она страстно крикнула:

– Остановитесь! Что вы делаете?! Кому нужна ваша драка?! Хозяину! Это его выдумка натравить друг на друга, посеять раздор между мужиками, киргизами и казаками! Не удастся! – Устинья потрясла кулаком по направлению хозяйской конторы, из которой в сопровождении Никодима поспешно вышел Сергей.

Увидев молодого Фирсова, Устинья на миг закрыла глаза. Промелькнул окровавленный Евграф, раненый Епиха, спокойное и суровое лицо Русакова. Почувствовав прилив новых сил, она энергично взмахнула рукой:

– Это не пройдет!

Толпа затихла. С подкупающей простотой звучал голос Устиньи:

– Моего мужа прошлой весной зарубили свои же богатые казаки. Он шел за станичную бедноту, за мужиков и голодных тургайцев! А сейчас нас снова хотят натравить друг на друга. Ему нужна вражда, – Устинья показала на подходившего Сергея, – но не нам!

– Сойди! – Никодим пытался стащить Устинью с предамбарья.

– Не лапайся, я тебе не стряпка Мария, – гневно сказала женщина. – Если хозяин не отменит свои порядки, молоть не будем. Хватит ему издеваться над нами!

– Правильно! – прогремел сосновец. – Мужики! Запрягай лошадей, будем молоть на ветрянках, – скомандовал он. Толпа крестьян отхлынула к возам. За ними потянулись и казахи.

– Стой! – Сергей вскочил на предамбарье и встал рядом с Устиньей.

– Молоть будете в порядке очереди. Кроме этого, мельницу на ночь останавливать не будем. Зайди в контору, – бросил он поспешно Устинье и, спрыгнув с предамбарья, зашагал к котельной.

Глава 28

Душевный подъем, которой испытала Устинья во время стычки с хозяином, прошел. Волнение улеглось. Подойдя к своему возу, женщина прислонилась спиной к мешкам.

Дед Черноскутов увел лошадей к берегу Тобола на пастбища. Устинья долго смотрела на облака, провожала их взглядом.

Вернувшийся Черноскутов, бросив узду, уселся возле возов и, вытащив хомут, стал перетягивать ослабевший гуж.

– А смелая ты, однако, – заметил он. – Кабы не ты, быть бы свалке. В контору-то пойдешь?

– Нет, – коротко ответила Устинья и, помолчав, добавила: – Нечего там делать!

– Смотри, как хошь. А хозяин-то тебе знаком, што ли? – продолжал допытываться дед.

– Знаю по Марамышу, – неохотно отозвалась Устинья.

– Может, без очереди смелем? – глаза Черноскутова вопросительно уставились на женщину. Устинья сдвинула брови.

– Подождем, люди раньше, нашего приехали. Пускай мелют.

– С характером бабочка. Камень. Что задумала, на том и поставила! С хлебом-то у нас плохо, – вздохнул он и принялся за хомут.

– Не горюй, проживем. Теперь будут молоть круглые сутки. Может, завтра к вечеру управимся… – Увидев подходившего Умара, Устинья приподнялась на возу.

– Салем, – приветствовал тот по-казахски.

Одежда Умара была местами перепачкана мукой, широкое скуластое лицо сияло от радости.

– Похоже смолол? – спросил дед.

– Да, теперь аул ехать можно. Мука есть, насыбай[6]6
  Насыбай – жевательный табак.


[Закрыть] есть… – вынув небольшую склянку с табаком, предложил Черноскутову:

– Маленько жуем?

Дед взял щепоть и заложил за щеку.

– Твоя дочка шибко хороший. – Умар кивнул в сторону Устиньи, – настоящий джигит. Ей бы шокпар[7]7
  Шокпар – дубинка с утолщением на конце, оружие рукопашного боя.


[Закрыть] в руки и на коня!

Устинья улыбнулась: похвала Умара была приятна.

– Боевая баба… На ногу ей не наступишь, – ухмыльнулся Черноскутов.

Умар перетащил к возу Устиньи кипящий чайник. Подошли еще двое казахов и сосновский мужик, смоловший хлеб раньше Силы Ведерникова.

– Чай мало-мало пьем, потом домой едем. – Расставляя чашки на подостланном Устиньей полотенце, заговорил оживленно Умар. – Шибко хорошо сказал твой дочка, – повернулся он к деду. – Когда всем аулом бросим мельница, хозяин плохо.

– Недолго он тут хозяйничать будет! – сосновец оглянулся.

Убедившись, что лишних людей нет, продолжал вполголоса:

– Наши, слышь ты, Уфу уже заняли… К Челябе подходят. Скоро крышка белякам будет…

– У нас батыр Амангельды Иманов в Тургае голову клал… – вздохнул Умар. – Бекмурза Яманбаев хозяином в степи стал.

– Ничего, скоро ему каюк будет, – произнес, сосновец.

– Вот это ладно. Мы маленько помогаем, приезжай к нам в аул – соил[8]8
  Соил – длинный шест с петлей для поимки лошадей, также служит оружием.


[Закрыть] дадим, ружье дадим, вместе партизан пойдем, – обратился Умар к Устинье.

– Хорошо, будет время – приеду, – весело пообещала она. – Подготовь соил подлиннее, хозяина мельницы арканить будем.

– Ладно, ладно, – закивал Умар головой. – Колчак с Бекмурзой на аркане тащим, потом оба собакам бросам, – жестко сказал он и стукнул деревянной чашкой о землю. – Твой хорошо сказал: казахский бедняк, русский мужик, безлошадный казак, зачем драка? Хозяин нада драка, нам не нада, – заговорил он быстро и, поднявшись, подал руку Устинье. – Приезжай в гости. Шестой аул живем. Спроси Умара. И твоя приезжай, баран колем, бесбармак едим, – казах крепко потряс руку сосновца и Черноскутова и зашагал к своему возу.

Наступил вечер. Над степью пронесся протяжный мельничный гудок и низкой октавой замер за Тоболом. Облака, одетые в пурпур заката, медленно плыли над равниной, и за ними, как бы боясь отстать, катились по земле сумрачные тени. Лагерь помольцев постепенно затихал. Возле возов кое-где зажглись костры.

Поужинав, Устинья взяла узду и пошла разыскивать лошадь. Черноскутов остался возле мешков.

– Увидишь моего коня, подгони ближе! – крикнул он женщине и, привалившись к возу, задремал.

Из-за Тобола поднималась луна. Устинья прошла тальник и вышла на высокий берег. Внизу текла спокойная река и в широкой полосе лунного света виднелась одинокая лодка. Вскоре она исчезла за изгибом реки. Издалека послышалась песня рыбака:

 
…Не орел ли с лебедем купалися…
У орла-то лебедь все пытается:
– Не бывал ли, орел, на моей стороне,
Не слыхал, орел, там обо мне…
 

Устинье стало грустно. «Скорее бы уехать в станицу. А потом в Марамыш», – подумала она и направилась вдоль берега, отдаляясь от мельницы. Послышались чьи-то поспешные шаги, треск старого валежника. Из кустов тальника, опираясь на ружье, вышел Сергей. Первой мыслью Устиньи было бежать. Но куда? Высокий берег, заросший частым кустарником, уходил далеко в степь. На пути к мельнице стоит Сергей и, как показалось Устинье, дико смотрит на нее. С расстегнутым воротом, расставив широко ноги, обутые в болотные сапоги, Сергей стоял молчаливо, не спуская мрачных глаз с женщины.

– Приятная встреча, – произнес он сумрачно и, криво улыбнувшись, шагнул к Устинье.

– Не подходи, – произнесла та, задыхаясь. – А то брошусь в реку! – женщина повернулась к обрыву.

– Боишься, не люб стал тебе? А я вот… – Сергей выдержал паузу и, как бы собираясь с мыслями, провел рукой по лбу, – забыть тебя не могу… – закончил он глухо и опустил голову.

– А кто в этом виноват, не ты ли? – стараясь говорить спокойно, ответила Устинья.

– Может быть, и я, а может быть, и нет. Ты ведь в душу мою не заглядывала…

– А ты, а ты? – Устинья сделала шаг к Сергею: – Ты заглянул в мою душу, когда венчался с постылой? Не ты ли растоптал мою девичью любовь? Видно, богатство дороже моих горьких слез? Знал ли ты, что я, бесталанная, в сырую землю хотела лечь, да нашелся человек, образумил. Нет, Сергей Никитич, разная у нас любовь, разные дороги!

– А где тот человек?

– Знать тебе незачем.

– Кто? – жгучее чувство ревности начало охватывать Сергея. – Говори! – произнес он угрожающе. – Говори, же что молчишь?

– Хорошо… – решительно тряхнула головой Устинья. – Помнишь ссыльного коммуниста в нашем городе?

– Ну, дальше что?

– Так вот знай: для меня большое счастье, что я встретила его. Остальное ты должен сам понимать.

Наступило молчание. Было слышно, как на мельнице рокотал паровик. Клубы дыма, заслонив лунный свет, поползли над рекой. В степи кричал одинокий коростель, недалеко от берега плеснулась в воде большая рыба. Луна вновь выплыла из черного облака и залила ровным светом равнину.

Первым нарушил молчание Сергей.

– Вот что, Устинья Елизаровна, не будем поминать прошлое, кто прав, кто виноват. Одно тебе скажу. Если хочешь, все брошу: мельницу, дома, заимку – и уеду с тобой в степь, только будь моей женой!

– Нет! Теперь поздно.

Чувство оскорбленного самолюбия, жажда обладания женщиной заглушили в душе Сергея светлый проблеск. Хищно оглянувшись, он схватил Устинью за руку:

– Не хочешь быть женой, будешь любовницей!

Устинья вывернулась и, схватив упавшее из рук Сергея ружье, отпрянула к берегу.

– Стреляй! Мне все равно пропадать! – крикнул он и рванул ворот рубахи. Раздался треск материи. Глаза Фирсова смотрели зловеще. – Раз я недруг тебе, убивай, на! – Сергей обнажил грудь. – Бей только в сердце! – крикнул он истерично и, закачавшись, рухнул на землю.

Бросив ружье, Устинья наклонилась над ним, Сергей дышал тяжело, судорожно царапая землю пальцами.

«Падучка. Должно быть, от разгульной жизни», – подумала она и, тяжело вздохнув, побрела к мельнице.

Дед Черноскутов открыл дремотные глаза и, зевая, спросил:

– Лошадей-то видела?

– Темно. Должно, в степь ушли. На берегу не видно, – Устинья бросила узду под телегу, взобралась на мешки, но долго не могла уснуть.

Перед глазами мелькал берег Тобола, залитый лунным светом, Сергей с протянутыми к ней руками… Выплыл образ Евграфа, и Устинье казалось, что слышит его голос: «Убийцы!»

Начинался рассвет. В кустах пискнула птичка и, качаясь на тонкой ветке, затянула свою несложную песню. Всходило солнце. Над степью к реке пронеслась стая диких уток и, с шумом опустившись на воду, поплыла к прибрежным камышам.

Послышался гудок мельницы. Дед ушел разыскивать лошадей. Возле возов сновали помольцы. Весовщик выкрикивал имена записавшихся на очередь. Под вечер и Устинья с Черноскутовым смололи хлеб и, нагрузив мукой подводы, отправились домой. Когда лошади с трудом поднялись на высокий косогор, Устинья еще раз посмотрела на фирсовскую мельницу и, облегченно вздохнув, тронула вожжами коня. То, что волновало Устинью при встрече с Сергеем, навсегда осталось там, за темным косогором.

Глава 29

Стояли майские погожие дни 1919 года. Зеленели липы и дуб. Предгорья Урала покрылись разнотравием. На южных склонах набирала цвет черемуха.

Полк имени Шевченко, расположенный на ключевой позиции к Уфе, занимал правый берег реки Белой.

В один из теплых дней капитан Нечипуренко ехал берегом реки на своем вислозадом коне, отмахиваясь веткой от надоедливого овода. У излучины реки, где была позиция третьей роты, он остановил лошадь и в изумлении стал оглядывать местность. В окопах было пусто. Только у офицерского блиндажа в неестественной позе, подогнув под себя руки и ноги, лежали два трупа. Нечипуренко узнал в них батальонного командира Ловчекова и поручика Нестеренко. Бросив взгляд на реку, Нечипуренко не нашел понтонов, которые заготовила хозяйственная команда вместе с саперами. Только на берегу виднелись обрубленные концы канатов и тросов.

«Ах, бисовы дети, утекли и понтоны угнали».

За липовой рощей, лежавшей впереди, раздалась ружейная пальба, трескотня пулемета и крики. Из леса, отстреливаясь на ходу, бежали несколько штабных офицеров. Вслед за ними вывалила толпа кричащих солдат. В одном из них Нечипуренко узнал Федора. Не размышляя, капитан стегнул кобылу и помчался что есть духу обратно. Обернувшись через плечо, увидел, как солдаты подбрасывают вверх шапки, радостно кричат плывущей с противоположного берега коннице.

«Красные!» – мелькнуло в уме капитана, и он рванул повод. Лошадь брыкнула ногами и устремилась вперед. Из леска хлопнул одиночный выстрел. Падая, она увлекла за собой всадника. Нечипуренко очнулся в окружении незнакомых людей в форме красноармейцев.

– Здравствуйте, приехали! – весело сказал один из них. – Товарищ комиссар, как быть с этим офицером?

– Отправить в штаб дивизии, – ответил тот и внимательно посмотрел на Нечипуренко.

Капитан поднялся на ноги.

– Намерены меня расстрелять?

– В штабе дивизии разберутся. Товарищ Костюченко, как второй батальон? – обратился Фирсов к Федору.

– Полностью перешел с оружием в руках. Там сейчас командиром Сергиенко, – ответил тот.

– Пулеметная команда?

– С ними повозились, несколько человек пришлось убрать.

– До подхода конницы займите участок излучины! – распорядился Фирсов и, вскочив в седло, поехал вдоль берега, наблюдая за переправой.

Отступая под натиском красных, колчаковцы отходили в горы. В июле был занят Златоуст. Отдельные части Красной Армии после нескольких дней упорных боев вышли, на станцию Полетаево. Здесь Андрей Фирсов и встретился с Русаковым. Произошло это при следующих обстоятельствах.

* * *

В начале лета прибыла в Марамыш рота каппелевцев. Командовал ими Константин Штейер. Вскоре к нему была придана сотня кавалеристов из разбитого под Миньяром пятого казачьего полка.

Дома и улицы Марамыша наполнились колчаковцами. Подготовлялась крупная операция против партизан, штаб которых по-прежнему находился на Куричьей даче.

Получив сообщение о группировке белых, Русаков созвал командиров и, коротко обрисовав военную обстановку, заявил:

– Нам нужно итти на соединение с Красней Армией. Двигаться будем по маршруту: Косулино – озеро Айтабадлы – Мартыновка – озеро Тукматы, затем угольный район Калачево – Коркино. Пересечем железную дорогу возле Синеглазово и выйдем на станцию Полетаево, где по сведениям уже находятся авангардные части Красной Армии. Тебе, товарищ Шемет, придется с конниками прикрывать обозы. Для того чтобы отвлечь внимание неприятеля, группа Батурина с Осокиным должна навязать белогвардейцам бой, заманивая колчаковцев в обратном от нас направлении. Понятно, товарищи?

– Григорий Иванович, почему мы не можем двигаться по прямой на Челябинск? – спросил Шемет.

– Этот район забит частями отступающих колчаковцев. Обходной путь через Коркино будет надежным, тем более, что там нас поддержат шахтеры. Есть еще вопросы?

– Понятно.

– Хорошо. Подготовьте людей к выходу часа через два. До наступления темноты успеем проехать Волчью балку. Дальше – проселочная дорога, двигаться будем быстрее. Шемет, Батурин, Осокин, останьтесь, остальные свободны, – сказал Русаков. – В серьезные бои не ввязываться, ограничиться мелкими стычками и после них рассеиваться. Помните, что вы нужны Родине. Враг подыхает, но он не добит, – помолчав, Григорий Иванович повернулся к матросу:

– Боюсь за тебя, Федот, – в бою ты горяч… Береги себя.

Тот передвинул бескозырку на голове и ответил:

– Душа не терпит, Григорий Иванович, всех бы гадов перестрелял!

– Ну, вот видишь, какой ты! Командир в бою должен быть выдержанным, хладнокровным. Как там твой ординарец, поправляется? – спросил его Русаков.

– Второй день на ногах, тренькает на своей балалайке! – улыбнулся Федот.

– Дельный вышел разведчик. Побереги его.

– Вот что, Епифан, – Русаков остановился перед Батуриным и положил руку на его плечо, – если будет потеряна связь с остальным отрядом, держись пока в районе Марамыша. Распуская своих людей по деревням, предупреди, чтобы они были наготове…

– Товарищ Шемет, подготовьте людей к выступлению. Ты должен держаться в авангарде. Ну, друзья, до скорой встречи!

Вскоре основные силы партизан, захватив с собой больных и раненых, вышли из лесов Куричьей дачи и, перевалив Волчью балку, растянулись по узкой проселочной дороге.

Впереди с группой командиров ехал Русаков. Лицо его было хмуро и сосредоточенно: предстоял опасный путь через кулацкие села. На третий день, обойдя стороной озеро Айтабадлы, отряд Русакова углубился в лесостепи Сафакулевского района.

Соблюдая осторожность, партизаны двигались ночью, днем, скрывались в степных балках, вдали от дорог. Казалось, опасность встречи с колчаковцами для отряда уже миновала, но однажды высланная вперед конная разведка донесла, что со стороны озера Тукматы двигается навстречу большой отряд пехотинцев и кавалерии. Видимо, отступая под натиском Красной Армии, часть беляков, спасаясь, шла без дорог по степям Казахстана.

Русаков распорядился сгруппировать обоз с ранеными и больными в соседней балке и вместе с Шеметом, поднявшись на небольшую возвышенность, осмотрел местность. Всюду лежала безлесная равнина, пересеченная неглубокими оврагами с редким кустарником. В бинокль было видно, как широкой лентой двигались колчаковцы.

– Пожалуй, не избежать стычки, – повернулся он к Шемету. – Пока не поздно, я со своими людьми займу здесь позицию, а ты с конниками будь возле обоза в балке, – помолчав, добавил: – Когда подам сигнал, придешь на выручку. Но помни, твоя первая обязанность – вывезти с поля боя больных и раненых. Обоз с ними должен быть спасен!

Заняв полукругом высоту и замаскировав единственный пулемет, Русаков стал ждать приближения врага. Белогвардейцы двигались нестройной массой, направляясь к месту, где засели партизаны. Утомленные длинными переходами и жарой, они шли вяло, вразброд. Сзади ехали пулеметчики и кавалеристы.

«Нужно отсечь пулеметы от пехотинцев и внезапным ударом опрокинуть их, – пронеслось в голове Русакова. – В прорыв вклинится конница Шемета, за ней проскочит и обоз».

На балке стояла тишина. Над кустарником кружил одинокий беркут, высматривая добычу. Когда головная колонна миновала высоту, где засели партизаны, Русаков, выпрямившись во весь рост, подал команду:

– По контрреволюции огонь!

Полоса огня хлестнула по рядам белогвардейцев. Зататакал пулемет. Партизаны лавиной ринулись на растерявшегося неприятеля. Колчаковцы, разворачиваясь по степи, мчались к балке.

– Огонь!

Не давая опомниться врагу, Русаков теснил пехоту от высоты. Первой в контратаку пошла кавалерия белых, но, наткнувшись на дружный огонь партизан, повернула коней обратно. Бой разгорался. Колчаковцы, раскинувшись в цепь, повели ответный огонь. Партизаны залегли. Над высотой взметнулась ракета – сигнал к выступлению Шемета. Зашумел ковыль под красными конниками. Отряд Шемета в лихой рубке смял ряды белогвардейских пулеметчиков. Немногие спаслись от клинков красного эскадрона. Бросив пехоту, кавалерия белых рассыпалась по степи. Перестрелка еще продолжалась, но обоз шел уже через прорыв, направляясь к шахтерскому поселку – Коркино. В тот день партизаны Русакова захватили у неприятеля четыре пулемета и несколько возов с патронами. Через два дня отряд прибыл в Полетаево.

Стоял тихий июльский вечер. Лежал багряный закат, окрашивая вершины скал в розовые тона. Григорий Иванович, остановив отряд на окраине поселка, в сопровождении командиров выехал в штаб 29-ой дивизии. Настроение партизан было приподнятое, казалось, они уже забыли тяготы тяжелого перехода, трудные, полные опасностей дни в лесах Куричьей дачи.

В сопровождении группы политработников дивизии показался Русаков. Партизаны, повинуясь охватившей их радости, сняли шапки и грянули дружно:

– Да здравствует власть Советов!

– Ура!

Могучее эхо пронесло клич над железнодорожным поселком, затихло на окраине.

Стихийно возник митинг.

Русаков слез с коня, поднялся на штабель дров, провел по привычке рукой по волосам и долгим, внимательным взглядом посмотрел на партизан.

– Товарищи! Наша доблестная Красная Армия с помощью партизан освободила родной Урал. Под сокрушительными ударами ее колчаковцы откатываются в степи Зауралья. Наша задача – помочь Красной Армии добить врага!

Вторая задача, которую командование и политотдел дивизии сегодня ставит перед нами, – это взять Марамыш, – Русаков улыбнулся. Он знал настроение партизан, их горячее желание освободить родной город от колчаковцев. Как бы в ответ на слова командира среди отряда началось движение.

– На Марамыш!

– Да здравствует Красная Армия!

Над поселком в вечерней тишине торжественно и величаво полились звуки Интернационала.