Текст книги "Охота на тигра. Танки на мосту!"

Автор книги: Николай Далекий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)

Николай Далекий
Охота на тигра

Часть первая

Чарли

Колонну военнопленных, работавших последнее время во дворе бывшей базы «Заготскот», гнали по улице Гуртовой в лагерь на обед. Истощенные люди были утомлены до крайности, но двигались поспешно, и конвоирам не приходилось понукать их. Каждый пленный подгонял себя сам – там, впереди, звала жестянка спасительной горячей баланды. Сбивчивый топот многих ног, шорох затвердевшей от грязи и пота одежды, тяжелое дыхание, кашель, иногда короткий стон – все эти звуки сливались в неясный глухой шум, катившийся вместе с облаком пыли над развалинами и уцелевшими домиками пригорода.

Как всегда при прогоне пленных, к калиткам подбегали женщины, на окнах отодвигались занавески, открывались рамы и форточки: печальные, тоскующие глаза следили, как бредут по мостовой исхудалые, похожие на мертвецов люди, вчерашние воины, защитники, чьи-то сыновья, мужья, братья, отцы... Подходить близко к колонне, бросать пленным хлеб запрещалось под страхом смерти – конвоиры начинали строчить из автоматов без предупреждения. Несколько горожан уже поплатились жизнью за свою сердобольность.

Юрий Ключевский, награжденный в лагере странным прозвищем Чарли, шагал в середине колонны вторым слева в пятерке. Глаза его были прикрыты ресницами, и, если бы он не покусывал бескровные губы, можно было бы подумать, что этот молодой пленный с заросшим щетиной узким лицом научился спать на ходу. Однако Юрий даже не помышлял о сне. Он находился в состоянии сильного нервного напряжения, и перед его мысленным взором проносились картины воображаемого побега из лагеря. Юрий творил, грезил, переносился в другой мир...

Да, в такие минуты он был почти счастлив, этот чудак-мечтатель, хотя, если разобраться, его положение не отличалось от положения других советских военнопленных, заключенных в Каменнолужском лагере, – та же жалкая пайка хлеба по утрам, тот же непосильный, изнурительный труд, то же смердящее карболкой тряпье вместо постели на пронумерованных нарах. Палка барачного старосты или немца-надсмотрщика могла обрушиться на голову Юрия столь же внезапно, как и на головы других, пули, таящиеся в магазинах автоматического оружия часовых, конвоиров, стерегли и его. И все же...

У Юрия Ключевского было преимущество: он обладал буйной фантазией, способной в мгновение ока изменить все вокруг, как бы перенести его в иной мир, где все подчиняется его воле и желанию. Конечно, всё объяснялось чисто профессиональными навыками, какие Юрий, находясь на фронте и в плену, не только не утратил, но и развил в себе, навыками, давно уже превратившимися для него в бесконечную, трудную, но увлекательную игру. Эта игра побуждала неутомимо выискивать различные, иногда совершенно неожиданные, невероятные сюжетные решения какой-либо жизненной коллизии, мысленно перевоплощаться то в одного, то в другого героя создаваемых им историй.

Дело в том, что у Юрия была редкая профессия, люди которой превыше всего ценили в себе и в своих коллегах творческое воображение, изобретательность, неуемный полет фантазии, – он был сценаристом. Он был молодым киносценаристом, всего лишь за год до начала войны закончившим институт, так и не успевшим увидеть на экране хотя бы одно из своих творений. Кличку Чарли Юрий получил не за внешнее сходство с гениальным комиком.

Пленные любили вспоминать свою довоенную жизнь, работу, сколь бы обыденной и несложной она ни была, могли бесконечно рассказывать об особенностях своей, профессии, о том уважении, каким они пользовались на производстве, в коллективе. Прошлое представлялось каждому удивительно прекрасным, и, если кто-либо немного приукрашивал себя в рассказе, слушатели как бы по молчаливому уговору делали вид, что они не замечают явных преувеличений: да, да, все было так, они не раз выручали начальство и товарищей, их уважали, ценили в коллективе, еще бы – такие золотые головы и руки...

Однако к рассказу Ключевского некоторые отнеслись недоверчиво. Люди простых занятий – хлеборобы, строители, горняки, транспортники – весьма смутно представляли, какую роль в создании фильма выполняет сценарист. Актеры – дело ясное, режиссер – тоже, оператор – это тот, кто снимает на пленку. А сценарист? Юрий попытался объяснить самым популярным образом: режиссер, оператор, актеры не могут приняться за работу, пока будущий фильм весь, целиком, со всеми эпизодами, сценами, деталями не возникнет в воображении автора сценария, а он, Юрий Ключевский, является одним из тех, кто придумывает будущие фильмы, пишет сценарии, иными словами – пьесы для кино.

Вот это-то и смутило слушателей. Как так? Неужели этот Юрка способен выдумать такое, что потом миллионы зрителей, увлеченно ахая, будут пожирать глазами в залах кинотеатров. Ключевскому не поверили, решили: Юрка «заправляет арапа» – ведь фильмов, снятых по его сценариям, не существовало. Не обошлось и без чувства зависти: если парень говорит правду, значит, он голова, особый талант, не чета им. И какой-то шутник пренебрежительно махнул рукой: «Юрка, дело ясное, что твое дело темное. Словом – Чарли Чаплин!» Все рассмеялись удовлетворенно, беззлобно, и к Ключевскому прилипло это прозвище.

Юрий понимал, что его мечтания во многом подобны тем сладостным видениям, какие возникают в померкнувшем сознании наркомана. Он мог часами наслаждаться своими отчаянными приключениями, подвигами, жить героической, но – увы! – вымышленной жизнью. Тем не менее, он утешал себя мыслью, что это не только иллюзорное бегство от ужасной действительности, но, прежде всего, поиски реальных путей к освобождению. Одновременно Юрий как бы шлифовал свое профессиональное мастерство: мозг его был занят в основном работой над сценарием с коротким, выразительным названием «Побег», эпизоды которого предстояло разыграть не профессиональным актерам перед объективом кинокамеры, а самим пленным перед дулами вражеского оружия. Сценарий этот должен был стать судьбой Юрия Ключевского и его товарищей.

Сколько придумал Юрий способов исчезнуть из лагеря, какие удивительные по дерзости и смелости планы побега были детально разработаны им! Варианты, варианты, десятки вариантов... Все они оказались неосуществимыми. Но Юрий не сдавался. И вот...

На сей раз Юрий разрабатывал вариант с переодеванием – самый фантастичный из всех, какие приходили ему в голову до сих пор. В его воображении пока все шло гладко, даже слишком, и это пугало Юрия. Он старался сдерживать полет своего воображения: «Не спешить, только не спешить, обдумать каждую мелочь...»

Годун первый заметил его возбужденное состояние. Как бы случайно тронул локтем шагавшего рядом Шевелева и кивнул головой назад. Шевелев понял, но виду не подал, сделал несколько шагов и лишь тогда оглянулся. Сохраняя нарочито безразличный вид, он скользнул взглядом по лицу Ключевского. Беспокойство, мелькнувшее было в глазах Ивана Степановича, сменила грустная нежность – любил он этого странного мечтательного юношу. Он быстро отвернулся, сморщил губы.

Хотя эти двое не произнесли ни слова, короткий разговор все же состоялся: они давно уже научились понимать друг друга по скупым жестам, взглядам, мимике. Петр Годун сказал: «Иван Степанович, погляди-ка на Чарли. Что это с ним? Заболел или снова бредит...» – «Мысли у него», – ответил Шевелев, взглянув на Юрия. «Окликнуть?» – Годун боялся, что Ключевский, находясь в таком состоянии, может споткнуться, упасть. «Не трогай. Обойдется. Пусть помечтает...» – сказал Шевелев.

Прошли несколько метров, и Годун произнес уже вслух, но так тихо, чтобы слышал только сосед:

– Он все-таки чокнутый, наш Юрка. Все время за журавлями гоняется.

– Такие-то журавлей и достигают, Петя, – так же тихо ответил Шевелев. – Не то, что мы с тобой.

– Ну да! Чем он лучше, чем мы хуже?

– Сам говоришь – за журавлями гоняется. А мы поймали синицу, вцепились в нее обеими руками и рады-радешеньки.

Простодушный Годун недоверчиво покосился на Шевелева, спросил с обидой в голосе:

– Какую еще синицу, Иван Степанович?

– Котелок с баландой, вот какую...

Горькая правда, горькая улыбка на губах Шевелева. Иван Степанович человек справедливый, ни себе, ни другим пощады не дает; пайка хлеба и черпак баланды для пленного неслыханная ценность, за пайку готовы друг другу горло перегрызть.

– Ну, и от его журавлей тоже проку мало... – сердито сказал Годун.

Шевелев не ответил.

Голова колонны приблизилась к шоссе, и первые пятерки начали сворачивать вправо. «До лагеря осталось тысяча двести метров», – мелькнуло в сознании Юрия. Чтобы ничто не мешало работе воображения, он как бы притушил внешние звуки, краски, голод, боль в правой ушибленной и опухшей в колене ноге. Но он знал, что нельзя отключаться от внешнего мира полностью, и его слух точно через фильтр пропускал все звуки, глаза прятались за ресницами, будто бдительные зоркие часовые, готовые при первых же признаках опасности дать сигнал тревоги.

Идея нового плана побега озарила Юрия внезапно, всего лишь несколько минут назад, когда он по необъяснимой прихоти своей неуемной фантазии представил вдруг себя в мундире помощника начальника лагеря унтерштурмфюрера Витцеля. Нелепая, дикая идея, бред! Впрочем, повод для столь странного превращения все же имелся: возраст, рост, телосложение одетого в лохмотья пленного и лощеного эсэсовца совпадали, даже их узкие лица с тонкими хрящеватыми носами могли показаться отлитыми по одному образцу с той лишь разницей, что черты на лице немца выступали четко и жестко, а у Юрия были как бы слегка сглаженными, выглядели мягче и нежнее.

Несомненно, Витцель не тратил времени на то, чтобы выискивать в толпе военнопленных тех, кто как-либо походил на него. Эта мысль показалась бы эсэсовцу невероятной. Что касается Юрия, то он уже давно заметил неприятное для него сходство и с брезгливым, враждебным интересом наблюдал за своим «двойником», когда тот появлялся в лагере. Обычно на этом и кончалось – стоило помощнику коменданта исчезнуть из поля зрения Юрия, и тот забывал о нем; но сегодня, когда прозвучала команда строиться пятерками в колонну, чтобы идти в лагерь на обед, Юрий вспомнил вдруг Витцеля и поставил себя на место унтерштурмфюрера в момент его утреннего пробуждения.

Превращение совершилось легко и незаметно, как по мановению волшебной палочки. Несколько минут Юрий, не открывая глаз, нежился на удобной, чистой, теплой постели, затем, отбросив льняную, пахнущую лавандой простыню, вскочил на ноги и подошел к зеркальной дверце шкафа, чтобы полюбоваться своей обнаженной фигурой. Повертевшись перед зеркалом, он надел на голое тело ремень с портупеей и кобурой (с оружием не следовало расставаться ни на минуту), набросил на себя полосатый махровый халат и совершил прогулку к стоящей в углу двора деревянной будочке, содержавшейся по его приказу в исключительной чистоте.

Затем зарядка перед зеркалом, нагишом – приятнейшие десять минут разминки и любования своей спортивной фигурой. Перейдя к водным процедурам, Юрий наскоро поплескался в белом эмалированном тазу – ему непривычно и гадко было на немецкий манер сперва мыть руки, а затем и лицо в одной и той же воде, но ведь в чужой монастырь со своим уставом не суйся... Зато долго растирался махровым полотенцем и с не меньшим наслаждением побрился острейшей бритвой, шуршавшей на щеке, точно гусиное перо.

И вот он снова перед зеркалом, свежий, чистый, довольный собой, готовый к исполнению служебного и национального долга. Остается надеть мундир.

Мундир на нем, пальцы правой руки начинают привычно быстро застегивать пуговицы... Нет, не привычно, нет, с пальцами что-то происходит неладное, они торопятся, путаются, дрожат от волнения. Черт возьми! Что случилось? Стоп!

Стоп! Найдено! Ведь это то, что ему нужно, – он в эсэсовском мундире. Шапка-невидимка на нем... Вот он, внешне спокойный, но с бьющимся сердцем выходит неторопливым, размеренным шагом из лагерных ворот, часовые открывают опутанную колючей проволокой дверь калитки, щелкают каблуками, вытягиваются. Конечно, его приняли за помощника коменданта. Еще шаг-два – и он на свободе, ищите ветра в поле. Стоп, стоп! Не спешить, начать все сначала. Не нужно отрываться от реального. Да, сходство несомненно, на этом можно сыграть, но каким образом мундир Витцеля может оказаться на плечах военнопленного Ключевского?

И пошло, и понеслось... И уже трудно остановить сорвавшуюся с узды фантазию.

Тут-то Юрий и заметил, что Шевелев оглядывается, тревожно смотрит на него. Кажется, он сумел шевельнуть ресницами, даже кивнуть головой и этим успокоил друга, но оторваться от своей мечты не смог. Он знал, что пленные считают его чудаком. Ну и пусть. Лишь бы только его друзья – Шевелев и Годун – поверили, что такой план побега осуществим. О, им трудно будет поверить, они будут ошеломлены. Годун сразу же начнет язвить: «Какой это, Чарли, план по счету?» – «Разве это аргумент? – справедливо возразит ему Юрий. – Семь раз отмерь... А бежать из лагеря – это тебе не жилетку выкроить». Иван Степанович, взбугрив желваки на скулах, медленно наклонит голову. Он согласен – мерять нужно не раз, не два. Затем последует самое трудное. «Переодевание?.. – спросит Иван Степанович. – Как понять, во что будем переодеваться?» – «В немецкую форму». Тут-то они вздрогнут от неожиданности оба – и Годун и Шевелев. Возникнет немая сцена, она продлится секунды две-три. Иван Степанович, широко раскрыв глаза, будет смотреть на Юрия, Петр Годун – на Ивана Степановича. У Шевелева в глазах испуг, на лице у Петра растерянность, горько-насмешливая улыбка: он ведь и раньше говорил, что Чарли чокнутый, и вот, пожалуйста, теперь в этом можно убедиться...

Подождите, друзья-товарищи милые, не торопитесь отвергать этот отчаянный, невероятный на первый взгляд, но вполне реальный и осуществимый план. Не перебивайте, слушайте внимательно. Да, замысел фантастичен и риск огромен, несоизмерим. Только смотрите, как просто и великолепно может получиться, если все хорошо подготовить и действовать решительно, бесстрашно.

Одно обязательное условие – до последнего мгновения о готовящемся побеге должны знать всего лишь несколько человек из пятого барака. Число посвященных должно быть как можно меньшим – так легче будет сохранить тайну и обеспечить успех.

Все произойдет во время очередной проверки барака на чистоту и порядок.

Проверка бывает два раза в месяц и продолжается, как правило, не меньше десяти минут, но иногда затягивается минут на пятнадцать-восемнадцать. Следовательно, организаторы побега должны уложиться в двенадцать-тринадцать минут, чтобы у часовых на вышках и у ворот не было оснований для беспокойства. Они не должны что-либо заподозрить.

Итак, начинается проверка. Каждый из посвященных хорошо подготовлен, знает свое место, свою задачу и последовательность предстоящих действий. Все выверено. Все на местах. Пленные, как и обычно при проверке, стоят у нар по стойке «смирно», пилотка или шапка в левой руке. У приготовившихся к нападению в шапках спрятано «добавление» – камушек или железка, замотанная в тряпье. Ждут...

«Ахтунг!» В пятый барак входит комендант со своей свитой – помощником, лагерным врачом, солдатом-автоматчиком. Комендант, как всегда, ведет на поводке овчарку Бетси. Староста барака начеку, встречает, салютует дубинкой, как саблей, и отступает в сторону, чтобы, пропустив, почтительно примкнуть к свите и идти позади.

Не спеша движутся по проходу. Комендант поглядывает то в одну, то в другую сторону. Ищет, к чему можно придраться. Сейчас он замедлит шаг, остановится – все уже приготовлено для того, чтобы он задержался там, где стоят организаторы побега. Вот он задрал кверху свой острый подбородок, останавливается, увидел незаправленную постель на верхнем ярусе нар, произносит громким театральным шепотом: «Что? Что такое?» Сейчас он загремит на весь барак: «Свиньи! Русские свиньи!!» Но крика нет. Комендант успевает только раскрыть рот и оседает на пол. В то же мгновение валятся на пол все сопровождавшие коменданта – удары полновесны, точны. В темечко...

Сразу же звучит уверенная и достаточно громкая, чтобы перекрыть поднявшийся в бараке шум, команда: «Внимание! Тишина! Товарищи, из барака не выходить, всем стоять на местах. Ждите дальнейших приказаний». У обоих дверей уже стоят вооруженные отобранными у немцев пистолетами верные люди: ведь среди пленных наверняка есть предатели, нельзя дать им возможность выскочить из барака и поднять тревогу. Трое, в том числе он, Юрий Ключевский, стаскивают с оглушенных немцев обмундирование, надевают его на себя. В это время звучит неторопливый, спокойный, громкий голос: «Товарищи! Приказываю соблюдать железную дисциплину. Первая, самая трудная часть подготовки к побегу завершена. Мы захватили оружие. За убийство коменданта отвечаем все. Все! Пощады нам не будет... Приказываем до сигнала оставаться в бараке. Сигнал – пулеметная очередь с вышки, находящейся у ворот. Там будут наши люди. Освобождаем всех. Пожелайте нам удачи, товарищи!»

Часовые на вышках и у ворот пребывают в полном спокойствии: одиннадцать минут прошло с того момента, как комендант со своей группой скрылся в дверях барака, сейчас он появится, выйдет из другой двери...

В бараке организаторы побега дают краткие наставления тем, кто будет ждать сигнала, и тем, кого они забирают с собой, кто должен будет помочь уничтожить часовых у ворот и захватить оружие в караульном помещении. «Все. Не робеть! «Немцам» держать фасон. Двинулись!»

И вот они выходят из барака.

Впереди шагает он, Юрий Ключевский, в одежде унтерштурмфюрера Витцеля. За ним на двух носилках восемь пленных (по четыре на каждые носилки) тащат под видом больных или умерших от голода, побоев товарищей – еще двоих организаторов побега. Позади на некотором отдалении шествуют комендант, врач, автоматчик. Козырьки фуражек надвинуты на глаза...

Прямо к воротам идут.

Важно, чтобы часовые открыли хотя бы одну створку опутанных колючей проволокой ворот. Они откроют, они увидят идущего впереди Ключевского и не усомнятся, что это помощник коменданта. Нужно только хорошо отработать походку, жесты, мимику Витцеля. От этого будет зависеть многое.

Так и есть. Часовые ничего не заподозрили, загодя открывают тяжелую створку ворот. Их двое, один вооружен винтовкой, другой – автоматом. Чурбаны... Теперь пропустить вперед носилки. Первые уже поравнялись с часовыми. Эти губошлепы брезгливо рассматривают лежащего на носилках пленного. Сухо стучат два одновременных выстрела – Юрий и еще один пленный стреляют из пистолетов в ошеломленных, так ничего и не понявших часовых. В упор, наверняка. Теперь у них два автомата, винтовка, три пистолета. Арсенал!

Часовые на вышках мгновенно всполошились, но не поймут, что именно происходит у ворот лагеря. Там кто-то убит. Неужели пленные оказали сопротивление? Похоже, что так. Немцы во главе с комендантом теснят пленных к караульному помещению. Часовые видят, как помощник коменданта Витцель со всех ног устремился к ближайшей вышке. Им не ясен замысел унтерштурмфюрера: возможно, он перепугался, бежит к пулемету, видя свое спасение на вышке. За воротами свалка. Стрелять в эту кучу? Но там комендант, врач. Стрелять по своим?

Счет идет на секунды, мгновения...

Юрий на лестнице, задыхается, в руке пистолет. Только бы не уронить... Без пистолета он не одолеет солдата на вышке, и тогда все пойдет прахом. Ступеньки, ступеньки... четыре, семь, девять... Позади, у караульного помещения, началась стрельба. Ноги, проклятые, подгибаются. Вот в люке площадки вышки голова часового. Смотрит на Юрия с ужасом. Что-то кричит, что-то спрашивает. Получай! Два выстрела, чтобы наверняка. И – за пулемет.

Очередь по ближней вышке... Очередь по второй. Проклятье! Кажется, низко взял. Еще. Порядок! По третьей не успеет. Сейчас с остальных вышек ударят по нему. Успел! Успел, все-таки... Почему молчит пятый барак? «У-р-рра!!» Вот они. Краем глаза Юрий видит, как пленные высыпали из барака. Орут: «р-р-ра!» Еще очередь. От караульного помещения также бьют по вышкам, значит, захватили оружие. Почему умолк его пулемет? Заело? Нет, кончились патроны, надо сменить магазин. Очередь, очередь, очередь... Еще, еще на всякий случай, для страховки, чтобы было наверняка.

Ну, все! Лагерь орет, ликует.

– Товарищи! – звучат голоса организаторов побега. – Слушайте приказ штаба восстания! Тишина! Слушайте приказ!

Да, необходимо будет сразу же взять в руки обезумевшую от счастья массу, направить ее энергию по нужному руслу. Действовать, действовать согласно разработанному плану. Промедление смерти подобно.

«Внимание! Слушайте приказ...» Слова эти гремели в ушах Юрия как торжественная музыка, заглушающая привычные звуки движущейся колонны, окрики конвоиров. Юрию показалось, что пот заливает глаза, он торопливо отер рукой лицо и удивился – лицо было сухим, горячим. Тут он почувствовал под ногами брусчатку, его пятерка вслед за передними вышла на шоссе и круто сворачивала вправо. До лагеря оставалась тысяча метров. Шире шаг, не отставать, не терять равнения в ряду при повороте... Юрий покосился на ближнего конвоира и снова прикрыл глаза ресницами. Все в порядке, можно вернуться к своим мыслям. Итак, главное найдено. Остается хорошенько обдумать и отшлифовать каждую деталь. Это необходимо сделать прежде, чем он начнет разговор с Иваном Степановичем и Петром.

И Юрий принялся за шлифовку плана. В ту минуту он не мог даже предположить, что в самом скором времени этот восхитительный план будет отвергнут им самим и он с таким же жаром и надеждой начнет разрабатывать еще один невероятнейший, но сулящий, по его мнению, самый большой шанс на успех, совершенно новый вариант побега.

«Какой это по счету, Чарли?»