Текст книги "Охота на тигра. Танки на мосту!"

Автор книги: Николай Далекий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

Я вспомнил, что знал о философии Ницше, расовой теории, и понял, что голова «капитана Павлова» набита этой наукообразной чепухой до отказа. Да, без сомнения, он казался себе сверхчеловеком с голубой арийской кровью в жилах, которому от рождения дано право повелевать «низшими» расами, решать, кому из них жить и кому исчезнуть с лица земли. Он упивался этим кажущимся превосходством, и оно придавало ему надменности и отваги. Опасность щекотала ему нервы, он гордился своей храбростью, ему казалось, что таким бесстрашием может обладать только истинный ариец. Он ненавидел тот мир дружбы, братства народов, который я любил, презирал те книги, какими я восхищался, считал вздором то, что мне представлялось вершиной человеческой мысли. Глядя на нашу плодородную землю, он был убежден, что это уже его земля, его жизненное пространство, – ведь Гитлер не раз хвастливо заявлял, что немецкий солдат уже не отдаст противнику того, что он сумел захватить. Да, торжество «сверхчеловека» не знало пределов... Я понял также, что не впервые сменил свой мундир на форму советского командира, что на его боевом счету имеется, возможно, не одна удачная диверсия. Что говорить, передо мной, новичком, был опытный, матерый противник. Однако я не пал духом. Воля к победе решит всё. У меня эта воля была. И я начал игру с «капитаном Павловым» хладнокровно, точно, ничего не упуская из своего внимания, не страшась мелких проигрышей, твердо зная, что главная, решающая ставка еще впереди.

Так проехали мы оставшиеся до моста километры. Утро было ярким, сверкающим, но многое я видел точно в тумане. Были сделаны еще две или три умышленные остановки. Теперь я знал причину – «капитану Павлову» нужно было прибыть к мосту за 15-20 минут до появления у реки гитлеровских танков, а они задерживались, видимо, не могли с ходу пробить нашу оборону.

Гитлеровская авиация свирепствовала позади нас и где-то впереди, за рекой, видимо, нанося удары по подходившим к реке советским войскам. Нас самолеты обходили стороной, но однажды звено бомбардировщиков подлетело близко, и один из них начал снижаться, пикируя на нас.

– Ни с места!! – заорал «капитан Павлов», выпрямляясь и поднимая руку с пистолетом. – Сидеть на машинах! Пулеметы к бою!

Это был ужасный момент. Обе машины остановились. Зульфия закрыла лицо руками, низко пригнулась. Володька, приготовившийся было прыгать из машины, застыл, перенеся раненую ногу через борт.

– Огонь, капитан! Огонь!! – закричал он не своим голосом.

Но волкодавы огня не открыли, хотя стволы их пулеметов были направлены в сторону самолета. Они сидели, втянув от страха головы в плечи, мучительно искривив лица. «Капитан Павлов», непреклонный, с приоткрытым ртом стоял, смотрел на приближающийся самолет и словно сознательно подставлял свою грудь под вот-вот посыплющиеся с неба пули. Самолет как бы изумился, испугался его бесстрашия, задрал кверху крыло с черным крестом, отвалил в сторону.

– Капитан, почему не открыли огонь? – строго спросил майор.

– Что же вы не стреляли, олухи царя небесного?– почти одновременно крикнул Володька, впившись глазами в губы «капитана».

– А зачем его дразнить? – скаля зубы, ответил за «капитана» «старший сержант». – Вам, товарищ майор, жизнь надоела? Сбить бы не сбили, а он и те два нам так бы всыпали, что только мокрое место осталось бы.

– Столько пулеметов... – недоумевал Володька.

У меня вопросов к «капитану Павлову» не было. Всё объяснялось просто. Летчикам было приказано не бомбить три грузовика, если находящиеся на них бойцы не прыгают с машин, не разбегаются в стороны при приближении самолетов, а, изготовив оружие к бою, остаются на своих местах. В тот первый раз, когда бомбы рвались близко, одна за другой по шоссе, и самолет, сбрасывающий их, шел прямо на грузовики, – нервы «пограничников» в самый последний момент не выдержали, они начали прыгать на землю, разбегаться. Да и сам «сверхчеловек», очевидно струхнул, растерялся, поддался панике. Гитлеровский летчик понял свою ошибку, когда бомба была уже сброшена...

Да, вопросов у меня не было, но когда «капитан Павлов» озабоченно взглянул на часы, я сказал, словно считая нужным по-дружески напомнить ему кое о чем:

– Товарищ капитан, так можно и опоздать...

И снова быстрый, испуганный взгляд на меня, и снова в ошалелых глазах немой вопрос: «Кто ты?»

Мне удалось бросить еще одно семя сомнения в душу «капитана» несколько минут позже, когда высоко в небе, почти над нами, вдруг вспыхнул скоротечный воздушный бой. Два остроносых ЯКа свалились на девятку «юнкерсов» и сразу же зажгли один из них. Зульфия увидела черный шлейф дыма, тянувшийся за бомбардировщиком, и захлопала в ладошки, завопила радостно: «Сбили, сбили!»

– Черт... – с досадой пробормотал я, впрочем достаточно громко, чтобы «капитан Павлов» мог слышать.

Тотчас же сопровождавшие бомбардировщиков «мессершмитты» напали на наших истребителей, точно хотели заклевать их на лету. Один наш самолет, оставив маленький беленький зонтик, камнем пошел к земле, другой вывернулся замысловатым росчерком, ушел в поднебесье. «Мессершмитты» шныряли вокруг медленно опускавшегося на парашюте летчика, полосовали его нитями трассирующих пуль. Я наблюдал эту картину, стараясь придать лицу выражение плохо скрываемого злорадства, знал, что «капитан» боковым зрением следит за мной. Кажется, получалось. Я не без удовольствия думал о том, какой ералаш возникает в голове «сверхчеловека». Это увеличивало мои шансы на победу, хоть и ненамного. Малейшее сомнение, сама мысль о возможной ошибке, какую он допустил, сочтя меня за советского агента, неизбежно, как бы тому ни противился «капитан Павлов», притупляла его бдительность.

Я все еще не терял надежды, что возникнет какая-нибудь удачная для меня ситуация – машины задержат на КПП или их остановит какой-либо решительный командир. Тогда я крикнул бы: «Немцы! Это переодетые немцы, проверьте документы!» Пусть «капитан Павлов» стреляет в меня, но я буду кричать до последнего, привлеку внимание, и «сверхчеловек» будет вынужден еще до прибытия к мосту ввязаться в бой. Но такого удачного случая не выпадало. Нам навстречу проносились машины, шли, рассыпавшись по обочине, бойцы, однажды промелькнула эмка – я даже не разглядел, кто в ней. Пограничников не задерживали, они не вызывали подозрения, у них свои дела: держать границу позади линии фронта; ловить гитлеровских шпионов, диверсантов. «Капитан Павлов» знал, в какую форму одеть себя и свою группу.

И вот впереди нас мост...

Я его видел позавчера, когда меня везли на такой же полуторке в Беловодскую. Конечно, я особенно не приглядывался к нему, но в памяти осталось впечатление, что он не очень-то велик. Однако с тех пор, как Макс рассказал мне о плане гитлеровского командования, я столько думал об этом мосте, так к нему стремился, что, став мостом моих надежд, страхов, отчаяния, став моей судьбой и судьбой многих дорогих мне людей, он постепенно вырос в моем воображении до гигантских размеров. А он был деревянным, с невысокими перилами, длиной метров в шестьдесят – семьдесят, не больше...

Наша машина выехала на мост, и толстые доски настила загудели под колесами. Машина шла медленно, я сидел спиной к кабине и не оглядывался, но догадался, что впереди, задерживая нас, движутся повозки. Повозки были и позади нас – те же узлы и чемоданы, заплаканные дети с испуганными глазами и женщины, шагающие рядом.

«Капитан Павлов» вертел головой, зорко поглядывая вокруг. Поглядывал он и на меня, однако я с деланным равнодушием смотрел назад, стараясь не проявлять ни своего интереса к мосту, ни своей тревоги, как будто был уверен, что «сверхчеловек» сделает всё, как надо, и мне беспокоиться на этот счет нечего. Володька сидел рядом, уронив тяжелую голову на мое плечо, храпел богатырским храпом. Зульфия задумчиво и грустно смотрела на воду. Майор открыл глаза и, точно проверяя свою память, произнес: «Река Равнинная... Да, это Равнинная». Три человека на машине, три моих друга, но ни один из них не сможет помочь мне. Это было, пожалуй, самым ужасным.

«Пограничники» оживились, завозились с оружием, сидевший напротив меня громила нервно облизал губы, взглянул на меня испытующе. Я ответил едва заметным одобрительным кивком: «Приехали, приятель...»

Как только мы выехали на бугор, «капитан» приказал свернуть влево и, удалившись метров на сто от шоссе, машины остановились рядышком. «Пограничники» быстро соскочили на землю и разбились на две группы. Я увидел, что каждый третий из них держит в руках ручной пулемет Дегтярева с примкнутым диском. Запасных дисков было много, по два-три у каждого в вещевом мешке. Судя по всему, они приготовились к длительному, упорному сражению. Неужели «капитан» решил внезапно напасть на саперов и с боем захватить мост? Нет, на это он не пойдет, пожалуй. Он придумал что-то похитрее...

«Капитан Павлов» не терял времени даром. Он приказал Зульфии собрать имеющихся вблизи раненых и пообещал, что, как только у нее будет все готово, отправить обе машины с ранеными в тыл. Девушка побежала к повозкам на шоссе, голенища сапог нелепо болтались на ее тонких ногах. Я проводил Зульфию глазами, мысленно прощаясь с нею, с ее лицом, с ее удивительными глазами. Я был уверен, что никогда больше не увижу ее.

На машине осталось пятеро: я, спавший сном праведника на моем плече Володька, раненый майор с искусанными в кровь губами, убитый гитлеровец и «старший сержант», которому было наказано стеречь меня как зеницу ока, и в случае, если я попытаюсь разговаривать, немедленно заткнуть мне глотку. Сделав необходимые распоряжения, «капитан» повел большую группу своих солдат туда, где советские бойцы, кто в нательной рубахе, кто голый по пояс, рыли окопы. Только восемь волкодавов, кажется, самых крупных и сильных, остались невдалеке от машины. Я начал будить Володьку, легонько толкая его локтем. Мне нужно было, чтобы он отвлекал внимание «старшего сержанта» и дал мне этим возможность хорошенько осмотреться.

Еще когда мы въезжали на взгорок, я заметил невдалеке от моста по правую руку от меня блиндажик и стоявшего выше бойца с биноклем. Очевидно, это был пункт саперов, заминировавших мост и ожидавших приказа взорвать его. Теперь я увидел три противотанковых пушки: одну за шоссе и две в той стороне, куда ушел «капитан». Может быть, их было больше, но я не мог долго глядеть по сторонам и к тому же меня интересовали в первую очередь саперы-подрывники и то, как просматривается с их пункта дорога на запад, откуда должны были появиться танки гитлеровцев.

Домики Равнинной – беленькие, чистенькие, с закрытыми ставнями – прятались за шеренгой могучих белокорых тополей, росших почти на берегу, и вся станица, как и Беловодская, утопала в фруктовых садах. Учитывая расстояние и возможную скорость танков, я сделал в уме несложные расчеты. Выходило, что с того момента, как танки вынырнут из-за тополей и окажутся на мосту, пройдет не более двадцати секунд... Противотанковая артиллерия – те три пушечки, какие я заметил, – успеют открыть огонь. Но останутся ли живы к тому времени артиллеристы?

Звуки усиливающегося боя доносились к нам с запада – орудийные выстрелы, взрывы бомб. Самолеты гитлеровцев кружили там, отлетали, налетали новыми волнами. Девятка наших штурмовиков, сопровождаемая несколькими истребителями, с ревом пронеслась на запад.

«Капитан Павлов» быстро шагал к машинам. Один. Его люди, сняв гимнастерки, уже начали торопливо окапываться на склоне. Они расположились на занятом ими участке не в одну линию, а кольцом – круговая оборона... «Капитан» не напрасно изучал военную тактику: позиция, выбранная им, была удачной. Даже я, профан, новичок в этом деле, понял это, а также то, что первые пулеметные очереди «пограничников» ударят по расчетам противотанковых пушек.

К нашим машинам подходили раненые.

– Ожидайте, сейчас отправим! – хрипло крикнул им «капитан». – Три бойца с пулеметом остаются у машин. Старший сержант, давайте диверсанта и этого глухого... Пойдут с нами.

Он побоялся оставить меня в машине. Уж очень большую ценность я представлял для него, и он не хотел рисковать. Теперь он не отпустит меня ни на шаг. Я прыгнул вслед за Володькой на землю, приблизился к «капитану» и сказал прочувствованно и многозначительно:

– Спасибо, товарищ капитан...

– В чем дело? – нервно и подозрительно зыркнул он на меня. – За что еще спасибо?

– За предоставленное мне счастье быть очевидцем... – перешел я на немецкий.

– Что буровишь? – сердито крикнул на меня «капитан». – По-немецки шпрехаешь? Да? Ты у меня еще и по-нашему поговоришь!

Он кричал, но я видел в его глазах радость, которую так трудно скрыть каждому честолюбцу, когда его тщеславие польщено. Тронулись. «Капитан» шагал как на параде, размашисто, но не торопясь. За ним шел я, «старший сержант», Володька, позади нас – волкодавы. Вдруг все мы подняли головы – с запада на этот раз на малой высоте возвращались наши штурмовики. Теперь их было только пять, их преследовали «мессершмитты», которых безуспешно пытались отогнать два наших истребителя. Пучки белых нитей от трассирующих пуль чертили небо и тут же исчезали. Один штурмовик задымил уже над нами.

– Не разевать рты! – весело прикрикнул на нас «капитан», увеличивая шаг.

Мы шли к саперам. Чувство нереальности происходящего снова охватило меня. Я не мог поверить, что солнце, как ни в чем не бывало, сияет над землей, что синяя волнистая гряда на южной части горизонта – горы, что я дышу, иду, что «капитан Павлов», так спокойно, уверенно шагающий впереди, – переодетый гитлеровец, чудовище, самый заклятый мой враг... «В таком прекрасном теле такая преступная душа», вспомнилось мне. В моей голове еще раз ослепительно вспыхнуло слово «сверхчеловек», и я упал духом совершенно, но тут же мужественный человек во мне схватил своего безвольного двойника за горло. «Ерунда! Сверхлюдей нет в природе, мир делится на добрых и злых, справедливых и негодяев, умных и дураков, мужественных и трусов. Твой враг подл и жесток, а ты добр, мягок душой – это правда. Он старше, опытнее тебя в таких делах, у него волкодавы, а ты новичок, и так несчастливо сложились обстоятельства, что ты один, и даже твои друзья считают тебя своим врагом. Это тоже правда. Но вспомни, какие ты препятствия смог преодолеть. Один! Выполняя первое задание! Нет, ты сильней его, этого надменного потомка тевтонских псов-рыцарей, находчивей, бесстрашней. И если на то пошло, твоя славянская башка работает в сто раз лучше его арийской головешки. Ты должен нанести ему последний, смертельный удар».

Мы были уже недалеко от блиндажа, как к нам навстречу вышел младший лейтенант, очевидно, командир саперов. Три бойца стояли у входа в блиндаж, смотрели на нас.

– Капитан Павлов, – лихо козырнув, представился саперу гитлеровец.

– Младший лейтенант Егорушкин, – приветствовал его сапер.

– Товарищ младший лейтенант, быстренько соберите своих людей, я должен провести инструктаж и проверить...

– Не беспокойтесь, капитан, у нас все в порядке, – самолюбие младшего лейтенанта, видимо, было задето вмешательством пограничника. – Инструкция известна, ждем приказа, а не будет – действуем по своему усмотрению. И попрошу вас и ваших людей... Здесь нельзя посторонним...

– Я выполняю личное поручение генерала Морозова, – многозначительно, но без тени амбиции заявил «капитан» и, взяв командира саперов за локоть, сделал шаг к блиндажу. – Дело в том, что мы поймали гитлеровского диверсанта, специально засланного в Равнинную, чтобы... – Гитлеровец продолжал двигаться к блиндажу, мягко, но настойчиво, увлекая за собой сапера. – Как полагает генерал, диверсанты получили задание взорвать мост преждевременно, чтобы отрезать путь нашим отступающим частям.

Я знал: момент для решающего удара нужно выбрать безошибочно – второго случая не представится. Но и медлить нельзя. У меня мелькнула мысль: а что, если сказать несколько фраз по-немецки? Командир саперов, почувствовав неладное, запретит «капитану» подходить к блиндажу... Если завяжется схватка, перестрелка, кто-нибудь из тех саперов, что стоят у блиндажа, поймет, в чем дело, и рванет мост. Но тут же возникла иная мысль – как же те, на той стороне, ведь путь к спасению для них будет действительно отрезан?

«Капитану Павлову», хоть он и не подозревал об этом, удалось сбить меня с толку. Я не учел жестоких законов военной логики, которыми вынуждены руководствоваться военачальники. Из двух зол выбирают меньшее. В случае необходимости полководец без колебания должен пожертвовать частью войск, чтобы спасти от разгрома всю армию. При сложившейся обстановке большинство сражавшихся по ту сторону реки были обречены на гибель, независимо от того, уцелеет мост или нет. А что произойдет, если гитлеровские танки с ходу прорвутся на этот берег?.. Страшно даже подумать.

Момент был потерян – мы подошли к блиндажу. Рядом с блиндажом зияла большая воронка от авиабомбы.

– Товарищ капитан, – словно оправдываясь, сказал младший лейтенант, – мы предусмотрели возможность нападения диверсантов, у нас три пулемета.

– Да, – кивнул головой гитлеровец, – станковый у моста. Я видел...

– И два здесь, – сапер показал на крышу блиндажа, где стоял, направленный на мост, ручной пулемет и затем махнул рукой в сторону окопчика. Окопчик этот находился метрах в семидесяти от блиндажа, из него выглядывали головы двух бойцов, а рядом с ними торчал направленный в небо ствол пулемета.

– Понимаете, в чем дело, – озабоченно ворковал возле сапера «капитан». – Возможно, диверсант был не один, а имелась группа в несколько человек. Генерал-майор выделил под мое командование сорок бойцов и приказал прикрывать вас и мост в случае нападения. Мои люди окапываются выше, вот там, на бугре. Видите? Пластуны залегли на берегу, замаскировались, следят за каждым на мосту. Сколько у вас человек? Созовите всех.

– Гургинидзе! – крикнул младший лейтенант в сторону окопчика. – Давайте сюда оба! Бегом! – он поморщился, решая, звать ли наблюдателя, позвал все-таки: – Коломиец!

Я мучительно бился над решением простейших арифметических задач. Мне не хотелось, чтобы те двое покидали окопчик... Сейчас саперов у блиндажа вместе с их командиром было четверо. Стоявший шагах в сорока выше на склоне наблюдатель не в счет – не успеет подбежать на помощь. Гитлеровцев восемь. Пожалуй, стоило подождать, когда все саперы соберутся к блиндажу, Семеро против восьми. А я? Володька? Девять нас. Но волкодавы... Конечно, знают бокс, приемы самбо и джиу-джитсу. И преимущество внезапного нападения... И неизвестно, как будет вести себя в первые мгновения глухой Володька...

«Капитан» увидел бикфордов шнур, тянущийся от блиндажа к мосту, и две пары проводов в желтой и зеленой изоляции, уходящих в землю. Видимо, для них была вырыта канавка, которую затем забросали землей – саперы боялись, что осколки снарядов или авиабомб могут повредить провода. Они застраховали себя от всех случайностей...

– О! – одобрительно произнес «капитан». – Я вижу, вы приготовились, как надо!

– Конечно, – ответил польщенный младший лейтенант и махнул рукой в сторону бежавших к блиндажу бойцов. – Дублировали на всякий случай.

Я не понял, что означал взмах руки сапера, а «капитан», кажется, этот жест вообще не заметил. «Сверхчеловек» поглядывал вверх на небо, но, как я догадался, делал это он для отвода глаз, а в действительности прислушивался к стихающей за станицей пушечной пальбе. Кажется, танки прорвали оборону и уже шли без выстрелов.

– Авиация вас не беспокоит? Странно...

– Да, – ответил младший лейтенант. – Мост не трогают. Начинайте, товарищ капитан. Все в сборе.

Восемь против неполных девяти... Все равно сомнут, срежут – преимущество внезапного нападения. Саперы растеряются, сразу не поверят мне. А стрельбы пушек уже не слышно, танки прорвались. Колонны спешащих сюда советских войск, посланных защищать водный рубеж, растянулись на марше... Грозный, нефть... Стрелы гитлеровского наступления нацелены туда. Я видел воображаемую карту с этими стрелами, и я видел вход в блиндаж. Там машинки. Я знаю все системы, умею пользоваться. Учили! Пусть свои же убьют, растерзают, но мост будет взорван.

Решение было принято. Может, это последние секунды моей жизни... Но я не испытывал особого страха. Я думал только о взрыве, только о мосте, который взметнется в воздух перед самым носом гитлеровских танков. Больше я ничего не желал.

– Товарищи... – начал «капитан».

Все взоры устремились к нему. «Ну! Вот твой последний шанс на победу... Действуй! Наноси удар псу-рыцарю!» Сильным толчком плеча я сбил с ног стоящего рядом со мной «старшего сержанта», ринулся в блиндаж и... столкнулся грудь с грудью с бойцом, появившимся в проеме входа. Не пытаясь понять, откуда и почему появился еще один сапер, я хотел перескочить, перевались через него, проникнуть в блиндаж, но чья-то сильная рука сгребла меня за ворот, потащила назад. Володька подоспел...

– Это немцы! – в отчаянии, сознавая, что теряю последнюю надежду на победу, закричал я. – Переодетые немцы. Взрывайте мост! Товарищи, немцы, говорю вам. Они захватят... Взрывайте! Я – советский разведчик. Капитан тоже немец. Взрывайте!

Обезумев, я продолжал выкрикивать отрывочные фразы, торопясь, ожидая, что вот-вот меня собьют с ног, заткнут рот ударом приклада. Но если не считать Володьки, по-прежнему державшего меня за ворот, ко мне никто и пальцем не прикоснулся.

И тут я увидел во всей красе бесподобную улыбочку «капитана Павлова». Он улыбался пренебрежительно, одной стороной лица, точно считая, что я недостоин полной улыбки, что для меня хватит и половинки.

– Это тот гитлеровский диверсант, о котором я говорил, – спокойно сказал «капитан» встревоженному, не понимающему, что происходит, командиру саперов и ткнул пальцем в грудь Володьке: – Скажи, артиллерист, что это за человек? Кто он?

Володька понял, ответил:

– Темный... Говорит – диверсант. Теперь ясное дело. Ехал на мотоцикле с немецкой стороны.

– Слышите? – торжествовал гитлеровец. – Этот боец с передовой, конвоир.

– Я советский разведчик, товарищи! Немедленно взрывайте мост! Танки близко... Это переодетый гитлеровский офицер. Весь отряд переодет в советскую форму. У них задание захватить мост. Поверьте... Я вез сообщение нашей разведки, – кричал я, задыхаясь, ловя открытым ртом воздух.

– Посмотрите на его сапоги и брюки... – саркастически произнес «капитан».

– Слышите?... Только капитан и старший сержант говорят по-русски, остальные не знают ни слова! Проверьте!

Я ошибся, знали еще двое. Один сказал: «Сволочь!», другой добавил: «Вот дает!» «Капитан Павлов» взмахнул рукой, щелкнул пальцами, и остальные волкодавы дружно засмеялись.

– Спросите что-нибудь у других, – настаивал я, напрягая сорванные голосовые связки. – Ну, спросите!

Лицо командира саперов взялось красными пятнами, он посмотрел на мои ноги, затем на мост. По мосту на нашу сторону ехало несколько повозок, брели легко раненные, женщины с детьми. Где-то недалеко за бугром раздались взрывы бомб и треск зенитных пулеметов. Смуглолицый сапер с выбившимся из-под пилотки черным курчавым чубом, тот, что прибежал от окопчика (кажется, это был Гургинидзе), что-то сказал своему товарищу, видимо, по-грузински. Я понял только два слова – «кацо», «дубль».

– Товарищ капитан, ваши документы, – тревожно озираясь на своих подчиненных, потребовал младший лейтенант.

– Ну и ну... – обиженно качнул головой гитлеровец, расстегивая карман гимнастерки. – С этого надо было начинать, товарищ младший лейтенант. – Он вытащил несколько книжечек, подал одну, очевидно, удостоверение личности, и спросил с благородным негодованием: – Орденскую книжку? Партбилет? Справку о ранении?

Младший лейтенант взял все документы, торопливо, с суровым видом полистал их, сверяя записи, печати и поглядывал то на фотографии, то на лицо «капитана».

– Это липа! – кричал я хриплым голосом. – Что вы делаете, лейтенант! Гоните их, взрывайте мост, пока не поздно. Танки близко.

– Товарищ старший сержант, успокойте мерзавца, наконец, – даже не удостаивая меня взглядом, небрежно бросил через плечо «сверхчеловек».

– Гоните их! Они убьют вас! Взрывайте...

«Старший сержант» ударил меня прикладом в живот, выше пряжки ремня, и хриплый голос мой оборвался на полуслове.

Младший лейтенант вернул гитлеровцу документы, козырнул.

– Товарищ капитан, попрошу вас удалиться отсюда. Я не имею права... Идите к своим людям, занимайте оборону.

Я стоял, едва держась на ногах, и не в силах произнести ни слова, кивал, мотал головой, давая понять саперам, чтобы они не верили «капитану».

– Ш-што?! – изумился гитлеровец, бледнея и переходя на громкий шепот. – Вы доверяете фашистскому диверсанту больше, чем мне? Там, на той стороне, тысячи наших... Вы хотите погубить их, бросить в лапы фашистам?

– Прошу удалиться! – закричал командир саперов, отступая шаг назад. Лицо его было красным от прилива крови. – Немедленно! Иначе вынужден буду применить оружие. – Оглядываясь на своих, он приказал: – Занять места, приготовиться к взрыву!

– Стой!! – гневно и властно махнул рукой «сверхчеловек».

В то же мгновение «старший сержант» нагнулся и двумя ударами кинжала перерезал провода. Саперы застыли, не веря своим глазам.

– Родину пр-родаете? – едва сдерживая бешенство, выкрикнул «капитан». Рысьи глаза его сверкали неподдельным негодованием. – Смотрите! Там женщины, дети. – Он выбросил в сторону моста руку с растопыренной пятерней.

Это был обусловленный знак, приказ к нападению. Волкодавы бросились на саперов, молниеносно сбили их с ног, смяли, обезоружили, свалили в воронку.

– Что ты делаешь, капитан? – Володька с открытым ртом, расширенными глазами, обеими руками схватил гитлеровца за грудь, рванул к себе так, что гимнастерка затрещала и лопнула у карманов. Он бы смял его в своих лапах, если бы не подоспел «старший сержант»... Гитлеровец всадил кинжал Володьке в спину, под левую лопатку. Глухой богатырь изумленно оглянулся и рухнул на землю мне под ноги.

– Родину продавать?.. – повторил «капитан» непонимающе, белыми от ярости глазами рассматривая оборванный, повисший как нелепый фартук широкий лоскут своей коверкотовой гимнастерки. – Я покажу! Я доложу генералу...

Он все еще играл, играл по инерции, не мог выйти из созданного им образа капитана Павлова, все еще боялся открыть свое настоящее лицо. Ему нужно было оттянуть начало боя до предела. Он уже заметил, что на бугре появилось какое-то, только что прибывшее подразделение, поспешно занимающее оборону, и не хотел терять своих людей понапрасну. Это ведь тоже льстило его самолюбию – чистая работа, без потерь в личном составе.

Вдруг его бешеные глаза остановились на мне, и он заорал:

– Ложись, гад! Лицом вниз, руки за спину. Советский разведчик... Кого обмануть захотел, ублюдок!

«Капитан» толкнул меня в плечо и, когда я валился на землю, увидел бегущую к нам Зульфию.

– Товарищ капитан! – закричала она еще издали. – У меня готово, обе машины заполнены ранеными. Где шоферы? Прикажите шоферам... – Тут голос ее умолк. Я услышал шаги и удивленный возглас: – Товарищ капитан... Ой! Что тут? Что случилось?

Зульфия увидела мертвого Володьку... Последние, полные тревоги слова девушки раздались близко, почти надо мной. Я приподнял голову и увидел покрытые пылью сапоги и тонкие ноги в грязных чулках. Один чулок был разорван ниже колена, и на смуглой коже виднелась большая запекшаяся ссадина.

– Товарищ капитан, что с ним? Кто его убил?

– Небольшое осложнение, прекрасная Зульфия... – услышал я язвительно-любезный голос «сверхчеловека». – Тебе придется подождать. Ложись отдыхай...

– Как?.. У меня раненые...

– Ложись! – гаркнул гитлеровец. – Слышишь? Лицом к земле, руки за спину! Фронтовая потаскушка, полукровка, дохлятина... – Он мстил ей за то, что она, «полукровка», нравилась ему, арийцу, за то, что она была умнее его, за «справку о расовой благонадежности»... – Шевельнешься – пристрелю!

Теперь гитлеровцы уже не таились, начали говорить по-немецки. «Их бы следовало прикончить, господин обер-лейтенант», – сказал «старший сержант». «Рано... – ответил «капитан». – Русских прибавилось. Я не хочу терять ни одного человека». – «Можно без стрельбы. Секундное дело»... – не отставал «старший сержант». «Хорошо бы взять их в плен и представить оберсту. – возразил «Павлов». – Впрочем, опасно... Хватит девчонки и этого... Слушать приказ! Возле саперов остаются три автоматчика. Как только начнется бой – расстрелять. Этого, что ехал с нами, не трогать. Ни в коем случае! И девчонку... Оба мне нужны. Пулеметчикам приготовиться и вести огонь. Цели. Номер один – станковый пулемет русских у моста. Дальнейшее при отсутствии приказа – по личному усмотрению. Ефрейтор Кристман. Номер два – противотанковая пушка, три пальца вправо от грузовика. Дальнейшее по усмотрению. Рядовой Литих. Номер три – бронебойщики у шоссе. Видите, роют окопы? Дальнейшее по усмотрению. Рядовой Типпельскрих...

Я лежал на земле. Побежденный? Нет, нет! Я еще был жив, значит, должен был бороться и имел право на надежду. И в голове моей мелькнула строчка из лермонтовского стихотворения: «...безмолвно он лежит, во прахе и крови скользят его колена...», – я тотчас же погасил ее. Нет, я еще не побежден!

Понимая полную бессмысленность поисков и анализа допущенных мною ошибок, я все-таки лихорадочно перебирал в памяти всё, что случилось со мной с тех пор, как появился Макс и произнес пароль. Ошибок было две. Я не догадался проверить, есть ли что в карманах гимнастерки усатого бойца. Вторая – нужно было не выбрасывать из коляски тело «приятеля», а везти его к своим. Увидев убитого гитлеровского танкиста, бойцы и старший лейтенант на передовой сразу же поверили бы мне и, не задерживая, отправили бы в тыл.

«Какая злая ирония судьбы, – казнил я себя, – от меня зависело, уцелеют или погибнут тысячи, а может быть, десятки тысяч наших людей, а я не сумел спасти их, потому что был потрясен смертью врага, одного-единственного врага, павшего от моей руки. В то же время человек, которого я спас, стал, сам того не желая и не ведая, одной из причин моего поражения».

Не знаю, долго ли продолжалось это самобичевание, невыразимая мука – миг, четыре минуты, вечность. По главному каналу в моей голове шли другие мысли. Я знал, что «капитан Павлов» не даст мне умереть до поры до времени. Только живой я представлял для него ценность, мертвый же не стоил ничего. Он ведь догадался, что я не один, что существует еще кто-то, какой-то более опытный и опасный для них советский разведчик, пользующийся полным доверием у гитлеровцев. Ему нужен был Макс...