Текст книги "Охота на тигра. Танки на мосту!"

Автор книги: Николай Далекий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

Рядом со мной шел немецкий коммунист. Один из тех немногих, кто избежал ареста, мужественный человек, продолжающий борьбу.

– Сколько тебе лет? – поинтересовался вдруг Макс.

– Девятнадцать.

– Молодой...

Идем, тихо и вроде спокойно разговариваем, но мне как-то не по себе, к немецкой форме не привык и ощущение странное, как будто это не я, а кто-то другой. И зубы, как только их разожмешь, стучать начинают. Вот как оно бывает с непривычки... Нервное напряжение. «Э, нет, Михаил, ты эти шутки брось!» – сказал я сам себе мысленно. Сказал, и стало легче, свободнее дышать.

Мотоцикл нас обогнал. В свете его фары увидели: навстречу нам идут два солдата в шлемах, с винтовками. Зажгли фонарик, осветили нас. Макс мигнул своим. Патруль. Откозыряли молча, разошлись, не сбавляя шага.

– Двумя пальцами, а не пятерней честь отдавать нужно, – недовольно сказал Макс. – И с ноги не сбивайся.

Справедливое замечание. Вот на таких мелочах я и попадусь... А ведь знал, как отдают честь гитлеровские военные... Сзади вырвался луч света. Еще машина. Макс не спеша отходит в сторону, я за ним. Пустая улица освещена, вон у ворот стоит мотоцикл с коляской.

– Попробуем взять этот, – говорит Макс, и я чувствую, что он тоже волнуется. – Садись и дуй прямо по шоссе, не сворачивая. Главное – не робей. Смелее!

Вот он, мотоцикл с пулеметом на коляске. Прежде всего, его надо развернуть.

Макс толкает меня в плечо – давай! Двум смертям не бывать... Я хватаюсь за ручки руля, тяжелый мотоцикл трогается с места.

– Кто там играется? Стой!! – орут со двора. Из калитки, щелкая затвором карабина, выбегает гитлеровец.

– Почему бросили машину на улице? – грозно спрашивает Макс, и его уверенный голос выводит меня из шокового состояния,

– Я находился рядом, господин фельдфебель. Я слышал, как вы подошли.

– Смотрите! Вы не на прогулку с девчонкой отправились...

– Нет, нет, господин фельдфебель. Я наблюдал. Можете быть спокойным.

Солдат щелкает каблуками, козыряет, ставит мотоцикл на прежнее место.

– Не вышло... – довольно благодушно сказал Макс, когда мы отошли шагов пятьдесят, – Придется взять у штаба. Ничего, у штаба даже удобнее будет.

И вдруг в его голосе послышалось лукавое веселье:

– Слушай, а ты на танке мог бы поехать?

Вот черт! Шуточки ему на уме в такой момент. Мне стало легче.

– А то бы прикатил барином на карете... – уже откровенно подначивал меня Макс – Я серьезно говорю...

Я догадался: он хочет подбодрить меня, понял, каково мне было, когда солдат окликнул нас. Но странно: после пережитого приступа страха я стал чувствовать себя спокойнее и уверенней. Опасность и степень риска оставались прежними, они не уменьшились – уменьшился мой страх. Мы шли с Максом по улице не крадучись, маршировали в ногу, как и подобает вышколенным солдатам, балагурили. Я как бы видел себя со стороны и, признаюсь, начинал восхищаться своим геройством.

Так продолжалось до тех пор, пока мы не приблизились к штабу, разместившемуся в здании школы, и не увидели у калитки три мотоцикла. Тут сразу в моей груди натянулась струна.

– Я пойду вперед, займусь часовым, – шепнул Макс. – Не мешкай, садись на любой. Счастливо!

Я видел, как он, проходя мимо мотоциклов, похлопал один рукой по седлу и скрылся в калитке. Пора! Но только я сделал несколько шагов, как вдали на улице послышался треск мотора, и узкий дрожащий луч света зашарил по земле. Сюда к штабу? Да... Прятаться поздно, только вперед. Деревянными ногами я подошел к мотоциклам. Вот этот мой, крайний. Бросил в коляску свой сверток. Мотор завелся не сразу, наверно потому, что я спешил, нервничал. Прибывший мотоциклист уже подъезжал ко мне, я был освещен его фарой с ног до головы. К тому же он загораживал мне дорогу.

– Давай проезжай! – крикнул я ему.

Он подъехал, погасил фару, сказал по-приятельски:

– Ну и дороги!

– Дерьмо, а не дороги, – согласился я. – Это тебе не автострада Берлин – Нюрнберг.

Он засмеялся. Я включил фару и поехал.

Да, я ехал по пустынной улице, набавляя скорость. А там, позади меня, никто не кричал, не вопил, не стрелял мне вслед. Однако я не мог поверить в чудо и все ждал выстрелов, криков, погони. На околице какие-то фигуры мелькнули в моем луче, и я услышал два голоса одновременно – рассудительный, урезонивающий: «Сломаешь шею!» – и подзадоривающий: «Газу!» Это были часовые. Ясное дело – мимо них промчался связной головного отряда, получивший в штабе пакет.

«Ну вот, а ты боялся, – произнес я мысленно, подбадривая себя. – Главное не робеть, и все будет в порядке». Пригнулся, пошарил рукой в коляске – два шлема, магазины к пулемету и мой сверток. Затолкал его в передок. Тут меня тряхнуло так, что я едва не вылетел из седла. Мотоцикл, как испуганный конь, шарахнулся в сторону, к кювету. Едва успел вывернуть его на прямую и застонал от адской боли: во время толчка я прикусил язык, и теперь во рту у меня лежал кусочек раскаленного железа. Болели ноги, кажется, я содрал кожу у колен. Езда превратилась в сплошное мученье. Я стонал при каждом толчке. Как я прозевал проклятую выбоину! А ведь предупреждали дурака: «Сломаешь шею!» Не послушал...

К счастью, пришлось сбавить скорость. На дороге появились воронки, брошенные разбитые, раздавленные машины и повозки, трупы. Здесь вчера поработала гитлеровская авиация. Почти километр я ехал словно по кладбищу. Казалось, следам побоища не будет конца. Физическая боль незаметно утихла, она как бы вытеснилась иной, душевной болью. Я не мог особенно разглядывать по сторонам и к тому же старался как можно скорей проехать это страшное место, но однажды, когда луч фары осветил что-то белое, разбросанное по шоссе, я пригляделся, увидел раскрытый выпотрошенный чемодан, а рядом труп женщины и девочки. Видимо, кто-то из гитлеровцев торопливо рылся в чемодане и разбросал вокруг детские платьица.

Мне вспомнилась девушка-санинструктор, не пожелавшая даже взглянуть на меня, уходя с нашего двора, ее необычные, удивительные глаза, ее темное лицо, о котором я все еще не мог сказать – красиво оно или нет.

Теперь в воспоминании оно казалось мне знакомым, как будто я и прежде видел такие странные, чем-то неуловимым чарующие женские лица, но где и когда, я не мог припомнить.

Может быть, и она лежала где-нибудь здесь...

Наконец, разбитые повозки, машины, брошенные орудия стали попадаться все реже и реже, и я, внимательно следя за покрытым мелким гравием шоссе, прибавил газу. По словам Макса, головной отряд гитлеровцев находился километрах в пяти на восток от Беловодской. Они отошли сюда после боя, разгоревшегося вчера вечером и продолжавшегося до темноты. Наши зацепились за рубеж, оказали отчаянное сопротивление. Три танка гитлеровцев подорвались на минах, четыре были подбиты противотанковыми пушками и подожжены бутылками с горючей смесью. Гитлеровцы, не вводя в дело основные силы, решили подождать до утра, когда авиация сможет помочь им. Они воевали культурненько, но графику.

Отсветы далекого зарева дрожали на востоке, но стрельбы не было слышно, Навстречу мне прошли две машины – грузовик и санитарная, затем я обогнал колонну из пяти танков, двигавшихся в восточном направлении, разъехался со встречным мотоциклом. Молча откозырял коллеге двумя пальцами и продолжал путь, очень довольный собой. Я в самом деле чувствовал себя отлично. Ночной воздух, прохладный, душистый, бил мне в грудь, обмывал разгоряченное лицо, придавал телу бодрящую свежесть. Это было физическое ощущение радости бытия, и оно усиливало ту тревожно-гордую радость, какую я испытывал, сознавая, что творю что-то близкое к подвигу.

Я с детских лет мечтал о подвиге. С тех пор как научился читать книги. Пожалуй, даже раньше – как только услышал сказку об Иване-царевиче. Потом мое детское воображение заполнили былинные герои. К ним примкнул – в этом была повинна моя набожная бабушка – Илья-пророк, умчавшийся на небо на своей колеснице... Затем я познакомился со всадником без головы и капитаном Немо. Тогда же проглотил десятка три потрепанных книжек в ярких красочных обложках, повествующих о необыкновенных похождениях Шерлока Холмса и Ната Пинкертона. Как выяснилось позже, Шерлок Холмс тех книжек был поддельным и не имел ничего общего с Конан-Дойлем. Что касается похождений Ната Пинкертона, то они быстро выветрились из моей головы. Помню только, что американский сыщик носил револьвер и электрический фонарик в задних карманах брюк, да застряла намертво в памяти одна фраза: «Он долго не мог понять, как в таком красивом женском теле может скрываться такая преступная душа». Эта фраза почему-то поразила меня: в таком красивом теле – такая преступная душа...

Многие из тех, кто вызывал восторг и преклонение в моей детской душе, со временем уступили место Чапаеву и Павке Корчагину. Кинофильм «Чапаев» я, как и все подростки на нашей улице, смотрел раз десять и все его диалоги знал наизусть. Но, как ни странно, рядом со знаменитым полководцем и кристально чистым, пылким комсомольцем остался в моем сердце герой моего раннего детства – сказочный царевич, скачущий со своей невестой на сером волке.

Может быть, это у всех так, не знаю, но в моей голове мысли текут как бы по нескольким руслам, по двум-трем руслам в ряд. Я могу думать одновременно о совершенно разных вещах. Конечно, всегда какое-то русло, мысль самая главная, на первом плане. Я, как мальчишка, представлял себя сказочным царевичем в парчевом кафтане, но это не мешало мне думать о последней совершенно реальной преграде на моем пути – где-то близко должны были находиться передовые посты гитлеровцев. Часовые не спят, бодрствуют... Однако их мало, я знаю пароль и я хорошо вооружен. То, что, возможно, связные штаба уже заметили исчезновение мотоцикла, не волновало меня. Ну кому придет в голову, что мотоцикл захватил советский разведчик и гонит на нем к своим! Слишком дерзко, слишком оскорбительно для гитлеровцев. Естественней предположить, что мотоцикл взял кто-либо из своих, какой-нибудь офицер, которому он потребовался ненадолго. Кроме того, в штабе – Макс... Он постарается запутать розыски, направить но ложному следу.

Впереди на шоссе появилась какая-то неподвижная темная громада. Танк! Он стоял «спиной» ко мне, видны были стертые до блеска гусеницы, выхлопная труба, массивный крюк. У поднятой вертикально крышки люка башни торчала голова в шлеме. Словно объезжая рытвину, я повел фарой и заметил второй танк, стоявший справа, за кюветом. Они – головной отряд... Я снизил скорость до малого. Тут вихрем не проскочишь: пушка и пулеметы нацелены на дорогу. Но и останавливаться нельзя, нужно дать понять, что я очень спешу.

Тот, в люке башни, курил, при затяжке огонек сигареты разгорался, освещая красноватым светом его губы, нос. Верхней части лица я не видел, но знал, что он смотрит на меня сонными глазами, без тревоги и особого любопытства. Шальной, невероятный план действий возник мгновенно: нужно остановиться, снять с себя (чтобы не вызвать подозрения) автомат, сунуть его в коляску и, вскочив на танк, сказать как можно дружелюбней: «Угости сигаретой, гренадер, а то глаза слипаются, чуть было в кювет не угодил». В тот момент, когда он чиркнет зажигалкой или подставит свою сигарету и будет смотреть, как я прикуриваю, незаметно опустить в люк гранату, удержав пальцем кольцо. Граната скользнет вниз, стукнет о железо... Тут как можно спокойней: «У тебя упало что-то?» – и отступиться слегка. А потом, после взрыва, когда подымется тревога, заорать: «Вон они!», – дать очередь из пулемета и, стреляя, помчаться вдогонку за убегающими советскими разведчиками... Никто из гитлеровцев не решится стрелять в спину своему мотоциклисту, преследующему противника.

Вот что можно сообразить в одно мгновение, если пустить главную мысль по всем имеющимся в твоей башке извилинам. Я чуть не задохнулся – решение было принято.

Не знаю, как у меня получилось бы все это, если бы в тот момент, когда я, поравнявшись с танком, останавливал мотоцикл, на востоке не раздались приглушенные расстоянием пушечные выстрелы, пулеметные очереди. Танкист немедленно повернул голову в ту сторону, я уже не интересовал его. Пушки сделали пять-шесть выстрелов и смолкли, но пулеметная стрельба разгоралась. Где-то далеко в ночной тьме задрожал розоватый огонек, словно подмигивающий еще более далекому зареву на востоке.

– Что там? – спросил я.

– Наша разведка. Напоролись...

– Гром и молния! Смотри в оба! – вскрикнул я, трогая с места, и помчался вперед, на восток в сторону выстрелов.

Почему я отказался от своего первоначального плана? Почему танкист-часовой не остановил меня? Как я догадался, что он не станет меня задерживать, не поднимет тревогу и не даст по мне очередь? Таких вопросов я себе не задавал. Мне было не до самоанализа. В те секунды я просто знал, что он не будет стрелять мне вслед.

И он не стал стрелять.

Я летел к «своим» на подмогу. Впрочем, я мог поспеть только к шапочному разбору – пулеметные очереди звучали все реже и наконец затихли. Лишь розовый огонек не погас, а быстро превращался в ослепительно яркий костер, точно кто-то показывал мне в ночи дорогу, звал к себе...

Отправляясь в нелегкий путь, я прекрасно сознавал, что могу столкнуться со всякими неожиданностями. Гитлеровская разведка, находившаяся где-то впереди, была одним из неприятных сюрпризов, которые преподнесла мне судьба. Но нет худа без добра, теперь я знал одно очень важное для меня обстоятельство: линия обороны советских войск находится примерно в трех-четырех километрах, там, где пылает яркий огонь костра-маяка. Цель близка. Возвращающаяся к головному отряду разведка последний барьер, через который должен перескочить на своем сером волке Иван-царевич в немецкой военной форме... Ах, как там все наивно-трогательно и прекрасно в милой всем детским сердцам сказке: бросил через плечо под ноги погони подаренный доброй колдуньей гребешок, и вырос густой, непроходимый лес, бросил платочек, и разлилась позади река-озеро. Кажется, я уже разбросал все свои волшебные гребешки и платочки...

Снова на дороге следы бомбежки – опрокинутый грузовик, раздавленные повозки, снарядный ящик, пушка, мертвые лошади. Так и лежат рядышком, в упряжи. Объехал я их, выскочил на пригорок и увидел направленные в мою сторону покачивающиеся, шарящие по земле лучи. Мотоциклисты... Пять лучей – пять мотоциклов. Неужели они на машинах в разведку ездят? Какая наглость, ничего не боятся, катаются с зажженными фарами.

Моторизованная разведка... Это было мне на руку. Они вынуждены держаться дороги, мне же нужно перетащить свой мотоцикл через кювет, откатить его как можно дальше в сторону и выждать, пока разведка проедет мимо. Я поспешно погасил фару, выключил мотор и тут же услышал шум идущей мне навстречу машины. Что такое? Впереди блеснула фара, я попал в луч слабого рассеянного света. Из ложбинки выезжал шестой мотоцикл, ушедший далеко вперед от своей колонны. Вот оно... Доигрался! Прятаться было поздно.

Шестеро против одного... Нет, их было больше. Когда я зажег фару, то увидел, что на мотоцикле с коляской сидят трое или даже четверо. Восемнадцать против одного! Прорываться с боем? Не выйдет, изрешетят. Паду, как говорится, смертью храбрых, а мост останется цел, его захватят гитлеровские десантники, одетые в советскую форму.

Вперед! И не тушеваться...

Встречный мотоцикл замедлил ход. Съехались. Их было трое. Строгие, мрачные лица, словно с похорон едут. Я начал первый, не ожидая расспросов:

– Где командир?

– Сейчас подъедет, – оглядывая меня, сказал сидевший за рулем ефрейтор. – Ты откуда?

На такие вопросы можно было не отвечать, тем более какому-то ефрейторишке... Я торопился, мне нужен был командир. Они молча смотрели на меня, когда отъезжал. Сами они не тронулись с места, очевидно, ефрейтор решил подождать колонну, он, конечно, предположил, что я связной, везу какой-то приказ. Беда... Кто-нибудь из них обязательно смотрит вслед «связному». Теперь уже не свернешь, не спрячешься. Встречи не миновать. А далекий костер пылал яркой, косматой звездой в ночи, звал меня. Пятнадцать против одного. Если не считать тех, кто остался за моей спиной. Если не считать... Да и пятнадцати достаточно.

Вот они! Едут медленно, с небольшими интервалами.

Передний мотоцикл останавливается. Я лихо, что называется на всем скаку, подкатил к ним.

– Где командир?

Молчание. Точно так же, как и те, мрачно смотрят на меня. Неужели что-то заподозрили? С первой же минуты? Произношение? Черт возьми, у меня отличное произношение. В чем же дело? Я хотел повторить свой вопрос, но тут из коляски второго мотоцикла отозвался плечистый гитлеровец в кожаной куртке и шлеме танкиста:

– Я командир.

– Обер-лейтенант Вейдман? – Я поднес правую руку к виску. Два пальца.

– Какой Вейдман? Я фельдфебель Румпф. Принял на себя командование...

Фельдфебель нехотя вылез из коляски, подошел ко мне. Верзила, пожалуй, выше меня на голову. Но что за вид у него – левый рукав и пола куртки разорваны, нет – выгорели, лицо в саже. Принял на себя командование... Я взглянул на далекий огонь моего «маяка» и понял, что это горит танк. Их танк! Нельзя было терять ни секунды, меня могли спасти инициатива, натиск. Их командир погиб, фельдфебель – тупица, типичный немецкий солдафон.

– Где ваш командир?

– Что тебе надо? – нахмурился фельдфебель. – Я командир.

– Где тот офицер, от которого вы приняли командование?

Снова молчание, тяжелые взгляды исподлобья. Фельдфебель отводит глаза, облизывает губы.

– В чем дело, господин фельдфебель?

– Что ты орешь! – начал сердиться Румпф и добавил скорбным тоном: – Нашего лейтенанта нет в живых, остался в танке. – Он дернул плечом, показывая в сторону далекого костра. – Вон его могила...

(Огненная могила... Неплохо для солдафона – образно, поэтично даже.) Я недоумевающе посмотрел на «маячок», делая вид, что до меня с трудом доходит смысл слов фельдфебеля. Понял наконец и, изобразив на лице мимолетное сострадание, спросил растерянно и даже с раздражением:

– Почему лейтенант? Мне нужен обер-лейтенант Вейдман.

Разведчики, сидевшие прежде как истуканы, зашумели, задвигались.

– Я говорю тебе, с нами не было обер-лейтенанта, – окончательно рассердился Румпф. – Нашим командиром был лейтенант – лейтенант Тиске.

– Черт знает что! – сказал я, как бы озадаченный и встревоженный исчезновением нужного мне обер-лейтенанта. – Вы откуда вышли? Из Беловодской?

– Нет.

– Черт знает что! – повторил я в отчаянии. И прибавил оборотов, показывая, что собираюсь ехать дальше. – Где русские?

Фельдфебелю что-то не понравилось. Еще раз более внимательно оглядел меня, мою машину.

– Русские у нашего танка. Там у них пушки, пулеметы. Возможно, есть несколько танков.

– Четыре километра отсюда?

– Пожалуй, меньше, – неохотно сказал Румпф. Он стоял перед моим мотоциклом и смотрел на меня. – Километра три с половиной.

– Слава богу, – облегченно вздохнул я и проглотил слюну. – Понимаете, господин фельдфебель, в три ноль ноль – три пятнадцать на шоссе должна выйти группа обер-лейтенанта Вейдмана. Мне необходимо успеть встретить ее.

Румпф взглянул на ручные часы. У меня часов не было, но время я чувствовал хорошо: сейчас не более половины третьего. Судя по выражению лица фельдфебеля, так и есть.

– В каком месте? (Ого, фельдфебель! Неужели не одолею?)

– Примерно в километре отсюда. На стыке дорог.

Верзила повернулся к своим:

– Кто видел дорогу?

Разведчики молчали.

Фельдфебель посмотрел на меня.

– Там нет никакой дороги.

Э, милый мой, не собьешь! Дорог тут много, все ты не мог запомнить. Держаться до конца.

– Вы, очевидно, не заметили ее. Полевая дорога, выходит на шоссе справа от хутора Счастье.

Я не выдумывал, хутор Счастье существовал, он находился километрах в шести от шоссе, но дорогу, идущую к нему, я уже проехал. Как-никак я изучал карту, помнил названия и расположения всех станиц и хуторов назубок.

– На карте это место обозначено. Там невдалеке должна стоять часовня или крест и группа деревьев. – Это уже был бред собачий. Вообще я, кажется, слишком много болтал, и в моем голосе появлялись предательски тоскливые нотки. – Господин фельдфебель, у вас есть карта?

Он не ответил (плохи мои дела), снова обратился к своим:

– Кто видел часовню, деревья?

– Так это же на старой карте, – вмешался сидевший за рулем гитлеровец. – Большевики давно уже разрушили часовню, а деревья срубили.

Молодец, выручил... Фельдфебель осторожно скреб пальцем темный, замазанный сажей подбородок.

Разрешите взглянуть на вашу карту, – настаивал я. – Время идет... (карта, конечно, осталась в танке, у лейтенанта).

– Кто знает обер-лейтенанта... Как фамилия?

– Обер-лейтенант Вейдман, – ответил я с вызовом. – Как, фельдфебель в чем-то сомневается?

На этот раз никто не пришел мне на помощь. Никто из них не слыхал об обер-лейтенанте Вейдмане.

«Неужели Макс ошибся? – пронеслось в моей голове. – Не мог Макс ошибиться. А может быть, я спутал фамилию? Нет, не спутал, помню точно: обер-лейтенант Вейдман. Значит, такой обер-лейтенант существует, но он, очевидно, пехотинец. Разведчики не могут знать фамилии всех офицеров. Это естественно. И я-то, связной, во всяком случае в этом никак не повинен».

– Вейдман? – повторил фельдфебель и скептически скривил губы.

– Вы полагаете, что я спутал фамилию обер-лейтенанта? – насмешливо фыркнул я. – Это исключено. У меня хорошая память.

– Я не знаю такого...

– И я впервые услышал эту фамилию. – Я хотел добавить, что обер-лейтенант всего лишь два дня назад прибыл в полк из госпиталя, но удержался. Пусть подумает об этом сам. Ерунда, не знает он фамилии всех офицеров.

– Солдатская книжка при тебе?

Я уже не скрывал своей обиды и возмущения. Черт знает что! Как ведет себя этот обгоревший, прогоревший фельдфебель. Как будто он не изучал устава.

– Господин фельдфебель, вы же знаете, что в таких случаях... все документы, письма и прочие бумаги... – Дальше должно было следовать: «...сдаются командиру на хранение». Я не договорил, и так должно быть понятно.

– Полк, рота? (Форменный допрос. Совсем плохи мои дела).

Разведчики притихли, ждут моих ответов. Но, может быть, именно эти вопросы окажутся спасительными для меня? Я выпрямился в седле и звенящим от обиды голосом без запинки отрапортовал придире-фельдфебелю, кто я, какого полка, роты, взвода, назвав чины и фамилии командиров. В конце концов любой гитлеровский солдат на моем месте понял бы, что его в чем-то подозревают, и обиделся бы.

Мои быстрые и точные ответы успокоили Румпфа. Разведчики, теряя интерес ко мне, завозились на мотоциклах, разминая ноги и принимая более удобные позы.

– Господин фельдфебель, я могу опоздать... – перешел я в наступление.

Верзила посмотрел на меня сочувственно.

– Вот что... Ты путаешь или заблудился.

– Как я мог заблудиться? – зло-насмешливо возразил я. – На шоссе? Позади, в двух километрах отсюда, стоят наши танки. Я проезжал...

– А я не хочу, чтобы ты попал в руки русским! – заорал Румпф. – Хватит того, что мы потеряли... Разворачивайся, поедешь с нами. Мориц, садись к нему в коляску.

Кажется, нужно поднимать лапки. Капут. Я пожал плечами и выбросил последний козырь:

– Господин фельдфебель, вы берете на себя ответственность за то, что воспрепятствовали мне выполнить приказ, полученный от вышестоящего командира?

Он что-то сердито буркнул в ответ. К моему мотоциклу шел солдат в кожаной куртке и шлеме. Он поддерживал левой рукой правую с забинтованной кистью.

– Что тут у тебя? – наклонился к коляске фельдфебель.

– Магазины к пулемету.

– А почему два шлема? (Вот сволочь дотошная. Фельдфебель! Ну как я не сообразил выбросить один к чертовой матери? Кретин, какого надо поискать. Хорошо, хоть догадался затолкать в передок гимнастерку).

– Товарища. Я очень спешил.

Раненый танкист уселся в коляске. Колонна тронулась. Фельдфебель на ходу вскочил в седло позади мотоциклиста. В коляске третьего мотоцикла лежал перехваченный ремнем через спину солдат, длинные его руки болтались, свисая почти до земли. «Везут убитого», – пронеслось у меня в голове. Я ждал, пока мимо меня проедет вся колонна, чтобы пристроиться в хвосте. Это не могло вызвать подозрения: проезжающие машины мешали мне повернуть мотоцикл в обратную сторону. И это было единственной моей надеждой... Но последний мотоциклист остановился, не доезжая. Он ждал, пока я развернусь. Увидев спину солдата, сидевшего за пулеметом, дуло которого было направлено назад, я понял, в чем дело: этот мотоцикл должен был прикрывать огнем колонну. Они все еще опасались возможного нападения русских.

И я развернулся...

Ехали не шибко. Я покосился на раненого. Сказал сочувственно:

– Не повезло вам... Как же получилось?

– Как... – охотно, и как мне показалось, даже с тайной радостью отозвался он. – Воздушная разведка, черти б ее побрали, донесла, что русские оставили позиции в поле и отошли к этой... ну, как ее... забываю. Словом, отошли к следующей деревне.

– К станице Равнинной.

– Вот, вот! У тебя, действительно, память... Нам приказали проверить, пощупать их. Вышли... Все хорошо, два мотоцикла впереди, танк и пять мотоциклов сзади. Приблизились к прежней линии обороны противника, начали стрельбу – молчат. Только тронулись дальше – выстрел позади.

– Позади?

– Да, да, приятель! В том-то и дело, что стреляли с тыла. Они специально поставили пушечку так, чтобы вести огонь в спину. Какая у танка сзади броня! Сам знаешь... Попали в моторное отделение. Мы открыли огонь из пулеметов, начали башню поворачивать, а тут еще два выстрела уже спереди, один снаряд в башню. По-моему, без бутылки с горючей смесью дело тоже не обошлось... Уж очень быстро машина загорелась. Танк горит, я – водитель, выскочил, фельдфебель за мной... А лейтенант... его ранило или оглушило... Фельдфебель хотел вытащить и не смог.

– Завтра мы отомстим русским за вашего лейтенанта.

– Завтра мы им зададим! – бодро согласился танкист. Я не ошибся: он действительно рад был своему ранению – слава богу, отправят в тыл, может быть, даже в Германию, а может быть, и спишут по чистой. Как-никак правая рука. Да, он радовался своей удаче.

– Наступление развивается успешно, – сказал я удовлетворенно.

– Еще бы! По нескольку километров в сутки.

– А впереди нефть...

– В том-то и дело, приятель, – хихикнул он.

Терпеть такое было выше моих сил. Я увидел впереди выбоину и не свернул. Коляску сильно тряхнуло. Танкист вскинул раненую руку, завопил плаксиво:

– Что, у тебя глаз нет?! Не видишь, куда едешь...

Это он напрасно... Глаза у меня были. Я смотрел на дорогу, запоминал все неровности, ямки. Все-таки я не терял надежды, что мне придется еще раз проехать по ней, пусть даже с потушенной фарой. Что – фара! Я готов мчаться назад к своим даже с завязанными глазами. Оглянулся как будто на задний мотоцикл, хотел увидеть свой «маячок», но в глаза бросилось другое – тонкая янтарная полоса горизонта. Как будто там, на востоке, кто-то крепкий чай разливал. Заря... Уже утро. И что-то оборвалось во мне.

Пыльный дрожащий луч осветил разбитые повозки, пушку, лежащих рядышком лошадей. Там впереди будут еще несколько повозок, опрокинутый грузовик. А через десять минут мы подъедем к танкам головного отряда. «Ну чего ты тянешь, на что надеешься? – сказал себе с горечью. – Делай что-нибудь! Двум смертям не бывать...»

Мотор – неодушевленный предмет – подсказал мне на этот раз, какую попытку следует предпринять. Он несколько раз сбился с такта, стрельнул выхлопной трубой, заглох. Задний мотоциклист, чтобы не наехать на меня, взял левее, остановился почти рядом, ждал.

Мне был предоставлен ничтожный шанс на спасение. Если бы я решился воспользоваться им, то в первые секунды имел бы дело только с тремя (раненый танкист не в счет, он не сумел бы помешать мне), а для них хватило бы короткой очереди. Однако стоявший слева мотоцикл затруднял разворот в обратную сторону, мне пришлось бы соскакивать на землю и откатывать свою машину назад. Дело секундное, но именно секунды и решали вопрос – быть или не быть? Нет, сперва я приучу их к мысли, что у меня барахлит мотор. Я толкнул ногой педаль и, словно пытаясь поскорее догнать колонну, ринулся вперед.

– Полегче, приятель, – попросил танкист, заботливо придерживая свою раненую руку.

Я набавлял скорость, искусно объезжая выбоины. Те, что ехали следом, не отставали от меня. Прекрасно, так и задумано. Снова закашлял, заглох мой мотор. Задний мотоциклист на этот раз не смог свернуть влево – там была рытвина, а еще левее чернел опрокинутый грузовик, – он остановил свою машину впритык к моей коляске. Очень хорошо, глотайте пыль и газ. Я не тянул, чертыхаясь, торопливо завел мотор и снова рванул вперед, догоняя «своих». Так поигрался с задним мотоциклистом несколько раз, то отставая от колонны, то торопливо нагоняя ее. Как только он сворачивал левее, чтобы стать рядом или обогнать меня, я успевал завести мотор и тронуться с места.

Мы выехали на взгорок, начали спускаться в долину. Здесь... Еще одна умышленно-вынужденная остановка.

До танков головного отряда было рукой подать. Очевидно, шедшие впереди мотоциклы уже приближались к ним. Я слез с седла и наклонился к мотору.

– Что у тебя? Вода попала в горючее? – крикнул мотоциклист, медленно проезжая мимо и, видимо, решая, стоит ли ему останавливаться.

– Да нет! – с досадой отозвался я, не поднимая головы. – Зажигание... Не спеши! Сейчас поедем.

Он не остановился... Задерживаться нельзя, сейчас же за ним! Толчок, мотор заработал. Включая фару, я взглянул на человека, которого мне предстояло лишить жизни, и тут же отвернулся. Он был мой враг, и он был обречен. Я не жалел его ни капельки, но все же я бы предпочел, чтобы на его месте сидел фельдфебель Румпф. Мне бы легче было.

Последний мотоцикл прибавил ходу, но я не отставал, держал свой луч на солдате, сидевшем за пулеметом лицом ко мне. Нужно было хорошенько ослепить его. Стоп! Дальше нельзя, не успею скрыться за взгорком до того, как они поднимут стрельбу. Остановился, не выключая мотора и не гася фару. Идущая впереди машина не сбавила скорость. Может быть, сейчас же после этого дать по ним очередь? Такое решение казалось не только заманчивым, но и необходимым – им ведь не нужно тратить время на разворот, сидящий в коляске солдат может сразу же открыть огонь из пулемета. И опять чутье подсказало мне, что этого не следует делать.

– Ну, что опять у тебя? – капризно спросил «приятель».

Я выхватил финку, набрал полную грудь воздуха и ударил его не глядя. Еще раз и еще.

Не знаю, куда я попал с первого раза, но он не крикнул. Я выпустил воздух из легких, когда уже мчался с потушенной фарой назад.