Текст книги "Охота на тигра. Танки на мосту!"

Автор книги: Николай Далекий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

Воскресный день

Выбитая, вытоптанная ногами, мертвая лагерная земля. Пленные небольшими группами и в одиночку сидели, лежали на ней. Одни спали, другие чинили одежду и обувь, тихо переговаривались с соседями. Некоторые лежали на спине, подложив под голову сомкнутые руки, и бессмысленно глядели на чистое голубое небо. Юрий Ключевский перебрался между тех, кто занял место невдалеке от барака, выбрал свободную плешину и, предвкушая блаженство, начал медленно опускаться на колени, чтобы затем улечься поудобней. Можно было не спешить, в распоряжении каждого пленного имелось четыре часа свободного, так называемого «личного» времени.

Воскресенье. Спасательный островок отдыха в конце недели. Тут даже гитлеровцы не стали ничего менять: воскресенье есть воскресенье, и создано оно для отдыха и молитвы. Как там сказано в святом писании: шесть дней подряд, не зная сна и отдыха, трудился господь, создавая небо, воду, земную твердь, фауну и флору, а на седьмой решил отдохнуть, присел на удобную горку, опустил ноги в теплое синее море и смахнул ребром ладони обильный пот с морщинистого чела. Умаялся старик... Откровенно говоря, эта начальная библейская легенда, поведанная Юрию бабкой, с детских лет нравилась ему: как-никак бог занимался доброй, созидательной работой, лепил горы, выравнивал степи и долины, прокладывал русла рек, сажал леса, придумывал разных диковинных зверюшек. В воображении Юрия бог был похож на тех мальчишек, которые, закатав штаны выше колен, бродят после теплого летнего дождя по мутным лужам и ручьям, лепят песчаные домики, сооружают запруды с мельницами, тычут в песок ветки и травинки, изображающие рощи, дубравы, лесные чащобы. Сам Юрий в детстве частенько играл в такого бога, сотворяющего и украшающего землю. Это была великолепная увлекательная игра, он попридумывал множество удивительных, невиданных животных и растений, например павлина, на перьях хвоста которого, даже легкое дуновение ветерка вызванивало, как на арфе, различные мелодии, или сосну с крупными апельсинами на ветвях. Были в этих играх реки, берущие начало из источников, бьющих из земли газированной водой, подкрашенной яблочным, лимонным или малиновым (по желанию) сиропом, города, над которыми дожди шли и солнце светило строго по расписанию, очень удобному для жителей города, гора со сползавшим в долину ледником сливочного мороженого, радуга, по какой можно было бегать босиком, как по мосту. Была еще таинственная пещера, где жил тысячелетний старик – вместо бороды у этого старца отрастала свертывающаяся в рулон полоса бумаги, на какой он записывал гусиным пером свои летописи. Было много других чудес в сказочном мире детства. Только для столбов с колючей проволокой не нашлось места на этой сотворенной, придуманной мальчиком земле.

Ну, а если бы ему вернули детство, построил бы он, играясь во всесильного бога, хотя бы один такой колючий лагерь, гиблое место, придуманное людьми для людей? Нет, пожалуй. Впрочем, крохотный лагерь, лагерь-символ, он, возможно, построил бы, и в нем томился бы один человек – навечно заключенный туда новый комендант, унтерштурмфюрер Витцель, как две капли воды похожий на русского пленного Юрия Ключевского. Шесть дней в неделю молодой эсэсовец ворочал бы тяжелые камни, его обмундирование изорвалось бы и висело клочьями на худом грязном теле, и только ремень с портупеей и фуражкой с высокой тульей вечно оставались бы новенькими. Чтобы все знали, кто это...

Не так уже много времени понадобилось Юрию, чтобы совершить путешествие в детство – те несколько секунд, пока его тело клонилось к слегка нагретой солнцем земле. Вон он улегся, положил голову на локоть, вытянул ноги. Не успел сомкнуть веки, как у лица закружил, запорхал кленовый листочек, тот самый, маленький, похожий по цвету на кровь. Сейчас этот беспокойный, тревожащий душу листок исчезнет, и появится грустное лицо девушки-кладовщицы, а затем лица Ивана Степановича, Полудневого, Петухова.

Последние дни так было всегда. Стоило только закрыть глаза...

Он все еще жил недавним прошлым, таким невероятным и прекрасным – ведь все от начала до конца было разыграно по его сценарию. История с «тигром» как бы опустошила Юрия, и у него не было сил думать о будущем. А Петр Годун не сомневался, что башка Чарли сварит какой-нибудь новый, исключительно удачный вариант побега. Петр все эти дни уважительно-вопрошающе поглядывал на него и, не заметив какого-либо обнадеживающего знака, понимающе кивал головой, вздыхал, ничего, мол, торопить не будем, подождем день-два, дело ведь не из легких.

Сейчас Петр придет сюда, ляжет рядом. Что ему сказать? Вариант с переодеванием... Самым честным будет предупредить Петра, что план есть, но он нереален и может привести только к массовой кровавой расправе.

Шаги. Тень упала на спину. Петр. Присел возле него. Молчит. Но разговора на главную тему не избежать.

– Заснул?

Юрий дернул головой.

– Лежи, лежи, будто спишь. Я посижу в головах. Так удобней. Выкладывай тихонечко, что придумал.

– Нечего выкладывать.

– Ты, Чарли, не дури, – обиженно произнес Петр. – Времени у нас не так уж много. Нужно обсудить, обдумать. Давай!

После эпопеи с «тигром» Годун твердо уверовал в талант Ключевского предугадывать события и находить выход из, казалось бы, безнадежного положения и не допускал мысли, что их Чарли на этот раз не сможет предложить какой-нибудь новой идеи.

– Слушай, Петр, я ничего не придумал. Ничего стоящего. Обманывать, сказки рассказывать не буду.

– Чудак! С танком что, разве не сказка получилась?

«Петр прав – сказка, сказка. Прекрасная», – мысленно согласился Юрий, но сказал другое:

– Нет. Просто мы сумели использовать реальную возможность. Такое уже не повторится.

– Что, по-твоему, нам делать? Не трать, куме, силы... Так, что ли?

Юрий не ответил.

– Ты что, Чарли, захандрил? – В голосе Годуна звучали удивление и злость. – Так имей в виду: мы приведем тебя в чувство. Дурака валяешь...

«Как все это похоже на сцену, разыгравшуюся всего десять дней назад здесь же, когда я разговаривал с Романом Полудневым, потерявшим веру в себя и своих друзей, – подумал Юрий. – Роли переменились. Сейчас на месте Полудневого оказался я, а Петр Годун тормошит меня, пугает, будет упрашивать. Он верит в чудодейственную силу выдумки Чарли. Но ведь нельзя же шаманить, вести людей на верную гибель, очаровав их своим планом массового побега, не веря в этот план, заведомо зная, что их постигнет неудача. Вариант с переодеванием... Такие вещи годятся для водевиля, оперетки, но только не для реальной жизни».

– Давай твою сказку, – нарушил молчание Годун.

– Петр, эта сказка имеет трагический конец.

– Как это – трагический? Смертельный? Нашел чем пугать. Иван Степанович, Полудневый смерти не побоялись. Даже придурок этот, Петух, на смертельную опасность наплевал.

– Я не о нас с тобой говорю. Часовые на вышках искосят пулеметными очередями сотни взбунтовавшихся пленных, завалят лагерь горами трупов.

– Мы в долгу не останемся, – неуверенно возразил Петр.

– Мы погибнем прежде, чем сумеем что-либо сделать.

Годун молчал долго, ерзал, сопел сердито. Наконец произнес рассудительно.

– Ладно... Не глядя на товар, цену не назначают. Давай твою сказку. Поглядим на нее, пощупаем...

Ключевский повернулся на бок, лицом к товарищу, облизал губы.

– Начнем с нового коменданта, унтерштурмфюрера Витцеля. Ты черты его лица и весь облик помнишь?

– Еще бы! Я эту суку до конца своих дней буду помнить, среди тысячи других его личность определю.

– Хорошо. Теперь поставь меня рядом с ним.

– Как это?

– В воображении. Вообрази, что мы стоим рядышком – унтерштурмфюрер и я. Похожи?

Годун удивленно смотрел на Юрия. Он хотел что-то сказать, по тут раздался мощный голос старосты Баглая:

– Четвертый барак, слушай! Проверка барака на чистоту и порядок. Всем стать на свои места!!

Крик старосты, словно сигнал тревоги, поднял пленных с земли, и они устремились к широким дверям барака.

Этого следовало ожидать. Новый комендант Каменнолужского лагеря проявляет особое внимание к четвертому бараку: здесь, несомненно здесь, родилась идея совершить побег на танке. Ведь те, кто сумел осуществить дерзкий план, были из четвертого барака. Все трое! Держись, четвертый барак, это воскресенье не обойдется без крови, жертв.

Юрий Ключевский подбежал к своим нарам, окинул взглядом постель, пригладил хорошо заправленный кусок брезента, служивший ему одеялом, и замер возле столба лицом к проходу. По обе стороны прохода уже протянулись живые цепочки – запыхавшиеся пленные стали на свои места. Слава богу, опоздавших, кажется, нет.

– Ахтунг! – орет на весь барак староста Баглай, ожидающий начальства у порога. – Снять головные уборы! Смирно!

Шорохи, вздохи, покашливание сменяет полная тишина – все знают, что команда «Снять головные уборы» подается Баглаем, когда комендант со своей свитой уже на пороге. Там происходит нелепая церемония встречи начальства – староста вскидывает перед собой руку с дубинкой, точно салютует обнаженным клинком, щелкает каблуками и, сделав шаг в сторону, пропускает в барак коменданта и его сопровождающих.

Главный проход широк – метра три, боковые поуже, но и в них могут свободно пройти три человека рядом. Комендант начинает обход с бокового, обозначенного на специальной табличке проходом № 1. Нары Ключевского на этом проходе. Юрий скосил глаза.

Сперва из-за угла показывается фигура солдата с автоматом на груди, затем крупная овчарка. Собаку ведет на коротком поводке унтерштурмфюрер Витцель. За комендантом не спеша, поглядывая на нары, шагают незнакомый фельдфебель, очевидно, назначенный заместителем Витцеля, и лагерный врач. За ними, соблюдая дистанцию в четыре-пять шагов, идет второй автоматчик. Староста Баглай замыкающий. Помахивая дубинкой, он со свирепым видом оглядывает выстроившихся возле нар пленных.

Шесть человек...

Солдат как солдат. В глазах настороженность, руки лежат на автомате – достаточно какой-нибудь доли секунды, чтобы нажать спусковой крючок. Из широкого голенища торчит запасной магазин-рожок для автомата.

Овчарка Бетси. Отвратительное создание – грудью, одним ударом может сбить пленного с ног. Твердые, точно из жести вырезанные уши, острозубая пасть открыта, красный влажный язык свесился набок, красивый кожаный ошейник, украшенный медными и какими-то светлыми, очевидно серебряными, жетонами, бляшками.

Витцель. Вид у него стал еще более надменным, его прямо-таки распирает от сознания своей значительности. Но лицо не изменилось, тот же овал, те же брови, нос, подбородок. Похож, похож, сукин сын. Лоб скрыт под козырьком фуражки. Значит, не имеет значения, какой он – такой же высокий, как у Юрия, или низенький, узкий. Наверно, узкий...

Прошел, оставив в воздухе легкий запах лаванды. Брюгель душился шипром.

Низенький врач неинтересен. Вид у него болезненный, губы капризно морщатся. Такой слабак свалится от одного удара в темя.

Солдат и Баглай. Этих оглушить будет нелегко.

Шесть человек... Иногда их бывает больше. Стоит только промазать или запоздать с ударом, и все полетит к черту. В самом начале. Вариант заманчивый, но он все больше и больше кажется Юрию невыполнимым – афера, водевиль.

В конце прохода раздается крик, рычание и хриплый лай овчарки. Кого-то бьют. Витцель, видимо, к чему-то придрался, и Баглай, выслуживаясь перед новым комендантом, лупит проштрафившегося пленного дубинкой по голове. Удар, удар, удар... Наконец пленный, защищавший голову руками, падает на пол, и Баглай пинает несчастного в живот.

Уходит. Избитый пленный остался на полу недвижим. Убили.

Баглай тотчас же возвращается в сопровождении двух пленных. Убитого бросают на носилки и уносят куда-то, видимо, ко второму выходу из барака.

Три или четыре удара дубинкой потребовалось, чтобы свалить истощенного человека на землю. Он успел крикнуть... А как свалить немцев, чтобы обошлось без криков и стрельбы? Юрий был подавлен: он убедился, что вариант с переодеванием в немецкую форму – бред сумасшедшего, глупейшая авантюра. Не следовало бы и заикаться о своем сходстве с эсэсовцем. Но другого варианта у него нет. А может быть, пойти на этот огромный риск? Удача сопутствует не трусам, а смелым.

– Вольно! Разойдись! – кричит староста.

Проверка закончена. Пленные спешат к дверям. Скорее из барака, где только что на глазах у них был замордован их товарищ.

Ключевский вышел одним из последних. Годун ждал его на прежнем месте.

– Ну, что скажешь? – спросил Юрий, усаживаясь рядом.

– Злобствуют. Ведь ни к чему придрался. Теперь они четвертому бараку веселую жизнь устроят.

– Я не об этом... Ты обратил внимание на сходство?

– Личностей? Какое там может быть сходство! На нем все блестит, а ты на урку похож.

– Хорошо, одень меня в такой же мундир, на голову такую же фуражку и поставь нас рядом... Неужели ты не можешь мысленно представить?

Годун, хмуря лоб и часто хлопая ресницами, долго оглядывал Ключевского и наконец заявил с глуповато-растерянной улыбкой:

– А ведь в самом деле похож. Ей-богу! И рост, и фигура соответствуют. Только ты скелет, а он как раз при спортивном теле.

– Под мундиром не будет заметно...

– А как мундир ты достанешь? Да и достанешь, нарядишься, что из того?

«Интересно все-таки, что он скажет, когда я раскрою ему свой план? – подумал Юрий, чувствуя, как его охватывает озноб. – Все-таки это мое детище – вариант с переодеванием».

– Приляг, будто спишь, и слушай внимательно.

И Ключевский без иронии в голосе, а так, будто он твердо верил в свою «сказку», изложил довольно подробно свой грандиозный план истребления всей охраны лагеря и массового побега освобожденных пленных.

Юрий снова увлекся и многие сцены передавал так, точно видел их перед собой и не сомневался в их правдоподобности.

Годун слушал его, широко раскрыв глаза, то и дело затаивая дыхание.

– Вот так, – заключил свой рассказ Юрий. – Если все пройдет удачно, мы освобождаем весь лагерь, почти без потерь с нашей стороны. Что будет потом, кому удастся добраться к своим, к партизанам, кого поймают, расстреляют, повесят, – это уже вторая сказка, и не мне ее сочинять. Что обо всем этом ты скажешь?

Петр вздрогнул, произнес восторженно:

– Здорово! Как в кино. Неужели сам придумал?

– В том-то и беда, что как в кино, – уныло согласился Юрий.

– Конечно, все не спасутся, – рассудительно произнес. Петр, – многих поймают, не без этого, но все-таки половина уйдет. Даже пусть десятая часть.

Удивительное дело – трезво мыслящий Годун рассуждает так, будто главные трудности возникнут после того, как охрана лагеря будет перебита и все пленные вырвутся на свободу. Неужели авантюра с переодеванием не вызывает у него сомнения?

– Слушай, Петр, ты делишь шкуру неубитого медведя. Неужели ты веришь, что все может произойти так, как я рассказал? Думаешь, мы сможем в одно мгновение расправиться с комендантом и его свитой? А тот момент, когда мы будем подходить к воротам? Стоит хотя бы одному часовому заподозрить неладное – и все пропало.

– Ты не веришь в свой план? – удивился Годун. – Я другого мнения. Если все хорошо подготовить... И главное: сходство двух ваших личностей налицо.

– Хорошо, они меня примут за Витцеля, – продолжал испытывать товарища Юрий, – а врач, фельдфебель, автоматчики?

– Можно подобрать подходящих...

Юрий не удержался, тихонечко свистнул от изумления: Петр Годун принял всерьез то, что он, Юрий, считает своей красивой, но невыполнимой, вздорной выдумкой, Загорелся... А что удивительного? Ведь не так уже давно этот план и ему, Юрию, казался восхитительной находкой. Сейчас он выльет на голову Петра ведро воды, охладит его.

– Начнем сначала. Сколько человек потребуется нам, чтобы в один миг, без шума отправить на тот свет или хотя бы оглушить коменданта и его сопровождающих, ты об этом подумал? Можешь не подсчитывать – человек десять, а если серьезно говорить, то и пятнадцать не помешало бы.

– Зачем столько? Шестерых хватит. Баш на баш. Все-таки внезапность на нашей стороне.

– Могут быть различные сюрпризы: одного убьют или посадят в карцер за день до события, другой заболеет, третьего пошлют куда-нибудь, и его в нужный момент не будет в бараке. Нужны, как говорится, запасные игроки. Допустим, кто-то промажет или удар окажется слабым, тут-то кто-то должен немедленно нанести второй удар. Чтобы никто из немцев пискнуть не успел. Иначе все пропало.

– Когда ты, Чарли, таким пугливым стал? – насмешливо прищурился Годун. – Пусть заорет какой-нибудь немец, не страшно. Сегодня бедняга Новиков как орал, когда его убивали. Ну, и что? Никто из часовых не прибежал в барак на помощь коменданту. Они привыкли к таким крикам: кого бьют? – пленного, кто орет, прощаясь с жизнью? – пленный.

Этот довод был убедительным, но он касался частности, детали, а не всего плана.

– Считаю, – продолжал Петр, – что восьмерых вместе с запасными предостаточно. Если потребуется, и второй раз тюкнут. Злость силы прибавит.

– Хорошо, пусть будет по-твоему – восемь человек. Нас двое. Шестерых нужно искать.

– Найдем. Неужели в нашем бараке настоящих людей нет, одни трусы и доносчики? Кто бы подумал на Петуха – дуролом, мозги набекрень, а Роман его посвятил, и вышло хорошо.

– Я не об этом. Не сомневаюсь, найдем людей, но ты знаешь, что не каждый, к кому мы обратимся, согласится активно поддерживать нас. Не поверят в реальность плана, скажут: афера, бред. У каждого есть дружки, и пойдет «под самым строгим секретом» шумок по бараку, пока не дойдет до уха доносчика.

Скуластое лицо Петра стало свирепым:

– Предупредим каждого: болтнет если – убьем.

– Петр, тайна перестает быть тайной, когда ее знают больше трех человек.

– А с танком как было? Шесть! Тоже немало.

– Не равняй. Мы были уверены друг в друге. Петухов, надо полагать, был посвящен Романом всего лишь за несколько часов до начала...

– А кладовщица? – не сдавался Петр. – Все знала, стены измерила, инструкцию достала.

Кленовый листок затрепетал перед глазами Юрия и тут же исчез. Юрий слышал: девушка погибла в момент, когда «тигр» таранил дом. Она находилась в кладовой. Почему за несколько секунд до этого она не вышла во двор? Ведь можно было обо всем догадаться, особенно, когда ее попросили достать несколько страниц из военного учебника, посвященных описанию рычагов управления «тигра». Почему, наконец, Иван Степанович не предупредил ее об опасности? Видать, не успел. Кроме того, если бы девушка хотя бы в самый последний момент бросилась бы к стеллажам, это наверняка спасло бы ее.

– Да, кладовщица шестая, – грустно согласился Юрий. – Но у меня были основания считать, что она верный человек.

– Все равно – шесть, – упорствовал Годун. – И тайну сохранили.

– Ладно. – Голос Ключевского звучал устало. Он уселся на земле рядом с Годуном. – Ответь мне, как все восемь окажутся во время проверки в одном месте, почти что рядом?

– Ну, это плевое дело, – уверенно заявил Годун. – Сколько раз я стоял на чужом месте – не успел к своему добежать. Да и поменяться можно... Что с тобой, Чарли, я тебя не узнаю.

– А я тебя, Петр. Ты не понимаешь, какую ответственность взвалим мы себе на плечи, решив осуществить этот нелепый план.

– Без риску нельзя, – возразил Годун. – В лес ходить...

– Да не об этом я, – досадливо перебил его Юрий. – Пойми, в случае неудачи с захватом танка пострадали бы три, ну, самое большее, пять человек: я, ты, Иван Степанович, Роман и Петух этот. Кладовщицу мы бы спасли – никто бы не назвал ее при допросах. Ну, допустим крайность – ее бы тоже заподозрили и казнили. Шесть человек, шесть жертв неудачной попытки. И все!

– Шухер... – торопливо шепнул Годун, предупреждая блатным словечком об опасности.

Послышались шаги, кто-то медленно прошел мимо.

– Отбой. Говори, выкладывай свои доказательства.

– Повторяю, могло быть шесть жертв. Что же, мы знали, на что шли. А теперь подумай, что произойдет, если наш маскарад обнаружат при подходе к воротам или даже когда мы свалим часовых и овладеем их оружием. Завяжется перестрелка, изо всех бараков высыпят пленные, и тут-то начнется побоище. Пять вышек, пять пулеметов... Находящиеся в караульном помещении немцы тоже откроют огонь... Нет, всему есть предел. Я не какой-то ослепленный идеей побега маньяк, чтобы повести за собой на верную гибель сотни людей.

– Что такое – маньяк? – угрюмо спросил Годун.

– Полусумасшедший, чокнутый, или дуролом, как ты говоришь, – выбирай, что тебе больше нравится.

Петр обиженно поджал губы – Чарли грамотей, умник, даст словами по морде, оскорбит, высмеет, а сам вроде в стороне, ни при чем. Вот и сейчас... Вроде обозвал дуроломом, но не прямо, а как-то в обход, намекнул только... Нет, не дуролом он, Петр Годун, а просто смелый человек. И Годун сказал не без мстительного злорадства:

– Понятно... Ты просто сдрейфил. Боишься, что не сумеешь сыграть эсэсовского офицера. Кишка тонка. Так бы сразу и сказал.

Юрий не сдержался, улыбнулся – Петр использует наивные приемы, бьет на самолюбие.

– Нет, не боюсь, – сказал он. – Людей жалко. Сотни погибнут по моей вине, бесполезно. Одна эта мысль давит, сковывает.

– Людей, видишь ты, ему жалко... – презрительно скривил губы Годун. Возникшее у него враждебное чувство к Ключевскому усилилось. – Неженка какая! Тебе людей жалко, а то, что половина пленных, а может быть все до одного, так или иначе загнутся в этом лагере, так тебе не жалко? Уж если погибать, то с музыкой... Роман вон как...

Да, об этом Юрий думал, и не раз: если умирать, так красиво, с поднятой головой, а не на коленях, не под ногами у этих мерзавцев. И все же разыгрывать «оперетку», за которую надо платить многими жизнями, он не решался.

Когда впервые в голове Юрия возник план – «вариант с переодеванием», как он его, не без скрытой иронии, именовал, – он увлекся, все в этом варианте казалось легким, удивительно слаженным, и мысль о моральной ответственности не тяготила его. Сейчас все было по-другому. Повести людей на бойню... Что он, новоявленный поп Гапон какой-то, что ли? Однако Петр правильно говорит – большинство пленных обречено на тяжелую, мучительную смерть. Что лучше: погибнуть от пули часового во время безнадежной, отчаянной, безрассудной попытки вырваться из лагеря или умереть от истощения, побоев, непосильного труда? Конечно, каждый мужественный человек должен выбрать первое, тем более, что имеется, все-таки, пусть крохотный, пусть совсем ничтожный, шанс на успех.

– Смотри, Чарли, мы тебя упрашивать не будем, – угрожающе произнес Петр. – На тебе свет клином не сошелся. Найдем другого, хоть чуть похожего на эту суку эсэсовскую, и обойдемся без твоей помощи. Какой с тебя спрос – Чарли он Чарли и есть...

– Ты говоришь – мы... – не обращая внимания на явную враждебность и оскорбительный тон товарища, спросил Юрий, настораживаясь. – У тебя есть на примете верные люди или ты именуешь себя во множественном числе, как когда-то царь-батюшка: «Мы, божьей милостью...»?

– Есть, нет... Тебе не все равно? – У Годуна был вид человека отчужденного, вынужденного вести скучнейший разговор.

– Не все равно. Это меняет кое-что. Ты должен мне сказать. Не доверяешь?

Годун поковырял пальцем сухую землю. Обвел взглядом вокруг.

– Есть двое. Надежные.

– Ты им о танке говорил? Они знали?

– Нет, что ты! Они и сейчас не знают, что я к этому делу касательство имел. Вроде как презирают. За то, что я в ремонтники пошел.

– Это хорошо, – сдержанно одобрил Юрий и умолк, о чем-то задумавшись.

– Кроме того, Роман указал мне на одного человека из второго барака, – после короткого молчания продолжил Годун. – Сказал, если будете затевать что-то большое, обязательно скажите ему, он вам поможет. Скажете только – «Малый привет от Романа Южного», на что он должен ответить: «Я такого не знаю, я родом с Севера».

Это сообщение было совершенно неожиданным для Ключевского и, видимо, произвело на него сильнейшее впечатление.

– Когда это Полудневый сказал?

– За день до побега.

– Это был не побег, это был бой, – сердито бросил Юрий. Он чувствовал, как возбуждение сменяет в нем недавнюю апатию.

– Не цепляйся к слову, грамотей, – сердито поморщился Годун, – Значит, как получается у нас? Ты, выходит, по слабости нервной системы отходишь в сторонку, становишься вроде американского наблюдателя, а мы твой отчаянный план самостоятельно выполняем. Ну что ж! Как говорят – спасибо этому дому, пойдем к другому.

– Не надо, Петр, так... – Юрий грустно посмотрел куда-то в сторону. – Давай лучше помолчим, подумаем.

Ключевский снова улегся на землю, уткнувшись лицом в положенную на руку пилотку. Но не прошло и полминуты, как он рывком поднялся, сел рядом с Годуном и впился в него горящим взглядом.

– Скажи, Петр, правду: ты действительно веришь, что такой план можно осуществить?

– А то как же! – не задумываясь, ответил Годун. – На девяносто процентов. А если бы ты согласился сыграть коменданта – на все девяносто девять.

Юрий долго и напряженно смотрел в глаза товарища, видимо, искал в них совсем не то, что было выражено словами, – сомнение, неуверенность или же фанатическую ослепленность. Не нашел. Обмяк, сказал тихо и печально, как бы про себя:

– Ничтожный шанс. Ничтожнейший... Эта история с танком свела нас всех с ума.

– Не то говоришь, Чарли, – покачал головой Годун. – Совсем не то. Благодаря твоей выдумке и геройству наших – ты знаешь, о ком слово, – благодаря им мы все как родились снова, почувствовали себя людьми. Вот издеваются, мучают на работе нас, убивают, а настроение у пленных с прежним не сравнить. Сила, надежда появилась.

Петра вдруг точно прорвало. То наклоняясь к Ключевскому, то озираясь по сторонам, он горячо зашептал:

– Я воевал неплохо, поверь, Чарли. Битых, давленных фрицев на моем счету достаточно. Не для похвальбы говорю, потому понимаю, особого геройства нет – в танке, броней укрытый сидел. Но если я сейчас, в лагере, какого-нибудь эсэсовца голыми руками прикончу, удушу, к примеру, это будет моя самая большая победа. Вот почему мне твой план нравится. Сам говорил – не побег, а бой. Ну, а если все удастся и будет наша победа... Тогда, тогда...

От волнения Годун не находил слов.

– Значит, ты все-таки сомневаешься... – Глаза Юрия стали сухими, острыми.

– Все от нас зависит. И от случая, конечно. Но главное, как мы сработаем. Уж больно ты на коменданта похож...

Хитрый Петр, улещивает. Так хитрил и он, Юрий, когда «поднимал» Полудневого. Юрий покосился на товарища – скуластое лицо, угрюмый взгляд, широко поставленные серые глаза. Он ведь никогда не испытывал особой симпатии к Петру, да и Петр относился к нему равнодушно, если не сказать – холодно. Разные они люди. Связывал их Шевелев. Иван Степанович, по природе человек мягкий, интеллигентный, относился с большим уважением к людям ученым, тянулся к ним и в то же время был своим человеком для людей физического труда, мастеровых, трудяг, таких же «не шибко грамотных», как и он. Годун – несколько примитивен, грубоват, но он верный человек, и на него можно положиться. После истории с танком их связывало многое. Как бы там ни было, Годун вошел в жизнь Юрия как преданнейший друг и таким останется в его памяти до конца, как Иван Степанович, Полудневый и тот Петух, какого он почти совсем не знал.

Юрий лег на спину. Теперь в глаза ему не лезли тоскливо-однообразные серые бараки, столбы с колючей проволокой, вышки – все, что напоминало ему о неволе; он видел небо – голубое, чистое, и оно рождало у него иллюзию невесомости, легкого птичьего полета, бескрайней свободы. Пойти на головокружительный риск, увлечь за собой массы пленных, толкнуть их на самоубийство? Нет, при единодушном рывке то не будет самоуничтожением. Пусть многие погибнут, пусть упадет большинство, все же немало счастливчиков вырвется отсюда, уйдет, пробьется к своим, отомстит. Пленные подымутся все – они увидят впереди себя танк Полудневого, прокладывающий нм дорогу...

– Ладно, Петр. Я согласен. Делаем.

– Молодец, Чарли! – воскликнул Годун прочувствованно.

– Во-первых, выбрось из головы эту дурацкую кличку, – раздраженно сказал Юрий.

– Что ж тут такого? – удивился Годун. – Я думал...

– Иван Степанович никогда не называл меня так.

– Все. Ясно. Извиняюсь.

– Во-вторых, раз взялись, не будем терять времени даром. Давай обсудим, стоит ли связываться сейчас с этим человеком из второго барака. Если стоит, то что ты должен будешь сказать ему?

Годун замялся, смущенно посмотрел на Юрия.

– Может, ты пойдешь? Обрисуешь все. Я ведь не умею так художественно, как ты.

– Никаких рисунков! – торопливо сказал Ключевский. – Нужно установить, знает ли он каких-либо людей в нашем бараке, которым можно полностью довериться. Для начала этого хватит. Пойдешь к нему ты, мне он может не поверить, на мне пятно, я один из первых согласился пойти в ремонтную бригаду. Помнишь, как пленные зашумели, когда я вышел из строя? Кроме того, не исключено, что Роман дал ему твои приметы.

Годун слушал и кивал головой. Он вынужден был согласиться с доводами Юрия.

– Это правда. Значит, пойду я. Ну, а если он спросит, что мы такое задумали, как отвечать?

– Разговор короткий: у нас намечается серьезное дело, нужны люди. Роман Полудневый говорил, что вы можете помочь.

– Сразу не скажет. Спросит: какое дело?

– Никаких подробностей, – обеспокоился Юрий. – Серьезное дело – и все. Можешь добавить, что Полудневый доверял тебе полностью и ты помогал ему. Намекни, что дело срочное, не терпит проволочек. В разговоре, пожалуйста, употребляй не множественное, а единственное число – я, мне, меня. Посмотрим, кого он нам порекомендует.

Решили не откладывать, и Годун, оставив Чарли «спящим», ленивым шагом отправился к себе в барак, прошел его насквозь и через вторую дверь вышел на двор. Земля была усеяна лежащими и сидящими пленными, но многие медленно сновали по двору, встречались, перекидывались словом-другим и тут же расходились – собираться в большие кружки, обсуждать что-либо не разрешалось. Годун, шагавший ко второму бараку, никак не выделялся среди этих серых фигур.

Вернулся Годун скоро. Ключевский ждал его у дверей барака. По огорчению, появившемуся в глазах товарища, Юрий понял – неудача.

– Видел?

– Видел... Я ему насчет «малого привета» вполголоса толкую, а он поглядел на меня коровьими глазами и говорит: «Ты чего по чужим баракам тыняешься? Потянуть что-нибудь захотелось? Иди, пока я тебя дрином не огладил».

– И громко это сказал? – нахмурился Юрий.

– Чуть ли не на весь барак заорал.

– А ты уверен, что по адресу попал? Может, спутал?

– Он! Кличка – Язь. Конопатый, на левой два пальца изуродованы, мизинец и тот, что рядом. Роман мне его показывал. Правда, издали.