Текст книги "Охота на тигра. Танки на мосту!"

Автор книги: Николай Далекий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

Ключевский задумался.

– Ничего страшного, – сказал он, встряхивая головой. Но больше ходить туда не надо. Встретишься случайно – делай вид, что не узнаешь. Подождем день-два. Возможно, он сам к тебе подойдет. Да, да, он сам подойдет. А ты подумай хорошенько над началом, как все в бараке у нас должно произойти. Без дела не встречаемся...

...Эсэсман Эрих Пельцер сидел за пулеметом на сторожевой вышке №3 и с унылым видом наблюдал за тем, что делается на территории лагеря в секторе обстрела, установленном для его поста. Пленные вели себя, как сонные осенние мухи, лежали на земле, сидели, сновали по двору. Некоторые собирались по два-три человека, переговаривались. Вот двое встретились у дверей барака, лениво перебросились несколькими фразами, затем один поплелся к уборной, а другой скрылся в бараке. Не служба, а отдых. Правда, скука смертная, но тут уж ничего не поделаешь. Эрих Пельцер сладко зевнул, прикрывая рот кулаком.

Пароль Полудневого

Совершенно секретно

Коменданту Каменнолужского

лагеря военнопленных

унтерштурмфюреру Витцелю

§1

Вашей главной задачей является добыча и погрузка на ж.-д. транспорт гранита как в больших кусках, так и в виде щебенки, потребность в котором увеличилась. Необходимо хорошо продумать и организовать процесс работы в каменоломнях на всех ее этапах с целью увеличения добычи ценного камня. Вы должны создать такие условия для пленных, при которых они вынуждены будут работать без простоев, с полной отдачей сил. Между тем в связи с продовольственными и транспортными затруднениями мы вынуждены снизить нормы выдачи продуктов для пленных. Единственно разумный выход из создавшегося положения – решительно избавиться от человеческого балласта. Как установлено проверкой, больные, крайне истощенные, лентяи и симулянты составляют большую часть пленных. Польза, какую они приносят, ничтожна, между тем эти лишние рты поглощают значительную часть продуктов.

Приказываю: 1) дать указание врачу облегчить смерть безнадежно больным, находящимся в лагерной больнице, а саму больницу за ненадобностью упразднить; 2) решительно подвергать специальной обработке тех пленных, какие не в состоянии выполнить трудовую норму, плетутся во время переходов в хвосте колонны; 3) пленных, проявляющих даже самую мелкую недисциплинированность, помещать в карцер, установив для них голодную диету – пол-литра воды в сутки; 4) сэкономленные благодаря этим мероприятиям продукты распределять среди здоровых, что должно будет способствовать повышению их работоспособности.

§2

Распространившееся среди некоторых офицеров мнение, что захват танка «тигр» состоялся стихийно, без какой-либо подготовки, и к этому делу были причастны только трое пленных, ошибочно и вредно, так как располагает к самоуспокоению и безответственности. Факты говорят о другом: 1) все трое злоумышленников жили в одном бараке, что облегчало им общение друг с другом, вылившееся затем в преступный сговор; 2) все трое, являясь опытными и искусными танкистами, с определенной целью скрывали свою военную специальность; 3) злоумышленники, видимо, каким-то образом узнали, что стены дома конторы сложены из глины, и точно рассчитали, что тяжелый танк несколькими ударами может пробить стены. Все это свидетельствует о серьезной и длительной подготовке и не исключает, что у злоумышленников имелись тайные друзья, советчики, помощники, оставшиеся целыми и невредимыми. Выявление, хотя бы с опозданием, этих тайных сообщников – дело очень важное и касается Вашего престижа. Поэтому мной решено помочь Вам усилить агентурную сеть новыми, специально подготовленными людьми.

Приказываю: 1) все вопросы, касающиеся техники заброски новой агентуры, срочно обсудить с начальником городской полиции безопасности оберштурмфюрером Швейгертом; 2) большую часть агентов поместить в барак № 4; 3) приложить максимум стараний, чтобы работа агентов и ваша связь с ними сохранились в глубокой тайне.

§3

Ваше решение предпринять ряд мер, направленных на сокращение бесполезной траты сил пленными, – одобряю. Свои силы пленные должны тратить на работе, а не во время ненужных длительных переходов. Это не касается воскресных дней. В такие дни для пленных необходимо найти какое-то занятие, чтобы заполнить их свободное время.

§4

Имею удовольствие сообщить Вам, что мной подано ходатайство о повышении Вас в чине.

Хайль Гитлер!

Оберштурмбанфюрер Кремп.

Вот они идут – остроглазый солдат с автоматом, Нитцель, плюгавый лагерный врач и фельдфебель, еще один автоматчик и замыкающий – староста Баглай. Они проходят так близко, что у Юрия спирает в груди. Ему кажется: стоит кому-либо из этих шестерых глянуть ему и лицо, и все будет раскрыто, его схватят и с криками: «Это он! Это он!» – начнут бить палками по голове, пинать ногами.

Но никто ничего не заметил, хоть все они зорко, настороженно поглядывают по сторонам.

Проходят.

И снова, снова они... Юрий открывает глаза. Проходы коменданта со свитой могут повторяться в его воображении бесконечно, один за другим. Они в общем-то однообразны, эти повторяющиеся картины, разве что меняется дистанция между немцами – на шаг-два ближе или дальше друг от друга. Это похоже на отбор кинорежиссером дублей: одна и та же сценка снята несколько раз, и режиссер по нескольку раз просматривает на экране варианты-дубли, чтобы выбрать наиболее удачный. Но выбрать не так-то легко, каждый дубль имеет свои достоинства и недостатки, режиссер прокручивает дубли до тех пор, пока его восприятие не притупляется, и он уже не в состоянии определить, что хорошо, что плохо. Кончается тем, что сцена снимается еще несколько раз и после этого оказывается, что самым лучшим дублем, бесспорно, является тот, что снят первым, его-то и включают в фильм, а остальные, потребовавшие от съемочной группы так много труда, летят в корзину. Корзины в монтажной наполнены блестящими, скрученными в спирали полосками пленки – забракованными дублями. «Посторонним вход воспрещается». «Не курить!» Воспоминания... Непрошеные, ненужные, они врываются в сознание Юрия, чтобы тотчас же исчезнуть как далекий сполох молнии, как след падающей звезды.

Юрия уже не преследовал кленовый листок, его участие в «афере» было делом решенным, и он гонял, прокручивал свои однообразные «дубли», выискивая таящиеся в них неожиданности. Удивительно, даже в воображении он не решался поднять руку, чтобы стукнуть по голове своего «двойника»; близость проходившего мимо унтерштурмфюрера точно парализовала его. Однажды он увидел в одном из «дублей» на головах солдат-автоматчиков не пилотки, а стальные шлемы... Его даже бросило в пот – таких не свалишь, тюкнув камушком по темени. Но это была ложная тревога: охранявшие лагерь эсэсовцам шлемы не надевали – зачем они перед безоружными, обессиленными людьми? Страшнее оказалась другая неучтенная деталь. По какому-то легкомыслию, или скорее ослеплению, он не брал в расчет овчарку Бетси, словно забывал о ее существовании, а справиться с той сильной острозубой тварью будет трудней, чем с любым двуногим.

Сколько же потребуется им верных, решительных, сохранивших физическую силу людей, чтобы нападение было успешным? Группа коменданта может состоять не из шести, а из семи-восьми человек. Если даже без запасных, «баш на баш», как говорит Петр, все равно потребуется восемь нападающих. И еще двое нужны, чтобы сразу прикончить Бетси, самых смелых и ловких – зубы овчарки сами по себе способны внушить панический страх. Десять человек надежных, отборных, бесстрашных. Как их найти, когда прошедшие горькую, смертельную науку пленные боятся раскрыть друг перед другом душу? Авантюра, афера, их всех выловят раньше, чем будет произведена проверка барака на чистоту и порядок. Он очень надеялся на человека из второго барака, но прошло два дня с тех пор, как Петр ходил туда передавать «привет от Южного», а все без изменений. Несомненно, Полудневый дал «адрес» верного человека, возможно даже, что это член какой-то подпольной группы, ведь Роман говорил о помощи, а один человек помочь не в силах. Группа... Стоит ли раскрывать свои планы? Он, Юрий, всегда боялся такого варианта, когда в дело пришлось бы посвящать многих людей. Но на ЭТОТ раз иного выхода нет.

До вечерней проверки оставалось – в лагере, где строго придерживались распорядка, Юрий научился чувствовать время – не менее чем полчаса, и эти полчаса следовало бодрствовать, противясь искушению заснуть. Юрий лежал на нарах, тело отдыхало, хотя натруженные руки и ноги ломило в суставах. И вдруг он почувствовал прикосновение, кто-то крепко сжал пальцами его руну у локтя, погладил ее. Петр... Просит выйти из барака. Есть какая-то новость. Юрий на всякий случай полежал на нарах еще минут пять и лишь тогда спрыгнул на землю и пошел к двери.

Небо было темным, лишь на западе виднелось неясное розоватое пятно, «где от заката памятка одна», – вспомнилась строчка сонета – это угасала одинокая тучка, еще недавно светившаяся, как только что вынутый из горна уголек. Петр ждал Юрия на дорожке к уборной. Слабенький прожектор, установленный на вышке, шарил по земле, освещая столбы, густо переплетенные колючей проволокой, ровную белую полосу возле них.

– Не пойдем, не пойдем мы туда, не бойся, – сердито-насмешливо пробормотал Петр, имея в виду часового на вышке. – Ученые...

Прожектор погас, но тут же снова зажегся, поймал Годуна и Ключевского и подержал их несколько секунд в своем голубоватом луче.

– Вот гад, – испуганно зашипел Петр. – Как услышал...

– Спокойно, – сказал Юрий, – не останавливайся и не прибавляй шага. Что у тебя?

– Не ошибся я. Тот это человек. Эти дни он, видать, обнюхивал меня, собирал сведения. А сегодня, можно сказать только что, привет от Южного мне возвратили. А кто бы ты думал? Ивашин. Это тот, что вместе с Петухом по приказу Романа должен был утопить тебя в сортире. Понял, какой человек? Его-то, да еще одного я держал в мыслях, когда говорил, что у меня есть на примете двое...

– Что Ивашин сказал?

– Подошел и говорит: «Извиняется второй барак, просил еще раз привет от Южного передать и отзыв получить. Нужен если – я в твоем распоряжении».

Что-то в этой новости особенно обрадовало и успокоило Юрия. Он быстро разложил все по полочкам: Петр попал по адресу, какой дал ему Роман Полудневый, – хорошо; человек из второго барака сразу не откликнулся на пароль и, надо полагать, навел через своих людей справки о Годуне – очень хорошо, так как это свидетельствует о соблюдении необходимой осторожности и умело налаженной конспирации; на Ивашина, который выполнял роль связного, тоже можно положиться – ведь и Годун держал Ивашина «в мыслях», когда говорил, что у него есть двое верных пленных в четвертом бараке. На Ивашине круг замкнулся – он – Юрий Ключевский, – Годун – человек из второго барака – Ивашин и снова – Годун. Юрия обрадовало, что круг охватил только четырех верных людей. Однако эта радость отдавала трусостью. Ивашин и так никуда не убежал бы от них, но если бы связным оказался какой-либо новый человек, то это был бы пятый. К черту! Нужно расширять круг. Нельзя прятаться от своих, время не ждет. Второй барак сможет помочь им в тот момент, когда они будут подходить к воротам – поднимут шум и отвлекут внимание часовых на себя. Пусть на какую-то долю секунды – и то хорошо.

– Петр, завтра ты встретишься с этим Язем. Слушай, и запоминай... Вот что ты должен сказать ему. Впрочем... Да, да, будет лучше, если к нему пойду я. Ты думал над тем, сколько человек нам потребуется?

– Думал. – Вид у Годуна сразу стал угрюмым. – На одного больше получается, овчарка ведь с ними...

– Один не справится.

– Самого ловкого наставим, он ее поводком удушит.

Загудел подвешенный на проволоке кусок рельса – пять ударов, сигнал выходить на вечернюю поверку.

Зажглись прожекторы на всех вышках и осветили аппельплац, к которому уже бежали со всех сторон пленные.

Ключевский и Годун также устремились туда и смешались с толпой.

На следующий день пленных ждал сюрприз. Им приказали взять котелки с собой и заставили тащить к карьеру десятка два полевых кухонь. На машине привезли продукты, дрова и вскоре по карьеру начал распространятся запах горячей баланды.

В обеденный перерыв пленных не погнали в лагерь, они получили тут же, в карьере, свои порции – черпак баланды и две ложки овсяной каши, наполовину состоящей из остюков и семян сорняков. Пленные расположились на отдых где попало. Пользуясь этим, Юрий Ключевский как бы случайно оказался рядом с пленным из второго барака по кличке Язь. Их разговор продолжался минуты две, не больше.

Вечером того же дня, как только стемнело, Язь встретился у дверей второго барака с невысоким, коренастым пленным. Они тотчас же отошли в сторону и остановились, прижавшись друг к другу спинами. Даже вблизи могло показаться, что это стоит один человек. Молчали долго, вглядываясь в темноту, прислушиваясь. Наконец товарищ Язя, по кличке Корень, заговорил, поворачивая голову и бросая через плечо едва слышные короткие фразы.

– Семен сообщил только что: всем, кто лежит в больницах, сделан укол. Они умрут этой ночью. Больницу закроют. Лечить никого не будут. Заболел – получай укол. Или конвоиры пристрелят в дороге. Коменданту нужны только здоровые.

– В больнице наши – Братовой, Камень...

– Погибли. Семен ничего не мог сделать. Узнал поздно. Что у тебя?

– По паролю Южного пришел второй. Знаешь, кто он? Чарли из четвертого...

– Чарли? Он связан с Годуном или самостоятельно?

– Связан.

– Что он тебе сказал?

– Попросил хорошенько продумать поведение Полудневого...

– Южного!

– Да, да... Чарли просил меня задуматься над такими вопросами: не следует ли предположить, что план, выполненный Южным, был разработан другими, но они не могли осуществить его, так как их отчислили из ремонтной бригады? Может быть, именно это заставило их поделиться своей тайной с Южным и уговорить его пойти в ремонтную бригаду?

– Вопросики... Хитер Чарли. Знал, что ты отнесешься к нему с недоверием.

– Тем не менее получается убедительно.

– Что ему от тебя нужно? Есть какой-нибудь план?

– О плане он не распространялся. Сказал, что грандиозный, но подробности может сообщить только за два-три дня до начала. Ему нужны люди, абсолютно надежные, готовые на все. И он спросил, могу ли я порекомендовать ему кого-либо из четвертого барака.

– Обязательно из четвертого?

– Да.

– Сколько человек ему нужно?

– Сказал, желательно восемь человек, но если найдется больше – тоже не помешает. Я ему ничего не обещал, но об одном – Ивашине – они уже знают.

– Сколько у тебя в четвертом?

– С Ивашиным трое.

– Не густо. Давай погуляем. Я должен подумать. Уж очень это на тонкую провокацию похоже.

– Пароль точный. Южный не мог ошибиться. Знал толк в людях.

– Вроде... И все-таки как бы нам не попасться.

Они разошлись и через несколько минут встретились снова, на этот раз у раскрытых дверей барака. Коренастый сказал на ходу:

– Семен должен проверить этого. На рентгене.

– Думаешь...

– Для успокоения души. Цыган говорил: «Усе може буть».

– Только без...

– Цел будет. Если чистенький – на твою совесть и ответственность. Без дела не встречаемся.

– Добро.

Разошлись не попрощавшись, не взглянув друг на друга.

Требуется месячный срок

Коменданту Каменнолужского лагеря

унтерштурмфюреру Витцелю

Донесение

Спешу уведомить Вас, что человек из четвертого барака, по тайной кличке Блоха, обратился ко мне с просьбой. Он ходатайствует о том, чтобы его на несколько дней посадили в карцер. Он жалуется, что не сможет долго состоять на общих работах при граните в карьере по состоянию ухудшившегося слабого здоровья, а также пленные подозревают в нем стукача. Это создает для него большие трудности выполнять обязанности осведомителя, и для поднятия его авторитета в бараке было бы хорошо ему отдохнуть в карцере, если он и там будет получать паек и надбавку.

Прошу вас разрешить провести такую акцию по отношению указанного ценного агента Блохи.

Имею честь поставить свою подпись на вышеизложенном.

Староста барака № 4 Владимир Баглай.

Резолюция

Мысль заслуживает внимания, но с ее реализацией следует повременить.

Унтерштурмфюрер Витцель.

В опустевшей лагерной больнице начали делать побелку, чтобы хоть как-нибудь перебить ужасающий запах карболки, каким были пропитаны все стены. Этот маленький барак полностью отводился под жилье для внутрилагерного начальства – переводчиков, старост, поваров.

Ключевский, к немалому своему удивлению, был зачислен в бригаду маляров. Возможно, это была чистая случайность, возможно, старший переводчик запомнил пленного с жетоном № 13, который малевал на кирпичных стенах рембазы придуманные гауптманом уроки, и включил его в список. Между тем работой маляров руководил не Цапля, а его помощник – переводчик Нестеренко, молодой чубатый украинец с мутными, веселыми, будто пьяными глазами. Он следил, чтобы маляры не бездельничали, вкладывали, как он говорил, в работу всю душу. Иногда Нестеренко добавлял с похабнейшей улыбкой: «Всю душу, потому что тела у вас, гы-гы-гы, нет, одни скелетины». Он был довольно жизнерадостен, этот сукин сын, любил грубые шуточки, заковыристо ругался, но рукам воли все же не давал. И все поглядывал, поглядывал на Юрия Ключевского, а в обеденный перерыв заявил, что все могут идти к котлу, а халтурщик Чарли останется до тех пор, пока заново не побелит стену.

Маляры ушли, Юрий принялся за работу, стараясь, чтобы меловая жижа покрывала стену равномерно и щетка не оставляла следов. Нестеренко, насвистывая немецкую песенку, стоял позади, очевидно, следил за каждым его движением. Ну и гад. Чего это он прицепился? Стена, как стена, белая. Конечно, отсутствие навыков... Какой он маляр. Спокойно, только не делать ошибок, движение руки должно быть экономным, точным. Кисть в банку, ни капли лишнего, осторожный и быстрый взмах руки и уверенный плавный книзу. Между прочим, есть какой-то секрет в этих однообразных движениях, они успокаивают. И белый цвет тоже. Милый Том Сойер, ты знал эти секреты. Может быть, пан Нестеренко соблазнится, даст ему яблоко, чтобы получить взамен эту кисть. Вверх – вниз, быстро и плавно. Он идет по заснеженной равнине – чистый, нетронутый снег. Нет, это белый утренний туман лег на землю... Нет, это молоко струится по стене... Нет, это цветение вишневого сада...

– Ладно, Чарли, – сказал вдруг Нестеренко. – Кидай ту мороку. Все равно Айвазовский из тебя не получится. Кидай, кидай, у меня разговор с тобой.

Юрий оглянулся, удивленно взглянул на переводчика.

– Чего испугался? Не пропадет твоя баланда. Сейчас мы выясним некоторые вопросы, и пойдешь себе. Куришь?

Нестеренко щелкнул портсигаром.

– Нет, не курю. Слушаю вас, пан переводчик.

Туман ушел из глаз Нестеренко, темно-карие, теплые, они весело смотрели на Юрия.

– Давай без панов, Юрий Николаевич. Так, кажется, тебя величают? А то придумали какую-то кличку, точно для собаки... Так вот, Юрий Николаевич, хочу сделать тебе предложение. Ты ведь культурный, образованный человек, без предрассудков, надеюсь, и должен правильно понять меня. Немцам нужна информация. Мне приказано убедить тебя... Ну, конечно, будут льготы, работа полегче, дополнительное питание.

Всего мог ожидать Юрий, но только не этого – его вербуют в осведомители. Вот так задача. Во рту сразу стало сухо.

– Вы неудачно сделали выбор, пан переводчик.

– Я знал, что вы испугаетесь, Юрий Николаевич, начнете отказываться, – переходя на вы и как-то грустно улыбаясь, сказал Нестеренко. – Над вами все еще довлеют старые понятия – родина, честь, солдатский долг, измена. Смею вас уверить, все это только слова, пустые слова. Я на своем горьком опыте убедился.

– Дело не в словах, пан переводчик. Я просто не гожусь для такой роли.

Нестеренко не поверил, он слушал, иронически кивая головой.

– Это действительно так, – прижимая руки к груди, продолжал Юрий. – Я индивидуалист, неисправимый индивидуалист по натуре. У меня нет друзей среди пленных, никто не откровенничает со мной, не посвящает... Я вообще избегаю вступать в разговоры, диспуты.

– Ага! – обрадовался переводчик, и его лицо приобрело хищное выражение. – Значит, в бараке возникают и разговоры, и даже диспуты. Очень интересное сообщение. Вот вы и начали, Юрий Николаевич, информировать нас. Поздравляю!

Юрий почувствовал, что краснеет. Обозлился. Нет, не так-то просто будет этому негодяю загнать его в угол.

– Вы неправильно меня поняли. Устная речь не имеет кавычек. Я произнес слово диспуты в ироническом смысле, вы ведь знаете, что среди пленных бывают ссоры из-за какой-нибудь мелочи, чепухи, пуговицы например. Именно такие диспуты я имел в виду.

Нестеренко широко развел руки, точно хотел заключить Юрия в объятия.

– Как приятно беседовать с интеллигентным человеком. Мы понимаем друг друга с полуслова. Тем более желательно ваше сотрудничество – вы можете сообщать нам не только голые факты, но и комментировать их, анализировать.

Он совсем не был таким примитивным, как казался, этот Нестеренко. И от него не так-то просто будет отделаться. Юрий сделал вид, будто он всерьез задумался над предложением переводчика. Придя к выводу, шумно вздохнул, отрицательно покачал головой.

– Я не гожусь на эту работу.

– Не спешите, Юрий Николаевич. Вы опять попадаете во власть слов, являющихся всего лишь сотрясением воздуха, – доносчик, агент, стукач, шпион. На вопрос стоит иначе – жизнь или смерть. Вы умный, талантливый человек, и вас окружают тупые, ограниченные люди. Поверьте, все это навоз истории. Они погибнут. Все. До одного! Вы это понимаете? Вы знаете, что произошло три дня назад здесь, в больнице? Тридцать семь человек одновременно отдали богу душу. Сам врач отправил их на тот свет. Укольчики. Между прочим, это даже гуманно – легкая смерть. А сколько погибает вашего брата по дороге к карьеру и в самом карьере! Их стреляют, как шелудивых собак. Говорю вам, все пленные в лагере обречены. А вам за не столь уж обременительные услуги будет выдаваться дополнительный паек. Это спасет вас.

– Вы так думаете, пан переводчик? – с недоумевающим видом спросил Юрий.

– Уверен. Кроме того, мы ведь не будем особенно загружать вас заданиями.

– Хорошо, пан переводчик, – рассудительно, как бы решая какую-то абстрактно-логическую, не имеющую прямого отношения к нему, задачу, произнес Юрий. – Вы говорите, все пленные лагеря погибнут... Зачем тогда немцам содержать безработных старост, осведомителей или, допустим, тех же переводчиков? Немцы уничтожат и их – укольчики или что-либо новенькое придумают.

Выступать с такими рассуждениями было неразумно, опрометчиво. Юрий не мог рассчитывать на то, что Нестеренко сочтет его простаком, и все же не смог удержаться от желания хоть как-либо поддеть за живое этого негодяя.

Нестеренко не обиделся, с какой-то веселой легкомысленной улыбкой – видать, был он человек шалый, забубенный – посмотрел на Ключевского.

– Не беспокойтесь, Юрий Николаевич, мы без работы не останемся. И вообще, это отдаленная перспектива... Вернемся к сегодняшнему дню. Как говаривал этот самый принц датский – быть или не быть? Жить или умереть? Да или нет?

Юрий молчал.

– Да или нет? – повторил Нестеренко, с любопытством глядя на Ключевского.

– Я не гожусь для этого. Просто не гожусь. Меня сразу заподозрят и как-нибудь подстерегут ночью, прибьют, удушат.

– Вы отказываетесь из-за страха, или есть еще какая-нибудь причина?

– Из-за страха. Вернее, из-за своей неспособности к этому делу.

– Вы преувеличиваете опасность. Мы с вами будем работать очень осторожно, комар носа не подточит.

– Вам легко так говорить, пан переводчик, вам ничто не угрожает, а я уже испытал... Меня уже пытались удушить и утопить в сортире, когда я одним из первых записался в ремонтники.

Переводчик впился взглядом в лицо Юрия.

– Ты знаешь, кто это хотел сделать?

– Нет.

– Кого-нибудь подозреваешь, догадываешься?

– Нет.

– Врешь! Откуда тебе известно, что у кого-то было такое намеренье?

– Душили ночью на нарах, насилу отбился. Горло так намяли, исцарапали, что слово сказать трудно было.

Нестеренко казался разочарованным. Он критически оглядел фигуру Юрия, посвистел, посвистел, раздумывая над чем-то, и заявил твердо, жестко выговаривая каждое слово:

– Я полагал, Чарли, что разговариваю с умным человеком, и поэтому не прибегал к угрозам. Но ты хитришь, обманываешь меня. Так вот, знай правило нашего коменданта: если кому-нибудь из пленных предлагают сотрудничать с немцами, а он, дурак такой, отказывается, то его без задержки отправляют на тот свет.

– Укольчики? – почтительно осведомился Юрий. И побледнел – он переступил грань.

Нестеренко даже ахнул от изумления.

– По роже захотел? Свинья! С ним как с человеком, а он... ехидничает. Не обязательно укол. У старост есть дубинки, конвойные пристрелят по дороге в карьер или в самом карьере. А то посадят тебя, раба божьего, в карцер. Сейчас стало строже: пол-литра воды в сутки – и все. Подержат дней пять – и труп. Не думай, что это моя воля. Я должен доложить коменданту, каков результат нашего с тобой разговора, а уж он решит, каким способом тебя отблагодарить. Можешь слово отблагодарить взять в кавычки.

Ключевский улавливал в поведении Нестеренко что-то странное, ненатуральное, но никак не мог определить, что именно вызывает у него такое ощущение. Наконец понял: Нестеренко сам по себе насквозь фальшив, это и есть его сущность. Как же поступить, чтобы отделаться от этого опасного человека?

– Так что ты должен понять...

Тут Нестеренко заметил, что Чарли, этот жалкий Чарли, не слушает его, смотрит куда-то в сторону, думает о чем-то своем – глаза стали пустыми, прикрывающие их пушистые ресницы вздрагивают.

Действительно, Юрий решал для себя важный вопрос – не следует ли ему для пользы дела дать согласие Нестеренко и в качестве вновь завербованного агента поводить его за нос. Ведь не побоялся же он принять на себя позорное клеймо, когда одним из первых согласился пойти в ремонтники. Нет, тогда все же было легче... Какой гад этот Нестеренко.

– Ну так что, Чарли? – Голос переводчика звучал как бы издалека. – Быть или не быть?

Юрий очнулся от своих мыслей, тяжело вздохнул, поднял глаза на переводчика.

– Вы можете дать мне месячный испытательный срок?

– Другой разговор, Юрий Николаевич! Я рад, что здравый смысл победил предрассудки. Но месяца многовато. Хватит вам и двух недель.

– Месячный! – уперся Ключевский.

– Месяц, две недели... Что это меняет? Почему такой срок?

– Я не хочу, чтобы меня сразу же разоблачили, мне нужно втереться в доверие, обзавестись приятелями.

– Хорошо – месяц... Но вы должны будете зафиксировать на бумаге свое согласие сотрудничать с нами. Чистая формальность, но так заведено. Я уже заготовил текст, вам нужно переписать и поставить свою подпись. Фамилию и свою новую, известную только нам, кличку. Пожалуйста.

Нестеренко протянул Юрию сложенный вчетверо листок. Ключевский, стиснув зубы, с тоской и страхом смотрел на бумагу, у скул резко обозначились желваки. И вдруг он просиял своей мягкой, беззащитной улыбкой.

– Не надо. Я думаю, это будет преждевременным, господин Нестеренко. Понимаете, это будет висеть надо мной, как дамоклов меч. Мне нужен месяц. Через месяц мы устраиваем свидание, и я уверен, что явлюсь к вам не с пустыми руками. Тогда-то и подпишем обязательство. Да, да, господин Нестеренко, я буду хорошим информатором для вас. Не сомневайтесь. Только не надо меня торопить.

– А дополнительный паек, гонорар, так сказать? – спросил переводчик и щелкнул пальцем по листику. – Если не будет соблюдена эта формальность, я не могу зачислить вас на дополнительное питание. Вы же знаете, какие немцы педанты.

– Ничего, потерплю... – после непродолжительного колебания сказал Юрий. – Вы только, если это в ваших силах, чаще посылайте меня на легкие работы. Там пленные чувствуют себя свободней, и можно будет вызвать кого-нибудь на откровенность.

Нестеренко слушал, не спуская глаз с Ключевского.

– Мне кажется, вы лукавите, Юрий Николаевич.

– Нет.

– Смотрите, если задумали что... Такие номера у нас не проходят.

– Вы будете мной довольны, господин Нестеренко, – устало и грустно произнес Юрий. – Раз я решился... Я сумею влезть в душу многим. Только не подгоняйте. Месячный срок. Если у меня появится что-нибудь раньше, я подам вам знак.

– Хорошо. Я верю вам, Юрий Николаевич, – прочувствованно сказал переводчик. – Это вам маленький подарок лично от меня, в виде аванса. Гонорар так сказать.

Нестеренко вынул из кармана несколько серых галет и сунул их в руку Ключевскому. Юрий смутился, покраснел, но тут же его лицо стало строгим, он осторожно завернул галеты в тряпку.

– Спасибо.

– Бегите и получайте ваш обед.

Повар обругал Чарли за опоздание и, наклонив бак, шаркая по днищу черпаком, наполнил котелок жиденькой баландой почти доверху, добавил туда две ложки пшенной каши – лопай, доходяга, рой веселым копытом землю...

Язь и Корень встретились снова. Почти одновременно вышли из уборной и оказались рядом у умывальника.

– Чарли чист. Но, видимо, склонен к наивным авантюрам.

– Я знаю. Приходил он ко мне. Все рассказал...

– Возможно, игра, все-таки? Тонкая, ажурная...

– Нет. Полностью доверяю.

– Сказал что-нибудь? Раскрылся?

– Да. Отчаянное дело. Даже голова кружится.

– Чувствую по тебе... А конкретней?

– Не могу, Корень.

– Ты что, спятил? Мне не доверяешь?

– Слово дал.

– Тогда, тогда... Тогда пошел ты с этим авантюристом, знаешь, куда?

– Пойду. Только вы передадите под мою команду Семена. Полностью. Чтобы никто другой его не касался.

– Копеечные заговорщики. Себя угробить решили, и Семена им подавай. Нет, этого не будет, брат.

– Дашь.

– Ты знаешь, это не я один решаю.

– Докажи им. Чего мы ждем, на что надеемся? Какие у нас планы? Конспирация, пароли, своей тени боимся. А каждый день люди гибнут.

– Не шуми, Язь.

– Передай комитету мою просьбу, требование, условие: я действую самостоятельно, Семен с завтрашнего дня полностью и беспрекословно подчиняется мне, в каждом бараке создается небольшая боевая группа из особо надежных людей, план Чарли раскрою тебе через две-три недели, когда все будет подготовлено. Чарли – нет, есть – Сокол.

– Тогда уж лучше – Соловей. Заворожил тебя своей песней...

– Пусть будет Соловей. Завтра жду решения комитета. Не согласитесь с моим требованием – уйду в секту к баптистам, тут есть такая, действует... У меня все.

– Не знал я, что ты, Язь, такой рисковый. Осторожничал...

– Ну, и трусом не был. Всему – время и мера.

– Добро. Завтра будешь знать наше решение. Я – за.

– Тогда разбежались. Я первый.

В барак вошли через разные двери. Их редко видели вместе.